Брак по любви

Усилиями Гарриет, Ма, имама Сиддика и Арифа с младенцем свадьба будет испорчена.

Закрыв глаза, Ясмин перевернулась на бок и прижала к груди подушку. Свадьба – это всего лишь день. Один-единственный день в целой жизни. Ничего страшного. Пусть даже свадьба пройдет ужасно. Ясмин повезло. Она любит Джо, а он любит ее, и им не из-за чего беспокоиться.

Гарриет

Она провела в своем кабинете бесплодный час. Эта комната не подходит и никогда не подходила для творчества, несмотря на уставленные книгами стены, мягкий солнечный свет, пробивающийся сквозь ветви акации за панорамным окном, и прекрасный письменный стол эпохи Регентства из потускневшего розового дерева, инкрустированный самшитом, атласным и эбеновым деревом. Потрескавшиеся кожаные корешки выстроились напротив Гарриет. «Проблема в гордыне», – решает она. Сидя за таким столом, в такой компании, готовясь писать о жизни и временах Гарриет Сэнгстер.

Розалита снова выбрала для высокой синей вазы розовые гладиолусы, и это не должно иметь значения, но имеет. Было бы так просто сказать ей: «Чтоб больше никаких гладиолусов!» Но Розалита гордится своими цветочными композициями, это стало бы для нее плевком в душу, все равно что сказать, что ее жаркое пересолено, а тарт татены – слишком сладкие. Хоть это и правда, но не важно, не важно.

Нет, здесь писать невозможно.

Тогда где?

В кухню вход воспрещен, потому что Розалита пропаривает – пропаривает! – пол. Что совершенно излишне и, вполне вероятно, вредно для известняковой плитки, но не важно, не важно. В столовой? Настоящий склеп. Только не там. В гостиной? Слишком просторно.

Наконец Гарриет поднимается наверх и устраивается в своей спальне. Блокнот от Smythson она забраковала. Его светло-голубые, легкие как пух страницы с золотым обрезом несовместимы с мемуарами в том виде, в котором она хочет их написать, – жесткими, неприглаженными, откровенными. На туалетном столике лежит сменный блок А4.

Первые «мемуары» были скорее рядящейся под них научной работой. Кроме того, они остались по большей части – и, как правило, – намеренно непонятыми. Тем не менее они обладали ценностью. Были интервенцией. Имели вес. Произвели революцию в сферах сексуальной политики, женской сексуальности и гендерной идентичности. Причем задолго до того, как о полиамории и флюидности стали писать все кому не лень. Книга была стоящая. Гарриет знала, зачем ее написала.

Сейчас мемуары пишут все подряд. Но для чего? Читать их все равно что подслушивать у исповедальни. Никакого риска. Заранее известно, что грешник прочтет «Аве, Мария» положенное число раз, и ему простятся грехи. И все же.

Вот она, Гарриет, с ручкой Montblanc в руке, готова начать.

Чистый лист сводит с ума. Гарриет поднимает голову и снова смотрится в зеркало. Она решила сесть за туалетный столик, потому что, написав неверное слово, поймет это по выражению своего лица.

Почему сейчас?

Зачем пускаться в воспоминания именно сейчас? Неужели жизнь прожита до конца? Неужели весь путь позади, раз…

Раз он уезжает.

Он ведь и раньше уезжал, не так ли? И возвращался. На сей раз он не вернется, но так и надо, ведь дети должны покидать своих родителей. Он же не переедет в Тимбукту, а поселится в Хампстеде или Хайгейте. В худшем случае в Кентиш-Тауне. В ближайшее время нужно будет записаться к Лили, подкачать правую щеку. Одному богу известно, что у нее в шприцах, но своих денег оно стоит. Что бы сказал папочка? Папочка, что ты подумаешь, если я напишу о тебе и маме?

Гарри, девочка моя, возьми быка за рога и хорошенько врежь ему по яйцам.

Ох, папочка, как же я по тебе скучаю. Даже сейчас. Как жаль, что ты не дожил до рождения моего малыша. Моего мальчика. Папочка, ты полюбил бы его так же сильно, как меня.

Гарриет улыбается себе в зеркало. Ее тонкие ноздри раздуваются, изящные каштановые брови изгибаются. Если бы папочка был шахтером, а не выдающимся хирургом. Если бы он был алкоголиком и умер, когда она была маленькой девочкой, а не когда ей перевалило за двадцать. Если бы мама была какой-нибудь жертвой, поруганной женщиной, а не красавицей и светской львицей. Если бы она была жестока, а не просто холодна. Из этого можно было бы выжать удовлетворительный сюжет.

Аниса Горами – вот это биография! Разумеется, ей не позавидуешь… Ну конечно нет. Это жизнь Гарриет, воспитание Гарриет, карьера Гарриет, дом Гарриет достойны зависти.

Она медленно ведет ручкой по бумаге, перечеркивая всю чистую страницу.

Уровень набожности

– Я никогда не выйду замуж. – Рания энергично помахала официанту обеими руками, словно сигнальщик на взлетно-посадочной полосе.

– Что стряслось на этот раз?

– Долбаный кошмар! – Она сидела, положив ногу, обутую в черный сапог на платформе, на низкий столик для напитков. Ростом Рания была всего пять футов, но занимала удивительно много места для такой дюймовочки. Голос у нее тоже был большой, а бар был невелик. Несколько человек с удивлением обернулись на девушку в джинсах и хиджабе, которая только что так громко и смачно выругалась.

– Ну же, рассказывай! – С подачи Рании они встретились в гостиничном баре в районе Виктория, хотя обычно ели в дешевых ресторанчиках или ужинали в ее квартире.

– Серьезно, – сказала Рания. – Я сдаюсь. Всё. С меня хватит. – Рания познакомилась с несколькими потенциальными женихами на мусульманских сайтах знакомств и через приложения, среди которых были Minder (Листай. Находи пару. Вступай в брак) и Muzmatch. В последние несколько месяцев она оценивала эти свидания по-разному, в пределах от занудных до ох…тельно занудных.

– С каких пор ты так легко сдаешься?

– Аль-хамду ли-Ллях[11], – сказала Рания, – мне никогда больше не придется ходить на свидания. Глаза бы мои не видели эти анкеты. Достало получать уведомления о новой «паре» только потому, что какой-то парень отметил галочкой такой же уровень набожности, хотя сам он – сварщик из Хаддерсфилда.

– Бокал вашего обычного белого, пожалуйста, – сказала Ясмин официанту. Тот не особенно спешил к их столику – возможно, из-за воинственных сигналов Рании.

– Мне то же самое, – сказала Рания.

Ясмин рассмеялась: Рания не употребляла алкоголь.

Официант не разделял ее веселья.

– У нас нет безалкогольного вина. – Его щеки и нос пестрели сколотыми рубцами, вероятно оставленными юношеским акне.

– Я хочу алкогольного вина. Что толку в вине без алкоголя?

Официант пожал плечами.

– И принесите оливок, пожалуйста.

Ясмин и Рания подружились в свою третью неделю в средней школе. Однажды в обеденный перерыв Ясмин прижали в углу трое мальчишек постарше. Откуда ты приперлась, проваливай восвояси, от тебя воняет, помойся как следует – всё как обычно. Казалось, они сами не верят в то, что говорят. Похоже, им было скучно, но на улице слишком лило, чтобы выйти погонять в футбол.

Откуда ни возьмись появилась Рания: «Эй, наезжайте на кого-нибудь своих размеров, долбаные идиоты!» Забавно было слышать такое от одиннадцатилетней, низкорослой для своего возраста девочки в хиджабе. От изумления мальчишки даже забыли рассмеяться. Рания врезала самому крупному из них между ног, а другого треснула по спине стулом. Двое мальчиков катались по полу, а третий быстро попятился. «И больше мне не попадайтесь», – сказала Рания. Она кивнула Ясмин, и та вышла за ней из класса в коридор. «Надеюсь, у тебя не будет неприятностей». Рания захихикала. Это удивило Ясмин почти так же сильно, как атака ниндзя. «А что они сделают? Признаются, что их избила мелкая мусульманская девчонка? Да ни за что».

– Между прочим, Омар Хайям много писал про вино, – сказала Рания, нюхая свой бокал. – И Руми тоже.

– Но ты же не пьешь. – Ясмин хотелось забрать у подруги бокал. Официант тоже с с неодобрительным видом скрестил руки на груди, наблюдая за тем, как Рания пьет.

– Ну и что? Я решила, что хочу раз в жизни попробовать. И вообще, уйма мусульман пьет. – Рания наставила палец на Ясмин: – Доказательство первое.

Рания работала адвокатом в маленькой конторе, занимавшейся иммиграционными делами, трудовыми спорами и защитой прав человека. «Доказательство первое» было одним из ее любимых выражений, хотя, по ее собственному признанию, ей ни разу не довелось ввернуть его по долгу службы.

– Мой отец любит иногда пропустить стаканчик виски, – сказала Ясмин. – Так что я никогда не придавала этому большого значения. Но с другой стороны, он не религиозен.

– Мой отец пьет, – сказала Рания. – Думает, я не знаю. Это страшная тайна. Мать притворяется, что ничего не знает. Я притворяюсь, что не знаю, что она притворяется, что ничего не знает. А отец притворяется, что тут и знать нечего.

– Но почему сейчас? Почему именно сегодня?

– А почему нет? – Рания снова отхлебнула из бокала. С каждым глотком она морщилась. – Ладно, если уж тебе так охота знать, я прочитала, что иранское Министерство культуры собирается вымарать из книг все упоминания слова «вино»: по их словам, они хотят остановить культурный натиск Запада. Но они не знают собственной истории. Ты в курсе, что существуют исламские кувшины для вина, созданные в Персии в пятнадцатом веке?

Ясмин выжидающе промолчала.

– Жизнь не черно-белая, – добавила Рания. – Вот и всё.

– Понятно. Ну и как тебе вино?

– Слишком рано выносить вердикт, попробую-ка я еще бокальчик красного. Но расскажи же мне про свадебные планы! Как прошло знакомство твоих родителей и его матери? Ты вроде ужасно боялась.

– Все было нормально, – ответила Ясмин, – пока Гарриет не решила, что свадьбу надо отмечать у нее дома и для полного счастья провести никах.

– Да ладно! Отпад. Не может быть!

Ясмин добавила подробностей. Все возможные сложности Рания с ходу отмела, рассуждая так, словно имам Сиддик будет почти незаметен, а церемония не превратится в цирковое представление для друзей Гарриет. Она бурно одобрила не только проведенный Гарриет разбор несправедливого брачного законодательства, но даже намерение Анисы посетить ее следующий салон, как если бы ничего не могло быть естественнее. Ясмин ковыряла дерматиновую обивку банкетки. Она пыталась донести до Рании свои опасения по поводу того, что Гарриет узурпировала организацию свадьбы, но ее жалобы звучали мелочно.

И все же Ясмин с нетерпением ждала дня, когда больше не придется ночевать у Гарриет. Ее присутствие было настолько ощутимо, что Ясмин казалось, будто они с Джо никогда по-настоящему не остаются наедине. Однажды утром, когда Джо был в смежной душевой комнате, в спальню впорхнула Гарриет. Ей требовалось немедленно поговорить с сыном, потому что она уезжала куда-то читать лекцию, и она просто взяла и вошла к нему. Ясмин была в шоке. А если бы Баба вошел в ванную, когда она стояла голая в душевой кабинке?! Но Джо об этом даже не упомянул. Наверное, проблема в ханжеском воспитании Ясмин. У Джо нет комплексов по поводу своего тела, потому что Гарриет не внушала ему стыд перед наготой.

Ей вспомнилось его тело. Родинка на внутренней стороне правой руки, веснушки на плечах, шрам от аппендэктомии. Его тело было не настолько накачанным, как у Кашифа, чьи мышцы бугрились благодаря многочасовым подъемам тяжестей в спортзале. Кашиф не вышел ростом, легко набирал вес и пытался компенсировать это, тягая железо, но Джо нечего было компенсировать.

– Алё, ты меня слышишь?

– Ой, прости, – сказала Ясмин. – Что ты говорила?

– Уже не помню, – хихикнула Рания.

Рания успела выпить огромный бокал белого вина и еще столько же – красного. Вдобавок она заказала бокал розе и, похоже, преодолела свое первоначальное отвращение. Она погрузила нос в бокал и принюхалась. Насколько она пьяна? Впервые с момента знакомства Ясмин почувствовала себя в ответе за Ранию. Обычно та умела сама о себе позаботиться.

– Эй! – Рания наклонилась поближе к Ясмин, и из-под ее хиджаба выбилась кудрявая прядь каштановых волос. – У моих родителей паршивый брак. Ты в курсе, да?

– Они спорят. Ты всегда говорила, что у них бывают ссоры.

– Вот видишь, может, как раз поэтому…

Подбородок Рании практически лежал у Ясмин на плече. Вдоль линий ее верхних и нижних ресниц тянулись две аккуратные, тщательно нанесенные черные стрелки, не пересекаясь, устремляющиеся вверх, к вискам. Этот вид макияжа Рания называла «рыбий хвост».

– Поэтому что? – спросила Ясмин.

– Поэтому я и не выйду замуж. Но ты! – Рания отстранилась и икнула. – Твои родители… Видишь! Настоящая любовь. Помню, в школе ты написала про них сочинение. Между прочим, я тебе завидовала.

– Ну, я наверняка писала его в розовых очках, – сказала Ясмин. Дома ей досталось за то сочинение, но Рании она об этом не рассказывала.

– Я знаю, что я сделаю, – объявила Рания. – Я попробую спиртное. Джин. Или виски. Нет! Рюмку водки. Водки нам, пожалуйста! – Она помахала официанту, и тот, скривившись, покачал головой.

– Ты уверена? – спросила Ясмин. Рания и без того была слишком пьяна. – Давай лучше сходим куда-нибудь перекусить.

– Обслужите, пожалуйста, – громогласно потребовала Рания, стуча по столу. – Чего все уставились?

– Потому что ты кричишь! – Ясмин в смятении смотрела, как официант несет им две рюмки водки и крошечную мисочку чипсов.

– Дамы, давайте потише. Люди хотят спокойно выпить.

– Простите, – сказала Ясмин.

Рания залпом опрокинула рюмку.

– Жжется! – Она схватилась за горло и ухмыльнулась. – Знаешь, сколько виски выпивают в Пакистане? Знаешь, сколько саудовцев прилетают сюда и тусуются в пабах и клубах? И всем хоть бы что. Одна женщина в хиджабе выпивает одну малющенькую штопку водки, и все смотрят. – Она захихикала. – Малющенькую штопку!.. – Она подняла вторую рюмку.

– Ты по-прежнему кричишь. Если не хочешь, чтобы на тебя оглядывались, веди себя потише.

– А я и говорю тихо, – возразила Рания. – Закажем еще выпить?

– Нет! Лучше поставь рюмку, а то расплескаешь.

– Возьму еще стаканчик, – сказала Рания. Казалось, ее заявление погрузило в тишину весь бар. Она немного неуверенно поднялась на ноги. – Можете все смотреть, если хотите, – разрешила она, держа рюмку в вытянутой руке.

– Рания. – Ясмин потянула подругу за рукав. – Тебе надо протрезветь.

Официант снимает их на телефон!

– Еще стаканчик! – выкрикнула Рания и, одним махом опрокинув в рот рюмку водки, продолжала скандировать: – Еще стаканчик! Да бросьте, я же никогда-никогда-никогда-никогда… – Она выглядела слегка удивленной этим внезапным нарушением речи, утратой контроля над своим языком.

Официант спрятал телефон и, нахмурившись, принес им счет.

– Больше никакой выпивки, – отрезал он. – Платите и уходите.

Брак по любви

Ясмин не помнила, как ей рассказывали эту историю. Например, в ее памяти не отложилось, что, сидя на коленях у матери, она когда-то вбирала ее в себя так же, как историю о Хадидже и Мухаммеде или о Юсуфе и Зулейхе. Она не припоминала, чтобы Шаокат складывал вместе ладони и анализировал ключевые элементы, тщательно упорядочивая и структурируя информацию так же, как когда рассказывал про Листера или Флеминга.

Кажется, она знала ее всегда. С самого рождения. И все же жаждала подробностей.

«Какие первые слова вы друг другу сказали?» – спросила она, когда Аниса с перепачканным в земле лицом выдергивала луковицы в огороде за домом.

«Не помню».

«А вот и помнишь!»

«Всего десять лет от роду, а уже такая нахальная!»

«Ты должна помнить».

«“Здравствуй”. Довольна? Мы поздоровались». – Ma, сидя на корточках, тыкала в землю лопаткой. Обычно ей нравилось болтать за огородничеством, но не в этот раз.

«Кто поздоровался первым?»

«Ты не видишь, как я занята?»

«Что сказали Наана и Наани, когда вы сказали, что хотите пожениться?»

«Абба и Амма сказали – ладно».

Ясмин опустилась на корточки рядом с Анисой:

«И все? Больше дедушка и бабушка, твои папа и мама, ничего не сказали? И почему ты называешь их “Абба” и “Амма”, а мы вам с папой говорим “Баба” и “Ма”? Почему? Ма? – Она потянула за коричневеющую верхушку луковицы. – Ма! Ты не слушаешь!»

«Не знаю, – вздохнула Ма. – Вечно тебе нужны причины! Я твоя Ма, ясно? Я не захотела быть Аммой. На, бери. Возьми луковицы и помой».

Бросив луковицы в мойку, Ясмин достала из ящика блокнот и ручку и отправилась в гараж, где Шаокат делал еженедельную зарядку с булавами.

Усевшись на крышку морозильника, она приступила к расспросам:

«Значит, вы с Ма познакомились в библиотеке. Какие первые слова вы друг другу сказали?»

Шаокат вращал руками так быстро, что булавы расплывались.

«Ты знала, что национальная библиотека Индии находится в Калькутте? В ней более двух миллионов книг. Но мы с твоей матерью познакомились в центральной библиотеке штата. Ты доделала уроки?»

«Да. Ты заговорил с ней первым? Что ты сказал?»

«Мини, это было давно. Мне нужно сконцентрироваться на упражнениях, иначе они не возымеют желаемого результата. Булавы не только способствуют развитию силы, стабильности корпуса и гибкости, но и действуют на нейронном уровне – тебе знакомо это слово? – укрепляя связь между телом и разумом».

«Но, Баба, что произошло? Ты спросил, как ее зовут?»

«Я с первого взгляда понял, что хочу на ней жениться».

«Ты вечно это говоришь. Но что ты сделал? Что ты сказал?»

«Мини, иди помоги матери. Я закончу зарядку».

Одному из постоянных клиентов, покупавших чай с лотка Шаоката, понадобился мальчик, который бы подметал во внутреннем дворике, носил посылки, мыл машину, подмечал, что еще нужно сделать, и делал это без лишних указаний. Шаокат был в восторге от своего нового жилища в дальнем конце кладовки, с окном, липучкой-мухоловкой и собственной полкой. Его новый работодатель, университетский преподаватель с кафедры физиологии, был добрым человеком и заметил, что мальчик смышлен и сообразителен. Застав Шаоката пытающимся читать один из выброшенных им научных журналов, он записал его в вечернюю школу.

Шесть с половиной лет спустя, когда Шаокат из мальчика-слуги дорос до шофера и закончил среднее образование, преподаватель согласился на работу в Бомбее. Он перебрался туда с семьей, поручив Шаокату собрать вещи в доме и переслать мебель. Дом был выставлен на продажу, а Шаокату разрешили пожить в кладовке, пока новые хозяева не заберут ключи.

Шаокат мечтал стать врачом. Со своими хорошими оценками он сумел бы поступить в медицинский университет, но об этом не могло быть и речи. Необходимо было как можно скорее найти новую работу. Его зарплата была мизерной, и, поскольку преподаватель по своей бесконечной доброте оплатил вечернюю школу, Шаокат ни разу не просил о прибавке. После покупки учебников и других необходимых принадлежностей у него никогда не оставалось ни гроша. К моменту знакомства с Анисой ему, голодранцу, вот-вот предстояло лишиться крыши над головой. Отцу Анисы Хашиму Хуссейну принадлежала компания «Хуссейн индастрис», производившая постельное белье, сетки от комаров, пледы, полотенца и униформу. Отец Шаоката, безземельный рабочий, умер во время эпидемии холеры.

И все же они полюбили друг друга. Хоть это Ясмин знала.

Когда ей было четырнадцать лет, по английскому задали на дом сочинение.

«Выполните одно из следующих заданий:

– напишите сочинение под названием “Потеря”;

– напишите сочинение о случайной встрече, изменившей чью-либо жизнь».

Ясмин сразу решила, о чем будет писать. Она по-прежнему не знала всех подробностей (хотя много раз выспрашивала о них множеством более завуалированных и хитроумных способов), но почему-то решила, что ей известно достаточно.

Их история была картинкой под ее закрытыми веками. Чувством в животе. Атмосферным возмущением. Проблеском в темноте.

Она написала сочинение и, когда учитель похвалил ее и сказал, что ей нужно поучаствовать с ним в конкурсе, вспыхнула до корней волос.

«Баба, прочитаешь мое сочинение? Я получила “отлично”, и учитель сказал, что есть один конкурс. Мне стоит в нем поучаствовать. По крайней мере, так он сказал».

Закончив читать, Баба сложил свои очки и долго хранил молчание. Ладони Ясмин стали горячими и вспотели, а потом похолодели.

«Тебя это развлекает? Тебя забавляет сочинять подобные выдумки?»

«Да, Баба. То есть нет, Баба».

«Ты написала о том, чего не знаешь. О том, чего не можешь знать».

«Баба, это литературное творчество. Мистеру Кёртису очень понравилось. Можешь почитать, что он написал в конце».

«Ты не знаешь, что я сказал твоей матери в калькуттской библиотеке. Тебя там не было. Ты еще не родилась. Ты не знаешь, что она сказала мне. И однако же, ты написала об этом так, словно сидела за соседним столом. Скажи мне, чем ты отличаешься от лгуньи? Чем твое литературное творчество отличается от лжи?»

Когда Ясмин отказалась участвовать в конкурсе, мистер Кёртис расстроился и попросил объяснений, и она сказала, что ее отец против. «Давай я сам с ним поговорю», – предложил мистер Кёртис. «Пожалуйста, не надо», – взмолилась Ясмин, и ему пришлось трижды пообещать ей, что он не станет беседовать с мистером Горами.

Шандор

– Давайте на минуту задержимся на чувстве отвращения, которое вы испытываете после подобных сексуальных контактов. Закройте глаза. – Шандор выдержал паузу. Мальчик выглядел страшно напуганным. – Ладно. Давайте попробуем иначе: какими еще словами вы могли бы описать свои чувства в такие моменты?

– Омерзение. – Глаза Джо оставались открытыми. Он сжал кулаки. – Тошнота, брезгливость, гадливость, аверсия, неприязнь… Ну как у меня получается?

– У вас получается отлично.

Перечисление синонимов – защитный прием, который мальчик, разумеется, применяет неосознанно. Он боится закрыть глаза и ощутить связь со своим телом, и эта отчужденность от тела – очередной признак. Почти все без исключения люди, пережившие подобную травму (если, конечно, Шандора не подводит чутье), чувствуют себя неуютно в своем теле. Зависимость – на первый взгляд – является бегством в тело, между тем как в действительности представляет собой забвение, попытку сбежать из тела, вмещающего столько запретных чувств.

– Насколько ваша невеста осведомлена о вашем сексуальном анамнезе? Вы делились с ней своей проблемой?

– Она знает, что я много с кем встречался. Что меня достали случайные связи. Я всегда собирался раскрыть карты, когда придет подходящее время. Мне казалось, это станет перезагрузкой. Я вечно думал: «Когда она узнает меня получше». Понимаете? Типа: «Сюрприз! Представляешь? Здорово я тебя дурачил?» – Он рассмеялся и вытер ладони о бедра. – Я неудачник. Я снова облажался.

– Джо, – сказал Шандор. – Все аддикты, с которыми я работал, считают себя неудачниками. Пока не начинают осознавать первопричину своей зависимости и понимать, что с ее помощью пытались излечить свои чувства.

– Это порочный круг. Мне стыдно, поэтому я это делаю, на секунду мне становится полегче, а потом – еще хуже, поэтому я делаю это снова.

– Весьма лаконичное и точное определение зависимости. Мне бы хотелось поподробнее услышать о том, как зависимость проявляется в вашем случае. Вы не упоминали о порнографии. Как бы вы охарактеризовали свои отношения с порно?

– Я не… Я не поклонник порнухи. Так, видел кое-что. С ребятами из школы… Сами знаете, мальчишки есть мальчишки. Всякое ходит по рукам. – Он пожал плечами. – Но вообще-то я против порно. Порнография унижает женщин.

– На прошлой неделе вы упоминали о фотографии вашей матери. Фотография тоже ходила по рукам?

– Меня это не особо беспокоило. Поверьте, я об этом думал – типа, не свалить ли всю вину на Гарри? Но, если честно, я ей гордился. Я радовался, что она не такая, как другие мамы. И все ребята хотели с ней познакомиться. Скорее мне было стыдно, когда она принималась обсуждать с моими друзьями Дерриду и Бодрийяра. – Джо закатил глаза. – Вот это и в самом деле было мучительно.

– Ха! Да, понимаю. – Мальчик так очаровательно прямодушен. И совершенно не осознает очевидного. Непросто будет помочь ему получить доступ к своей боли. К своему гневу. – А как у вас с мастурбацией? Испытываете ли проблемы с избыточной мастурбацией?

– Смотря что считать избыточной.

– Мешает ли она вам жить, вызывает ли чувство отвращения или угрызения совести?

– Нет.

– Проститутки?

– Нет! Никогда. Я ни за что бы не подверг женщину такому унижению.

– Значит, случайные связи и секс-вечеринки. Не расскажете об этих вечеринках поподробнее?

– Я перестал посещать их еще до знакомства с Ясмин.

– Это организованные мероприятия?

– Ну, у меня никогда не было секса на парковке. – Он медленно, пристыженно улыбнулся. – Боже, я конченый засранец. И жуткий сноб.