Фристайл. Сборник повестей

Они поговорили ещё немного, и она почти вприпрыжку поскакала по лестнице в своё отделение.

Вот такая пошла светлая полоса в её жизни! Вот как счастливо всё сложилось – и новая квартира, и новая, совсем другая работа!

И вдруг то самое холодное и отрезвляющее, что затаилось в её подсознании, что она так старательно отгоняла от себя, о чём не хотела думать, словно с отчаянным криком, вырвалось наружу.

– Всё! – Выдохнула Марина. – Это всё!

Она, села на широкий подоконник в пустой рекреации, прижалась лбом к влажному стеклу. В больнице было тихо, за окном стояла весенняя холодная ночь. Где-то у ворот приёмного отделения иногда вспыхивали фары бесшумно подъезжавших машин «Скорой помощи».

Надо было поставить все точки над «и». Совершить первую в жизни победу над собой. И Марина, наконец, честно призналась себе, что переехать в собственное жильё – значит бросить Старуху одну. Почему это вдруг стало невозможным? Когда их взаимное недовольство, перепалки, раздражительность, бесконечные стычки сменились робкой, едва заметной привязанностью друг другу? Обиды и раздражение куда-то исчезали, как только Марина выходила из дома. Никогда прежде не приходилось ей о ком-то заботиться: эти функции в детском доме выполняли воспитатели и нянечки. А теперь она страшно пугалась, когда слабеющей день ото дня Старухе становилось совсем плохо, когда вдруг резко подскакивало или падало её артериальное давление и даже путалось сознание. Она научилась вызывать «Скорую», разговаривать с дежурными диспетчерами. Приезжавшие по вызову медики смотрели на Марину сочувственно, делали какие-то уколы и только пожимали плечами, когда она выходила проводить их в прихожую: что поделаешь – возраст… Иногда Марина прогуливала первую лекцию, чтобы примчаться домой после дежурства и проверить, не надо ли чего Старухе. Она даже представить себе не могла, что на её месте рядом с Еленой Ивановной окажется какая-то чужая женщина из собеса, которая не знает тонкостей обслуживания такого непростого человека, которая будет делать всё формально, холодно, отчуждённо, которая будет раздражаться по пустякам и от услуг которой старый, доживающий свои дни человек не сможет отказаться. А совместить всё: разорваться между учёбой, работой, своим новым домом и опекой старой беспомощной женщины тоже никак не получится. Что делать? Как поступить правильно? От напряжения у Марины звенело в ушах и больно сжимало виски. Ведь если отказаться сейчас от последней возможности получить собственную крышу над головой, если Старухи не станет, она окажется на улице. Снимать комнату не позволит её санитарская зарплата, до диплома – целый год. Марина глубоко и прерывисто вздохнула. Решение давалось так непросто! Она звонко шмыгнула носом. Очень хотелось заплакать, но слёз, как всегда, не было. И в который раз она подумала: Господь зачем-то направил её к Старухе, и вразумил Елену Ивановну, чтобы та согласилась принять в свой дом незнакомую детдомовку. Зачем? Наверно, не для того, чтобы Марина через полгода бросила её, совершенно беспомощную, на произвол судьбы!

И решение было принято. Окончательно и бесповоротно. Марина с непонятным облегчением перекрестилась и, спрыгнув с подоконника, заторопилась в санитарскую комнату учить анатомию.

Шла Светлая Седмица, исповеди не было. Служил литургию отец Михаил и Марина причастилась из его рук. После благодарственных молитв, как всегда, была проповедь.

Народу в храме было много. Празднично одетые прихожане внимательно и доверчиво смотрели на своего настоятеля. Марина слушала отца Михаила сначала рассеяно, напряжённо думая о своём, но постепенно вникала в смысл его слов, и вдруг ей показалось, что священник угадал её мысли.

– «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга, как Я возлюбил вас», – сказал Господь своим ученикам Что же такое настоящая Христианская любовь? Как научиться такой любви? Мы с вами привыкли делать добро только тем, кто с нами поступает также. Но Господь в Евангелии говорит: «Если вы будете благо творить только тем, кто вам творит, то какая от этого польза? Так поступают и язычники».

А теперь давайте вспомним, когда в последний раз мы помогали больным и немощным людям? Как давно мы старались поддержать человека, попавшего в беду? В наше нелёгкое время столько людей вокруг нас нуждаются в помощи, но, к сожалению, год за годом, день за днём мельчает наша любовь. А где нет любви – там нет и Господа. Мы всегда находим себе оправдание: ведь нам самим сегодня так многого не достаёт материальных благ! Но наша любовь должна быть жертвенной. Каждый день, читая вечернее правило, мы произносим в молитве святого Иоанна Златоуста такие слова: « Господи, избави мя всякого неведения и забвения, и малодушия, и окамененного нечувствия». Достичь такой любви не просто, но если начать с малого, то постепенно мы сможем стать лучше. Святые отцы говорят: «Спешите делать добро, потому что времени мало». И, действительно, наша жизнь очень коротка, поэтому надо приложить все усилия для исполнения заповеди любви. Аминь!

Когда храм опустел, и только возле святыни храма, чудотворной иконы Богородицы, стояла, плача, какая-то женщина, отец Михаил подошёл к Марине, ожидающей его у свечной лавочки.

– Наш юрист, Константин Игоревич, не смог прийти, не получится сегодня тебя с ним познакомить. Вот его карточка с телефонами, позвони ему. Он работает в юридической консультации, а в храме консультирует прихожан бесплатно, с моего благословения, конечно. Договоритесь о встрече. Только не вздумай ему деньги предлагать – обидится.

Марина смущённо подняла на него глаза.

– Отец Михаил, мне очень надо поговорить с Вами.

– Что ж… давай поговорим. Пойдём, присядем на скамеечку.

Он первым сел на деревянную лакированную скамью у стены храма. Марина опустилась на краешек рядом.

– Мне так неудобно, отец Михаил… – Запинаясь, взволнованно сказала она. – Люди для меня столько сделали, а я…

– Что – «ты»?

Она ответила не сразу. Прерывисто вздохнув, произнесла медленно, старательно выговаривая слова, словно читая собственный приговор.

– Отец Михаил, я не могу… Я должна отказаться от этой квартиры.

Священник внимательно посмотрел на неё.

– Почему?

– Я не могу бросить Елену Ивановну! Ну, не могу – и всё! – Выпалила Марина на одном дыхании.

Отец Михаил надолго замолчал, так надолго, что она успела успокоиться.

– Ты хорошо подумала? – Наконец, спросил он.

– Да! Очень хорошо. Я понимаю, что могу опять остаться на улице. Но будь что будет. Когда мне было очень трудно, Господь послал мне Вас с матушкой и Елену Ивановну тоже. Я верю, что он меня не оставит, если опять будет тяжело. – Она помолчала. – А с юристом я обязательно встречусь. Цветов ему куплю, если он денег не берёт.

Отец Михаил кивнул головой.

– Ну, что же, девочка, если ты всё хорошенько продумала – я очень рад твоему решению.

Марина облегчённо улыбнулась. Хотя улыбка у неё получилась немного грустная.

– А что Елена Ивановна говорит?

– Она не знает. Я ей потом когда-нибудь скажу. Она будет себя виноватой считать, а мне этого совсем не надо… Спасибо Вам ещё раз за всё, отец Михаил. – Поднялась она с места. – Я побегу. Елену Ивановну кормить пора, она с утра ничего не ела.

Отец Михаил благословил её и остался сидеть на скамейке, раздумывая, правильно ли он сделал, согласившись с неожиданным Марининым решением? Может быть, надо было отговорить девочку от него? Не пожалеет ли?

И всё-таки он был за неё рад. Очень рад. Да поможет ей Господь!

На следующий день Марина купила большой букет махровых тюльпанов и отправилась в юридическую консультацию. Она давно так не волновалась. Само понятие «юрист» всегда приводило её в трепет, а здесь ещё надо было извиняться и благодарить: и то, и другое она делать совсем не умела.

Очередь на приём была довольно приличной. Марина с букетом оказалась под прицелом десятка глаз.

– Вы по записи? У Вас на какое время? – Спросил кто-то.

– Я на минуту. Мне только отдать цветы.

Едва распахнулась дверь кабинета, Марина нырнула за спину выходившего клиента.

Молодой человек, с ярко рыжей, гладко причёсанной шевелюрой, оторвался от бумаг и серьёзно взглянул на неё, вскинув такие же рыжие пушистые ресницы.

– Здравствуйте, Константин Игоревич, – окончательно смутившись, произнесла Марина. И протянула ему тюльпаны. – Это Вам.

– Мне? – Удивился он. – От кого?

– От меня. Я – Марина Найдёнова, выпускница детского дома.

– А… Вот оно что… Спасибо. Очень красивые. Мне отец Михаил сказал, что Вы отказались от квартиры.

– Так получилось. Простите, пожалуйста, я так виновата и перед Вами, и перед отцом Михаилом. Я очень Вам благодарна за хлопоты. Извините, что они оказались напрасными. Никто и никогда моими делами не занимался, а Вы… Но у меня такие обстоятельства… Я не могу… Извините меня, пожалуйста!

– Извиняться не надо. Решение Ваше очень серьёзное и… благородное. Я знаю. – Улыбнулся он. – Мне отец Михаил всё объяснил.

Марина вежливо попрощалась и побежала на дежурство. Юрист ей понравился. Симпатичный. Вежливый. А главное – всё правильно понявший. Но ведь у отца Михаила другого юрисконсульта просто не могло и быть!

В связи со своей занятостью Марина редко посещала храм, но после несколько раз замечала на службе и этого рыжего юриста. Один раз даже поздоровалась с ним. Он рассеянно ответил. Она так и не поняла, узнал он её или нет.

Со Старухой о квартире они больше не говорили. Но теперь подолгу разговаривали о каких-то пустяках. Марина рассказывала о том, как прошли занятия, удалось ли удачно сдать зачёт по фармакологии, о своих стычках на работе с бельевщицей, у которой просто невозможно выпросить чистую простынь, чтобы сменить её у лежачего больного…

Однажды Марина, вернувшись домой, обнаружила свою подопечную под горой старых пожелтевших фотографий. Они закрывали Елену Ивановну с ног до головы, были рассыпаны на постели и подушке. По всему полу вокруг кровати валялись клочки разорванных снимков.

– Елена Ивановна, Вы порвали свои фотографии? – Поразилась Марина.

– Я скоро умру, девочка. – Спокойно ответила Старуха. – Мои детские фотографии, мамины снимки в студенческие годы, и вся прочая сентиментальная дребедень никому не нужны. Ты сдала зачёт?

– Сдала.

– Приведи себя в порядок, поешь, а потом займёмся делом. Я потом поем, когда разберёмся с моим архивом.

Когда Марина вернулась в комнату, возле постели Елены Ивановны возвышалась целая гора обрывков старых пожелтевших фотографий.

– Принеси-ка пару больших пакетов, да собери в них этот мусор. А вот эти снимки с концертов фронтовой бригады, мы положим в папку. Она в секретере. Возьми её.

Марина достала новую папку, протянула Старухе. Та продолжила свою мысль.

– Видишь, этих фотографий совсем немного. Кто на фронте фотографировал? Военные корреспонденты, а мы, артисты, их редко интересовали. Не от нас зависел исход войны.

Марина с сожалением принялась складывать порванные фотографии в полиэтиленовые пакеты. Старуха с грустью наблюдала за ней.

– Я очень давно собиралась это сделать, да почему-то всё откладывала. Очень трудно, дорогая, возвращаться в счастливое прошлое из сегодняшнего жалкого бытия.

Они провозились до позднего вечера. Фотографии с фронтовых концертов Марину очень заинтересовали, она засыпала Старуху вопросами. Это были совершенно случайные снимки корреспондентов, оказавшихся на передовой во время выступления артистов, но почему-то они задевали, трогали своей наивностью и простотой. Елена Ивановна была признательна за этот внезапный интерес. Очень много лет её прошлое никого не волновало.

– В Молотове, – рассказывала Елена Ивановна, – теперь этому городу старинное название вернули – Пермь, а тогда он «Молотовым» назывался… Так вот. В Молотове в театре шли репертуарные спектакли, многие из нас были в них заняты. Но танцевать на сцене во время войны было очень тяжело. Особенно мужчинам- танцовщикам, они всё время рвались на фронт. И никто поэтому не отказывался от участия во фронтовой бригаде. Где мы только ни побывали за годы войны! И на Ленинградском, и на Волховском фронте, и на Сталинградском…

Она взяла в руки одну из фотографий. Показала Марине.

– Смотри, это Таня Вечеслова, потрясающая балерина, после войны её имя гремело во всём балетном мире. А это… Нет, не могу вспомнить имя этого мальчика, у него был замечательный тенор. А это Коля Васнецов, прекрасный флейтист, стал народным артистом, после войны в Ленинградской консерватории кафедру возглавлял.

– А где Вы?

Марина пыталась узнать Лену Бахтину в группе артистов концертной бригады, стоящих среди солдат. Но на помятом, затёртом снимке разглядеть лица было трудно.

– Вот я… Представить невозможно, что я была такой, да?

Рассказывая и вспоминая, Старуха преобразилась: выцветшие, всегда тусклые её глаза вдруг открылись, засияли каким-то внутренним светом, она часто улыбалась. Но вдруг она замолчала, притихла. Марина вопросительно посмотрела на неё. В тонких дрожащих пальцах Елена Ивановна держала две очень неплохих по тем временам фотографии.

– Это работа известного фотокорреспондента из «Красной звезды», они потом в газете были напечатаны… Это я…

Марина взяла в руки фотографию. Вгляделась. Молодая балерина в балетной пачке и в пуантах стоит на ящике из-под снарядов. Кто-то накинул ей на плечи старый промасленный ватник, а вокруг – вытоптанный снег и деревья с обломанными после боя ветками…

– А здесь мы с Петей. Это последняя наша общая фотография. Остальные я порвала.

Старуха надолго замолчала. Марина не решалась взять из её рук снимок, чтобы разглядеть поближе. Елена Ивановна сама протянула ей карточку.

Они сидели с Петей, обнявшись, на том же ящике из-под снарядов. На лёгкие сценические костюмы наброшены тёплые полушубки. На ногах – валенки.

Про Петю Марина всё знала. Друг, партнёр, единственная любовь в долгой жизни Елены Ивановны.

– Где это? – Осторожно спросила Марина.

– На Волховском фронте. Это наше последнее выступление. Больше мы вместе не танцевали.

Елена Ивановна замолчала. Марина вздохнула, не решаясь о чём-то спрашивать.

Она поняла, грустно усмехнулась.

– Я тебе расскажу потом. Если успею. Сегодня устала. Если ты когда-нибудь окажешься в Ленинграде… В Санкт-Петербурге, то есть, вот эти фотографии… Я сама человечеству совершенно неинтересна, но таких фотографий, наверно, мало осталось. Вот эти самые фотографии передай в Театральный музей. Побывать в Петербурге любому русскому человеку просто необходимо, а тебе – особенно, ты так мало видела. А Театральный музей – это музей уникальный, там есть специалисты по истории балета. Вот им и передашь. Это мой последний подарок любимому городу. Сделаешь? Обещаешь?

– Обязательно сделаю, Елена Ивановна. Обещаю. – Дрогнувшим голосом ответила Марина.

– Ну, и славно.

– А что делать с этими… которые порваны?

– Выкинь в мусоропровод. Всё, девочка. Давай заканчивать воспоминания. Прошлого больше нет. Сейчас я живу только сегодняшним днём.

Старуха очень устала. Марина ушла к себе, погасила свет. Сон не шёл. Раскрученная спираль воспоминаний не давала покоя. Как много было в её жизни горя и несчастий! Но что было самым страшным? Наверно, всё-таки тот взрыв.

А ведь этот далёкий зимний день начинался так великолепно. Празднично светило солнце, сияло голубое небо. Покалеченный лес темнел вокруг поляны, на которой два сдвинутых кузова грузовиков образовали обледенелую неровную площадку сцены.

Дорогие, любимые зрители сидели вокруг на ящиках из-под снарядов и прямо на снегу. В канун этого дня здесь было много пережито. Солдаты неделю бились в глухую стену, каждый день, каждую ночь – канонада, грохот, кровь, смерть. И, наконец, прорыв, брешь, победа! И в этот момент – артисты! Перед усталыми, измученными глазами – она, балерина в голубой пачке!

Но вокруг продолжалась война, обстрел не прекращался. Фронтовая бригада давала концерты на передовой вот уже целый месяц. Артисты привыкли петь и танцевать под грохот канонады, давно перестали пугаться и шарахаться, если совсем рядом раздавался взрыв. И под грохот нестихаемых разрывов они с Петей, в лёгких сценических костюмах, танцевали свой любимый номер «Куклы» под аккомпанемент старенького аккордеониста. Иногда взрывы заглушали музыку, но они продолжали танцевать. В середине танца им нужно было садиться на пол. Сесть то они сели, но встали с трудом: лёгкие костюмы мгновенно примёрзли к обледенелым доскам сдвинутых кузовов грузовиков. Вот тогда-то и раздался этот взрыв.

Лену снесло вниз ударной волной. Острая боль пронзила ногу где-то выше колена. Вокруг бегали солдаты, она видела, как вспыхнула одна из машин, в кузове которой они только что танцевали… Боль была нестерпимой. Голубая пачка впитывала кровь, как промокательная бумага, окрашиваясь в багровый цвет, липла или, может быть, примерзала к телу. Последнее, что она увидела, теряя сознание – это склонённое над собой взволнованное лицо Петра.

Так закончилась её артистическая карьера. Чудом ногу удалось спасти, но осталась сильная деформация, укорочение конечности – о сцене надо было забыть. Она долго лежала в госпитале, потом мама заново учила её ходить. Была снята, наконец, блокада Ленинграда, и театр уехал домой. Но им с мамой возвращаться было некуда: в дом, где они жили до войны, попала бомба, родни в городе не было, вызов им никто прислать не мог. Да и лечить раненную ногу надо было ещё долго. Они остались в Молотове. Мама устроилась концертмейстером в местный оперный театр, а Лена, как только смогла ходить, пошла работать в городскую библиотеку. Училась заочно в библиотечном институте. Через несколько лет её остановил на улице какой-то офицер. Это был хирург полевого госпиталя, который оперировал ей ногу. Как он её узнал понять трудно. Столько раненых и покалеченных прошли за время войны через операционную! Но узнал! Они стали встречаться. Любви особой не было, у каждого из них была за спиной своя довоенная жизнь. Его семья – мать, жена и трёхлетняя дочка погибли при бомбёжке поезда, в котором ехали в эвакуацию. У Лены в прошлом был Петя. Петя… Петина мама почему-то не смогла уехать в эвакуацию в Молотов вместе с сыном. Осталась в осаждённом Ленинграде. Когда Петя узнал, что мама умерла от голода, он не смог больше танцевать, ушёл на фронт, и вскоре погиб. В его кармане нашли письмо от Елены Бахтиной. Ей и послали похоронку. Больше посылать было некому…

Любви особой не было, но какое-то время им было хорошо и тепло вместе. Кирилл заботился о ней, продолжал лечить её ногу. И она даже стала меньше хромать. Лена старалась быть предупредительной, внимательной, уступала во всём. Свадьбы не было, просто расписались в ЗАГСе. В память об отце, менять фамилию она не стала, так и осталась Бахтиной. Полевые госпитали расформировывались, и Кирилла направили на службу в военный гарнизон за Урал. Они уехали из Молотова вместе с мамой и поселились втроём в сыром бараке в крохотной двухкомнатной квартирке. Ничем непримечательным был бы этот городок, если бы не старинный храм Успения Пресвятой Богородицы с чудотворной иконой. Он был необыкновенно красив и величественен. Это было воистину сотворённое Богом чудо: маленький, чуть живой после войны городок, – и вдруг такое великолепие! Здесь в провинции годы послевоенного богоборчества почти не ощущались. В воскресные дни густой колокольный звон призывал прихожан на литургию, прекрасно пел церковный хор, и у диаконов были густые хорошо поставленные басы. На улицах частенько можно было встретить усталых от долгого пути паломников, приехавших поклониться чудотворной иконе – сколько страдающих душ оставила война!

Лена очень хотела стать матерью, но не случилось. Ранение во всём решило её судьбу. Гинекологи подписали ей приговор. Но много молодых здоровых женщин остались вдовами после войны, да и новое поколение девчат было в поре расцвета. Ушёл Кирилл к молодой, красивой и здоровой. Не таился. Не врал, был прям и честен. Лена со временем простила, поняла, смирилась. Кирилл их с мамой не оставил: раз в месяц обязательно приносил значительную часть своего военного пайка – тушёнку, крупы, сахар. В те времена с продуктами в провинции было очень плохо, это была существенная помощь. Старый, полуразвалившийся барак, в котором они жили, в конце концов, окончательно рухнул. Лена с мамой получили небольшую комнату в коммуналке. Прошли годы. Стало несколько легче жить. Они начали копить на кооперативную квартиру. Это было очень трудно. Лена работала в библиотеке в две смены. Мама давала частные уроки музыки, и расстроенное пианино в их комнате не замолкало с раннего утра до позднего вечера. На счастье, соседи были терпеливыми, сами перебивались, как говорится, «с хлеба на квас». Здесь тоже очень помог Кирилл, на этот раз приличной суммой денег. Лена отказывалась, он, уже отец двоих детей, настаивал. Сошлись на том, что эта сумма выделена им только в долг, что они с мамой со временем вернут ему эти деньги. Через несколько лет они въехали в эту квартиру. К счастью, она не была «хрущёвкой»: с просторной кухней, большой прихожей, с маленьким балконом и двумя смежными комнатами – она казалась им сказочным дворцом. И то, что особенно радовало их с мамой – это то, что дом, в который они вселились, был построен прямо напротив любимого храма. По выходным, направляясь на литургию, под густой колокольный гул они переходили на противоположную сторону своей узкой улицы и оказывались на его крыльце. За долгие годы работы в библиотеке Лена неоднократно пыталась узнать историю своего собора, но всё было напрасно: советская власть уничтожила все документы, связанные с его сооружением и строительством. Даже фамилия архитектора осталась тогда для неё неизвестной. Только когда в храме появился новый настоятель отец Михаил, когда он стал духовником Елены Ивановны (ей тогда уже перевалило за восемьдесят), только тогда она получила из его рук изданную историю собора Успения Пресвятой Богородицы, которую он восстановил за несколько лет своего служения в нём в соавторстве с матушкой Натальей…

Кирилл неожиданно демобилизовался и уехал куда-то в неизвестном направлении. Отдавать долг было некому. В этой квартире умерла рано состарившаяся мама, и здесь она, Елена Ивановна Бахтина тоже скоро закончит свои дни…

Подступало очередное лето. Всё теплее становилось на улице. Улетели в лес синицы. Марина вымыла окна и сняла кормушку. Успешно сданная сессия осталась позади и времени стало больше. Друзей у неё не было, и она вдруг начала перечитывать по подсказке Старухи «школьную классику». Читала и удивлялась: неужели она это «проходила» в школе? И как она могла тогда не заметить, как интересно написано то, что она с такой неохотой изучала когда-то в классе. Но навыка в чтении не было, Марина быстро отвлекалась, и Старуха отправляла её из дому с какими-нибудь поручениями в магазин или в храм.

А Марину вдруг потянуло в родной детский дом, где всё было так знакомо. Конечно, многое изменилось: стали лучше одеваться дети, на окнах висели красивые тюлевые занавески, в спальнях стояли новые кровати и удобные тумбочки, а из пищеблока разносились по лестницам весьма аппетитные запахи. Она приходила сюда не просто так: в игровой комнате строила с малышами дворцы из кубиков, читала сказки детям постарше, учила непритязательные стишки с первоклашками. Директор детского дома Ольга Сергеевна, воспитавшая её с малолетства, частенько просила её помочь в каких-то делах, давала какие-то несложные поручения, которые Марина с удовольствием и с готовностью выполняла. Она помогала воспитательнице проводить младших детей на спектакль, который давал областной кукольный театр, приехавший к ним в город на гастроли. У старших ребят часто бывали спортивные соревнования, она и здесь не была лишней: помогала тренеру, который помнил её девчонкой, и азартно болела, свистела, и выкрикивала всякие речёвки вместе с детдомовскими детьми, когда мальчишки на стадионе играли в футбол. Старшеклассники поглядывали на Марину с любопытством, девочки-выпускницы, расспрашивали о медицинском колледже, о работе. И совсем неожиданно какие-то особенные отношения завязались у неё с четвероклассницей Галей Найдёновой, «Галкой» или «Галчонком», как её звали в детском доме. Марина не заметила, как привязалась к этому ребёнку. Когда она слышала от девочки знаменитое «чё» или «блин», у неё сжималось сердце – она вспоминала себя в её возрасте. Девчушка была презабавная, умненькая и очень преданная, не отлипала от неё ни на минуту, так и передвигалась за Мариной следом по всем игровым и спальням. Они вместе просиживали часами на репетициях спектаклей, которые проводила с детьми Наталья Владимировна. Эти занятия не казались им ни скучными, ни длинными. Галке было всё равно, чем заниматься – лишь бы быть рядом с Мариной.

Вот и сегодня, наигравшись с малышами, они направились в актовый зал. Марина давно не видела матушку Наталью, соскучилась, и хотела её кое о чём спросить.