Фристайл. Сборник повестей

Но оказалось, что это только семечки.

Прошло несколько дней. Мелкота отправилась на всё лето в спортлагерь, теперь весь зал был в распоряжении наших восьми девчонок. Но тут на несколько дней приехала Валя Егорова, чемпионка мира, Европы и предыдущих Олимпийских игр. Она готовилась к очередной Олимпиаде, до которой осталось всего полтора месяца. Валентина вместе со своим тренером вырвались домой на недельный перерыв между сборами. Но это были не выходные дни. Они тренировались с утра до вечера, не считая короткого перерыва на обед. Конечно, и наши девчонки, и тренеры глаз не сводили, наблюдая за их тренировкой.

Что до меня, то мне наоборот было страшно даже смотреть в их сторону. Программа Валентины была невероятно сложной на каждом снаряде. Теперь-то я начинала понимать, что такое сложность упражнения! Но самое главное было в другом. Тренировки проводились на выносливость, и задания для гимнастки были такими, что мне, как новоиспечённому спортивному врачу, становилось дурно. Сначала Валентина выполняла вольные упражнения с полным набором головокружительной акробатики. Один раз, потом другой без перерыва. Это очень большая физическая нагрузка. Затем через распахнутые ворота она выскакивала из зала на стадион, пробегала по нему полный круг по безжалостной жаре и, вернувшись на ковёр, опять делала свои вольные с несколько упрощённой акробатикой. А тренер при этом сидел с каменным лицом на скамейке. Что я, как спортивный врач, должна была делать? Ведь совсем недавно на курсах мне много чего говорили по поводу нерациональных нагрузок спортсменов… Но этот уровень спортсменки и тренера был не для меня.

А наш Игорь Петрович из кожи вылезал, подражая лучшему тренеру страны: гонял своих девчонок, не считаясь ни с их возрастом, ни с уровнем квалификации. А я молчала. Я его боялась. Вскоре Валентина с тренером уехали, а я так и просидела весь сбор в тёмном углу зала. Всё обошлось благополучно: травм не было, с синяками и ссадинами я успешно справлялась. Выполняла и функцию массажиста, поскольку в связи с нашим скудным финансированием нам оный не положен. Чемпионат России проходил в Воронеже, меня и туда взяли. Прокатилась. Посидела на соревнованиях, после Международных они мне показались совсем нестрашными, тем более что я отвечала только за свою команду. Девочки выступили неплохо, хотя их страшно ругали за четвёртое место. А мальчишки с трудом втиснулись в первую десятку. Правда, в личном первенстве Паша Конев даже умудрился получить золотую медаль на коне.

О Викторе я постепенно забывала. Когда вспоминала, тоскливо сосало подложечкой, но я быстро отвлекалась. Пришлось смириться с тем, что этот человек не для меня. Его глаза, которые меня так удивили и притянули, смотрят сейчас, наверно, совсем в другую сторону…

Лето плавно перекочевало в осень. Я стала опытней и смелее, но по-прежнему в своей новой профессии личностью себя не ощущала. Так… Обслуживающий персонал. «Обслуживать соревнования»… Этот термин резал мне уши. Обслуживают посетителей официанты, гардеробщики, лифтёры. Кто-то там ещё… Я не хочу никого обслуживать. Я – врач. И, если говорить официальным языком, «осуществляю медицинское обеспечение соревнований и сборов»… Но в спорте говорят так, как говорят. Да, и не только в спорте. В поликлинике мы не лечили, а тоже «обслуживали» население. С этого всё начинается… Впрочем, более чем на «обслуживание» я пока не тянула.

На первые в своей жизни соревнования по тяжёлой атлетике, я пришла за час до начала. Так положено по регламенту. Напротив помоста, где, как я поняла, и должно было происходить основное действо, вытянулся длинный стол судейской коллегии. Суетились со своими бумагами и компьютерами секретари, но судей на месте ещё не было. Я побродила по полупустому залу, в который, словно нехотя, заполнялся болельщиками. Главного судью, которому я должна была представиться по регламенту, я с трудом разыскала в одной из раздевалок. Он почти отмахнулся от меня, продолжая разговор с одним из атлетов, видимо, своим учеником. Я отошла в сторону и стала ждать. Ждать пришлось ещё минут пятнадцать, но я обречённо терпела – что мне ещё оставалось? Потом главный судья обернулся ко мне и даже извинился на ходу, потащив меня за собой в спортивный зал. Судьи уже все были на своих местах, меня посадили прямо по центру, между ними. Но хотя стол был широкий и длинный, я чувствовала полное публичное одиночество.

Соревнования оказались очень растянутыми, нудными и однообразными – то «рывок», то «толчок»… Это мне главный судья успел объяснить. Смотреть было не на что, и я затосковала. Мысли переключились куда-то очень далеко и от этого зала, и от мучительных сдавленных выкриков атлетов, вскидывающих вверх раз за разом свою штангу, увешенную тяжёлыми «блинами». И я расслабилась, может быть, даже задремала. И тут произошло нечто… В тот момент, когда я, подавив очередной зевок, взглянула на спортсмена, стоявшего на помосте, он резко вытолкнул штангу над своей головой. Лицо его стало багровым, а руки… А руки вдруг начали раскачиваться из стороны в сторону вместе с тяжёлым грифом, на котором позванивали килограммами навешенные на него «блины». Я недоумённо таращилась на спортсмена и даже не заметила, что осталась в одиночестве: моих соседей по судейскому столу словно ветром сдуло. Неожиданно кто-то так резко дёрнул меня сзади за шиворот, что я улетела назад вместе со своим стулом… А несчастный атлет медленными шагами спустился с помоста и, словно под гипнозом, направился прямёхонько к нашему судейскому столу. Он упёрся в него большим накачанным животом и аккуратно, почти бесшумно опустил штангу на скатерть. Стол затрещал, но уцелел. А спортсмен, освободившись от штанги, вдруг сел на пол, сжав руками свои виски. Моя помощь не понадобилась, через пару минут парень пришёл в себя и под аккомпанемент бодрого голоса своего тренера и дружеские похлопывания по плечу и спине товарищами по команде направился в раздевалку. Я получила серьёзное внушение от главного судьи: оказывается, подобный инцидент – не редкость у тяжелоатлетов. Накаченные мышцы шеи иногда судорожно пережимают сонную артерию, и спортсмена начинает «водить», поэтому на соревнованиях по тяжёлой атлетике нельзя расслабляться. Задержись я за судейским столом ещё пару минут, и гриф с «блинами» лежал бы на моей голове…

Соревнования вскоре закончились, я забрала свой медицинский кейс и смешалась с толпой болельщиков, которых, как ни удивительно, набралось немало. И тут кто-то крепко сжал моё запястье. Я оглянулась и обомлела – это был Виктор.

Он стоял совсем близко и вопросительно заглядывал мне в лицо. Я совсем растерялась. Потом тихо промямлила.

– Нашёлся…

– Вы… Ты меня теряла? Это правда?

Он так сильно сжал мою руку, что я пискнула.

– Прости…

Нас толкали. Зрители и участники протискивались к дверям, у которых почему-то была открыта только одна створка. Виктор забрал кейс и повернул меня к выходу. Мы, наконец, вышли на улицу. Была ещё тёплая осень, но накрапывал мелкий дождик.

– Вон там моя машина, – сказал он глухо, и я пошла за ним, как бычок на верёвочке.

Мы молча сидели в машине. Виктор мотор не заводил.

– Почему ты ничего не говоришь? – Спросил он, не глядя на меня. – Спроси о чём-нибудь… Или я сам спрошу… Я… Я не опоздал?

Я затрясла головой. И вдруг разревелась.

Он облегчённо засмеялся.

– Узнаю своего спортивного доктора!

И опять это заученное движение – чистый платок, сначала глаза, потом нос…

– Почему… Почему ты не позвонил?

Он ответил не сразу. Потом сказал медленно, словно подбирая слова.

– У меня были большие проблемы. Болела мама, и мне не с кем…

Он оборвал себя на полуслове, не договорив фразу.

– А потом тебя не было в городе. Я звонил в диспансер несколько раз, мне говорили, что ты на сборе.

Но это было уже неважно.

– Поехали… – Сказала я, шмыгнув носом.

Мы долго ехали по городу, стояли в пробках и почему-то опять молчали. Сердце у меня билось так сильно, что мне казалось, что Виктор слышит его стук.

Когда мы остановились возле моего дома, я только и сказала.

– У меня там жуткий бардак…

Виктор рассмеялся.

– Если бы ты знала, какой бардак у нас.

И тут же поправился.

– У меня…

Я почти не заметила, что он оговорился. Наверно, потому, что он упомянул маму. Я лихорадочно пыталась вспомнить, что из предметов моего интимного туалета может оказаться где-нибудь в кухне, на стуле или на вешалке в прихожей. Я никогда не отличалась патологической аккуратностью, а после смерти мамы совсем распустилась. Квартиру убираю по настроению, могу неделю мучиться угрызениями совести по поводу беспорядка на письменном столе…

Я оставила Виктора у входной двери.

– Не двигайся, пожалуйста…

И стремительно пронеслась по всей квартире, кое-что пришлось срочно затолкать в гардероб.

– Теперь входи!

Виктор вошёл не в квартиру, он вошёл в мою жизнь.

В тот первый день мы были вместе совсем недолго. Посидев немного, взглянув на часы, Виктор вдруг заторопился. Но в прихожей, держась за ручку приоткрытой двери, ещё что-то долго рассказывал мне. А я почти не слушала, только думала, что вот сейчас он закроет эту дверь и снова исчезнет надолго. Или, может быть, навсегда. Мне так хотелось, чтобы он меня поцеловал. Но Виктор только быстро провёл тёплой ладонью по моей щеке и очень серьёзно заглянул в мои глаза.

Он не исчез. Мы стали часто встречаться, кажется, обо всём на свете часами говорили по телефону, ходили в театры и в кино… Мы стали близки… Рядом со мной был сильный, спокойный, уравновешенный человек, в которого я влюбилась до потери сознания и к которому бесконечно привязалась. Я так долго была совершенно одна, так долго обо мне никто не беспокоился, не спрашивал, хочу ли я есть, тепло ли одета… Меня очень давно никто не провожал домой и не встречал возле метро… И вот теперь… Я часто начинала плакать вместо ответа на самые простые вопросы. Виктор всё понимал. Он крепко прижимал меня к себе и вытирал моё зарёванное лицо своим безукоризненно чистым платком, знакомым до боли жестом.

– Ну, что ты, глупенькая… Чего ты ревёшь?

– Я боюсь… – Шептала я в ответ.

– Чего? – Делал он большие глаза.

– Что всё это скоро кончится…

Я хотела возражений, клятвенных обещаний, что та нежность, та теплота, которая возникла между нами, не кончится никогда… Но Виктор отпускал меня, отводил глаза и переключал мои мозги на другую тему. Правда, иногда, словно забывшись, он смотрел на меня каким-то внимательным, но рассеянным взглядом, сосредоточенно думая о чём-то своём.

Я не лгала ему, не кокетничала, я действительно панически боялась, что всё оборвётся, кончится в одно мгновение. И это ощущение имело под собой основание. Что-то угрожающее чувствовалось в окружающем нас воздухе. Было в наших встречах какое-то странное «но»… Во-первых, Виктор никогда не приглашал меня к себе и всегда приходил ко мне только в первой половине дня, когда я работала в вечернюю смену… Во-вторых, если у нас и совпадали выходные, и мы проводили время вместе, то после пяти вечера он вдруг начинал нервничать, смотреть на часы, и вскоре убегал куда-то, словно Золушка. Правда, иногда мы куда-нибудь ходили и по вечерам, но, проводив меня домой, Виктор торопливо исчезал, ни разу не выразив желания остаться на ночь. Я не задавала вопросов, я ужасно боялась услышать какой-нибудь страшный ответ, который оборвал бы всю эту идиллию. Я опять плыла по течению, крепко зажмурив глаза, хотя его виноватый вид и растерянный взгляд очень меня беспокоили. В моей голове бродили всякие дикие фантазии и горькие подозрения. Но, успокаивая себя, я всё списывала на какие-то проблемы с мамой, хотя давно знала, что она живёт отдельно, что со здоровьем у неё сейчас всё нормально, и она работает в какой-то больнице медсестрой. Как-то раз я осторожно спросила Виктора, был ли он женат прежде. Он ответил не сразу, опять вопросительно взглянул на меня, но произнёс только одно слово.

– Был…

Я поняла, что ему почему-то не хочется распространяться на эту тему, и больше никогда об этом его не спрашивала.

Я познакомила Виктора с Фёдором и Светланой. Мужчины сразу нашли общий язык и подолгу разговаривали о чём-то на балконе, пока мы суетились в кухне, накрывая на стол. Виктор с удовольствием возился с детьми, изредка бросая на меня какие-то странные вопросительные взгляды. А я только удивлялась, как ловко и умело он управляется с мальчишками.

Когда я делилась с подругой своими недоумениями, Света успокаивала меня, хотя удивлялась вместе со мной.

– Подожди, – озадаченно говорила она. – Мне кажется, он тебе ещё не очень доверяет… Мужиков трудно понять, у них в мозгах ползают такие тараканы… Всё встанет на свои места, вот увидишь.

Я вздыхала, кивала, но все неопределённости и неясности в жизни меня всегда очень пугали.

Но всем загадкам на свете есть свои разгадки. Однажды после окончания моей утренней смены, Виктор встретил меня возле диспансера.

Его машина стояла неподалёку. Был прекрасный зимний день, тихий и снежный, но ранние сумерки уже затягивали улицы. Тускло, как всегда, загорелись фонари, и сугробы переливались искрами, словно нарочно посыпанные блёстками. Время близилось к часу «Ч». Я подумала, что вот сейчас Виктор отвезёт меня домой и опять исчезнет непонятно куда. Но он не торопился.

– Знаешь, что… – Задумчиво сказал он. И мне показалось, что голос его дрогнул. – Я хочу сегодня отвезти тебя к себе домой. Ты не против?

У меня перехватило дыхание. Я страшно перепугалась. Сегодня всё встанет на свои места, и все тайны будут раскрыты.

– Нет, конечно… – Почти прошептала я в ответ.

–Тогда поехали…

Мы почти не разговаривали в этот раз, ехали молча, изредка перебрасываясь какими-то междометиями. Сердце моё испуганно колотилось, в ушах шумело. Всё-таки я потрясающая паникёрша! Виктор привёз меня в спальный район на другом конце города. Мы въехали в большой двор и остановились у ворот какого-то детского сада.

– Всё… Приехали. – Сказал он, не поворачивая ко мне головы.

Я не узнала его голоса и вопросительно посмотрела на него.

– В этом саду находятся мои дети. Мы их сейчас заберём и пойдём домой. Моя квартира – вон там… – И он махнул рукой в глубину двора.

Я как-то сразу обмякла. Дети… Голова моя закружилась от миллиона вопросов, которые одновременно затуманили мои мозги. Дети!

Виктор, сбоку взглянув на меня, ответил на главный из них.

– Моя жена погибла, когда рожала второго ребёнка… С тех пор я живу один с сыновьями, которых ты сейчас увидишь…

Я вошла в тёплое здание садика на ватных ногах. Здесь сильно пахло подгоревшей кашей, а из многочисленных дверей, выходящих в длинный коридор, доносились звонкие детские голоса.

– Сначала сюда… – Сказал Виктор и открыл дверь групповой раздевалки.

Постепенно я успокаивалась, голова перестала кружиться, и моя растерянность начала сменяться любопытством.

В раздевалке было шумно – старшая группа одевалась, чтобы выйти на улицу.

– Антон! – Окликнул Виктор мальчугана, сосредоточенно натягивающего тёплые штаны.

Мальчик поднял глаза, лицо его просияло, но занятия своего он не прекратил и, выполнив первый этап одевания, перешёл ко второму: ответственно распахнул дверцу шкафчика и достал оттуда свитер.

Виктор спокойно наблюдал за процессом. В мою сторону Антон даже не посмотрел, видимо, приняв меня за чью-то маму. Только когда мы втроём, наконец, вышли из раздевалки, где мне пришлось расстегнуть пальто, до того там было жарко, он вопросительно посмотрел сначала на меня, потом на отца.

Виктор сказал сыну очень серьёзно.

– Антоша, это – тётя Лара, моя подруга.

Антона это объяснение вполне устроило.

– Антоша, вы с тётей Ларой выходите на улицу, и подождите там. Познакомьтесь пока… А я заберу Мишку, и мы пойдём домой.

Мы вышли во двор детского садика, ярко освещённого уличными фонарями. Снег хрустел под ногами, было морозно. Антошка вдруг сильно ударил ногой по какой-то ледышке, она пролетела над самой моей головой. Я только вздрогнула от неожиданности. Потом, посмотрев наверх, он остановил свой взор на обледеневших проводах, тянувшихся от фонарных столбов куда-то в темноту.

– А провода… они что? – Неожиданно задал он вопрос.

Я совершенно растерялась. Потом промямлила.

– Они приварены…

Антон стал серьёзным, подумав немного, недоверчиво покачал головой.

– Не! Они прижарены.

Логика в этом была. Антон явно был философом, и наш диалог продолжился примерно в таком же духе.

– А ты кем хочешь быть, когда вырастешь? – Спросила я, чтобы как-то поддержать разговор, поскольку Виктор всё ещё не появлялся.

– Я буду танкистом. – Услышала я уверенный ответ. – Только я всё думаю, где я танк возьму?

Я не успела ответить. На крыльце садика, наконец, появился Виктор, держа за руку своего младшего, подскакивающего на каждом шагу, и выкрикивающего при этом какие-то ликующие звуки, словно «Вождь краснокожих». Пока они спускались со ступенек, он успел пару раз упасть, сильно приварившись коленками, но не заплакал, а только поднял свою курносую мордашку к отцу.

– Па… У меня сопли…

Виктор достал из кармана куртки платок и привычным знакомым движением вытер ему нос. Теперь я поняла, откуда этот заученный жест – сначала глаза, потом нос…

Они подошли, и «Вождь краснокожих», блеснув весёлыми большущими глазами и улыбнувшись от уха до уха, звонко выкрикнул:

– Ку-ка-ре-ку!..

– Ку-ку… – отозвалась эхом я.

Не улыбнуться в ответ было просто невозможно.

После его оценивающего взгляда я услышала вопрос в уже знакомой форме, очевидно, принятой у братьев.

– А дед Мороз… он что?

Я поперхнулась. Виктор едва сдерживал смех.

Мне ничего не оставалось, как начать пространные рассуждения по поводу деда Мороза. Мишка меня не слушал, скакал то на одной ноге, то на другой, но как только я закрыла рот, последовал тот же сакраментальный вопрос.

– А дед Мороз, он что?

Я перевела дух, и только хотела повторить свой монолог сначала, но Виктор меня остановил.

– Эти вопросы риторические, Лара. На них можно отвечать через раз…

И мы пошли домой.

Так началась моя странная семейная жизнь. Когда Виктор дежурил, с детьми оставалась его мама, которая тоже работала посменно, и с которой он всё время хотел меня познакомить. Но я почему-то знакомиться очень боялась, и всё откладывала эту встречу.

В остальные дни мы были вместе. Если в какой-то день у Виктора был выходной, он ходил в магазины и заполнял продуктами холодильник, занимался какими-то хозяйственными делами, которые постоянно возникали на ровном месте, гулял с детьми… Я отводила по утрам мальчишек в садик, в жаркой душной раздевалке помогала Мишке стягивать куртку и штаны, находила в его шкафчике шорты и сандалики… Антон прекрасно справлялся сам: его я просто запускала в дверь группы и предупреждала об этом воспитательницу, которая провожала меня любопытным завистливым взглядом.

Я старалась изо всех сил. Квартира у меня блестела, я проявляла чудеса кулинарной изобретательности. Варила супы и каши. Готовить меня научила мама, просто я разленилась в одиночестве, а теперь возилась в кухне с удовольствием. Детские вещи надо было стирать каждый день, и колготки у обоих мальчишек на коленках просто горели… Дети на ангелов походили мало, часто не слушались, капризничали, шкодили, дрались, устраивали в комнате такую возню, что с трудом удавалось их угомонить. Я всё время что-то придумывала: какую-нибудь новую игру или необыкновенный кукольный спектакль с участием всех имеющихся в детской мишек, зайцев и лошадок. Сочиняла какие-то длинные-предлинные сказки, которые рассказывала с продолжением… Мне казалось, что я вполне справляюсь, по крайней мере, я от мальчишек не уставала. Мне нравилось, когда они меня слушались, нравилось изображать из себя строгую, но любящую воспитательницу и доставляло удовольствие болтать с ними по вечерам, когда они уже почти засыпали и были мягкими, как плюшевые игрушки.

Я так боялась сделать что-нибудь не так, и всё время ждала от Виктора, хотя бы молчаливого одобрения. Я подражала ему в общении с детьми, которые привязывались ко мне всё больше и больше, быстро переняла его отработанный жест с носовым платком: сначала – глаза, потом – нос… И когда я чувствовала, что он доволен тем, как у меня с мальчишками всё так легко и ловко получается, у меня кружилась голова от счастья.

– Почему ты мне раньше не сказал? – Спросила я у Виктора однажды, поймав его благодарный взгляд…

– Я боялся…

– Боялся? Чего?

– Что ты подумаешь, что мне всё равно – кто… Что я просто ищу мать для своих детей. Мне надо было убедиться, что ты мне веришь…

– Убедился?

Он только обнял меня в ответ.

Нам было легко вместе, и его глаза постепенно теряли своё особенное грустно-весёлое выражение, становились приветливыми и понятными.

А потом в детском саду началась эпидемия ветряной оспы. Как-то вечером мне показалось странным, что наши мальчишки хором отказались от ужина, оба рано запросились в постель и были непривычно вялыми и капризными. Укладывая их спать, я машинально потрогала их влажные лбы, – у обоих явно была температура… А утром они проснулись пятнистые, как оленята, от оспенных волдырей. Виктору пришлось взять больничный лист, а я отправилась к своим спортсменам. Но болезнью детей дело не ограничилось. Я не болела ветрянкой в детстве и потому от мальчишек заразилась сама. Ребята уже через два дня носились по квартире, забыв о своей болезни. Только мордахи были раскрашены зелёнкой, и нельзя было ходить в садик. Но мне досталось. Я провалялась почти неделю с высоченной температурой, Виктор говорил, что я даже бредила… Он ухаживал за нами троими, усадив нас рядком на диване, по очереди мазал зелёнкой наши волдыри и смеялся, сожалея, что опять забыл купить малярную кисть…

Эта неожиданная ветрянка нас очень сблизила. За мной никто и никогда так не ухаживал, кроме мамы, конечно… Как только я начала поправляться, к нам приехала Валентина Владимировна, мама. Я зажалась, конечно, боялась рот открыть, чтобы не ляпнуть чего-нибудь лишнего, стеснялась своей зелёной окраски, но Валентина Владимировна, словно не замечая моего смущения, была приветлива, приготовила обед на всю нашу весёлую компанию, накормила вкусно и напоила каким-то лечебным травяным чаем. А потом вдруг послала Виктора в магазин за какой-то ерундой. Он понимающе взглянул на нас и ушёл. Только бросил матери из прихожей, показав на меня пальцем.

– Я люблю эту женщину, мама… Учти.

Дверь за ним захлопнулась, и я подумала, что вот сейчас-то и начнётся самое главное. Но ничего особенного не произошло. Валентина Владимировна расспросила меня о моей жизни, о том, что мне нравится и чего я не люблю. А потом вздохнула и сказала только.

– Дети – это очень ответственно… Ты понимаешь?

Она ко мне сразу стала обращаться на «ты».

– Я понимаю…

– Это не твои, это чужие дети.

Я затрясла головой.

– Я очень люблю Виктора и хочу, чтобы они стали моими…

– Милая моя… Это ведь только слова. Свои-то, родные дети не всегда доставляют радость… Они часто раздражают, злят, иногда болеют, ради них частенько приходится от чего-то отказываться. И при этом их надо любить, любить каждый день. А ты – молодая женщина, тебе ещё много чего в жизни захочется узнать и повидать. Получить сразу двух чужих детей в приданное – она вздохнула, – это очень непросто… Ты, видно, и правда, Виктора любишь, но сможешь ли ты полюбить каждого из его детей, не ради него, а ради них самих – это большой вопрос…

Я не успела ответить, хотя приготовилась запальчиво возразить, – вернулся Виктор…

Подоспел Новый год. Дети готовились к празднику в саду, вместе с ними я разучивала стихи и песенки. У нас с Виктором тоже было какое-то приподнятое настроение. Он притащил огромную живую ёлку, много шутил, и как-то вопросительно поглядывал на меня. Я чувствовала, что в эту новогоднюю ночь всё должно решиться. А что значит это «всё», я от страха старалась не думать. К счастью, в Новогоднюю ночь он не работал, говорил, что два предыдущих года сам напрашивался на дежурства, чтобы не оставаться дома одному. Правда, на представлениях в разных детсадовских группах я высидела в одиночестве, пришлось даже поменяться сменами в диспансере, чтобы попасть на оба праздника. Но мне было совсем не скучно. Наши мальчишки демонстративно липли ко мне, победно поглядывая на приятелей. А воспитательницы и родители из обеих групп с нескрываемым любопытством исподтишка разглядывали меня. Антон, с выражением прочитав стихотворение возле нарядной ёлки, протиснулся ко мне сквозь колени родителей, тесно сидящих на детских стульчиках, поставленных в несколько рядов. Он прижался ко мне всем своим горячим телом и замер. Вокруг ёлки прыгали и визжали дети, которых добросовестно пытался рассмешить не слишком умелый дед Мороз.