Разведчик, штрафник, смертник. Солдат Великой Отечественной (издание второе, исправленное)

Остановились мы как-то на короткий привал. Я отошёл в сторону метров на десять, сел на пригорок и стал сочинять письмо моим старым родителям. Тут примчалась полуторка и привезла с собой кухню, пахнущую вкусной едой.

Ребята набрали жратвы, уселись на моторный отсек нашей машины и мне дружно кричат: «Ленька, пошли, пообедаем, после допишешь».

Я им отвечаю, мол, сейчас я закончу и подойду. Нацарапал ещё пару строчек и внезапно подумал: «Действительно, пора мне двигаться к ним, а то без меня всё быстро съедят», – сложил я листок в треугольник и сунул в карман комбинезона.

Вдруг слышу, сильный пронзительный свист. Я повалился на землю, а ещё через миг крупнокалиберный фашистский снаряд врезался прямо в нашу бэтэшку. Оглушительный взрыв мгновенно снёс башню и отбросил её метров на пять.

Затем сдетонировал боекомплект, и ударной волной разнесло бронекорпус на мелкие части. На месте остались лишь днище, дымящийся двигатель да разорванные в хлам гусеницы. И оказался я без машины, и без своего экипажа.

Поглядел я наверх, а там висит проклятая «рама» и корректирует огонь немецких орудий. В общем, покорежили фрицы треть всего батальона, да и людей покрошили немало.

В одном из «Т-40» командира убило осколком, а механиком там оказался зелёный пацан. Только-только пришёл из училища. Других кандидатов у нас не нашлось, и посадили меня в этот танк. Благо, что и пушку, стоящую в данной «коробке», я знал хорошо. Вот так и вышло, что всего в один миг я неожиданно вырос до небольшого начальника.

Машина, правда, была не ахти. Лёгкий разведывательный танк. Авиационная двадцатимиллиметровая пушка по имени «ШВАК» да ещё пулемёт. Экипаж всего два человека. Лобовая броня очень тонкая, всего полтора сантиметра, а по бокам даже тоньше. У него ещё башня подвинута на левую сторону. Где-нибудь видел, наверное?

Шагавший рядом, Григорий кивнул.

– Однако и эта служба продолжалась недолго. Вплоть до момента, когда у нас двигатель сдох. Мы с юным механиком провозились там пару часов, и кое-как завели нашу машину. Тут подлетает на новеньком «газике» пехотный майор, с бешеными от гнева глазами, и отдает жёсткий приказ:

– Выдвинуться на перекрёсток дорог и прикрывать планомерный отход моих пехотинцев, – он даёт нам десяток солдат и гонит в сторону немцев. Ну, делать-то нечего, повернули мы и потащились назад.

Добрались до указанной точки, и сразу попали под артиллерийский обстрел. Как дали по нам фрицы из пушки, так солдатики спрыгнули с корпуса и разбежались в разные стороны. Хорошо, что снаряд в нас не попал, а разорвался чуть в стороне.

Я вижу, справа стоит плотная рощица каких-то деревьев. Кричу молодому механику: «Двигай туда!» Он поворачивает боевую машину, и мы на полном ходу, въезжаем в густые кусты. Проломились сквозь заросли, выкатились на небольшую полянку и встали.

Короче говоря, торчим мы в этой чаще, а что делать дальше, неясно. Рации нет, ни с кем из начальства, связаться нельзя. Поддержка пехоты отсутствует. Откуда по нам лупят немцы, нам неизвестно. Куда отступать – непонятно.

Где-то поблизости работает батарея фашистов. Так что, лучше держаться от неё нам подальше, а то дёрнешься с места, да вдруг не туда. Попадёшь под прямой выстрел орудия, вот тебе и кранты. Останется от нашей «коробки» обгоревшая куча железа, да пара прожаренных скелетов внутри.

Глянул я в триплексы по сторонам, ни хрена не видать. Только кусты да деревья кругом, и ничего больше нет. Открыл я верхний люк и высунулся немного из башни.

Обзор стал, конечно, получше, да только перед глазами всё та же жухлая зелень и всё. Пришлось выбираться из танка. Отдал я команду водителю: «Не глуши двигатель, сейчас я вернусь», – опустился на землю и пополз к ближайшей опушке.

Только я вылез из плотных кустов, как слышу, в небе взвыла знакомая до боли сирена. Поднимаю я голову: мама родная, – прямо на голову мне падает «лапотник» немцев. Сбросил фашист пятидесяти килограммовую бомбу, вышел из крутого пике и исчез в вышине.

Следом раздался оглушительный взрыв, и тучи осколков полетели во всех направлениях. Несколько толстых деревьев вырвало с корнем. Все ветки в округе срезало напрочь.

Вместо густой лиственной рощи, всюду виднелись, только ободранные до древесины стволы. А в середине стоит мой бедный «Т-40» и горит жарким огнём. Вернее сказать то, что от него сохранилось. Вот так я опять остался один. Да ещё был прилично контужен.

Тогда я почему-то подумал: «Видно, не суждено мне погибнуть в каком-нибудь танке. Если меня и убьют, то на открытом пространстве», – Леонид очень зябко передёрнул плечами и тут же продолжил:

– Выбрался я из той жуткой рощи и, сильно качаясь, двинул прямо на юг. Через какое-то время, наткнулся на наших бойцов. Они на меня посмотрели и отвели в медсанбат.

Я доложил их начальнику, что со мной было и как. Он приказал, посадить меня вместе с ранеными в санитарную автомашину и по дороге закинуть в какой-нибудь штаб. Мол, пусть со мной там разбираются. Да только ты сам наблюдал, чем всё дело закончилось. Напала на нас проклятая «рама», и всё братцы, приехали.

Кстати сказать, я и не знал, что у неё тоже имеются бомбы. Думал, только и есть у разведчика, два пулемёта на крыльях и два на корме, чтоб отбиваться от чужих истребителей. Оказывается, она и сама может, с кем хочешь, расправиться. Хоть с автомашиной, хоть с танком, хоть с кораблём.

Хорошо, что в дороге я уже оклемался и чувствовал себя совсем хорошо. Поэтому, очень удачно прыгнул на землю.

Сержант закончил рассказ, и какое-то время, они, молча, двигались по плохо наезженному глухому просёлку. Вокруг, до самого горизонта, тянулась пустая, совершенно безводная степь.

За долгое жаркое лето, высокая густая трава, что проросла здесь весной, высохла вся на корню. Сухой ломкий ковыль и стебли прочих растений торчали из сильно потрескавшейся твёрдой земли.

«Хорошо, что пришла ранняя осень и сейчас не так уж и жарко», – подумал Григорий. Он ощутил, как его вновь стала мучить сильная жажда. Не останавливаясь, он снял фляжку с пояса, отвинтил колпачок и сделал пару скромных глотков.

Отхлебнув тёплую воду, боец протянул полупустую баклажку молодому попутчику. Танкист пригубил драгоценную жидкость и вернул солдату армейский сосуд. Потом он тряхнул головой и сказал:

– Что это мы с тобой всё о грустном? Поведай мне, рядовой, что-то веселое.

– Да о чём я могу тебе сообщить? – опять удивился Григорий. – Истории из школы и детства сейчас вспоминать неуместно, они подойдут лишь для малолетних ребят. Ну, а на стройке и в армии чего-то смешного со мной никогда не случалось.

В мирное время, мы все пахали по двенадцать часов, словно зеки на лесоповале в Сибири, вот тебе и вся моя повесть. Ну, а во время войны и подавно. Никакой тебе радости, кругом только смерть, смерть и смерть от проклятых фашистов.

– Ну, так слушай, что я тебе расскажу, – оживился вдруг Леонид. – Со мной всё же, стряслась пара удивительных случаев. В самом начале войны, прибыли мы из учебки в танковую гвардейскую часть.

Причём, отправили нас без всякого сопровождения старших чинов. Посадили всех в автомашину, сказали водителю, куда нас везти, и вперёд. Когда добрались до места, время, уже близилось к вечеру. Шофер выгрузил нас и тут же уехал.

Застыли мы, семь пацанов восемнадцати лет, и совершенно не знаем, к кому обратиться. Кругом бронемашины стоят, экипажи возле них суетятся, а на нас, ни один человек, не обращает никакого внимания. Тут подошёл к нам какой-то чумазый сержант и строго так спрашивает: «Из тыла прибыли, что ли?»

Я, как старший всей группы ему сообщаю:

– Окончили такое-то танковое училище и направлены в такую-то часть.

– Это к нам, – говорит нам служивый. – А пожрать у вас что-то найдётся?

– Да вот, – говорю, – старшина вручил нам в дорогу по три вяленых воблы.

– Давайте сюда.

Мы растерялись, скинули свои вещмешки и достали небольшие припасы. Боец всё это забрал и, не сказав ни единого слова, двинулся дальше. Смотрим, а он шагает по машинному парку и раздает наши рыбины направо, налево. А мы продолжаем стоять, словно никому здесь ненужная мебель.

Минут через пять, к нам подошёл пожилой старшина и спросил:

– Откуда, сынки?

Я опять, честь по чести докладываю, кто мы такие и зачем сюда прибыли.

– Идите,  ребята, в ту сторону. – говорит нам старик и тыкает пальцем в небольшую зелёную рощицу: – Сейчас там находится кухня. Она недавно приехала и привезла нам еду. Скажите повару, что старшина вас послал.

Поешьте, как следует, а потом вы ложитесь, где-нибудь спать. Сейчас все устали после долгого марша. Никто вами заниматься не будет. Завтра с утра, распределим вас по свободным вакансиям.

Мы взяли под козырек и двинулись в указанном нам направлении. Там нас, без разговоров, накормили перловой кашей с говядиной. Мы наелись от пуза и вернулись назад.

Идём и размышляем между собой: у них в котле такая сытная жрачка лежит, а сержант какую-то пересохшую воблу у нас отобрал. Интересно, зачем? Лишь через месяц я понял, что значит, изо дня в день, лопать одну и ту же еду. Пусть это будет и самая вкусная пища на свете. Всё равно, тебе скоро захочется чего-нибудь нового, пусть и очень простого.

Так вот, вернулись мы на прежнее место. Смотрим, бойцы собираются на боковую. Благо, что лето стоит. Тепло, сухо, благодать, одним словом. Танкисты кто, где размещается. Бросят на землю брезента кусок. Шлемофон сунут под голову, и глядишь, уже спят.

А мы всё стоим и не знаем, как быть. У нас-то в училище было всё очень строго. Целыми днями зубрили устав и матчасть, а утром после побудки и вечером перед отбоем всегда построение.

Сначала идёт перекличка. Ну, а потом, все хором поём гимн СССР. То бишь, «Интернационал». А здесь не пойми себе что, бойцы вытворяют. Какая-то казацкая вольница. Совершенно никакой дисциплины. А нам все говорили: боевая ударная часть, всё время на лучшем счету, постоянно громит проклятых фашистов.

Смотрю, снова идёт знакомый нам старшина. Я к нему подбегаю и, как комсорг своей группы, спрашиваю у старика:

– А когда будем петь «Интернационал»?

Он посмотрел на нас очень внимательно, потом взглянул на ручные часы и сказал:

– Да уж, пожалуй, пора. Пойте ребята, а мы следом за вами.

Я построил своё отделение, махнул им рукой, и мы громко запели. Тянем мы эту непростую мелодию, стараемся изо всех своих сил. А все худые, как щепки. Ткни ножом, кровь не пойдёт. Шеи тонкие, как у полудохлых курят.

К тому же, из всей нашей группы, ни у кого не оказалось хорошего слуха. Да и голоса у нас тогда были совершенно мальчишеские, нетвёрдые, ломкие. То и дело кто-то из нас, и да даст петуха. То один, то другой, а то и на пару.

Гляжу, а вокруг стоят суровые матёрые люди, уже видно, крепко битые жизнью, и все с большим интересом смотрят на нас. От этого мы стали ещё больше смущаться, сильно фальшивить и издавать уж совсем неприятные крики.

Однако никто не смеялся. Сам знаешь, что за это бывает. Запичужат в Сибирь лет на десять и вся недолга. Ну, а по военному времени, так и запросто шлёпнут, как «врага трудового народа», который глумился над нашей святыней. Короче сказать, так мы и орали наш гимн до конца, без сопровождения музыки.

Танкисты всё выслушали, вежливо нам покивали и разошлись по своим прежним местам. Тут к нам опять подошёл старшина и тихо так говорит:

– Здесь, вам ребята, не тыловое училище, а линия фронта. Фашисты могут оказаться поблизости. Поэтому, если возможно, то постарайтесь вести себя чуть потише. Не стоит указывать своё расположение врагу, даже самыми патриотическими и прекрасными песнями. Так что, в следующий раз исполняйте гимн про себя.

– Мы сразу всё поняли,  и вслух «Интернационал» уже больше не пели, а если честно сказать, то и про себя никогда не пытались этого делать. Не до этого было. – закончил танкист.

Григорий удивлённо посмотрел на попутчика. Не зная, что и сказать по данному поводу, он промолчал. Солдат очень часто общался на стройке с политзаключенными.

Ему было отлично известно, что в лагерях находилось много людей, которых загнали туда, казалось бы, за совершенно нелепые мелочи. Кто-то кому-то рассказал анекдот про советскую власть, кто-то использовал не по назначенью газету с портретом вождя или спел озорную частушку, где мелькали фамилии крупных руководителей партии.

Танкист с усмешкой взглянул на насупившегося внезапно Григория и с лукавой усмешкой ему подмигнул. Парень расшифровал это мимику так: не трясись, мол, дружище, нас здесь всего только двое. Причём оба отстали от своих военных частей и выходим из окружения фрицев. Так что, никто не будет болтать о таком разговоре. Самому выйдет дороже.

Чтоб разрядить возникшее вдруг напряжение, Леонид начал рассказывать другую историю:

– Перед самым началом наступления немцев прибыл к нам в роту новый молодой комиссар. Сразу видно, что не боевой офицер, а обычная «крыса из глубокого тыла». Очень похоже, что где-то проштрафился, вот его и отправили на перевоспитанье в военную часть.

Толстый был как бочонок, а вредный, просто кошмар. К тому же такой ужасный службист, что просто мама твоя не горюй! Целыми днями он шастал по машинному парку и всем во всё тыкал. То пилотка криво сидит. То верхняя пуговица на гимнастёрке расстёгнута. То честь ему отдали, как-то небрежно.

В общем, замучил всех до смерти. А ничего с ним сделать нельзя. Комбат в его дело не вмешивался. Да и требовал политработник лишь то, что положено по уставу РККА. Против него не попрёшь.

Меж тем, немцы к нам подошли почти что вплотную, и мы оказались на второй линии фронта. Встали в небольшом зелёном лесочке и начали там обустраиваться. Первым делом, вырыли яму под отхожее место.

Как всегда, сделали её аршином длиной и шириной и глубиной в два раза больше. Положили по обоим краям две толстые широкие доски. Поставили вокруг ширму из брезента на кольях, и всё, сортир совершенно готов. Пожалуйте граждане в гости.

Тут наступило небольшое затишье, и двое суток мы жили там, как на курорте. На третий день появилась проклятая «рама». Она покрутилась над нами и улетела домой. Ну, мы-то калачи уже тёртые. Знаем, что за этим последует.

Тут или штурмовики к нам нагрянут, или дальнобойные пушки начнут нас утюжить. Мы все подобрались и стали прятаться кто, где сумел. Кто в танк свой полез. Кто под днище машины забрался. Вся охрана с обслугой по окопам сховалась.

И в это самое время, у нашего необстрелянного в боях, комиссара прихватило живот. Он и помчался в сортир. Только, видать, он там угнездился, словно на жердочке, как начался сумасшедший обстрел. Крупнокалиберные снаряды полетели со свистом и стали рваться вокруг с оглушительным грохотом.

Осколки летят во все стороны и над ухом визжат, что твои циркулярные пилы. Ну, ты сам парень знаешь, как это бывает. Страшно, аж жуть, и только после каждого залпа, мороз по коже дерёт.

Скоро ли, коротко, обстрел, наконец-то, закончился. Мы вылезли из наших укрытий, потушили огонь в паре танков, что загорелись от прямых попаданий, и перевязали товарищей, которые получили ранения.

К счастью, никто в этот раз не погиб. Когда разобрались с потерями, тут кто-то вспомнил про политрука. Мол, мы-то все спрятались кто, где сумел, а он в это время, спустивши штаны, сидел за брезентовой стеночкой.

Никому даже в голову тогда не пришло, предупредить комиссара о скором налёте фашистов. Хотя, может быть, кто-нибудь и подумал об этом, но всё равно ничего не сказал.

Мол, пусть он сам разбирается, раз очень умный. Ну, вредный он или не вредный, а всё равно живой человек. Так что, пошли мы смотреть, что с ним случилось? Вдруг, там погиб наш офицер, а мы тут, как дети, радуемся по данному поводу.

Подошли мы поближе. Смотрим, все деревянные стойки сортира перебило осколками, и ширма из простого брезента упала на землю. Ткань изорвана в мелкие клочья, а под ней, вроде бы, как и нет никого. Мы взяли дерюгу за край, убрали в сторонку и сразу даже не поняли, что оказалось внизу. Только чуть позже до нас всех дошло, что мы увидели там.

Мёртвого тела, как все ожидали, мы не нашли. Доски, как раньше, лежали вдоль выгребной узкой ямы, а между ними торчала лишь одна голова в офицерской фуражке.

Скорее всего, комиссар впервые попал под очень сильный обстрел. А тут ещё, немецкий снаряд упал недалеко от сортира, и осколки, местами, порвали плотную ткань.

Офицер, конечно, занервничал и, не найдя лучшего выхода, решил сигануть в яму с отходами. Он поднялся на ноги, натянул брюки и раздвинул деревянные подмости. Ведь их ни к чему не прибили, а просто положили на грунт.

Комиссар прижал локти к бокам и солдатиком прыгнул в дыру. На свою беду он оказался слишком упитанным и вошёл в небольшое отверстие удивительно плотно, словно пробка в бутылку.

Его руки притиснуло к стенкам, и капитан не смог извлечь их наружу. Совершенно естественно, что дурно пахнущее содержимое ямы было вытеснено тучным телом мужчины и поднялось ему до самого горла.

Хорошо, что мы вырыли неглубокую яму. К тому же, мы мало ещё простояли в том месте, и выгреб тот оказался почти что пустым. А не то захлебнулся бы наш «боевой» комиссар, словно в вонючем болоте.

Увидев всё это, мы заткнули все рты, схватились за животы и, невольно согнувшись, разбежались в разные стороны. Когда все отсмеялись, пришёл наш командир батальона и узнал, что случилось. Он побледнел, как свежевыпавший снег и приказал немедленно вытащить комиссара из ямы.

Никто из танкистов не проявил горячего рвения и не помчался на помощь службисту. Во-первых, это был вредный, плохой офицер, а во-вторых, никто не хотел возиться в дерьме.

В конце концов, начальник ткнул пальцем в трёх бойцов из охраны. Те взяли лопаты и, ругаясь по-чёрному, пошли спасать работника по политической и воспитательной части.

Хорошо, что рядом с лесочком протекала небольшая речушка. Как только солдаты откопали беднягу, он сразу помчался к воде и там отмывался, а так же, стирался до самого вечера.

Правда, после этого дня, он к нам уже не вязался ни с какими вопросами. Даже если они и касались каких-либо требований боевого устава. – Леонид со смехом закончил длинную байку и серьёзно добавил: – ну, а потом началось мощное наступление фрицев и стало уже не до смеха.

Ближе к полудню, Леонид и Григорий взошли на небольшой покатый пригорок и огляделись вокруг. Впереди, в километре от них, привольно раскинулась какая-то большая станица.

Возле неё палаточным лагерем расположились тысячи вооружённых людей. Судя по суете, царившей в селе, в нём находилась крупная военная часть. Скорее всего, полк советской пехоты.

Через сто с чем-то метров, бойцы натолкнулись на пулемётную точку, покрытую пыльной маскировочной сеткой. Защитного цвета «Максим» был наспех обложен небольшими мешками, набитыми рыхлой землей.

Стоящие на важном посту, стрелки остановили друзей по несчастью и приказали, сдать трёхлинейки и предъявить документы. Парни разоружились и доложили сержанту с малиновыми петлицами, кто они и откуда.

Тот выслушал усталых пришельцев, дал им солдата в сопровождение и отправил в посёлок. Там их разделили и увели Леонида неизвестно куда. Григория допросил молодой офицер.

Особист, быстро проверил «Красноармейскую книжку» бойца и, не найдя причин для его задержания, отправил в пехотную роту, которая находилась поблизости. Туда парень тоже отправился под надзором солдата с винтовкой.

Пожилой старшина равнодушно принял ещё одного новобранца. Он посмотрел на его обтрёпанное обмундирование и отвёл к интенданту. Дверь в маленький склад оказалась закрытой. Служивый поставил Григория рядом с пакгаузом и приказал:

– Придёт завскладом, скажи, что тебя прислал Сидорчук. Пусть он тебе даст какую-нибудь одежонку. У него ещё есть, что-то в запасе. Переоденешься и вернёшься ко мне. Скоро приготовят обед. Так что, ты не опаздывай, не то будешь голодным до вечера.

Григорий кивнул, подождал, пока старшина отойдёт, и привалился к облезлой саманной стене. Стоять он уже больше не мог. Парень сел возле крыльца прямо на землю и вытянул перед собой сильно гудящие ноги.

Утомлённые солнцем, глаза закрывались от невероятной усталости. Почти сутки назад он участвовал в кровавом бою с проклятыми немцами. Потом много часов проторчал в холодной воде мутного ерика. Без передышки, всю ночь он шагал по бескрайней степи. Затем, встретил танкиста и снова топал и топал по пыльным просёлкам центрального Крыма.

Кто-то со вздохом опустился рядом с Григорием. Парень с трудом разлепил слипающиеся от утомления веки и увидел перед собой Леонида. Он был удивительно хмурым, как зимний вечер. Недавний напарник не стал дожидаться вопроса и коротко всё объяснил:

– После того, как нас разделили, я добрался я до самого командира полка. Тот вызвал по телефону связистов, дал им команду проверить, где здесь ближайшая часть, в которой имеются танки, и послать меня к ним. Бойцы дозвонились до ближайшего города и передали мне трубку.

Какой-то молодой капитан меня внимательно выслушал, а потом сообщил: «К сожалению, в крымских частях РККА все бронемашины закончились. Пополнения парка автомобилей и танков в ближайшее время уже не предвидится. Поэтому вам придётся, пока оставаться в пехоте», – после чего дал отбой.

Я вернулся и доложил офицеру, что дежурит при штабе. Тот записал мои данные и направил сюда. А напоследок, он мне заявил: «Если возникнет нужда в вашей военной специальности, вас вызовут к нам в канцелярию».

Тут, на крыльцо с одышкой поднялся пожилой старшина. Он достал из кармана связку ключей и открыл хлипкую деревянную дверь. Парни с трудом поднялись на ноги и вошли в тёмное помещение тесного склада.

Одежда Григория выглядела просто ужасно. Хебешная ткань стояла, чуть ли не колом. Она долго мокла в воде мутного ерика, а после того, как просохла на солнце, украсилась плотными разводами соли. Сверху, всё покрывала серая пыль крымских дорог. Сапоги, надетые мокрыми на ноги, почти развалились от долгой ходьбы. С головного убора бесследно пропала красная звёздочка.

Танкист был одет чуточку лучше, но оказался таким же чумазым, как молодой пехотинец. На замасленном комбинезоне проступили крупные пятна от пота и грязи. Кроме солдатской пилотки, он держал в левой руке матерчатый шлем, с нашитыми округлыми валиками.

Интендант посмотрел на двух оборванцев и ни о чём у них не спросил. Мужчина ушёл вглубь каптёрки и, чёрез какое-то время, вынес оттуда два полных комплекта формы Черноморского флота:

– Берите то, что осталось, – ответил он на удивлённые взгляды бойцов. – Скоро и это закончится.

Красноармейцы переоделись в новое, непривычное для того и другого, обмундирование, и Леонид невесело так пошутил:

– Вот уж не думал, что когда-нибудь стану матросом.

Друзья очень вовремя вышли из склада, направились в свою пехотную роту и подоспели к обеду. Они получили по миске каши без мяса, куску ржаного чёрного хлеба и кружке бледного несладкого чая.

Оба были чрезвычайно голодными и, всего лишь за пару минут, съели всё до последней крупинки. Потом, сполоснули посуду возле колодца и там увидели своего старшину.

Григорий чрезвычайно легко находил общий язык со всеми людьми. Он представился пожилому мужчине, рассказал в двух словах о своих приключениях и спросил – где им, если возможно, удастся хоть немного вздремнуть.

Старшина посмотрел на донельзя измученные лица парней. Он вошёл в положение красноармейцев и, чтобы не подрывать дисциплину у рядового состава, отправил их в ту палатку, где сам ночевал. Там они повалились на деревянные нары и беспробудно проспали до самого ужина.

Глава 5. Старик

Яростная атака противника не увенчалась желанным успехом. Отлично вооружённые, прекрасно одетые и сытые фрицы были опять остановлены кинжальным огнём.

Уже многократно, противники шли в наступление, но они каждый раз, отступали назад, и возвращались к своим укреплениям. Как они не пытались, но не могли сломить оборону оборванных и голодных солдат Красной армии.

Немцы опять не достигли поставленной цели. Они не сумели преодолеть полосу ничейной земли, не добрались до русских траншей и не закидали ручными гранатами советских бойцов.

Выстрелы из двух станковых, двенадцати ручных пулемётов и полутора сотен винтовок сорвали оперативные планы Гудериана. Они заставили нападавших врагов сначала залечь, а затем отползти к прежним позициям. На изрытой воронками, пыльной земле осталось лежать два десятка фашистов, одетых в форму грязного серо-зелёного цвета.

Среди них были двое, которых Григорий зачислил на свой личный счёт. Оба упали после того, как боец хорошенько прицелился и пальнул в ненавистные ему силуэты. Убил ли он их или нет, парень точно не знал, но очень надеялся, что хотя бы один, всё же погиб.