Пирс

Солнце медленно вставало над спокойным морем, освещая страшную, уродливую картину. Трупы заполняли улицы разваленного города. Сквозь завесу темного дыма виднелись разваленные дома. Стоя на краю крепости, можно было видеть, как русские солдаты загоняют в море оставшихся османов.

– Этих в плен возьмут, – проговорил Максим торжественно, глядя вниз. Он обернулся в поисках своих товарищей.

Протрубили отбой. Солдатам было приказано восстанавливать силы и хоронить погибших друзей. Тела врагов сбрасывали в море. Тела друзей клали в общую могилу.

Все события последних суток слились в Иване страшным комком. Он глядел на лица мертвых солдат и казаков, среди них были ему знакомые; новые его друзья, он глядел на лица уцелевших. Безмолвные слезы стояли у парня в глазах.

Не прошло и двух часов, как в лагере казаков снова угощались, пили, отдыхали и смеялись, поминали невернувшихся. «Будто вовсе ничего и не было, – думал Иван, – что же человек за существо такое. Боится смерти, вечно желает счастья, но все время тянется к войне». Он, пожалуй, сидел один тихий и мрачный в кругу своих товарищей.

– Глядите, Ванька-то весь в отца, не улыбнется, – все дружно смеялись.

– Иван, подойди, – скомандовал Максим и отвел парня от лагеря, – лица на тебе нет. Ничего, привыкнешь, это дело такое… Я собственно чего, помню не забыл, как ты меня от смерти спас на развале.

– Да я… – с ужасом вспомнил ту ночь Иван.

– Не перебивай! Ты спас, и потому я тебе отпуск даю, на пятнадцать дней. Держи, казак, – он протянул парню бумагу, на который от руки было написано, что атаман Максим Игнатьевич Быковский отпускает Ивана до дому на пятнадцать дней, с учетом дороги. Атаман похлопал парня по плечу и пошел к казакам.

«Вот она, желанная бумага, – тупо глядел на письмо Иван, – ценой чужой жизни я заработал свободу. Что ж я не рад теперь. Опять как вольную дали. Уж лучше бы не было этой ночи, войны, лучше бы мне Александр Митрофанович вольную не давал. Какой же дурак, хотел свободу. Где же она, эта свобода?» – думал Иван. Он посмотрел на крепость, торчавшую из-за утеса. И глубоко вздохнул. Теперь он может сбежать с Сонькой хоть на край света, только этот край теперь ему был не мил. Куда бы он ни отправился отныне, за ним неотступно, словно тень, будут следовать его непоправимые грехи. Он простился с товарищами, отблагодарил Максима и, оседлав коня, пустился в обратный путь.

Глава 11

Как бы Сонька ни хотела, а время шло безжалостно быстро. И вот уже завтра настанет день венчания с Тарасом. И только теперь то она поняла, что судьба – не судьба, а замуж она за него не хочет. Боится его, презирает, более всего не любит, а любит Ивана, тоскует по нему и не находит себе места от мысли, что думает он о ней худо или на войне беда с ним приключилась. Сонька не знала, что дня два назад приходил в их дом Трифон, и сватал Соньку.

– Авдотьюшка, здоровьица!

– Ой и вам, Трифон Михайлович, не хворать, чего же вы к нам? Али война закончилась?

– Да нет, не закончилась, только вот меня домой отпустили, на время на отдых так сказать, небольшой, скоро снова в путь. – Трифон никак не хотел признаваться бабе, что казаки посчитали его старым для войны. Что здоровье его надорванное и что ради доброты, а не из злости на общем собрании решили отправить атамана домой, избрав нового черноволосого.

– То хорошо, Трифон Михайлович, какие новости?

– Да хорошо все хорошо, наши молодцы отпор собакам -туркам дают. Я чего пришел-то, Авдотья, у тебя ведь племянница живет?

– А чего ей не жить, живет себе, – «лучше б обо мне спросил, дурень странный» – подумала Авдотья.

– Я тут вот чего подумал, Авдотьюшка, мы с тобой люди не чужие, так, может, нам и породниться? – Авдотья так и села, на мгновенье Трифону даже показалась, что она как-то резко помолодела в лице.

– Так вот, – откашлянулся старик, – а у меня сын вернулся, слыхала, наверно, так ему жениться ведь пора, а я вот и подумал, чего нам с тобой не породниться? А?

– Я уж грешным делом подумала, шо ты ко мне сватаешься, – игриво, но все же не без злости сказала Авдотья. Но Трифон снова не понял чувств и намеков Авдотьи.

– Так чего ж, есть кто в женихи у твоей красавицы? Или как там говорится, у вас товар…

«Лучше бы ты меня красавицей назвал, старый дурак», – подумала Авдотья.

– Матушка, – раздался мощный бас из за спины тетки, в окне показался косматое лицо Тараса, – Матушка.

– Иду, голубчик, – отозвалась нервно Авдотья и всем видом стала выпроваживать Трифона, – уже сватала я Соньку, все то вы пропустили, свадьба скоро будет, – она тараторила, и вела Трифона к калитке. – Так что приходите на праздник, рады будем, а у нас на селе да в окрестностях незамужних-то много, походите, поищите, уверена, что вашему купцу еще кто приглянется, – она периодически оборачивалась на дом, где из окна виднелись любопытные глаза Тараса – на том и решили, спасибо, что пришли, рада буду вас снова видеть, – она буквально вытолкала телом Трифона за калитку и помчалась к дому. Что это было, Трифон не понял, да ему и не хотелось понимать, он побрел к себе домой, единственная мысль, которая занимала его голову, была его старость и решение его казаков, понимал он, что то было из-за их доброты, но никак не мог с этим смириться и обиду в себе погасить.

– Кто это там приходил, матушка? – Тарас уже вел себя в доме как полноправный хозяин, чему Авдотья всячески потакала. Уж очень она боялась что Тарас разгневается.

– Да тоже атаман нашенский, я гуторила о нем когда-то, запамятовали, батюшка.

– И чего ему надо?

– Да так ничего, мы по-дружески общаемся, вот вернулся с войны, рассказал шо да как.

Тарасу стало скучно, рассказы Авдотьи его никогда не занимали.

– А шо, милый батюшка, я вот хотела на рынок сходить, чего к дому прикупить. Может выделишь, шо из вашего с невестой бюджета? Копеечку? – очень аккуратно, не глядя на Тараса, спросила Авдотья.

– Конечно, выделю, – с явно наигранной радостью сказал Тарас, – чего ж не выдать.

«Старая курица, чтоб тебя, – ругался в мыслях Тарас, – у самой-то приданого целая гора, а с меня копейки собирает». Он нахмурился и стал с умным видом шарить по печи, залез в кошель, а потом как нельзя более наигранно стукнул себя ладонью по лбу:

– Вот я простофиля! Я ж все до копейки Николе отдал.

– Николе? – недоверчиво спросила Авдотья , подступая к Тарасу.

– Николе, – утвердительно буркнул купец, глядя прямиком старухе глаза.

– Так зачем лжешь?

– Как зачем? – Тарас выждал паузу, думая над ответом, – так я ж Соньку полюбил, свадьба тут, а я всю жизнь только о труде думал. Так голову мне и вскружили. А у вас тут по деревне ходят всякие, в окна стучатся, деньги и пропасть могут.

– Это да, – тут же Авдотья вспомнила свой обман и, чтобы не нарваться на новые расспросы, перевела тему, – Так и пришел этот атаман, про войну рассказывал, как они рубили всех поганых османов!

– Сильно рубили? – тут же поддержал тему Тарас, радостный, что вопрос денег закрыт.

Сонька о приходе Трифона не знала, потому что в тот день обходила дома соседские и звала подруг на девичник. Знала бы она, бросила бы все, нашла приют у Трифона или в лесу, где и ждала, когда вернется Иван. Но не дано было ей узнать, что произошло в ее отсутствие, и потому она продолжала покорно склонять голову перед своей судьбой. Жалела, что раньше не убежала, но никаких новых попыток не делала.

Вечер перед венчальным днем дом был полон девушек, у дверей они пели, а вернее сказать, завывали волюшку, у печи, на которой сидела Сонька, стояла Авдотья. Тетка причитала из всех сил, слезы лились у нее ручьями. Сонька в платке глядела на Авдотью и не верила своим глазам, такого она никак не ожидала. Девки и тетки стояли в дверях и нараспев под вопли Авдотьи тянули:

– Ох ты воля, волюшка!

И без того на душе была тоска, а еще и эти песни.

Сонька сидела под образом Богоматери, и глаза ее все больше и больше наполнялись слезами, все эти заунывные песнопения вызывали страшное желание уехать, сбежать, скинуть с себя все обязательства и хоть в лес хоть, в монастырь, лишь бы подальше от сюда. Завывания продолжались и становились все громче и громче. Голос Авдотьи звонко выбивался над поющими.

– Ох ж ты, деточка моя, кровиночка моя! Как же я тебя отдам! Одна ты моя! В люди тебя отдать мне нужно! Ох ты, моя деточка! Милая моя кровиночка! Как же ты жить будешь! Ох, провожаю тебя! Я тебя кормила, я тебя поила! Может, я тебя каким словечком обидела, ты меня прости! Уж я тебя провожаю во чужие добрые люди! – и заливалась Авдотья слезами горькими, и глаз она не открывая упивалась своим выдуманным горем. Сонька глядела прямо перед собой, плечи содрогались от беззвучного рыдания, и тихие слезы текли по щекам.

– Ох ты кровушка моя, будь же покорна! Будь же поклонна! Во чужбину увязать тебя! – на этих словах Сонька не выдержала и залилась слезами, уткнулась она в кулачки и плакала, плакала. И было ей нестерпимо жаль себя. Когда песня была спета, гости, толпившиеся у дверей, стали проходить в дом. Авдотья раздавала угощенья. Сонька слезла с печи и целовала подруг и соседок. Девушка терла распухшие от плача нос и глаза. Авдотья уж совсем забыла о своем несчастье, смеялась и рассказывала девушкам, как здорово заживет Сонька. Веселье нарастало, песни стали звучать веселые, одни пустились в пляс, другие дружно пели. Впереди Соньке предстояла ночь, длинная и бессонная, пожалуй, самая длинная ночь в ее жизни.

Когда гости разошлись, Сонька осталась один на один с теткой. Ее пьяное лицо всегда пугало девушку. Алкоголь убирал с ее лица мягкие старушечьи черты, и перед ней появлялся совсем другой человек: черты

лица острые, все лицо искажалось ненавистью и презрением, а губы искривлялись в надменной лягушачьей усмешке. Выпивала тетка не часто, но если приходилось, Сонька старалась не попадаться ей под руку, а лучше и вовсе уходить из дома. В этот раз из дому уйти она не могла, Авдотья, разгорячившись, нападала на Соньку то и дело.

– Хорошего тебе жениха нашли. С твоей кривой рожей другого не сыскать, – Сонька, потупившись, сидела на скамье, – он, видать, слепой, раз не разглядел, что ты за дрянь такая. И то хорошо, слава тебе, господи, избавил меня от этой ноши. Я тебя не люблю. Даже не так. Я тебя ненавижу, Машкина дура, свалилась на мою голову. Всю жизнь мне испоганила. Это я из-за тебя в старых девах оказалась. Что молчишь? Стыдно? Рада, что ты наконец-то уедешь отсель подальше.

Сонька сидела да слушала, кому бы она ни рассказала, все равно не поверят. Такие речи она слушала только один на один с теткой, при людях же Авдотья изображала из себя страдалицу-кормилицу, от чего Сонька наполнялась обидою к тетке еще большею.

Тарас с Николой ночевали в соседней избе по договоренности, и как бы ни было удивительно, девушка жалела , что Тараса нет рядом, хотя и сам он был ей глубоко противен, но одним своим присутствием защищал ее от нападок Авдотьи. «Может, то и к лучшему, вон отсюда, прочь из этой проклятой деревни, от этой тетки. Прочь, прочь! Ох, Матушка моя, вишь мои страдания с неба, помоги, прошу тебя. Нет, хорошо, хорошо, что я уеду, пусть с Тарасом, пусть так, лишь бы подальше от этого дома», – думала Сонька.

С рассветом у дома собрался опять народ из теток и старух, Сонька вздохнула: сейчас опять начнется плач и вой. Она встречала гостей в белой рубахе, расшитой красными нитями, в платке с цветами. Все гости причитали; какая красивая невеста. Ее посадили на стул возле стола, где посередине лежала икона, и снова начались грустные песнопения. Весь этот обряд для девушки был очень скучным и унылым. «Интересно, – думала она, – был бы Иван, мне это все казалось бы таким же безрадостным? И зачем все это, кому надо? Непонятно. Вот бы был другой устой, полюбили друг друга и живут вместе, разве, чтобы семью построить, нужны эти причитающие бабы?» Авдотья взяла икону и встала у красного угла, тетки собрались вокруг, Соньку поставили напротив. Девушка, крестясь, опускалась на колени перед Авдотьей и кланялась ей в ноги. Тетки пели про бога, про материнское благословление. «Интересно – видит ли сейчас моя матушка меня, горюет, наверное, жалеет меня», – от этой мысли Соньке стала спокойно на душе и даже появилась небольшая радость от мученичества. Вот она тетка – злая ведьма, сейчас играет благодатную матрону. Вон там Тарас – злодей, бармалей, который хочет забрать к себе в неизвестную жизнь бедную подневольную девушку. «Вверяюсь в руки твои, боже, – с трагичным пафосом думала она и еще с большим рвением стала кланяться тетке. – Вот оно истинное, правильное смирение».

Поцеловала Авдотья свою племянницу три раза, как полагается, да так, что могли синяки на месте поцелуя остаться. Она буквально ударялась выпирающей челюстью Соньке в щеки. После с девушки сняли платок и одну девичью косу расплели и разделили ее на две части. Две косы замужней девушки уложили в прическу вокруг головы. У порога дома уже стояли лошади с телегой, украшенной разноцветными лентами, подруги и соседи были у ворот, смеялись, играли на балалайках и ложках. Сонька вышла из дому с теткой. Усевшись на телегу, они тронулись к церкви, где ждали Тарас с Николой.

В тихом зале было темно, только свечи немного освещали стены. Сонька снова испытала прилив героического покаяния. Вот она бедная и несчастная и ведут ее, как агнца, под венец с нелюбимым мужем. С умилением на нее глядела Божья Матерь со старой иконы. У Тараса были красные щеки, когда он встретил Соньку у телеги, не проронив и слова. В церкви он держал руку Соньки с такой силой, что рука немела. За ними стояла толпа соседей. Из за иконостаса вышел священник. Совсем молодой, сегодня у него ужасно болела голова. Он лениво смотрел по сторонам, пока на него надевали поручи и епитрахиль. Священник был толст и часто мучился от головной боли. Каждый раз, когда случался очередной приступ, щеки его краснели еще больше и тяжело вздымалась грудь. Он с усталостью рассматривал Соньку, на его лице читалось: «И мне грустно, а что поделать, так кому надо, значит» . Венцы над головами молодоженов держали Таисия и Никола и переглядывались между собой. Они хорошо помнили их разговор у колодца. Люди перешептывались, священник путался в последовательности действий и снова, сбившись, повторял священный текст. Тарас злился, ему было жарко и неудобно в чужом костюме и хотелось скорее закончить процессию. А Сонька глядела на иконы мокрыми от слез глазами. Священник соединил их руки и троекратно провел вокруг аналоя. Тоненькая ручка девушки лежала на большой лопатистой руке Тараса, ногти были неприятно отросшими, под ними была черная земля.

«Интересно, откуда земля», – думала Сонька, глядя на его руку. Рабочие большие ладони, пальцы короткие, но мясистые, девушка вздрогнула, представив эти руки на своем теле. И тут страх ей овладел, вся ее торжественная смиренность быстро улетучилась. Они шли вокруг аналоя второй раз, страх нарастал.

«Что же я делаю, я же уже не смогу сбежать, уже идет венчание, как я могла, у меня была возможность бежать, я бы нашла Ивана, – сердце кольнуло, как только она произнесла про себя это имя, любовь горячая и сладкая обожгла ее ум и сердце, – Иван! Иван! Господи, что же я делаю!» – она перевела испуганный взгляд на лицо Тараса. Он угрюмо и тупо смотрел прямо перед собой.

«Я не хочу жить с ним. А, дети? Он же захочет детей!» -ладошки стали потеть, они шли третий раз вокруг аналоя, и тут Сонька окончательно осознала, какую ошибку она совершила. Она оглянулась вокруг, в церковном зале было много людей, бежать сейчас она не могла, но можно было бы притвориться.

Вот! Вот она отличная идея. Сонька решила, что она упадет в обморок, никто ничего дурного не подумает, может, от счастья или перенервничала! «Вот и славно, а там глядишь и улизну». Когда они снова встали на прежнее место, девушке уже не было страшно, она четко для себя решила, что будет делать дальше. Но момент падения она откладывала: «Не буду же я падать сейчас, будут ждать, пока я очнусь, чтобы обменяться кольцами. Нет, сейчас тоже рано, еще чуть-чуть подожду. Все решено, сейчас выйдем из храма, и я упаду». – Но и тут Сонька не решилась, много людей, Тарас крепко держал руку, гости поздравляли. Ее подвели к телеге, она что-то невнятное сказала Тарасу, о том, что нехорошо себя чувствует и не хочет сидеть с гостями за столом, Тарас сделал вид , что не слышит. Он не улыбался, а просто показывал зубы гостям, в ответ на приветливые поздравления.

Тарас с теткой еще за неделю до свадьбы решили, что пару дней после венчания молодые поживут у нее, а потом Тарас увезет невесту в новый мир для нее, а Авдотье будет присылать ассигнации, что будет вроде выкупа с рассрочкой.

Когда лошадь с бубенцами остановилась у дома, Тарас повернулся к своей новой жене:

– Ну вот, Сонечка, мы с тобой и поженились. А, каково?! – он ущипнул ее за коленку. – Теперь-то заживем! – в его глазах проскочила искра, Сонька поняла, о чем он, и вжалась в телегу еще больше. Он спрыгнул и подал руку Соньке, не сводя с нее липкий взгляд. Девушка боялась, но этот взгляд был для нее хорошим поводом побороть свою неуверенность и, томно вздохнув, закатив глаза, упала на землю. Она очень боялась, что секрет ее раскроется. Сонька слышала переполох, очевидно Тарас поднял ее на руки и понес в дом. Тетки причитали, Авдотья громче всех. Ее положили – видимо на печь, какая-то тетка заметила, что сердце у Соньки стучит слишком быстро и, поверив в ее обморок, снеся на стресс свадьбы, ее оставили на печи, одна из женщин в толпе припомнила, что ее мать рассказывала о таком же случае. О Соньке более никто не переживал, и все снова высыпали во двор, где стоял длинный накрытый стол. Девушка лежала, не шевелилась, боялась подвинуться, вдруг кто в избе. И была права, рядом стоял Тарас и пристально глядел девушке в лицо:

– Ух, шельма, – прогремел он полушепотом, – я тебя воспитаю, я тебе покажу…

Его сапоги проскрипели на полу и шаги стихли в сенях, девушка аккуратно приоткрыла один глаз, в доме никого не было. Но бежать было рано, прямо у порога гости, надо подождать еще немного. И она снова легла, закрыв как можно плотнее глаза. С улицы доносились голоса, разговоры и веселье.

– Кормите плохо, вот она и падает.

– Да чего это плохо – корми не корми ее, а все одно. А ест-то она за двоих.

– А может она у вас падучая?

– Бог с вами! Упаси Господи! Здорова она, здорова. Вон Марфа говорит, у нее такое было у матери на свадьбе.

– Что ж она у вас, как барыня, чуть что, так в обморок.

– Да чего вы, девушка молодая, не привыкшая, может, это она от счастья.

– Да всю ночь не спала – переживала.

– А у нас недавно кобыла родяла.

– Тю! Родяла, родяла, а ты гутарила.

– Налейте-ка еще.

– За молодых!

– А война-то все! Говорят, не кончится никак… – на этих словах девушка вздрогнула, она, позабыв опасения, открыла глаза, и в голове замелькали мысли об Иване. «Всем сердцем люблю его. Господи, сохрани его, – думала Сонька, – а я сделаю все, чтобы быть с ним!» И снова волна восторга обуяла ее. Она чувствовала, как от этих мыслей, ее тело, как будто парит над землей, и она готова на все, лишь бы быть рядом с любимым.

– Гутарят-то много.

– А я слыхала, шо уж больно много наших полегло.

Эти слова еще больше стегнули Соньку по сердцу. «Умер, – подумала она, – конечно, умер! Он ведь не воин, он не казак, не учился, а тут его на войну. Умер. Умер мой Иван». Она с ужасом, но особенно ярко и четко представила себе, что с ним стало, как именно злые турки лишили его жизни. Нет, не хотела она думать об этом, но образа сами лезли ей в голову, и чем сильнее она им противилась, тем больше пространства они занимали и становились ярче. И вот уже турок прокалывает Ивану живот, а вот в его сердце вонзают восточный загнутый кинжал. Она открыла глаза, лежать в тишине с закрытыми глазами и с такими мыслями было невозможно. Сонька приподнялась, за окном мелькали люди. Идея бегства ей казалась уже более глупой, сбежит она, поломает свою жизнь, а Иван-то может и мертв давно. И что же она будет делать, куда она пойдет без дому и родных. И снова страшные картины полезли ей в голову. Нищета, она попрошайка ходит по деревням, с изуродованным телом от какой-то неизвестной, неизлечимой болезни, и все перед ней нос воротят, а кто добрый, так кусок хлеба под ноги бросит. От этих мыслей стало еще страшнее. Сонька слезла с печи и поспешила к гостям, ее ослепило солнце. Тут же подскочил Тарас, пьяный он, казалось, еще больше становился в лице. Он резво подхватил Соньку за талию, народ закричал горько, и Сонька, не успев опомниться от ужаса своих мыслей, почувствовала у себя на губах липкие от бражки губы Тараса. Запах пота и перегара ударил ей в нос, тут было уже от чего падать в обморок. Жених двумя мощными руками прижал к себе невесту и, видно, не собирался отпускать. Мокрые губы и грязные от еды усы скользили по ее накрепко сжатому рту. Она пыталась увильнуть, но тем самым только еще больше пачкалась и царапалась его бородой. Когда, наконец, мучение закончилась, под названием первый поцелуй Сонька вся вспыхнула и потупила взгляд. Довольный Тарас подхватил невесту и под общее улюлюканье понес ее на их место за столом. Еще не один раз за столом гости поднимали полные чарки с криком горько, и Соньке приходилось терпеть поцелуи своего мужа.

Гости пели и веселились. Среди них она видела Авдотью, та хоть и была уже давно не трезва, и ее лицо давно исказила маска ее настоящей сущности, она держала себя в руках и еще слаще называла Соньку своей доченькой. А Сонька только старалась не думать о смерти Ивана и о своей нищете. Может, она найдет в себе силы полюбить этого купца. А мысль, что вдруг Иван жив, она отметала как нелепое чудо. Его отец был за столом, а значит, заступится и сделать жизнь более безопасной Ивану было некому. И снова она возвращалась к мыслям о бедности и так по кругу. Лишь изредка этот круг прерывал мокрый и липкий поцелуй Тараса.

Все гости за столом шутили и веселились, кроме Трифона, он почти не дотрагивался до еды, и едва прикасался к чарке. Рядом с ним сидела Игнатья Авакумова, которая то и дело поглядывала косо на старика:

– Удумал чего, – шипела она ему в ухо, – он ведь не воин.

– Игнатья, оставь.

– Оставь его! Гляди какой, совсем ополоумел старик.

Трифон сурово молчал, Игнатья не унималась.

– Как ты мог его с собой потащить, и то еще ладно. Так ты его там же его одного оставил. Батюшки родные, а если с ним чего случится, не дай бог? Он же к тебе вернулся, к отцу своему, домой, а ты его тут же в пекло отправил. Дурень ты старый, – Игнатья Авакумова разговаривала с Трифоном всегда как его законная жена. Только ей и он и давал такое право. С другого конца стола то и дело Авдотья поглядывала на эту парочку: «Вона голубки какие».

– Он воин, воин, Игнатья! И место ему на войне, а не барину прислуживать. Повоюет, потом невесту ему сыщем. Пусть почует казачий дух.

– Вот помрет он на твоей этой войне, и будешь ты себя корить. Ой батюшки, что ж натворил.

– Не каркай, – сурово перебил ее Трифон, – я отец, я лучше знаю, что сыну нужно, а ваше бабье дело.

– Что наше бабье дело? Этих сыновей нам рожать?

– Не ты рожала, не тебе решать, – отрезал старик.

Игнатья сжала губы , отвернулась, взяла кусок каравая.

– Да вернется он, – старуха молчала,– ничего с ним не станет. Я нового атамана попросил за ним приглядеть, – Трифон понял, что взболтнул лишнего, Игнатья посмотрела на него вопросительно.

– А, ну все к черту! – Трифон встал резко и-за стола, поклонился молодым и ушел. Авдотья ехидно заулыбалась.

Глава 12

Таисия держала венец над головой Соньки, и это обстоятельство казалось ей крайне несправедливым. Коса у нее толще, бедра шире, щеки румяней, да к тому же она уж была бы благодарная за такого мужа. Она глядела в затылок Соньке, и жгучая зависть заставляла сердце биться быстрее. «Поглядите! Еще и вздыхает! Купца такого себе забрала! Ох змея-змея. Ну, конечно, все равно Тарас на меня косился, я видела, даже вот перед храмом смотрел. Потому что я краше этой Соньки!» Она буквально вцепилась в венец, и маленькая венка напряглась на ее руке. Таисия покосилась на Тараса и тут же обомлела, за ним стоял высокий красавец с зачёсанными назад рыжими волосами, тот самый, с которым она не так давно разговаривала. Из-под ресниц глядели серые, пронзительные глаза. Он смотрел на Таисию в упор, и по глазам его было ясно, она ему нравилась. Мысли о Тарасе тут же покинули ее. «Ну вот, мы снова и встретились», – подумала Таисия и ухмыльнулась. Лицо девушки переменилось, и за Сонькой уже стояла любящая нежная Таисия, которая как будто бы от всей души радуется за счастье своей подруги. Сонька и не ведала, что за ее спиной девушка празднует свою победу. «Ну и кому нужен твой Тарас, немытый, поди, да и косматый. Вот кто на меня заглядывается, настоящий хлопец!» – и Таисия еще разок кинула игривый взгляд на Николу. И двое уже совсем не обращали внимания, что происходит вокруг, что идет обряд венчания, были только быстрые взгляды, скрытые ухмылки и нетерпение, скорее можно было выйти их храма.