Тринадцать

В голове Лукаса мелькнула странная мысль. Может, он мог бы написать в «Дженсон Треворс» и попросить имя и адрес электронной почты этой девочки. Может быть, он мог бы отправить ей сообщение, и, может быть, она бы ему ответила.

Нет. Он встряхнулся.

Он сошёл с ума.

Эта девочка – модель в рекламе магазина одежды, а он – Лукас Роулинс, обычный шестиклассник в средней школе Каньонс. Он никогда не встретится с этой девочкой.

Ни-ког-да.

От этой мысли мальчик обмяк на стуле.

По крайней мере, у меня есть её фотография, – успокаивал себя Лукас. Медленно, он начал отрывать её от листовки. Он отрывал осторожно. Он не хотел порвать Идеальную девчонку. Оторвав фотографию, он сложил её пополам и сунул в задний карман.

Он огляделся, чтобы убедиться, что родители не вернулись и его не видели. Он вспомнил про сыр, салями и горчицу на столе, однако встал и дотронулся до своего кармана, чтобы убедиться, что Идеальная девчонка по-прежнему там.

Затем он убрал всю еду, так и не сделав бутерброд.

* * *

Следующие несколько дней Лукас повсюду носил с собой Идеальную девчонку. Каждый раз, когда кто-то упоминал танцы на День святого Валентина, он думал о ней.

Она начала немного мяться в его заднем кармане, но мальчик всё равно держал её там. Ему нравилось, когда она была рядом.

Когда Лукас думал, что никто не смотрит, он вытаскивал фотографию и любовался ею.

Ему особенно нравилось, как была наклонена её голова к стене с граффити. Это было прям как надо. Хитрая, ловкая и умная.

А ещё ему нравились её губы.

Её вишнёво-красные, слегка надутые губы.

Однажды мальчик достал её фотографию и развернул под партой, пока миссис Уоллес рассказывала всем о свойствах показателей. Он долго смотрел на неё, не моргая, и вдруг ему захотелось узнать её имя. Лукас уже много дней думал о ней как об Идеальной девчонке, но теперь он хотел, чтобы у неё было настоящее имя. Идеальное имя.

Он сосредоточился на её лице и пробежался по списку имён в своей голове.

«Райли. Оливия. Саманта».

Он легонько фыркнул. Нет. Недостаточно хорошо. Не для неё.

«София. Бриджит».

Он снова фыркнул. Даже не близко.

«Диана. Бобби. Валери. Селеста».

Он остановился.

«Селеста».

Да, – решил он. Вот оно.

Это было её имя. Селеста. Оно было красивое. Сильное. Лёгкое для произнесения. И оно было необычное. Уникальное, но не слишком странное.

– Селеста, – прошептал он, и Идеальная девчонка на фотографии, казалось, склонила голову немного ближе к исписанной граффити стене и улыбнулась.

* * *

Накануне танцев в честь Дня святого Валентина Лукас любовался Селестой во время свободного рабочего времени на уроке химии мистера Бартона, как вдруг чья-то рука метнулась под его парту и вырвала фотографию.

– На что это ты там постоянно смотришь?

Это был Коул. Невежда Коул.

– Эй, – возмутился Лукас. – Это моё. – Он попытался выхватить фотографию, но Коул уклонился. Лицо Лукаса залила краска. Он не знал, как сможет объяснить Селесту.

Коул прищурился на фотографию.

– Кто это?

Лукас пожал плечами.

– Подожди-ка. – Коул присмотрелся. – Это что, фотография из журнала?

Лукас молчал.

– Серьёзно, – не унимался Коул. Он помахал фотографией. – Я видел, как ты постоянно на неё пялишься. В чём дело?

– Эта девчонка… – замялся Лукас. – Она…

Он пытался придумать, что сказать.

– Что? – сказал Коул. – Кто она?

– Это из-за неё я не хочу выполнять глупые правила тренера Гонсалеса на завтрашних танцах в День святого Валентина, – наконец нашёлся Лукас. – Она… моя девушка.

Вот так запросто эти слова вырвались наружу. «Моя девушка».

– Быть не может, – не поверил Коул. Он замотал головой. – Твоя девушка? – Коул поднял фотографию перед собой. – Это твоя девушка?

Лукас едва заметно кивнул.

– Тогда почему это вырезка из журнала? – спросил Коул с сомнением в голосе. – Ты явно её откуда-то вырвал. – Коул ощупал рваные края.

– Она из рекламы, – ответил Лукас, наконец выхватывая её обратно. – Для магазина «Дженсон Треворс».

Коул поднял брови.

– Селеста… вроде модели.

– Селеста? – переспросил Коул.

Лукас сложил фотографию и сунул её обратно в карман.

– Быть не может. – Коул уставился на него.

Лукас не ответил.

Коул показал на карман Лукаса и нахмурился.

– Если это твоя девушка, то где ты с ней познакомился?

Лукас понимал, что это проверка. Он попытался отвечать естественно.

– Мы познакомились два месяца назад в торговом центре напротив «Джуси Строз».

Коул не сводил с него взгляда.

– Во что она была одета?

– Рваные джинсы и чёрная куртка, – невозмутимо ответил Лукас.

Коул снова покачал головой.

– Дай посмотрю фотографию, – попросил он.

Лукас медленно вытащил Селесту из кармана и передал её.

Коул прищурился. Лукас видел, что его одноклассник начал что-то обдумывать.

«Невежда Коул», – думал он про себя.

– Какая у неё любимая еда? – Коул продолжил допрос.

– Арахисовое масло, – тут же ответил Лукас. Он тут же понял, что это глупый ответ, но старался не дрогнуть.

– Когда у неё день рождения?

– Третьего августа.

– Какую музыку она любит?

– Она называет это инди-поп.

– В какую школу она ходит?

– Ист Джордан на другом конце города, но она ненавидит её и хочет перевестись сюда.

Ответы давались на удивление легко, но он провёл столько часов, думая о Селесте, размышляя о ней, что чувствовал, будто он не лжёт Коулу, а скорее делится подробностями, которые уже были в его голове, которые уже воспринимались как правда.

– Вы с ней держались за руки? – выспрашивал Коул.

– Ну да, – отвечал Лукас, пытаясь говорить непринуждённо. – Она же моя девушка.

Коул наклонился вперёд и понизил голос.

– Ты её целовал?

Лукас выдержал паузу. Он не был уверен, как отвечать на это. По правде говоря, он думал о том, каково это – целовать Селесту. Он никогда раньше не целовал девочку, но как мог он не думать об этом, когда её голова была наклонена, а её вишнёво-красные, слегка надутые губы всегда тянулись вверх… к нему.

Но он почти убедил Коула. Он это понимал. Он знал, что ответ на этот единственный вопрос может всё решить. Если Лукас скажет, что целовал Идеальную девчонку, Коул может ему никогда не поверить. Это было бы уже слишком. Но если Лукас скажет, что они не целовались…

Лукас выпрямился на стуле. Он посмотрел Коулу в глаза.

– Я не целовал её, – наконец признался мальчик. – Пока нет.

Коул поднял бровь.

– Мы ждём, когда будет подходящий момент, – заявил Лукас.

«Подходящий момент».

Лукас вообразил встречу с Селестой в реальной жизни. Он представил, как наклоняется к ней, закрывая глаза, и взаправду…

Он встряхнулся.

– Подумать только, – изумлялся Коул. Он передал Селесту обратно Лукасу. – У тебя действительно есть девушка! И она модель! – Коул откинулся на стуле. – Почему ты мне не сказал?

* * *

У Невежды Коула, как оказалось, был очень длинный язык. На следующее утро, в День святого Валентина, о девушке Лукаса знали все. О его девушке-модели.

Брэкстон Мур, футболист, который никогда даже не разговаривал с Лукасом, дал ему пять в коридоре, когда Лукас входил через главный вход. Через несколько секунд Луис Перес – восьмиклассник, который называл шестиклашек неприкасаемыми, – подкатил к Лукасу в коридоре и спросил, можно ли ему взглянуть на фотографию, которую Лукас держит в кармане.

Пока он шёл в класс, вокруг него шептались люди, обрывались разговоры, и ученики сворачивали головы.

Кровь прилила к лицу Лукаса.

«Я не этого хотел, – думал он, усаживаясь в кабинете алгебры миссис Уоллес, – я хотел совершенно не этого».

Однако он знал, что делать. Он позволит этому продолжаться пару недель – слухам, вопросам, поворотам головы – и начнёт хранить её фотографию в верхнем ящике комода дома. Вскоре все забудут о Селесте. В конце концов это средняя школа. Сплетни постоянно закручивались, гудели в воздухе и угасали. Его одноклассники, вероятно, забудут о Селесте уже через пару часов, когда танцы в честь Дня святого Валентина разожгут множество новых тем для разговоров.

«Танцы в честь Дня святого Валентина», – ужаснулся Лукас. Что ему делать с этим?

Прозвенел звонок. Заговорила миссис Уоллес.

– Класс, – она призвала к вниманию. – Прежде чем мы начнём, я хотела бы представить новую ученицу, которая только что к нам присоединилась. Её перевели сюда из Ист Джордан на другом конце города.

Лукас оторвался от тетрадки. Рядом с миссис Уоллес стояла…

«Нет», – не верил Лукас, – этого не может быть». Но это было так. Он смотрел на её фотографию тысячу раз. Он знал её кожу, её глаза, её волосы. Это определённо была она.

Селеста.

На ней была та же одежда, что и в рекламе – красная юбка, чёрная толстовка с капюшоном. У неё даже была вишнёво-красная помада на губах.

Грудь Лукаса сжалась. Это была Идеальная девчонка. Здесь, в его классе. Он не мог в это поверить. Он сможет встретиться с ней, поговорить с ней, узнать её настоящее имя и, возможно, даже сделать с ней совместный научный проект, и однажды…

«О, нет». Мальчик содрогнулся. «Её настоящее имя».

Невежда Коул видел фотографию Селесты. Он знал, как она выглядит. Он сидел прямо за Лукасом и вот-вот должен был узнать правду – что Лукас действительно просто вырвал фотографию из рекламы «Дженсон Треворс» и дал «Селесте» выдуманное имя, и жизнь.

Через несколько секунд миссис Уоллес назовёт всем настоящее имя Идеальной девчонки, и тогда Коул – болтун Коул – узнает.

Все узнают.

– Я прошу вас тепло поприветствовать… – проговорила миссис Уоллес, и время, казалось, замедлило свой ход. Лукас почувствовал, как кровь прилила к ушам. – …вашу новую одноклассницу… Селесту.

Лукас встряхнулся. «Селесту?» Неужели миссис Уоллес только что сказала, что Идеальную девчонку зовут Селеста? Он повернулся к Коулу.

Коул таращился на него, разинув рот.

– Твоя девушка! – прошептал он.

– Я хочу, чтобы вы все сегодня были особенно добры к Селесте, – продолжала миссис Уоллес. – Переводиться в школу, полную незнакомцев, может быть очень непросто. Особенно в День святого Валентина.

Селеста заговорила, её голос был ровным и медленным.

– О, кое-с кем я здесь знакома, – заявила она. Она встряхнула головой, взмахнув идеально кудрявыми, идеально растрёпанными волосами. – Я знаю Лукаса. – Она указала на мальчика.

Все повернулись.

– Мы с Лукасом… очень хорошие друзья.

И то, как она сказала «очень хорошие друзья», немного ритмично и хихикнув в конце, заставило живот Лукаса сжаться.

– Если вы не возражаете, миссис Уоллес, – обратилась Селеста к учительнице, – я сяду с ним.

Затем она прошла вдоль ряда и скользнула за пустующую парту рядом с мальчиком.

– Привет, Лукас, – медленно сказала она. Она улыбнулась и заправила выбившуюся прядь растрёпанных чёрных волос за ухо.

– Что ж, – сказала миссис Уоллес. – Разве это не здорово.

* * *

Мысли Лукаса метались.

Как это возможно?

Это была Идеальная девчонка. И её действительно звали Селеста. И каким-то образом она знала его. Она знала его имя. И она сказала всем, что они «очень хорошие друзья».

Но он никогда не встречался с ней.

Во всяком случае, в реальной жизни.

А теперь она сидела за соседней партой, не сводя с него глаз.

Всю алгебру она больше ничего не делала.

Пока миссис Уоллес объясняла, как разложить трёхчлены на множители, девочка пялилась на него. Когда Коул постучал по парте Селесты и представился, она не сводила с него глаз. Даже когда Дэррин Уайтсайд возился с точилкой для карандашей в дальнем конце кабинета и рассыпал повсюду карандашную стружку, она не оторвала от Лукаса взгляда. Всё это время она сидела боком за своей партой, неотрывно смотря на него, склонив голову и слегка надув губы.

Наконец прозвенел звонок, и Лукас встал. Селеста тоже встала. Он медленно пошёл к двери кабинета, и Селеста тоже последовала за ним. Он протиснулся в переполненный коридор, и она держалась рядом с ним, меньше, чем в метре от него.

А затем, как будто она делала это тысячу раз прежде, она потянулась и взяла мальчика за руку.

И не отпускала.

Воздух в коридоре раскалился.

Люди толкали друг друга локтями и шептались.

– Это девушка Лукаса, – услышал он чьи-то слова.

Мальчик почувствовал, как на лбу выступили капли пота.

– Это будет так здорово, – говорила Селеста, пока они шли по коридору, её голос по-прежнему был ровным и медленным. – Ты и я, в одной школе.

Она посмотрела на него. Казалось, она так спокойна. Её рука была прохладной и сухой, а не липкой и влажной, как у него.

Какая-то часть его хотела наслаждаться этим. В конце концов, это была Идеальная девчонка, и она держала его за руку! На ней была красная юбка, чёрная толстовка с капюшоном, и вишнёво-красная помада! И она называла себя его девушкой!

Но сердце его не переставало колотиться. Кем была эта девочка? Откуда она его знала? И как вышло, что её зовут Селеста?

Они подошли к питьевому фонтанчику. Лукас подался в сторону, и Селеста крепче сжала его ладонь.

Она погладила его большим пальцем по костяшке.

По его рукам побежали мурашки.

– Здесь можно приносить в столовую арахисовое масло? – спросила Селеста, пока они шли. – В моей прошлой школе нельзя было. У нас был один ребёнок, у которого жуткая аллергия на арахис. Если он хотя бы прикоснулся к арахису, он бы распух и, возможно, даже умер. Это было очень плохо, потому что арахисовое масло – моя любимая еда. – Она снова сжала его руку. – Но ты и так это знаешь, правда?

Лукасу показалось, будто у него по коже что-то проползло.

Ему нужна была минута – минута, чтобы подумать, поэтому мальчик сказал: «Я скоро вернусь», – и нырнул в мужской туалет.

Он склонился над раковиной.

– Она настоящая, – прошептал он. – Она в самом деле настоящая.

Он не до конца понимал, что должен чувствовать. Страх? Удивление? Радость?

Лукас закрыл глаза. В его сознании мелькнули её идеально склонённая голова и вишнёво-красные губы.

Он полез в задний карман и вытащил её фотографию. Осторожно он её развернул.

На ней, как и всегда, был переулок и стена, исписанная граффити, но там, где раньше стояла Селеста, никого не было. На фотографии была просто стена и пустой переулок.

Без Селесты.

Лукас открыл рот, но из него не вырвалось ни звука.

Она была настоящей. Но она была не просто настоящей.

Она была оттуда.

* * *

В тот день девочка сидела рядом с ним на каждом уроке… просто пялясь на него.

«Идеальная девчонка», – продолжал размышлять мальчик, и мало-помалу он вспоминал, что её глаза правда выглядели быстрыми и умными, её волосы правда были кудрявыми и растрёпанными, а её вишнево-красные губы правда были полными и красными и… идеальными.

Поэтому, когда он выходил с Селестой из кабинета химии мистера Бартона, он кое-что сделал.

Он взял её за руку.

Он сделал это прежде, чем она успела взять его руку.

Сделав это, Лукас взглянул на неё, и девочка улыбнулась.

Наконец уроки закончились, и по системе громкой связи раздался голос директора мистера Хана. Он сказал, что все ученики должны отправиться в спортзал на танцы в честь Дня святого Валентина.

Через минуту Лукас и Селеста рука об руку вошли в спортзал.

С потолка свисал диско-шар. Гремела музыка. Красные и белые ленты свисали с баскетбольных колец. Несколько детей вышли в центр баскетбольной площадки, и Лукас увидел, как Коул танцует с Хироми Лин.

– Пять танцев! – выкрикнул тренер Гонсалес из-за трибун. – Это ваше задание! Я слежу. – Он постучал по планшету.

Лукас и Селеста стояли в стороне. Они не разговаривали, но через несколько минут заиграла медленная песня, и Селеста вытянула Лукаса на середину танцпола. Она обняла его за шею и начала раскачиваться из стороны в сторону.

– Лукас, – произнесла девочка мягким голосом. – Мне нужно у тебя кое-что спросить.

Лукас кивнул.

– Почему мы ещё не поцеловались? – спросила она и склонила голову.

Пол под ним, казалось, поплыл.

– Мы встречаемся уже два месяца, – продолжила девочка, – с тех пор, как познакомились в торговом центре перед «Джуси Строз», помнишь?

Она придвинулась ближе к нему. Он чувствовал жар, исходящий от её губ.

– Мы ждали, – сказал Лукас, запинаясь в своих словах, – подходящего момента.

– Сегодня День святого Валентина, – намекнула девочка. – И мы танцуем.

Лукас сглотнул. Музыка как будто стихла. Он представлял себе этот момент. Он думал об этом снова и снова. И вот – невероятно – этот момент наступил.

Мог ли он это сделать?

«Она Идеальная девчонка», – говорил он себе.

Кем бы она ни была, откуда бы ни пришла, Лукас знал её лучше, чем кто-либо другой, разве не так? Он знал её имя, день её рождения, её любимую еду и то, во что она была одета в тот день, когда они встретились. Он знал гораздо больше. Он знал, что она не играет на укулеле, не смеётся слишком громко и не читает сопливые любовные романы. Мальчик полагал, что знает о ней всё, что можно было знать, потому что он дал ей всё это, ведь так? Он произнёс это вслух и воплотил в жизнь.

Так что от одного поцелуя ничего плохого не будет, – уговаривал он себя.

Лукас подался вперёд. Музыка вокруг него стала приглушённой.

Мальчик склонил голову. Закрыл глаза.

«Мой первый поцелуй», – звенело у него в голове.

И тут его губы коснулись её губ.

Её губы были мягкими и тёплыми, и слегка липкими от помады. В мгновение всё в его голове помутнело и побелело.

Музыка совсем затихла. Мальчик подумал, что, может, ему стоит положить ладони на лицо Селесты, как это делают по телевизору.

Но его как будто парализовало. Он совершенно застыл.

Поцелуй продолжался, хотя Лукас не мог сказать, как долго он длился. Секунду? Десять? Двадцать? И тут Селеста отстранилась.

Всё закончилось.

Лукас чувствовал тепло, но всё ещё не двигался. Его разум прояснился. Он открыл глаза.

Где Селеста?

Её не было перед ним. И музыка с танцев пропала. Что произошло?

Лукас попытался повернуть голову, но не смог. Он попытался сделать шаг назад, но его ноги словно приросли к полу. Он не знал, где находится. Всё вокруг него – освещение, земля под ногами, воздух – казалось другим.

Мальчик попытался позвать Селесту по имени.

Он не мог пошевелить даже губами.

Лукас мог видеть лишь переулок впереди и стену, исписанную граффити, сбоку от него.

Руки, ноги и шея не слушались. Он не мог даже моргнуть.

А потом Лукаса осенило. Он понял, где находится. Эта аллея и стена с граффити. Он носил их в кармане. Он видел их тысячу раз.

Теперь, когда Лукас изо всех сил пытался пошевелиться, но не мог, это было единственное, что он видел.

Это единственное, что он когда-либо увидит.

Злая каша

Овсянка… Дело в том, что я её ненавижу. Я не просто её не люблю. Я ненавижу её с силой тысячи взрывающихся солнц. Если я возьму хотя бы одну ложку овсянки в рот, меня вырвет.

Без шуток.

У меня рвотные позывы, и задняя часть языка подкатывает вверх. И мне приходится перебарывать себя, просто чтобы не стошнило.

Всё из-за её текстуры.

Эти комочки.

Как будто ешь грязь. Или клейстер. Или коровий помёт.

И я знаю, о чём вы сейчас думаете. Пробовала ли я добавлять к ней тростниковый сахар? Клубнику и сливки? Шоколадную крошку? А кокосовую стружку?

Что ж, ответы да, да, да и ещё раз да.

Я пробовала овсянку всеми возможными способами, и мне всё равно, что в неё добавлено. Она остаётся вязкой и противной.

Вот если бы вы сказали мне посыпать запасную шину шоколадной стружкой, а затем съесть её, стала бы шина от этого вкуснее? Конечно нет. Она всё равно останется запасной шиной. Она всё равно будет отвратительной и несъедобной. Так же, как овсянка.

Поэтому, когда однажды утром я уселась на своё место за кухонной стойкой и мама поставила передо мной мою любимую жёлтую миску, я не поверила своим глазам.

Потому что она была до краёв наполнена – как вы уже догадались – овсянкой. Бесцветной комковатой овсянкой.

– Эй, – возмутилась я, – это же…

Но мама перебила меня.

– Да, Елена, – отрезала она. – Смирись с этим.

– Но… – затянула я, и прежде чем я успела продолжить, мама зачерпнула горсть голубики из миски на столе и бросила три ягодки в мою любимую жёлтую миску. Остальное она запихнула себе в рот.

– Попробуй с голубикой, – сказала она, жуя и совершенно не понимая всей этой истории с запасной шиной и шоколадной крошкой. – Просто ешь, Елена. Нельзя всё время питаться холодными хлопьями.

Мама считает меня привередой. Но разве я привередничаю, если не хочу мусолить во рту эти неоднородные комки слизи? Разве я привередничаю, если считаю, что еда должна быть такой, чтобы её нужно было прожевать, прежде чем проглотить?

– Кроме того, – объясняла мама, – мы больше не можем позволить себе выбрасывать еду, Елена. Я только что потратила двести долларов вот на это. – Она указала туда, где над плитой висела наша новая микроволновка. Старая микроволновка перестала работать, поэтому мама несколько недель копила деньги, чтобы купить эту, и потратила весь субботний день, чтобы её установить. – Так что давай будем разумнее и перестанем выбрасывать еду, ладно?

– Ладно, – промямлила я и взяла ложку.

Но даже не думайте, что я съела хоть каплю этой омерзительной овсянки. Пока мама суетилась на кухне, я мешала её, тыкала её и старалась не вдыхать её запах. Как только мама ушла дальше по коридору, я вскочила и соскребла её в мусорное ведро. Затем я перемешала мусор так, чтобы выброшенная овсянка была спрятана под скомканным куском полиэтиленовой плёнки, обёрткой от жвачки и старой резинкой.

Быстро, пока мама не вернулась на кухню, я стащила из кладовки два батончика мюсли и сунула их себе в рюкзак. Я планировала съесть их в автобусе по дороге в школу, чтобы не умереть с голоду.

Я считала, что на этом всё и кончится. И так и должно было быть.

Но той ночью, много времени спустя после того, как мы с мамой легли спать, кое-что произошло.

Я проснулась, потому что что-то услышала. Это был какой-то гул или жужжание. Моя комната первая по коридору, а это жужжание доносилось из главной гостиной. Я могла это точно определить.

Я посмотрела на часы возле кровати.

На них было 3:13. Что может гудеть и жужжать в 3:13 утра?

Я встала и, спотыкаясь, побрела в коридор.

В доме было совершенно темно, если не считать странного голубого света, исходящего из кухни. Подойдя поближе, я увидела, что это новая микроволновка. Она была включена, и что-то внутри неё медленно вращалось.

– Мама? – позвала я. Я подумала, что она готовит себе полуночный перекус.

Она не ответила. Я поискала её за столом и у кухонной стойки. Похоже, её нигде не было. Не было ни движения, ни даже тени.

Микроволновка продолжала жужжать. Синий свет мелькал вместе с тем, как её содержимое продолжало вращаться.

Было жутковато, в доме было темно, если не считать этого единственного света микроволновки. Вся кухня, казалось, была залита странным радиоактивным свечением.

– Мама? – снова окликнула я.

Ничего.

Микроволновка вела обратный отсчёт.

Семь… шесть… пять.

Что происходит? Микроволновка что, уже сломалась? Включается сама по себе среди ночи? Она у нас всего третий день.

Микроволновка досчитала до двух… затем одного… и звякнула. Внутренняя лампочка погасла, и кухня погрузилась в кромешную тьму, горел только экран микроволновки, на котором было написано «конец».

Я включила свет и зажмурилась от внезапной яркости. Затем я открыла дверцу микроволновки.

В ней была моя любимая жёлтая миска.

Она до краёв была заполнена… овсянкой.

От неё поднимался пар. Я медленно вытащила миску, и её края чуть не обожгли мне пальцы.

– Что за чертовщина? – ругнулась я.

В овсянке была голубика. Три ягоды.

«Странно, – подумала я, – очень странно».

– Кто здесь? – прошептала я.

Никто не ответил. Я огляделась вокруг.

Это наверняка мама. Должно быть, она нашла выброшенную овсянку и решила проучить меня.

– Ладно, мам, – обратилась я в пустоту. – Я поняла. Я не должна выбрасывать еду. Извини меня.

Я ждала, что она мне ответит, выйдет из кладовки и засмеётся.

Но она не вышла.

Тогда я кое-что заметила.

В моей любимой жёлтой миске были не только три ягоды голубики и овсянка. Было ещё что-то – скомканный кусок полиэтиленовой плёнки, обёртка от жвачки и даже тонкая резинка.