Фристайл. Сборник повестей

– Нет, Света, босоножки… ты видишь – наводнение…

Её босоножки покачивались на воде уже за порогом.

– Быстрей, быстрей, – торопил нас дядя Коля. Он не успел протрезветь, от него сильно пахло спиртным, но мысли свои он излагал ясно и чётко… – Девчонок я поднял, они у меня в сторожке.

Я мысленно поблагодарила его.

– Надо бежать… Слышишь там?..

Только теперь я услыхала странный нарастающий гул.

– Это она… Вода…

Я крепко держала за руку испуганную дрожащую Светку. Фонарь над лагерем ещё горел, но вода плескалась у самого подножия столба и напирала на него всё сильнее и сильнее так, что он плавно раскачивался словно огромный маятник. Весь берег, где мы ещё днём загорали на гальке, был покрыт мутной глинистой жижей, которая разливалась в стороны от ручья, не умещаясь в расщелине старого русла. Мутные потоки глинистой жижи скатывались с горы совсем рядом с нашими домиками и сливались с морем в одно бесконечное водное пространство. Набирал силу дождь, проморосивший, видимо, всю ночь… Уже светало. И я увидела в серой мгле зарождающегося мрачного утра, целую гору каких-то бесформенных досок и брусков, раскачивающихся у края бывшего прибоя.

– Мост на шоссе снесло, видишь? – Шлёпая по воде, бросил мне дядя Коля. – Вода в нашу сторону рванула, в посёлок теперь нам не попасть… Слушай меня, девушка… Надо подниматься вверх, на шоссе, потом – на железную дорогу… – Тут он смачно выругался. – Если сможем до метеостанции добраться – спасёмся. Если нет – хана нам. Поняла?

Я поняла. Кажется, всё поняла и Света. Она окончательно проснулась и перестала дрожать. Наверху в сторожке, до которой ещё не поднялась вода, стояли, прижавшись друг к другу, все мои девчонки, в лёгких сарафанчиках, испуганные, но молчаливые.

– Девочки… – Я изо всех сил старалась говорить твёрдо и категорично, как с ними всегда разговаривают тренеры. – Положение очень серьёзно. Этот поток воды с гор смертельно опасен. Чтобы спастись, мы должны, как можно скорее, подняться к туннелю. К бывшей метеостанции…

– Хватит болтать… – Оборвал меня дядя Коля. – Они что – совсем дуры? Слушайте меня, девки…Если жить хотите – никаких истерик, соплей и слёз. Пошли…

К своему ужасу, я увидела, что все девчонки в пляжных сандалиях… В «шлёпанцах». Только я и Света были в босоножках. Возвращаться за более серьёзной обувью было поздно.

– Быстрей, быстрей… – торопил нас дядя Коля. – Я пойду впереди, а ты, доктор – последней. Между нами – девчонки. Никому не отставать, следите друг за другом. Чтобы не потеряться… Тропинка глинистая, скользкая, будет ещё хуже… Видите, какой дождь?

Дождь, и правда, шёл всё сильнее и сильнее. Девчонки молчали. Паники не было, я даже заметила в их глазах искорки любопытства. Пока они ещё не понимали всей тяжести нашего положения и воспринимали происходящее как приключение. Гимнастика вышколила их, они были дисциплинированы, послушны и ловки. Они доверяли мне и этому толстому пьянице дяде Коле, в котором я видела единственный источник спасения.

Сразу за сторожкой дядя Коля пошёл резко в гору. Я быстро построила девчонок. За нашим спасителем – Света, как самая маленькая, потом по росту все остальные, последней Елена – самая выносливая. Дядя Коля, в старой рваной рубашке рухнул грудью на колючий кустарник и быстро полез вверх с неожиданной для его фигуры ловкостью. Матерился и чертыхался он при этом с неимоверной силой, но ни я, ни девочки этого словно не слышали. Колючки ежевики и дикого шиповника больно впивались в тело, хлестали по лицу сцепившиеся намертво мокрые ветки. Дождь слепил глаза, висел над нами серой стеной, скрывая из виду едва заметную тропинку, о которой знал только наш провожатый. Сыпучая галька под ногами была покрыта жидкой глиной, ступни скользили, не имея опоры. Девчонки падали на колени, поднимались и снова падали… Я почти сразу встала на четвереньки. Но наш дядя Коля карабкался вверх уверенно, несмотря на не избытый хмель и неуклюжесть. Первая сотня метров далась нам достаточно легко: девочки, приученные лазать по гимнастическому канату, координированные, ловкие не отставали от него, я едва поспевала за ними. Дети молчали. Вскрикнет кто-нибудь из них от неожиданной боли, когда колючка сильно хлестнёт по лицу или глубоко расцарапает кожу, но тут же прикусит язык, затихнет… Что такое «без соплей и слёз» они хорошо знали, спортивная гимнастика их к этому приучила.

Но через какое-то время наша скорость несколько снизилась. Мимо меня пролетела вниз одна пара «шлёпанцев», потом другая, третья… Мои девочки теперь были босиком. Вскоре пришлось и мне скинуть одну босоножку – оторвалась пряжка… Под нашими ногами сыпались вниз мелкие острые камни, расползалась скользкая, вязкая глина. Но, по-прежнему молча, дети карабкались вверх за дядей Колей. Он уверенно раздвигал кустарник своими огромными ручищами, словно, не замечая его шипов. Мне казалось, что грохот скатывающейся с гор воды становится с каждой минутой всё сильнее…

Наконец, мы выползли на шоссе. Я перевела дух. Все были целы. Девчонки стояли босиком на гладком асфальте. Я скинула вторую босоножку тоже. Подняла голову и вдруг увидела, что со стороны расщелины, оттуда, где ещё вчера был мост, на нас движется огромная мутная волна, толкающая впереди себя грохочущие глыбы камней.

– Всё… – Сказал дядя Коля. – Теперь бежим…

И мы побежали. От этой волны, от этих страшных камней, которые несли смерть. Теперь и мои дети всё понимали. Тренированные, они бежали впереди. Мы с дядей Колей не могли бежать так быстро, он начал задыхаться. Я притормозила, стараясь держаться рядом с ним. Сказать он уже ничего не мог, только толкнул меня кулаком в спину, махнув рукой вперёд. Я поняла его – дети … Мне надо было спасать детей.

Никогда в жизни я так не бегала. Кто-то из девчонок оглянулся.

– Бегите, бегите! – Крикнула я им. – Поднимайтесь к туннелю!

Скоро зигзаг серпантина скрыл их от меня. Я посмотрела назад. Дядя Коля, отдуваясь, бежал из последних сил, тяжело переваливаясь с боку на бок. Я услышала где-то совсем близко грохот камней, обрушившихся вниз под напором воды.

Наконец, я добежала до спасительной тропы, поднимавшейся к железной дороге. Потоки жидкой глины скатывались по ней вниз к моим ногам. Но прямо над своей головой на одном из кустов я увидела клочок от Светкиного халатика. Значит, девчонки уже карабкаются к туннелю. Это придало мне силы. Я схватилась за куст, уже не ощущая его колючек, и потянулась вверх. Позади я услышала частое прерывистое дыхание дяди Коли. Он тоже добежал.

На рельсах столпились мои девочки. Они помогли мне выбраться наверх. Дождь перестал. Внизу я увидела макушку дяди Коли, который карабкался к нам на четвереньках. И как это случилось, я не поняла… Мы услыхали только треск поломанных кустов и беспомощный крик падающего человека… И всё. Кто-то из девочек в ужасе закричал, кто-то громко заплакал. Но это было ещё не всё. За мокрыми расцарапанными в кровь спинами прижавшихся ко мне детей я увидела, как из дальнего туннеля, размывая насыпь и высунув вперёд зловещий язык, выползает тяжёлый, но стремительный поток грязной воды.

– Наверх, девочки, наверх… – Выдохнула я.

Но они стояли, словно не видя несущейся на нас мощной грязной волны, и с надеждой смотрели вниз, туда, где исчез наш несчастный спаситель.

– Девочки, – взмолилась я, – если мы сейчас не поднимемся наверх, погибнем все… Лена, иди первой, за тобой остальные…

Через полчаса мы были на спасительной скале. Здесь нам больше ничего не угрожало. Скала была совершенно голой, без ледников и горных речек. Мы лежали на широком уступе прямо над туннелем, куда, словно в водопроводную трубу, вливался грохочущий захваченными в плен глыбами камней, грязный глинистый поток. Развороченные им рельсы скатывались под откос, прижимая к земле кустарники. Мы лежали на голых камнях, поливаемые бесконечным дождём. Живые.

Дядя Коля…

– Девочки, – сказала я, стараясь из последних сил говорить уверенно. – Он прожил в горах всю жизнь, он знает здесь каждую тропинку… Он спасётся…

Наверно, девчонки плакали. Я врачебным взглядом оглядела всех. Дождь смывал с их детских осунувшихся лиц кровь, сочившуюся из глубоких ссадин. Девочки подставляли под его струи свои расцарапанные, ободранные камнями и колючками ноги. У всех были сбиты до крови пальцы, содрана кожа на коленях. Ольга пыталась вытащить из своего предплечья огромную занозу, целую щепку, торчавшую словно оглобля. У Вики совсем заплыл правый глаз – очевидно колючая ветка задела роговицу. Вера, отчаянно боровшаяся с лишним весом все годы тренировок, сейчас осунулась и, казалось, резко похудела. Она стащила с себя остатки порванного в клочья сарафанчика и, оставшись в одних трусиках, бросила эти тряпки вниз, прямо в ревущий грязный поток. Лена повторила её жест, скинув с себя порванный халатик…. Лена… О, господи…

– Ленка, что с ногой?!

Её голень распухла до невероятных размеров..

– Я подвернула… Ещё на шоссе…

– И не сказала мне?

Девочка совсем по-взрослому усмехнулась

– А что бы Вы сделали?

Я прикусила язык. Попробовала сквозь отёк прощупать кость. Конечно, это был перелом, скорее всего лодыжки. Если бы перелом был выше, Елена вряд ли смогла бы идти. Но лезть впереди всех в гору на сломанной лодыжке… Мы разорвали на бинты ещё два детских халата, я кое-как перевязала девочке ногу. С гимнастикой, конечно, было покончено, но я сделаю всё, чтобы она избежала инвалидности.

Я ещё раз осмотрела всех. Мои девчонки… Все семеро стали мне родными за этот день. Они были в безопасности – сейчас это главное. Даже для моих тренированных гимнасток прошедшее испытание было на грани их детских сил.

Дождь, наконец, поредел. Пока он не перестал, я сходила в заброшенный домик нашла пару старых вёдер подставила под скат крыши. Без еды мы какое-то время продержимся, но без воды… В том, что нас найдут, я не сомневалась. Я была уверенна, что наши тренеры поднимут на поиски всех нужных людей. Искать будут не только нас: на побережье пострадало, наверно, много спортивных баз и детских лагерей.

Девчонки понемногу приходили в себя. Они с надеждой смотрели на меня.

– Девочки, – постаралась я передать им свою уверенность. – Нас обязательно найдут. Геннадий Петрович и Валентина Васильевна, наверно…

– Предатели… – Процедила сквозь зубы Марина.

Кажется, она навсегда разучилась улыбаться.

– Вот именно… – Услышала я голос Вики.

– Вы как хотите, а я у них больше тренироваться не буду! – Категорически заявила маленькая Светка.

– Что вы, девочки! Разве они могли знать? Они, наверно, сейчас…

Я могла себе представить, что чувствуют сейчас наши тренеры. Если они сами не попали в такую же переделку… Но ведь вода шла с гор в противоположную от посёлка сторону. Я убеждала себя, что с ними всё в порядке, и наши тренеры уже поставили на ноги все спасательные службы, чтобы нас найти.

Было пасмурно, внизу грохотал бесконечный горный поток. Я обнимала своих мокрых полуголых девчонок. Света положила голову ко мне на колени. Дети сидели, тесно прижавшись ко мне и друг к другу. Через несколько минут они уже спали. Я тоже постаралась вытянуть свои разбитые ноги, аккуратно просунув их между детскими телами. И уже засыпая, я вдруг вспомнила один эпизод из своей жизни, поразивший меня когда-то…

Это было поздней стылой осенью. Деревья стояли голые. Шёл обычный в это время ледяной снего-дождь. Я спешила на работу, но вдруг остановилась, поражённая увиденным. На углу моей улицы росло молодое чахлое деревце. У него был совсем тонкий ствол и несколько оголённых ветвей, торчавших в разные стороны. Но сейчас к его тонкому стволу плотным трёхслойным кольцом прижимались беспризорные собаки. Они были молчаливы, эти голодные псы, они спасали друг друга своим теплом. И это чахлое дерево, видимо, казалось им главным источником этого тепла…

Проснулась я от тишины. Девчонки крепко спали. Дождя не было, день клонился к вечеру, солнце, пробивающееся из-за посветлевших облаков, висело над морем у самого горизонта. Я осторожно выбралась из-под девчонок, стараясь никого не разбудить, подошла к краю скалы и посмотрела вниз. Страшный ревущий поток под нами превратился в мелкую журчащую речушку. Железной дороги между двумя туннелями больше не существовало: развороченные рельсы валялись по разные стороны размытой насыпи. Было совсем тихо. Только где-то в кустах пискнула какая-то птаха…

Вертолёт МЧС снял нас со скалы только к вечеру следующего дня.

Наш «восстановительный» сбор закончился в Краснодарском аэропорту. Мы с девчонками были совершенно раздеты, без документов и денег. Елену в одних трусах увезли в больницу на операцию. Валентина и Геннадий сумели нас разыскать только через два дня в переполненном зале ожидания аэропорта, среди других таких же полуголых детей и взрослых, спасшихся разными путями от горного потока. Тогда было не до разговоров и расспросов, но было видно, что им тоже досталось. Валя, осунувшаяся, бледная, не смотря на загар, в грязном сарафане с оборванным подолом, плакала, обнимая девчонок, но они отстранялись, отворачиваясь. Геннадий, молча, сгрёб меня в охапку, уколол трёхдневной щетиной и процедил сквозь зубы единственное «спасибо». Он исчез и через час появился с какими-то людьми из Краснодарского спорткомитета, обвешанными большими пакетами и коробками. Девчонок одели в большие не по размеру спортивные костюмы, кому-то достались большие кроссовки, кому-то маленькие тапки… Тогда это было неважно. Меня тоже приодели. Теперь мы выглядели вполне цивилизованно. Служба МЧС исправно кормила весь стихийный лагерь беженцев, расположившийся в зале ожидания. Мои девочки со своими тренерами не разговаривали, не отвечали на вопросы и, молча, жались ко мне. Было, конечно, очень неловко, но я успокаивала плачущую Валентину, утверждая, что всё наладится. Прилетела мать Елены. Геннадий, встретил её и отвёз к дочери в больницу. Оскольчатый перелом лодыжки со смещением ей прооперировали вполне успешно, но пока она должна была оставаться в больнице.

Мы смогли вылететь домой только через день каким-то дополнительным рейсом.

Жизнь продолжалась, но теперь она для меня приобрела совсем другой смысл. Мне было о ком заботиться, меня беспокоила судьба моего младшего брата. Каждое лето я приезжала в дом тётки на весь свой длинный отпуск. И мы проводили его вместе. Дом продавать мы не стали, он и сейчас числится за Сашей, присматривает за ним всё та же Галина Павловна. Но Веру Сергеевну в прошлое лето в богадельне мы уже не нашли. Пожилая насельница показала нам место на погосте, где старая учительница нашла покой рядом со своей подругой Клавой, похороненной здесь монахами ещё той памятной для меня зимой. Они и здесь были соседками.

Этим летом Саша закончил школу, простился с детским домом и приехал ко мне. Решил пойти по моим следам, стать врачом, и не просто врачом, а военным медиком. Сидел за учебниками круглые сутки. Я насильно отправляла его спать, когда он поднимал на меня из-под сросшихся бровей свои красные, воспалённые от непрестанного чтения глаза. А потом он уехал в военный лагерь, где сдавал экзамены вдали от меня, и я ничем не могла ему помочь. Я только возила ему какие-то деликатесы и насильно запихивала их в карманы его гимнастёрки в короткие часы разрешённых по уставу свиданий. В военно-медицинскую академию он поступил, сдав очень хорошо экзамены, даже не пришлось воспользоваться своими привилегиями как детдомовского воспитанника. Сейчас он на казарменном положении, но по выходным часто приезжает ко мне. Если в эти дни мне приходится работать на соревнованиях, то брат с удовольствием меня сопровождает и помогает по мере своих знаний и сил. Он подружился с «дядей Фёдором», который тут же заразил его биатлоном, и Саша сейчас активно тренируется в академии по этому виду спорта.

Я давно перестала «вампирить» Светлану, теперь наоборот – иногда она сама прячется у меня от троих своих мужиков, пытаясь расслабиться за чашкой крепкого кофе.

Моя дорогая подруженька вышла из декрета на работу, и забрала у меня своих любимых биатлонистов и гимнастику, а я теперь курирую лыжные гонки и горные лыжи.

И вот как бывает: суровые, полные жестоких сюрпризов и мрачных неожиданностей кавказские горы надолго вписались в мою биографию. Они теперь совсем не пугали меня, хотя воспоминание о нашем с девчонками бегстве от водяного потока, не изгладится из моей памяти никогда.

Стояла ранняя весна. Март радовал ярким солнцем и лёгким морозом. Я приехала в очередной раз на Эльбрус с горнолыжниками на последний сбор в этом сезоне и спокойно осматривала покрытые снегом вершины. Они не вызывали во мне ни страха, ни напряжения.

Плавно покачиваясь, вагончик канатной дороги медленно полз вверх. Далеко внизу на склонах гор сверкали на солнце ледники, а в глубокую расщелину между скалами уплывали одна за другой вершины старых могучих сосен. Сосны, обдуваемые многолетними односторонними ветрами, были до смешного однобоки, с кривыми, фантастически изогнутыми стволами. Весеннее солнце светило так ярко, что было больно смотреть на белый искрящийся снег. За несколько лет работы с горнолыжниками, которые выезжали на сборы на одну и ту же базу на Кавказе, я привыкла и к спортивной гостинице, и к этой канатной дороге, и к накатанным проверенным склонам. А самое главное, я привыкла к людям, с которыми так хорошо работать. А, может быть, я теперь просто перестала бояться новых людей. Как раз наоборот: новые люди вызывают у меня прилив детского любопытства, мне интересно их познавать. Изучать их достоинства и недостатки.

Сейчас все немногочисленные начальники нашей команды – тренеры и администраторы негромко спорили о чём-то за моей спиной, но мне их профессиональные разговоры были совсем неинтересны. Я спокойно стояла, дышала разряжённым горным воздухом и любовалась завораживающей панорамой гор, к которым невозможно привыкнуть. В руках у меня были мои любимые лыжи, за спиной – лёгкий рюкзак с медикаментами. В команде меня приодели – я ничем не отличаюсь от своих спортсменов – тот же тёплый спортивный костюм, куртка, шапочка. Я научилась не только стоять на горных лыжах, но даже спускаться вниз по склону. Начальник нашей команды часто вспоминает, как не без труда научившись тормозить, я решила продемонстрировать ему свои достижения. Лихо развернувшись, я рухнула в снег прямо к его ногам. Он зааплодировал, смеясь, и с трудом вытащил меня из рыхлого сугроба, в который я закопалась, пытаясь подняться. После этого он сам взялся за моё обучение. Я не раз выводила его из себя своей спортивной бездарностью, но на его возгласы по поводу «чайника» вежливо отвечала, что я не «чайник», а «кастрюля», поскольку первый из названных предметов кухонной утвари мужского рода. Во всяком случае, передвигаться на горных лыжах я, наконец, научилась и, не задумываясь, срывалась вниз по склону, если кому-то из спортсменов требовалась моя помощь.

Мы были на сборе вторую неделю. Сегодня тренерский совет затянулся, спортсмены уже давно были на склоне, а мы только медленно поднимались к ним наверх. Вагончик остановился. Невольно раскачав его, вошла небольшая группа альпинистов, шумно обсуждая какие-то свои дела. Я опять отвернулась к широкому окну, и мы поплыли ещё выше.

– Лариса! – Вдруг услышала я до боли знакомый голос.

Я так резко повернулась, что вагончик сильно качнулся из стороны в сторону, а может быть, у меня на мгновение закружилась голова. Это был он. Виктор. Он стоял рядом, улыбался и весёлыми глазами смотрел на меня.

– Это ты? В самом деле, ты?

Я ничего не могла сказать в ответ. Я онемела. Просто стояла и смотрела на него. Виктор как-то неуловимо изменился, наверно, поэтому я сразу его не узнала.

– Ты здесь со спортсменами?

– Да… – Наконец, промямлила я. – С лыжниками…

– А я – с альпинистами. Они нынче очень высоко собрались. Без врача не хотят. Вот уговорили. Как ты живёшь?

– Всё хорошо… – Я, наконец, пришла в себя и вновь приобрела способность соображать. – У меня всё хорошо. – Уже твёрдо повторила я. – Как мальчишки?

– Нормально. Учатся в школе. Мишка перед моим отъездом двойку принёс. Я ужасно рад тебя видеть, честное слово! – Он положил мне руку на плечо, и я увидела блеснувшее на его пальце кольцо.

Виктор перехватил мой взгляд.

– Да, Лариса, я женат. У меня тоже всё хорошо.

Вагончик снова со скрипом остановился. Мне надо было выходить.

– До свиданья… – Я ещё раз взглянула ему в лицо.

Глаза Виктора были спокойными и такими же весёлыми.

– Очень рад был тебя увидеть! – Крикнул он мне в спину.

Выйдя на площадку канатной дороги, я оглянулась на удаляющийся вагончик. Он потихоньку набирал скорость и уплывал от меня медленно, но неуклонно всё выше и выше. Я увидела лицо Виктора, который смотрел на меня через большое окно серьёзно, без улыбки. Встретив мой взгляд, он помахал мне окольцованной рукой. Вскоре за бликующими на солнце стеклом уже невозможно было рассмотреть его лица.

На склоне пританцовывали на лыжах наши спортсмены. Я наклонилась, застёгивая свои крепления. Здесь, наверху, ярко и тепло светило солнце, нестерпимо блестел снег, но дул такой обжигающий ледяной ветер, что я почувствовала, как мои мокрые щеки быстро прихватывает мороз. Я вытерла лицо платком.

– Наденьте тёмные очки! – Строго приказал мне старший тренер. – Потом придётся вести Вас к окулисту.

Неужели я заплакала? Сколько лет я не плакала? Четыре? Или даже пять… Да нет, конечно, это просто солнце и ветер. Чего мне, собственно плакать? Ведь у меня, и в самом деле, всё очень хорошо. Я теперь не одна – у меня есть самый лучший брат на свете, есть работа, которую я люблю, рядом со мной люди, которых я уважаю…

Зоя Пономарёва крепко шлёпнула меня по плечу и, направившись к тренировочному склону, крикнула мне на ходу.

– А слабо, Лариса Петровна, со мной вместе, а?

Зоя Пономарёва – чемпионка России по фристайлу. Я только засмеялась в ответ, оторвавшись, наконец, от своих мыслей.

Спортсменам дали отмашку к началу тренировочного спуска. Я скользила на лыжах туда-сюда по площадке на вершине склона и внимательно наблюдала за тренировкой. Света великолепно выполнила свой замысловатый коронный прыжок и легко покатила дальше вниз. За годы своей работы в спорте я научилась по-настоящему понимать и уважать спортсменов. Но теперь я не испытывала, глядя на них, прежнего восхищённого трепета. Глядя на Зою во время прыжка, я понимала, как она добивается такого поразительного эффекта. Я понимала, где она должна присесть, где сгруппироваться, где раскрыться, чтобы выпрыгнуть вот так красиво, как можно дальше и выше. Теперь я знала, как достигается такой результат. Надо уметь побеждать себя. Теперь я это умела.

Anamnesis vitae – anamnesis morbI (История жизни – история бо

лезни (медиц.))

– А я не ворую! – Гоготал Лабецкий во всё горло, победно глядя на очередного приятеля и улавливая в его понимающей улыбке оттенок скрытой зависти.

Гоготал он так зычно, что в застеклённых офисных шкафах тонко звенели хрустальные стаканы, рюмки и фужеры, расставленные на полках заботливыми женскими руками.

Какой-нибудь припозднившийся посетитель, давно ожидавший в приёмной, вздрагивал от неожиданности и вскидывал недоумённый взгляд на секретаршу Раису, которая сосредоточенно печатала что-то на компьютере, делая вид, что ничего не слышит.

Чаще всего после недолгой предварительной беседы, завершающейся раскатами самодовольного хохота, раздавался громогласный окрик:

– Владлен!

Так Лабецкий вызывал к себе своего заместителя по лечебной работе, кабинет которого находился через приёмную напротив. Скрипело отодвигающееся кресло, и мимо Раисы семенящей походкой почти бегом проскальзывал Владлен Саныч, длинное название должности которого ещё со времён Великой Отечественной медики сокращают до «начмеда».

Приятели к главному врачу приходили не просто так. Больница, которую возглавлял Лабецкий, была многопрофильной: три хирургических отделения, терапевтическое, неврологическое… Руководили отделениями – профессионалы, и потому поток желающих проконсультироваться, сделать рентгеновский снимок или анализы, положить на обследование родственника или госпитализировать нужного человека не иссякал. Лабецкий приятелям не отказывал. В приятелях его ходили люди, может быть, и невеликие, но нужные – от начальников отделений ГИБДД до депутатов муниципальных советов. Он научился смотреть вперёд: кто знает, чем могли оказаться ему полезны эти просители в дальнейшем. Впрочем, на вознаграждение за оказанные услуги они тоже не скупились.

От Владлена Саныча требовалось только одно – назвать исполнителя, что он и делал почти мгновенно: начмед знал своих людей. Чаще всего, несмотря на поздний час, заведующий нужным отделением оказывался на месте – могла затянуться сложная операция, или задерживали текущие дела. Исполнитель приходил, начмед в присутствии главного и посетителя-просителя коротко излагал ему суть дела, после чего Лабецкий щёлкал пальцами над своей головой, завершая встречу.