Брак по любви

– Очень подходящие, – ответила Ясмин. В семействе Горами это считалось высочайшей похвалой.

Ариф

Умывшись и почистив зубы, Ясмин решила проведать брата. Вот бы он наконец перестал усложнять себе жизнь!.. Дверь Арифа была приоткрыта, в комнате по-прежнему горел свет, но, когда Ясмин постучала и вошла, внутри никого не оказалось. Судя по грязной тарелке на столе, Ма, вопреки запрету Шаоката, принесла Арифу ужин. На кровати лежали его гантели. Подъем на бицепс, который он прилежно выполнял каждый день с шестнадцати лет, был, похоже, единственным, к чему он относился серьезно. Толку от упражнений не было никакого – его руки оставались до ужаса худыми. У окна стояла его электрогитара. Одна из струн порвалась, но Ариф так и не почесался ее поменять. Иногда он брал гитару с собой и заявлял, что идет на «репетицию группы», на что Баба поднимал кустистые брови и спрашивал, обходится ли их барабанщик одной палочкой.

Если Ариф уходил так поздно, то не возвращался до утра. Скорее всего, он с какой-нибудь девицей. При родителях он про этих девиц не упоминал, но иногда говорил Ясмин что-нибудь про «перепихон».

Однажды Ясмин видела его в «Трех бубенцах» (местной пивнушке) с молодой женщиной, чьи покрытые синими венами груди колыхались от смеха, когда он нагибался к ней и шептал что-то ей на ухо. Когда Ясмин отошла от друзей, чтобы пойти поздороваться, Ариф их друг другу не представил. Дважды она видела его с другой девушкой, блондинкой с ломкими от обесцвечивания волосами и открытой улыбкой. В мини-маркете Costcutter эта девушка представилась «Люси, как ты, наверно, догадалась», хотя Ясмин при всем желании не могла бы угадать ее имя, поскольку никогда о ней не слышала. Ариф смотрел волком и едва ли сказал пару слов, но девушка этого, похоже, не заметила. Во второй раз, когда Ясмин с ними столкнулась, Люси-как-ты-догадалась тепло поздравила ее с помолвкой, а Ариф пошел прочь, бубня что-то о том, что они опаздывают. Хотя обычно, опоздания его не смущали.

Когда Ясмин оставалась у Джо, что случалось частенько, дома об этом никогда не упоминалось. От нее не ожидалось ни признания в таких ночевках, ни отпирательств. Если о ее отлучках и заговаривали, то исключительно в связи с ночными дежурствами. Ариф иногда с похабной ухмылкой ссылался на собственные «ночные дежурства», но только при Ясмин, подальше от ушей Шаоката и Анисы. В семье действовала политика умолчания, которую Ясмин воспринимала как деликатность со стороны родителей, а Ариф презирал, при этом соблюдая максимальную конспирацию.

Ясмин взяла грязную тарелку, чтобы отнести ее на кухню, но через секунду поставила на место: Ариф терпеть не мог, когда кто-то, даже Ма, заходил к нему в комнату в его отсутствие.

Бедняга Ариф.

Через полгода Ясмин выйдет замуж и съедет, а Ариф не сдвинется с места, так и будет здесь, в плену своего подросткового бунтарства и зависимости, бренчать на гитаре с лопнувшей струной.

Мозговой инцидент

Ясмин молила Господа об огромных пробках, дорожных работах, ограничении движения. По настоянию Бабы они выехали в пять тридцать: час пик, мало ли, лучше не рисковать. Он сверился с атласом автодорог, сопоставил собственнолично намеченный маршрут с указаниями гугл-карт, а когда они сели в машину, вбил адрес Гарриет в навигатор.

Не было ни малейшего шанса заблудиться. А приглашение на ужин было на полвосьмого. Такими темпами – с ветерком на север через Темзу, в то время как все движение из города ползет на юг через Воксхолльский мост, – они приедут на час раньше.

Ясмин сидела на заднем сиденье, зажатая между сумками и контейнерами с едой.

– Как называть миссис Сэнгстер? – спросила Ма, изогнувшись назад. Она дополнила платье в птичках и цветочках оранжевой шерстяной шалью. Хотя ее волосы были умаслены и уложены в аккуратный пучок, шаль постоянно за них цеплялась. Из прически выбивались черные с проседью завитки.

– Гарриет, – ответила Ясмин. – Джо называет ее Гарри. И все ее друзья тоже.

– Гарри? – переспросила Ма. – Нет. – Она шевельнула головой, давая понять, что ее не одурачишь.

«Приходите, во сколько пожелаете, – сказала Гарриет, – это всего лишь непринужденный семейный ужин. В полвосьмого, но, если серьезно, не переживайте, увидимся, когда увидимся». Джо жил с матерью, потому что ему надоело снимать, а Гарриет нравилось, что он рядом. Когда они только познакомились, Ясмин подумала, что у них много общего: она тоже живет с родителями. Потом он привел ее к себе, и она перестала так думать. Зато через несколько месяцев, когда она, после настойчивых уговоров с его стороны, наконец привела его в Таттон-Хилл, чтобы познакомить с Бабой и Ма, совместное проживание с матерью сработало в его пользу. По их мнению, это красноречивее всяких слов свидетельствовало о достоинствах кавалера их дочери – насколько они знали, первого – и их потенциального зятя.

Когда отец резко затормозил позади автобуса, Ясмин удержала от падения башню из пластиковых контейнеров.

– Вот видите, насколько опасно, – заметил он, – а люди не осознают. По статистике в Лондоне каждые три недели один человек погибает под колесами автобуса. И это не учитывая пассажиров самого автобуса.

– Альхамдулиллах[3], никогда не видела, чтобы кто-то умер в автобусе, – сказала Ма, постоянная пассажирка автобусов, следующих по маршрутам в Бромли, Норвуд и Тутинг, где находились ее излюбленные места для покупок. – Мистер Хартли подавился в триста шестьдесят седьмом, но закашлялся, и леденец вылетел из его горла в детскую коляску. Мать так разозлилась… – Она принялась объяснять всю эту печальную историю.

«Пожалуйста, – безмолвно молилась Ясмин, – пожалуйста, не дай ей слишком много говорить сегодня вечером». Она не помнила, когда последний раз доставала свой молитвенный коврик, но, когда молилась мысленно, знала, была почти уверена, что Он слышит.

– Поскальзывания, спотыкания и падения, – сказал Баба. – Цифры не включают механическую асфиксию и сердечные приступы. Такое может случиться где угодно, нахождение в автобусе несущественно.

Английская семья прибыла бы без четверти восемь. Индийская – в любое время после девяти. Только Горами могут заявиться на целый тревожный час раньше положенного времени.

«Помнишь тот ужин с доктором Шоу и его женой?» – спросил у нее Ариф на лестнице, и Ясмин захотелось влепить ему пощечину, чтобы стереть небрежную ухмылочку с его лица. «Уж они-то наверняка не забыли», – добавил он.

Доктор Шоу был старшим партнером в клинике, и одиннадцать лет назад, когда Шаокат наконец тоже стал партнером, был объявлен праздничный ужин. Семействам Горами и Шоу предстояло вместе поужинать в La Grenouille – лучшем ресторане во всем Таттон-Хилле.

При виде доктора Шоу Ясмин удивилась. Он оказался моложе Бабы, тогда как она предполагала, что он старше. И четыре верхние пуговицы его нежно-розовой рубашки были расстегнуты. Он был не слишком похож на врача. Его жена, одетая в черную блузку с короткими рукавами и жемчужное ожерелье, была похожа на жену врача, только у нее не хватало одной руки. Когда она подняла правую руку, чтобы им помахать, из другого рукава на секунду показалась культя левой. Ариф зашептал что-то на ухо Ясмин, и она наступила ему на ногу, чтобы он заткнулся.

Доктор Шоу, в свою очередь, удивился при виде Ясмин и Арифа. Он и его жена сидели за столиком на четверых. Чете Шоу не пришло в голову, что на ужин, устроенный в честь отца, могут явиться дети, а чете Горами – что может быть иначе.

Меню в La Grenouille было написано слитным курсивом, из-за чего разобрать буквы было почти невозможно. Когда, после жуткой суматохи, извинений, объяснений, перестановки стульев и распределения мест, их наконец усадили, Ясмин, к ее облегчению, вручили тяжелое меню в кожаном переплете, за которым можно было спрятаться. Она уставилась на затейливую вязь, но не воспринимала ни слова. Ее отвлекал сидящий рядом Ариф, который снова пытался что-то прошептать.

«Лягушка в меню? – спросила Ма. – Ресторан называется “Лягушка”, не так ли? Я знаю, что французские люди едят, но я бы не смогла. Я буду рада любому другому блюду».

Ясмин сжалась от неловкости.

Слова Ма были явно заранее отрепетированы. Вдобавок Ясмин знала, что они не соответствуют истине: Ма питалась исключительно карри собственного приготовления и относилась к любой покупной еде, даже к сэндвичам, с подозрением.

Примерно с минуту, показавшуюся Ясмин часами, она будто разучилась читать. Отдельные буквы проявлялись отчетливее, но плыли, завихрялись и ничего не значили. Ей подумалось, что она, возможно, перенесла, как выражался ее отец, «мозговой инцидент», вызванный острым стыдом.

«Ну, – произнес доктор Шоу, – как у вас с французским? Вам перевести?»

– Потрачу пенни за твои мысли, – сказала Аниса и, развернувшись, похлопала дочь по колену.

Ясмин сняла крышку с одного из контейнеров и откусила кусочек пакоры из цветной капусты. Даже остывшая, она была вкусной, щедро сдобренной приправами и жирной, но при этом отличалась той волшебной легкостью, которой только Ма могла добиться с помощью фритюрницы.

– Пенни за них, – сказала она. – По-английски «потратить пенни» значит «сходить в туалет».

– Нет, – сказала Ма, – я потрачу десять пенни. Что у тебя в уме?

Ясмин порылась в сумке и достала еще один контейнер. Ма не любила, когда поправляют ее английский. Если она и принимала что-то к сведению, то без благодарности. Чаще всего она утверждала свои права, держась за собственную версию слова или выражения. Баба говорил на правильном английском. Слишком правильном. Это выдавало в нем иностранца. Когда он приехал, ему был тридцать один год, поэтому он, конечно, никогда не сможет сойти за настоящего англичанина. Ясмин напомнила себе, что, когда Ма переехала в Великобританию, ей было двадцать шесть – столько же, сколько сейчас самой Ясмин. Если бы Ясмин со своим школьным французским переехала во Францию, то даже через несколько десятков лет отдельные выражения выдавали бы в ней иностранку. А Ма никогда не имела привилегии работать, никогда не заводила дружбу, которая бы зашла дальше добрососедской беседы. Дома ее английский казался Ясмин вполне нормальным, но иногда, как сейчас, она слышала речь матери как бы ушами посторонних, и, каким бы несправедливым это ни было, невольно ежилась от стыда.

– Что у тебя в уме? – повторила Ма.

– Ничего, – ответила Ясмин, хотя в ее мыслях бушевал ураган. Ариф ведет себя нелепо, ему пора повзрослеть. Почему эта семья разъезжает на такой уродской машине? ни один нормальный человек не захочет, чтобы его видели в «фиате мультипла» – самом безобразном автомобиле в истории, этом пучеглазом, большеголовом Человеке-слоне от автомобилестроения. На что Баба тратит деньги? Наверняка ведь может позволить себе машину получше. Предстанут ли они на пороге Гарриет, нагруженные этими целлофановыми пакетами, или оставят их в машине и попросят Джо их донести? Не думай про тот ужин с Шоу. Именно этого и добивается Ариф. Она уже несколько лет не вспоминала о случившемся.

– Смотрите, – сказала Ма, – тут все арабы. Наверное, хорошо жить всем вместе.

Они проезжали по Эджвер-роуд, и движение наконец замедлилось до респектабельной лондонской черепашьей скорости. Взревел автомобильный гудок, за ним другой, третий, – дорожные полосы захлестнула заразная какофония. Баба со вздохом взглянул на Ясмин в зеркало заднего вида, и та сразу поняла, что он ищет подтверждение трем своим постулатам: что, несмотря на всю неуместность взрыва гудков, перенести его следует стоически наряду с прочими неудобствами, что «совместное проживание» – типичная ошибка иностранцев и что лично он на эту удочку не попался. Пусть его жена и не понимает этого, но Шаокат принял наилучшее решение для своей семьи. Ясмин отвела взгляд.

Ей захотелось рассказать Джо про ужин с Шоу. Родители никогда о нем не заговаривали, а Ясмин ни словом не обмолвилась о нем друзьям. Проблема ее семьи в том, что они никогда ничего не обсуждают. Они не так откровенны друг с другом, как Гарриет и Джо.

Машина замедлила ход, и Ясмин внезапно заметила, что они уже на улице Гарриет, а отец высматривает нужный дом. Без пяти семь. Не так плохо, как она боялась.

– Миссис Сэнгстер и Джо – единственные двое, кто здесь живет? Очень сложно без слуг вести хозяйство в таком доме, – заметила Ма. Как и Гарриет, она выросла в богатой семье, однако, в отличие от Гарриет, не унаследовала семейное состояние. – Но тут только Джо и миссис Сэнгстер, нет?

– Нет, – ответила Ясмин. – То есть да.

После свадьбы останется только Гарриет. Джо и Ясмин уже начали подыскивать квартиру и переедут туда сразу после свадьбы, даже если потребуются строительные работы.

Баба припарковал «мультиплу» рядом с классическим «ягуаром» Гарриет и блестящим «ренджровером».

– Очень хорошо, – произнес он и добавил: – Мы здесь, – как если бы Ясмин в этом сомневалась. – Что ж, начнем разгружаться?

Ясмин принялась собирать сумки.

– Погодите-ка минуту: мне спросить насчет выкупа до ужина или после? – Баба поднял брови, давая понять, что шутит.

– Сколько ты готов отдать, чтобы сбыть меня с рук? – спросила Ясмин.

– О нет, Мини, это они должны заплатить выкуп за мою дочь. Сколько? – Он сдвинул очки в толстой черной оправе на лоб, производя расчеты. – Нет, ты им не по карману. Моя дочь для меня бесценна.

Примроуз-Хилл

– Я презираю его, – спокойно, со смаком сказала Гарриет. – Чувство вины – самая бесполезная из всех эмоций, самая жалкая и эгоистичная. Будь то из-за работы, физической активности, окружающей среды, семьи, еды, алкоголя… Но хуже всего – либеральное чувство вины, этот сияющий знак праведности, который с гордостью носят на груди нравственные инвалиды. Это им не больно-то понравилось! Я подумала: «Да, тут есть о чем написать статью, и написать ее должна я!»

– Поразительно, что кто-то приходит на твои салоны, – сказал Джо. – По-твоему, они бы почувствовали себя виноватыми, оставшись дома? – Он улыбнулся матери, и она наморщила нос.

– Дорогуша, они приходят за хорошим пинком. Я издеваюсь над ними, и им это нравится. Ну и за закусками. В общем, Шаокат, как раз над этим я сейчас и работаю – готовлю статью об ужасах либерального чувства вины, и на прошлой неделе опробовала ее на своих друзьях.

Чуть ранее Шаокат осведомился о «текущих проектах и занятиях» Гарриет. Рискованный вопрос. Но Гарриет, как и было обещано, вела себя примерно. (Ни слова, по крайней мере пока, о книге, над которой она работала с другом-фотографом: Гарриет брала у мужчин интервью на тему их отношений со своими пенисами, а ее друг делал деэротизированные снимки вышеупомянутых органов.) Они сидели за кухонным столом, ужиная подношениями Ма. Гарриет мгновенно постановила, что они заменят стоявшую у нее в духовке скучную лазанью. («Не волнуйтесь, – успокоил Джо Анису, – она не сама готовила, для этого приходит специальный человек».) Оторопевшая от оказанной ей чести Аниса сидела тихо и оглядывала огромную роскошную кухню: стеклянные двери, выходившие в сад, диваны, ковры, сводчатый потолок, широкие, выложенные подушками подоконники, великолепную плиту, кухонный островок и мраморные столешницы. Разогревая карри и перекладывая их в фарфоровую посуду, она освоилась среди сверкающей бытовой техники в рабочем пространстве и не стесняясь изучила прилегающие помещения – кладовую, чулан, туалет и крытое боковое крыльцо, где возле симпатичной поленницы были ровно выстроены туфли и сапоги.

– Очень интересно, – проговорил Шаокат. Ясмин теребила салфетку. Почему он так медленно разговаривает? Больно слушать. – Скажите, – продолжал он, – в чем состоит ужас, почему это настолько ужасно?

– Не хочу докучать вам, ведь мы празднуем! – воскликнула Гарриет и подлила Шаокату вина, хотя тот не сделал и двух глотков. – Кроме того, нужно обсудить свадебные планы. – Повернувшись к Анисе, она пожала ее пухлую ладонь и без запинки продолжала: – Либерал, который испытывает чувство вины по поводу социального, политического или экономического строя – неважно, всемирного или местного, – который осознает, что его удобство и благополучие достигаются ценой крови, пота и слез других людей, – это враг любых мировых перемен. Знаете почему?

– Через минуту узнаем, – ответил Джо. Ясмин обожала его манеру поддразнивать Гарриет. И даже завидовала их отношениям, зная, что Шаокат не потерпел бы ничего подобного, а Ма невосприимчива к любым формам иронии.

– Цыц, бунтующее дитя, – сказала Гарриет, вставая. Она, по обыкновению, была облачена во что-то черное и безупречное. Когда она приостановилась, чтобы обхватить Джо за шею и чмокнуть в макушку, из рукавов показались красивые трицепсы. – Либеральное чувство вины – это признание в том, что место под солнцем слишком теплое, чтобы от него отказываться. Оно подразумевает: «Ну, лично я не сделал ничего плохого, но я хороший человек, поэтому чувствую себя виноватым». Это побочный продукт принятия мира таким, как есть. Открою еще бутылочку мальбека, чтобы вино подышало.

– Ясно, – сказал Шаокат, – спасибо, что объяснили данный феномен.

Стоило ему заговорить, как у Ясмин начинало покалывать ладони, потевшие на протяжении всего ужина.

– Нет, это вам спасибо, – сказал сидевший рядом с Шаокатом Джо и отсалютовал ему бокалом. – Спасибо, что пришли. Спасибо, что принесли ужин и спасли меня от очередной лазаньи. А главное… – Он откинул с глаз челку и почти застенчиво посмотрел на Ясмин через широкий стол светлого дуба. – Спасибо, что принимаете меня в свою семью.

Шаокат позволил себе глубокий глоток вина и провел языком по губам. Ясмин испугалась, что засим воспоследует пространная речь.

– Нет, всё гораздо хуже, – вовремя сказала Гарриет, спикировав с вином. – Это не безобидный побочный продукт. Либеральное чувство вины способствует принятию статус-кво, потому что вина заменяет собой действие. Она становится предпринятым действием и тем самым заглушает стремление хоть что-либо изменить. Бесполезная эмоция. Никчемная. Опасная своей инертностью.

Аниса подавала признаки пробуждения из блаженного транса. Тихонько кашлянув, она заговорила:

– Если ты не делаешь плохие вещи, то не чувствуешь себя виноватым. Если ты чувствуешь вину и ты не знаешь, какие плохие поступки сделал, то ты должен тихо подумать. Так иногда поступаю я. Иногда моя совесть говорит мне: «Вот, ты невежливо разговаривала с таким-то» или «Ты обещала проведать такого-то и ты не пошла».

– Абсолютно верно, – сказала Ясмин, надеясь, что на этом она остановится.

– А также, – продолжала Аниса, – я молюсь. Бог смотрит в сердце, и, если ты поступил плохо, и ты искренне молишься, Он берет вину и… – Она тряхнула ладонью. – Нет ее!

– Замечательно, – сказала Гарриет. – Вам можно лишь позавидовать. Что ж, было очень вкусно, еще раз спасибо, ваш кулинарный талант меня посрамляет. Я наелась досыта. – Она отодвинула тарелку и жадным взглядом посмотрела на Анису: – Вы не могли бы прийти на мой следующий салон? Мы были бы рады послушать о вашей вере.

– Нет!.. – в притворном ужасе воскликнул Джо. – Не давайте ей прибрать вас к рукам. Гарри, оставь ее в покое!

Если Джо только изображал тревогу, то Ясмин чувствовала ее на самом деле. И молчала, боясь ее выдать.

Гарриет снова сжала ладонь Анисы:

– Какое прекрасное платье. Мы с вами поступаем как вздумается, без оглядки на наших мужчин.

– Я всегда советуюсь с моим мужем.

– Советуешься, да, – заметил Шаокат. – Это совсем не то же самое, что слушать и повиноваться.

– К слову, мы еще даже не начали обсуждать свадьбу, – сказала Гарриет. – У меня есть несколько предложений.

– Я уберу со стола, – вызвалась Ясмин. Разумеется, у Гарриет есть предложения! До сих пор ей не приходило в голову волноваться, что Гарриет возьмет свадебные планы на себя, потому что ее занимали другие поводы для беспокойства вроде наряда Ма и количества судочков.

– Я помогу, – вскочил Джо. – Гарри, подожди с предложениями. Нельзя планировать свадьбу без невесты.

– По словам вашей дочери, вы поженились по любви, – сказала Гарриет, не выпуская руку Анисы.

Ма с улыбкой повела головой.

– Состоятельная девушка из Калькутты и бедный, но способный деревенский парень. Подлинная романтика, судя по тому, что я слышала. – Гарриет повернулась к Шаокату: – Девушка, которая лишь слушается и повинуется, возможно, не сделала бы подобный выбор.

Когда они очищали тарелки от остатков пищи и ставили их в посудомоечную машину, Джо наклонился поближе к Ясмин, щекоча дыханием ее ухо.

– Давай сбежим, – предложил он. – Перерыв между таймами.

Теплый сентябрьский вечер благоухал ароматами жасмина и розмарина. Джо приобнял ее, и они пересекли патио и лужайку, прошли через увитую зеленью беседку и оказались в розовом саду.

– Всё нормально? – спросил он. – Ты в порядке? Надеюсь, ты оценила мою стратегию сдерживания, когда Гарри чуть не вышла из-под контроля.

– Да, – рассмеялась она. – Всё хорошо. А твоя мама – само обаяние, она к кому угодно найдет подход.

– Да, этого у нее не отнимешь. Не то чтобы к твоим родителям был нужен какой-то особый подход. Давай немного посидим здесь и посмотрим на звезды.

Они, взявшись за руки, сели на скамейку. Прохладный воздух освежал, словно стакан воды в жаркий день.

– Я тут психанул немного на работе, – сказал Джо. – Страшно было. По-моему, я никогда еще так не пугался. Она истекала кровью, и… понимаю, это глупо… я был потрясен. Знаешь, просто как бы оцепенел. – Он покачал головой. – Как будто ничего подобного раньше не происходило.

– Что случилось?

– Я впал в ступор. Были только я и неопытная акушерка, которая меня вызвала, а муж смотрел на меня как бы в панике и с надеждой, и я просто впал в это состояние… Не знаю, как еще его назвать, – шок.

Ясмин сжала его ладонь:

– Но все обошлось, да?

Джо был на три года старше ее и работал ординатором в отделении акушерства и гинекологии.

– Дело в том… – медленно произнес он. – У меня было два экстренных кесарева, перекрут и разрыв кисты яичника, а я и бровью не повел, а потом… – Он умолк.

«Джо похож на мать», – прошептала Ма, пока в духовке разогревалось бирьяни. Неправда: у Гарриет резкие скулы, изогнутые брови, колючие, голубые, как небо в знойный день, глаза. У Джо глаза тоже голубые, но не такие острые, как у Гарриет.

– Но все обошлось, – повторила Ясмин. Ей нужно было, чтобы он это подтвердил. – И с малышом все хорошо.

– Слава богу.

Она присмотрелась к его лицу. Может, Ма и права – сходство есть. Щеки у него мягче, полнее, но скулы такие же высокие, как у Гарриет. Подбородок другой. Глаза посветлее, но такие же миндалевидные, как у нее. Волосы тоже русые, но потемнее. Нос похожий, но не настолько орлиный.

– Я люблю тебя, – сказала она.

– Да? – Он изобразил удивление. – Ты уверена?

– М-м-м, – промычала Ясмин. – Ну… дай подумать. – Положив голову ему на плечо, она посмотрела на звезды – крошечные следы булавочных уколов в бархатном небе, вытертом городскими огнями.

– Будем считать, что это – да. Слушай, Гарри хочет провести его здесь. Ну, свадебный прием. Что думаешь?

– Ох… Но праздник все равно будет скромный, да? – Они договаривались, что не станут затевать пышное торжество, просто распишутся в регистрационном офисе, потом устроят застолье. А медовый месяц проведут на вилле Гарриет в Тоскане.

– Наверное, она пригласит кое-кого из своих друзей, но вообще да, мы сами будем решать, чего хотим. – Он помолчал. – Плюс будет в том, что, если уж она берется что-то организовать, то делает это так, что комар носа не подточит. А работы выше крыши. У нас обоих.

– Наверное, в этом есть смысл.

– Ладно, тогда дадим ей зеленый свет, – в голосе Джо послышалось облегчение, словно он ожидал, что она будет возражать.

Ясмин подумала, что сейчас они встанут и вернутся в дом, но Джо, похоже, никуда пока не собирался, а ей было только в радость задержаться в его теплых объятиях, вдыхая исходящий от него приятный чистый запах бельевого шкафа, смешанный с ароматом осени.

Они познакомились на чьей-то прощальной попойке в «Скрещенных ключах» – пабе через дорогу от работы. Джо стоял, держа в одной руке пивную кружку, а в другой – за одну деревянную ножку – табурет. «Не против, если я здесь сяду?» Ясмин подняла глаза, оторвавшись от разговора. Коричневый кожаный бомбер, по-винтажному потертый. Льняная рубашка. Русые волосы, нуждающиеся в стрижке. Ямочка на подбородке. Полные щеки, полная верхняя губа. В другом конце стола есть свободные места. Неужели он хочет сесть с ней? Его вопрос был обращен к ней? Ясмин потупилась. В его новеньких кроссовках – оранжевые шнурки.

Почувствовав, что он вот-вот отойдет, она снова посмотрела ему в лицо, и Джо улыбнулся. Глаза голубые, взгляд уверенный и добрый. «Можете сесть здесь», – сказала она и подвинулась на стуле.