И откуда вдруг берутся силы…

Юлия Владимировна Друнина

И откуда вдруг берутся силы…

© Друнина Ю.В., наследники, 2023

© Данилова А.П., составление, 2023

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Стихотворения о войне

Зинка

1Мы легли у разбитой ели.Ждем, когда же начнет светлеть.Под шинелью вдвоем теплееНа продрогшей, гнилой земле.– Знаешь, Юлька, я – против грусти,Но сегодня она не в счет.Дома, в яблочном захолустье,Мама, мамка моя живет.У тебя есть друзья, любимый,У меня – лишь она одна.Пахнет в хате квашней и дымом,За порогом бурлит весна.Старой кажется: каждый кустикБеспокойную дочку ждет…Знаешь, Юлька, я – против грусти,Но сегодня она не в счет.Отогрелись мы еле-еле.Вдруг приказ: «Выступать вперед!»Снова рядом, в сырой шинелиСветлокосый солдат идет.2С каждым днем становилось горше.Шли без митингов и знамен.В окруженье попал под ОршейНаш потрепанный батальон.Зинка нас повела в атаку.Мы пробились по черной ржи,По воронкам и буеракамЧерез смертные рубежи.Мы не ждали посмертной славы. —Мы хотели со славой жить.…Почему же в бинтах кровавыхСветлокосый солдат лежит?Ее тело своей шинельюУкрывала я, зубы сжав…Белорусские ветры пелиО рязанских глухих садах.3– Знаешь, Зинка, я против грусти,Но сегодня она не в счет.Где-то, в яблочном захолустье,Мама, мамка твоя живет.У меня есть друзья, любимый,У нее ты была одна.Пахнет в хате квашней и дымом,За порогом стоит весна.И старушка в цветастом платьеУ иконы свечу зажгла.…Я не знаю, как написать ей,Чтоб тебя она не ждала?!

«Да, многое в сердцах у нас умрет…»

Да, многое в сердцах у нас умрет,Но многое останется нетленным:Я не забуду сорок пятый год —Голодный, радостный, послевоенный.В тот год, от всей души удивленыТому, что уцелели почему-то,Мы возвращались к жизни от войны,Благословляя каждую минуту.Как дорог был нам каждый трудный день,Как «на гражданке» все нам было мило!Пусть жили мы в плену очередей,Пусть замерзали в комнатах чернила.И нынче, если давит плечи быт,Я и на быт взираю, как на чудо:Год сорок пятый мной не позабыт,Я возвращенья к жизни не забуду!

«В семнадцать совсем уже были мы взрослые…»

В семнадцать совсем уже были мы взрослые —Ведь нам подрастать на войне довелось…А нынче сменили нас девочки рослыеСо взбитыми космами ярких волос.Красивые, черти! Мы были другими —Военной голодной поры малыши.Но парни, которые с нами дружили,Считали, как видно, что мы хороши.Любимые нас целовали в траншее,Любимые нам перед боем клялись.Чумазые, тощие, мы хорошелиИ верили: это на целую жизнь.Эх, только бы выжить!.. Вернулись немногие.И можно ли ставить любимым в вину,Что нравятся девочки им длинноногие,Которые только рождались в войну?И правда, как могут не нравиться весны,Цветение, первый полет каблучков,И даже сожженные краскою космы,Когда их хозяйкам семнадцать годков.А годы, как листья осенние, кружатся.И кажется часто, ровесницы, мне —В борьбе за любовь пригодится нам мужествоНе меньше, чем на войне…

Ты вернешься

Машенька, связистка, умиралаНа руках беспомощных моих.А в окопе пахло снегом талым,И налет артиллерийский стих.Из санроты не было повозки,Чью-то мать наш фельдшер величал.…О, погон измятые полоскиНа худых девчоночьих плечах!И лицо – родное, восковое,Под чалмой намокшего бинта!..Прошипел снаряд над головою,Черный столб взметнулся у куста…Девочка в шинели уходилаОт войны, от жизни, от меня.Снова рыть в безмолвии могилу,Комьями замерзшими звеня…Подожди меня немного, Маша!Мне ведь тоже уцелеть навряд…Поклялась тогда я дружбой нашей:Если только возвращусь назад,Если это совершится чудо,То до смерти, до последних дней,Стану я всегда, везде и всюдуБолью строк напоминать о ней —Девочке, что тихо умиралаНа руках беспомощных моих.И запахнет фронтом – снегом талым,Кровью и пожарами мой стих.Только мы – однополчане павших,Их, безмолвных, воскресить вольны.Я не дам тебе исчезнуть, Маша, —Песней возвратишься ты с войны!

Бинты

Глаза бойца слезами налиты,Лежит он, напружиненный и белый,А я должна приросшие бинтыС него сорвать одним движеньем смелым.Одним движеньем – так учили нас.Одним движеньем – только в этом жалость…Но встретившись со взглядом страшных глаз,Я на движенье это не решалась.На бинт я щедро перекись лила,Стараясь отмочить его без боли.А фельдшерица становилась злаИ повторяла: «Горе мне с тобою!Так с каждым церемониться – беда.Да и ему лишь прибавляешь муки».Но раненые метили всегдаПопасть в мои медлительные руки.Не надо рвать приросшие бинты,Когда их можно снять почти без боли.Я это поняла, поймешь и ты…Как жалко, что науке добротыНельзя по книжкам научиться в школе!

Запас прочности

До сих пор не совсем понимаю,Как же я, и худа, и мала,Сквозь пожары к победному МаюВ кирзачах стопудовых дошла.И откуда взялось столько силыДаже в самых слабейших из нас?..Что гадать! – Был и есть у РоссииВечной прочности вечный запас.

«Я порою себя ощущаю связной…»

Я порою себя ощущаю связнойМежду теми, кто живИ кто отнят войной.И хотя пятилетки бегутТоропясь,Все тесней эта связь,Все прочней эта связь.Я – связная.Пусть грохот сражения стих:Донесеньем из бояОстался мой стих —Из котлов окружений,Пропастей пораженийИ с великих плацдармовПобедных сражений.Я – связная.Бреду в партизанском лесу,От живыхДонесенье погибшим несу:«Нет, ничто не забыто,Нет, никто не забыт,Даже тот,Кто в безвестной могиле лежит».

«Я ушла из детства в грязную теплушку…»

Я ушла из детства в грязную теплушку,В эшелон пехоты, в санитарный взвод.Дальние разрывы слушал и не слушалКо всему привыкший сорок первый год.Я пришла из школы в блиндажи сырые,От Прекрасной Дамы в «мать» и «перемать»,Потому что имя ближе, чем «Россия»,Не могла сыскать.

«Я родом не из детства – из войны…»

Я родом не из детства – из войны.И потому, наверное, дороже,Чем ты, ценю я радость тишиныИ каждый новый день, что мною прожит.Я родом не из детства – из войны.Раз, пробираясь партизанской тропкой,Я поняла навек, что мы должныБыть добрыми к любой травинке робкой.Я родом не из детства – из войны.И, может, потому незащищенней:Сердца фронтовиков обожжены,А у тебя – шершавые ладони.Я родом не из детства – из войны.Прости меня – в том нет моей вины…

«Я курила недолго, давно – на войне…»

Я курила недолго, давно – на войне.(Мал кусочек той жизни, но дорог!)До сих пор почему-то вдруг слышится мне:«Друг, оставь «шестьдесят» или «сорок»!»И нельзя отказаться – даешь докурить.Улыбаясь, болтаешь с бойцами.И какая-то новая крепкая нитьВозникала тогда меж сердцами.А за тем, кто дымит, уже жадно следят,Не сумеет и он отказаться,Если кто-нибудь скажет:«Будь другом, солдат!» —И оставит не «сорок», так «двадцать».Было что-то берущее за душу в том,Как делились махрой на привале.Так делились потом и последним бинтом,За товарища жизнь отдавали…И в житейских боях я смогла устоять,Хоть бывало и больно, и тяжко,Потому что со мною делились опять,Как на фронте, последней затяжкой.

«Целовались…»

Целовались.ПлакалиИ пели.Шли в штыки.И прямо на бегуДевочка в заштопанной шинелиРазбросала руки на снегу.Мама!Мама!Я дошла до цели…Но в степи, на волжском берегу,Девочка в заштопанной шинелиРазбросала руки на снегу.

«Убивали молодость мою…»

Убивали молодость моюИз винтовки снайперской,В бою,При бомбежкеИ при артобстреле…Возвратилась с фронта я домойРаненой, но сильной и прямой —Пусть душаЕдва держалась в теле.И опять летели пули вслед:Страшен бытПослевоенных лет —Мне передохнутьХотя бы малость!..Не убилиМолодость мою,Удержалась где-то на краю,Снова не согнулась,Не сломалась.А потом —Беды безмерной гнет:Смерть твоя…А смерть любого гнет.Только я себя не потеряла.Сердце не состарилосьНичуть,Так же сильноУдаряет в грудь,Ну, а душу яВ тиски зажала.И теперь ведуПоследний бойС годами,С обидами,С судьбой —Не желаюНичему сдаваться!Почему?Наверно, потому,Что и нынеСердцу моемуВосемнадцать,Только восемнадцать!

«На улице Десантников живу…»

На улице Десантников живу,Иду по Партизанской за кизилом.Пустые гильзы нахожу во рву —Во рву, что рядом с братскою могилой.В глухом урочище туман, как дым,В оврагах расползается упрямо.Землянок полустертые следы,Окопов чуть намеченные шрамы.В костре сырые ветки ворошу,Сушу насквозь промоченные кеды,А на закате в городок спешу —На площадь Мира улицей Победы.

Неизвестный солдат

Пролетели дни, как полустанки,Где он, черный сорок первый год?Кони, атакующие танки,Над Москвой горящий небосвод?А снега белы, как маскхалаты,А снега багровы, как бинты.Падают безвестные солдатыВозле безымянной высоты.Вот уже и не дымится рана,Исчезает облачко у рта…Только, может быть, не безымяннаКрошечная эта высота? —Не она ль Бессмертием зовется?..Новые настали времена,Глубоки забвения колодцы,Но не забывается война.Вот у Белорусского вокзалаЭшелон из Прошлого застыл.Голову склонили генералыПеред Неизвестным и ПростымРядовым солдатом,Что когда-тоРухнул на бегу у высоты…Вновь снега белы, как маскхалаты,Вновь снега багровы, как бинты.Вот Он, не вернувшийся из боя,Вышедший на линию огняДля того, чтоб заслонить собоюРодину, столицу и меня.Кто он? Из Сибири, из Рязани?Был убит в семнадцать, в сорок лет?..И седая женщина глазамиПровожает траурный лафет.«Мальчик мой!» – сухие губы шепчут,Замирают тысячи сердец,Молодые вздрагивают плечи:«Может, это вправду мой отец?»Никуда от Прошлого не деться,Вновь Война стучится в души к нам.Обжигает, обжигает сердцеБлагодарность с болью пополам.Голову склонили генералы,Каждый посуровел и затих…Неизвестный воин, не мечтал онНикогда о почестях таких —Неизвестный парень,Что когда-тоРухнул на бегу у высоты…Вновь снега белы, как маскхалаты,Вновь снега багровы, как бинты…

«Мир до невозможности запутан…»

Мир до невозможности запутан.И когда дела мои плохи,В самые тяжелые минутыЯ пишу веселые стихи.Ты прочтешь и скажешь:– Очень мило,Жизнеутверждающе притом. —И не будешь знать, как больно былоУлыбаться обожженным ртом.

«И откуда…»

И откудаВдруг берутся силыВ час, когдаВ душе черным-черно?..Если б яБыла не дочь России,Опустила руки бы давно,Опустила рукиВ сорок первом.Помнишь?Заградительные рвы,Словно обнажившиеся нервы,Зазмеились около Москвы.Похоронки,Раны,Пепелища…Память,Душу мнеВойной не рви,Только времениНе знаю чищеИ острееК Родине любви.Лишь любовьДавала людям силыПосреди ревущего огня.Если б яНе верила в Россию,То онаНе верила б в меня.

«За утратою – утрата…»

За утратою – утрата,Гаснут сверстники мои.Бьет по нашему квадрату,Хоть давно прошли бои.Что же делать? —Вжавшись в землю,Тело бренное беречь?Нет, такого не приемлю,Не об этом вовсе речь.Кто осилил сорок первый,Будет драться до конца.Ах обугленные нервы,Обожженные сердца!..

Два вечера

Мы стояли у Москвы-реки,Теплый ветер платьем шелестел.Почему-то вдруг из-под рукиНа меня ты странно посмотрел —Так порою на чужих глядят.Посмотрел и улыбнулся мне:– Ну, какой же из тебя солдат?Как была ты, право, на войне?Неужель спала ты на снегу,Автомат пристроив в головах?Понимаешь, просто не могуЯ тебя представить в сапогах!..Я же вечер вспомнила другой:Минометы били, падал снег.И сказал мне тихо дорогой,На тебя похожий человек:– Вот, лежим и мерзнем на снегу,Будто и не жили в городах…Я тебя представить не могуВ туфлях на высоких каблуках!..

«Качается рожь несжатая…»

Качается рожь несжатая.Шагают бойцы по ней.Шагаем и мы – девчата,Похожие на парней.Нет, это горят не хаты —То юность моя в огне…Идут по войне девчата,Похожие на парней.

«Из окружения, в пургу…»

Из окружения, в пургу,Мы шли по Беларуси.Сухарь в растопленном снегу,Конечно, очень вкусен.Но если только сухариДают пять дней подряд,То это, что ни говори…– Эй, шире шаг, солдат! —Какой январь!Как ветер лих!Как мал сухарь,Что на двоих!Семнадцать суток шли мы так,И не отстала ни на шагЯ от ребят.А если падала без сил,Ты поднимал и говорил:– Эх ты, солдат!Какой январь!Как ветер лих!Как мал сухарь,Что на двоих!Мне очень трудно быть одной.Над умной книгою поройЯ в мир, зовущийся войной,Ныряю с головой —И снова «ледяной поход»,И снова окруженный взводБредет вперед.Я вижу очерк волевойТех губ, что повторяли: «Твой»Мне в счастье и в беде.Притихший лес в тылу врагаИ обожженные снега…А за окном – московский день,Обычный день…

«В шинельке, перешитой по фигуре…»

«В шинельке, перешитой по фигуре,Она прошла сквозь фронтовые бури…» —Читаю и становится смешно:В те дни фигурками блистали лишь в кино,Да в повестях, простите, тыловых,Да кое-где в штабах прифронтовых.Но по-другому было на войне —Не в третьем эшелоне, а в огне.…С рассветом танки отбивать опять,Ну, а пока дана команда спать.Сырой окоп – солдатская постель,А одеяло – волглая шинель.Укрылся, как положено, солдат:Пола шинели – под, пола шинели – над.Куда уж тут ее перешивать!С рассветом танки ринутся опять,А после (если не сыра земля!) —Санрота, медсанбат, госпиталя…Едва наркоза отойдет туман,Приходят мысли побольнее ран:«Лежишь, а там тяжелые бои,Там падают товарищи твои…»И вот опять бредешь ты с вещмешком,Брезентовым стянувшись ремешком.Шинель до пят, обрита голова —До красоты ли тут, до щегольства?Опять окоп – солдатская постель,А одеяло – волглая шинель.Куда ее перешивать? Смешно!Передний край, простите, не кино…

«Мне еще в начале жизни повезло…»

Мне еще в начале жизни повезло,На свою не обижаюсь я звезду.В сорок первом меня бросило в седло,В сорок первом, на семнадцатом году.Жизнь солдата, ты – отчаянный аллюр:Марш, атака, трехминутный перекур.Как мне в юности когда-то повезло,Так и в зрелости по-прежнему везет —Наше чертово святое ремеслоРаспускать поводья снова не дает.Жизнь поэта, ты – отчаянный аллюр:Марш, атака, трехминутный перекур.И, ей-богу, просто некогда стареть,Хоть мелькают полустанками года…Допускаю, что меня догонит смерть,Ну, а старость не догонит никогда!Не под силу ей отчаянный аллюр:Марш, атака, трехминутный перекур.

Геологиня

Ветер рвет светло-русую прядку,Гимнастерка от пыли бела.Никогда не была ты солдаткой,Потому что солдатом была.Не ждала, чтоб тебя защитили,А хотела сама защищать.Не желала и слышать о тыле —Пусть царапнула пуля опять.…Побелела от времени прядка,И штормовка от пыли бела.Снова тяжесть сапог, и палатка,И ночевка вдали от села.Снова с первым лучом подниматься,От усталости падать не раз,Не жалела себя ты в семнадцать,Не жалеешь себя и сейчас.Не сочувствуйте – будет обидой,Зазвенит в ломком голосе лед,Скажет: «Лучше ты мне позавидуй!» —И упругой походкой уйдет.И от робости странной немея(Хоть суров и бесстрастен на вид),Не за юной красоткой – за неюБородатый геолог следит…

Ты должна

Побледнев,Стиснув зубы до хруста,От родного окопаОднаТы должна оторватьсяИ брустверПроскочить под обстреломДолжна.Ты должна.Хоть вернешься едва ли,Хоть «Не смей!»Повторяет комбат.Даже танки(Они же из стали!)В трех шагах от окопаГорят.Ты должна.Ведь нельзя притворятьсяПеред собой,Что не слышишь в ночи,Как почти безнадежно«Сестрица!»Кто-то там,Под обстрелом, кричит…

Солдатские будни

Только что пришла с передовойМокрая, замерзшая и злая,А в землянке нету никого,И, конечно, печка затухает.Так устала – руки не поднять,Не до дров, – согреюсь под шинелью.Прилегла, но слышу, что опятьПо окопам нашим бьют шрапнелью.Из землянки выбегаю в ночь,А навстречу мне рванулось пламя.Мне навстречу – те, кому помочьЯ должна спокойными руками.И за то, что снова до утраСмерть ползти со мною будет рядом,Мимоходом: «Молодец, сестра!» —Крикнут мне товарищи в награду.Да еще сияющий комбатРуки мне протянет после боя:– Старшина, родная! Как я рад,Что опять осталась ты живою!

«Приходит мокрая заря…»

Приходит мокрая заряВ клубящемся дыму.Крадется медленный снарядК окопу моему.Смотрю в усталое лицо.Опять – железный вой.Ты заслонил мои глазаОбветренной рукой.И даже в криках и в дыму,Под ливнем и огнемВ окопе тесно одному,Но хорошо вдвоем.

«И горе красит нас порою…»

И горе красит нас порою(Сложны законы красоты).В простом лице оно откроетВдруг утонченные черты.Скорбь всепрощающего взгляда,Улыбки грустной доброта —Лик возвращенного из адаИль чудом снятого с креста.Но горе быть должно великимИ с горем спаяно страны.…Великомучеников ликиГлядят в глаза мне со стены.Из отдаленных мест вернулиДомой товарищей моих,Но годы горя, словно пули,Догнали и убили их.Скорбь всепрощающего взгляда,Сильны, измучены, чисты…Порою так вглядеться надоВ их утонченные черты!

«Когда стояла у подножья…»

Когда стояла у подножьяГоры, что называют «Жизнь»,Не очень верилось, что можноК ее вершине вознестись.Но пройдено уже две трети,И если доберусь туда,Где путникам усталым светитВ лицо вечерняя звезда,То с этой высоты спокойноИ грустно оглянусь назад:– Ну, вот и кончились все войны,Готовься к отдыху, солдат!..

«Не знаю, где я нежности училась…»

Не знаю, где я нежности училась, —Об этом не расспрашивай меня.Растут в степи солдатские могилы,Идет в шинели молодость моя.В моих глазах обугленные трубы.Пожары полыхают на Руси.И снова нецелованные губыИзраненный парнишка закусил.Нет!Мы с тобой узнали не по сводкамБольшого отступления страду.Опять в огонь рванулись самоходки,Я на броню вскочила на ходу.А вечером над братскою могилойС опущенной стояла головой…Не знаю, где я нежности училась, —Быть может, на дороге фронтовой…

«Пожилых не помню на войне…»

Пожилых не помню на войне,Я уже не говорю про старых.Правда, вспоминаю, как во сне,О сорокалетних санитарах.Мне они, в мои семнадцать лет,Виделись замшелыми дедками.«Им, конечно, воевать не след, —В блиндаже шушукались с годками. —Побинтуй, поползай под огнем,Да еще в таких преклонных летах!»Что ж, годки, давайте помянемНаших «дедов», пулями отпетых.И в крутые, злые наши дниПоглядим на тех, кому семнадцать.Братцы, понимают ли они,Как теперь нам тяжело сражаться? —Побинтуй, поползай под огнем,Да еще в таких преклонных летах!..Мой передний край —Всю жизнь на немБыть тому, кто числится в поэтах.Вечно будет жизнь давать под дых,Вечно будем вспыхивать, как порох.Нынче щеголяют в «молодых»Те, кому уже давно за сорок.

Елка

На втором Белорусском еще продолжалось                                                   затишье,Шел к закату короткий последний                                       декабрьский день.Сухарями в землянке хрустели голодные                                                        мыши,Прибежавшие к нам из сожженных дотла                                                    деревень.Новогоднюю ночь третий раз я на фронте                                                     встречала.Показалось – конца не предвидится этой                                                          войне.Захотелось домой, поняла, что смертельно                                                          устала.(Виновато затишье – совсем не до грусти                                                       в огне!)Показалась могилой землянка в четыре наката.Умирала печурка. Под ватник забрался мороз…Тут влетели со смехом из ротной разведки                                                        ребята:– Почему ты одна? И чего ты повесила нос?Вышла с ними на волю, на злой ветерок                                                  из землянки.Посмотрела на небо – ракета ль сгорела,                                                          звезда?Прогревая моторы, ревели немецкие танки,Иногда минометы палили незнамо куда.А когда с полутьмой я освоилась мало-помалу,То застыла не веря: пожарами освещенаГорделиво и скромно красавица елка стояла!И откуда взялась среди чистого поля она?Не игрушки на ней, а натертые гильзы                                                    блестели,Между банок с тушенкой трофейный висел                                                      шоколад…Рукавицею трогая лапы замерзшие ели,Я сквозь слезы смотрела на сразу притихших                                                           ребят.Дорогие мои д'артаньяны из ротной разведки!Я люблю вас! И буду любить вас до смерти,                                                        всю жизнь!Я зарылась лицом в эти детством пропахшие                                                             ветки…Вдруг обвал артналета и чья-то команда: «Ложись!»Контратака! Пробил санитарную сумку                                                     осколок,Я бинтую ребят на взбесившемся черном                                                         снегу…Сколько было потом новогодних сверкающих                                                          елок!Их забыла, а эту забыть не могу…

«На носилках, около сарая…»

На носилках, около сарая,На краю отбитого села,Санитарка шепчет, умирая:– Я еще, ребята, не жила…И бойцы вокруг нее толпятсяИ не могут ей в глаза смотреть:Восемнадцать – это восемнадцать,Но ко всем неумолима смерть…Через много лет в глазах любимой,Что в его глаза устремлены,Отблеск зарев, колыханье дымаВдруг увидит ветеран войны.Вздрогнет он и отойдет к окошку,Закурить пытаясь на ходу.Подожди его, жена, немножко —В сорок первом он сейчас году.Там, где возле черного сарая,На краю отбитого села,Девочка лепечет, умирая:– Я еще, ребята, не жила…

Комбат

Когда, забыв присягу, повернулиВ бою два автоматчика назад,Догнали их две маленькие пули —Всегда стрелял без промаха комбат.Упали парни, ткнувшись в землю грудью,А он, шатаясь, побежал вперед.За этих двух его лишь тот осудит,Кто никогда не шел на пулемет.Потом в землянке полкового штаба,Бумаги молча взяв у старшины,Писал комбат двум бедным русским бабам,Что… смертью храбрых пали их сыны.И сотни раз письмо читала людямВ глухой деревне плачущая мать.За эту ложь комбата кто осудит?Никто его не смеет осуждать!

«В слепом неистовстве металла…»

В слепом неистовстве металла,Под артналетами, в боюСебя бессмертной я считалаИ в смерть не верила свою.А вот теперь – какая жалость! —В спокойных буднях бытияВо мне вдруг что-то надломалось,Бессмертье потеряла я…О, вера юности в бессмертье —Надежды мудрое вино!..Друзья, до самой смерти верьте,Что умереть вам не дано!

«Кто-то плачет, кто-то злобно стонет…»

Кто-то плачет, кто-то злобно стонет,Кто-то очень-очень мало жил…На мои замерзшие ладони голову товарищ                                                    положил.Так спокойны пыльные ресницы,А вокруг нерусские поля…Спи, земляк, и пусть тебе приснитсяГород наш и девушка твоя.Может быть, в землянке после бояНа колени теплые ееПрилегло кудрявой головоюСчастье беспокойное мое.

От имени павших

Сегодня на трибуне мы – поэты,Которые убиты на войне,Обнявшие со стоном землю где-тоВ своей ли, в зарубежной стороне.Читают нас друзья-однополчане,Сединами они убелены.Но перед залом, замершим в молчанье,Мы – парни, не пришедшие с войны.Слепят «юпитеры», а нам неловко —Мы в мокрой глине с головы до ног.В окопной глине каска и винтовка,В проклятой глине тощий вещмешок.Простите, что ворвалось с нами пламя,Что еле-еле видно нас в дыму,И не считайте, будто перед намиВы вроде виноваты, – ни к чему.Ах, ратный труд – опасная работа,Не всех ведет счастливая звезда.Всегда с войны домой приходит кто-то,А кто-то не приходит никогда.Вас только краем опалило пламя,То пламя, что не пощадило нас.Но если б поменялись мы местами,То в этот вечер, в этот самый час,Бледнея, с горлом, судорогой сжатым,Губами, что вдруг сделались сухи,Мы, чудом уцелевшие солдаты,Читали б ваши юные стихи.

Поклонись им по-русски

С ветхой крыши заброшенного сараяПрямо к звездам мальчишка взлетает                                             в «ракете»…Хорошо, что теперь в космонавтов играют,А в войну не играют соседские дети.Хорошо, что землянки зовут погребами,Что не зарево в небе – заря,И что девушки ходят теперь за грибамиВ партизанские лагеря.Хорошо… Но немые кричат обелиски.Не сочтешь, не упомнишь солдатских могил.Поклонись же по-русски им – низко-низко,Тем, кто сердцем тебя заслонил.

Прощание

Тихо плакали флейты,Рыдали валторны,Дирижеру,Что Смертью зовется,Покорны.И хотелось вдове,Чтоб они замолчали, —Тот, кого провожали,Не сдался б печали.(Он войну начиналВ сорок первом, комбатом,Он комдивом закончил ееВ сорок пятом.)Он бы крикнул, коль мог:– Выше голову, черти!Музыканты! Не надоПодыгрывать смерти!Для чего мнеРапсодии мрачные ваши?Вы играйте, солдаты,Походные марши!Тихо плакали флейты,Рыдали валторны,Подошла очень бледнаяЖенщина в черном.Все дрожали, дрожалиПрипухшие губы,Все рыдали, рыдалиВоенные трубы.И вдова на нееДолгим взглядом взглянула:Да, конечно же,Эти высокие скулы!Ах, комдив! Как хранил онПоблекшее фотоТонкошеей девчонки,Связистки из роты.Освещал ее отблескНедавнего бояИли, может быть, свет,Что зовется любовью.Погасить этот светНе сумела усталость…Фотография! Только онаИ осталась.Та, что дни отступленьяДелила с комбатом,От комдива в победномУшла сорок пятом,Потому что сказало ейУмное сердце:Никуда он не сможетОт прошлого деться —О жене затоскует,О маленьком сыне…С той поры не видалаКомдива доныне.И встречала восходы,Провожала закатыВсе одна да одна —В том война виновата…Долго снились комдивуПрипухшие губы,Снилась шейка,Натертая воротом грубым,И улыбка,И скулы высокие эти…Ах, комдив! Нет без горечиСчастья на свете!..А жена никогдаНи о чем не спросила,Потому что таилась в нейУмная сила,Потому что былаДобротою богата,Потому что во всемЛишь война виновата…Чутко замерли флейты,Застыли валторны,И молчали, потупясь,Две женщины в черном.Только громко и больноДва сердца стучалиВ исступленной печали,Во вдовьей печали…