Маленький человек

– Погоди, Ваня, сейчас разберемся.

Умный, внимательный взгляд остановился на Мише. «Это директор Дворца», – успел он шепнуть Алексею.

– Миша, как же так получается? Ты же знаешь, что посторонних людей без согласования с администрацией во Дворец приводить нельзя.

Алексей, сидевший спиной к говорящему, обернулся.

– И эти правила… – хотел было продолжить директор, но в следующее мгновение он оттолкнул ногой, стоящий на пути стул и бросился вперед. Его губы шептали одно слово: – Алексей, Леша, это ты?

Алексей поднялся и оказался в объятиях Вадима Александровича.

– Ты, ты…

– Жив, вы хотели спросить? – усмехнулся Алексей.

– Понимаешь, никто толком не знал, где ты и что с тобой. Кого ни спрашивал – все пожимают плечами. После того ужаса всякое могло случиться, но ты живой, молодчина!

Алексей задумчиво кивнул головой.

Директор резко обернулся к охраннику и Мише и произнес голосом, в котором чувствовались торжественные нотки:

– Друзья, вы хоть знаете, кто перед вами стоит? Нет? Так я вам сейчас скажу. Алексей Алексеевич Богуславский. Самый талантливый, величайший шахматист России, которому только трагические обстоятельства не позволили стать чемпионом мира. Он является воспитанником нашей шахматной секции, ее гордостью. А ты, Ваня, – милицию вызывать…

– Я же, Вадим Александрович, не знал.

Миша смотрел на все происходящее с широко раскрытым ртом.

– Ну, Леша, у тебя и видок! Ты что, борьбой занимался?

– Да, нет, партийку в шахматы сгонял, – улыбнулся Алексей.

– Давай, рассказывай с самого начала. Про тебя мне все интересно.

Когда Алексей закончил, в комнате стояла тишина. Вадим Александрович задумчиво смотрел в окно.

– Да, досталось тебе, Леша. А сейчас у тебя, значит, ни работы, ни дома своего?

– Значит так.

– Вот что, Алексей, не подумай, что принизить тебя хочу, но не согласился бы ты возглавить шахматную секцию в нашем Дворце? Деньги у нас хоть небольшие, но стабильные, со временем мы тебя на две ставки оформим. Короче, не хочешь ли обучать шахматному, да и жизненному искусству таких огольцов, как вот этот Мишка, с которым ты уже познакомился?

– Хочу, – ответил Алексей и крепко закрыл глаза.

Краеведение

Теперь и сам не знаю, радоваться, что случился в моей жизни тот день, или… Июль. Питер был поглощен жарой. Я уныло брел из одного корпуса института в другой. И зимой-то нынче сотрудников встречается негусто, а тут уж совсем одиночество. И надо же было такому произойти – на раскаленном асфальте я лоб в лоб столкнулся с сотрудником, которого и знал-то шапочно. Обычно поздороваемся, отпустим шуточку и каждый по своим делам. А тут, видно, на почве безлюдья обоих заела тоска, и мы разговорились. Сначала о науке, но беседа не клеилась – уж очень разная у нас специализация. И вдруг он у меня спрашивает:

– А у тебя велосипед есть?

Я удивился, но вспомнил о своем стареньком, пылящемся в углу коридора складном велике.

– Есть, но я давно на нем не ездил. А ты это к чему, Коля?

– Дело в том, что помимо родной биохимии меня поглотила одна страсть.

– Ну, это бывает. Ты что, на старости лет пассию нашел? Зря, Коля, в нашем возрасте после этого все быстренько в могилу сходят.

Коля энергично замотал головой.

– Круче, гораздо круче: я заболел краеведением!

– Чем?!

– Краеведением. Я изучаю историю Ленинградской области. И хочу постичь ее в полном объеме.

– Интересно, – неуверенно протянул я.

– Вот ты много знаешь о Северной войне с финнами в наших краях?

– Ну, кое-что.

– А я теперь досконально.

– Здорово, а при чем тут велосипеды?

– А при том, что я могу тебе устроить экскурсию по местам ожесточенных боев.

– Коль, даже не знаю, все как-то неожиданно. Я давно не ездил…

– Так, в ближайшую субботу в одиннадцать часов утра встречаемся на платформе Ушково с велосипедами.

«Хорошо, что в 11 утра, а не вечера!» – усмехнулся я про себя.

Мой складной велик, не без труда, мне удалось привести в порядок. В назначенное время я очутился на пустынной платформе. Николай тоже был точен – он вышел из другого вагона. Вначале мне все понравилось. Утренняя свежесть, золотистые лучи, пронзающие кроны сосен, трели неведомых птиц. Понравилась и Колина фраза: «Ехать будем неспешно, в удовольствие, все должны рассмотреть, как следует». Уже через пять минут я вынужден был жать на педали изо всех сил. Коля превратился в точку, а дороги к ожесточенным боям и линии Маннергей-ма я не знал. Я попробовал закричать, да куда там – он просто исчез. Все это меня немного озадачило.

Сколько укоризны и немого упрека читалось в глазах Николая, когда я наконец добрался до него!

– Ты же говорил «неспешно».

– А разве я быстро ехал? Так мы до ночи не успеем рассмотреть все запланированное.

– До ночи?

– Да хоть до утра следующего дня. План есть план.

– Понятно, – задумчиво произнес я.

Чтобы попасть в первый намеченный пункт, нам необходимо было пересечь шоссе, по которому как угорелые, сплошным потоком в обе стороны мчались автомобили.

– Давай попробуем в другом месте.

– Давай.

Однако чтобы дойти до другого места, необходимо было сначала перебраться через болото. Не перебрались. Промокли до нитки, на велосипеды было жалко смотреть.

– Коль, может, вернемся?

На меня обрушился взгляд, по сравнению с которым ядерный взрыв показался бы светом от настольной лампы. Как мы перебежали шоссе, для меня так и осталось загадкой.

Несколько километров ехали до какой-то горы, на которой находилось какое-то загадочное имение. От имения ничего не осталось. В нем когда-то жила семья то ли белого офицера, то ли красного комиссара. Убей бог, не помню, да и там не мог понять – струйки пота заливали глаза, сознание мутилось. Между тем Николай мне с увлечением рассказывал, как владельцы имения бесконечно изменяли друг другу, как офицеры постоянно пытались подстрелить один другого на дуэли и как они все вместе беззаветно любили Родину. Затем ближе к 37-му году их всех дружно посадили, а дух скончавшейся от чахотки хозяйки усадьбы до сих пор обитает здесь.

Далее Коля поведал о молодцах краеведах – нескольких милых старушках, которые в течение многих лет пишут письма в поселковый совет с требованием установить памятник всем жителям имения, как борцам за справедливость, мученикам и страдальцам. Коля полностью поддерживал это благородное начинание, я тоже энергично кивал головой в знак согласия.

Далее Коля таскал меня вместе с велосипедом по склонам горы и показывал многочисленные мрачные каменные дзоты, из которых финны стреляли в солдат Красной армии. У последнего дзота я встал на колени и взмолился:

– Коля, может, достаточно, я все увидел, все понял, может, вернемся?

– Нет, осталось еще три дзота, без них нельзя, иначе ты не поймешь всю структуру финской обороны и гений Маннергейма.

Как и когда мы перебежали шоссе и поехали в обратную сторону я, конечно, не помню. Но по мере того, как ноги все увереннее начали крутить педали, мною овладело радостное чувство и в мозгу возник образ маленького ресторанчика в Зеленогорске. Там уютно, тепло, там пиво и такие вкусные спагетти с ветчиной! Коля, как всегда, скрылся где-то впереди, а я неспешно крутил педали и мечтал.

Он возник внезапно – стоял рядом с велосипедом и ждал меня. «Как благородно, – подумал я, – или, может быть, у него что-то случилось с великом?» Выражение лица у Николая было непреклонным. Он показал на противоположную сторону дороги, за которой высилась гора.

– Нам туда.

– Зачем, Коля, мы уже все посмотрели.

– Значит, ты не понял главного: в краеведении не бывает мелочей. Самое интересное я всегда оставляю на конец.

– Ты хочешь сказать, что нам нужно будет подняться на эту гору?

– Обязательно.

Я снова готов был пасть на колени.

– Коля, давай в следующий раз, у меня нет сил, поедем, я знаю, тут недалеко есть чудесный ресторанчик, уже совсем скоро.

– Ты хочешь променять рассказ о героической поварихе Клаве на чревоугодничество? Не ожидал!

– Но, Коля…

Воспоминания, как мы взбирались на гору, стерлись из памяти. К счастью, все тяжелое быстро забывается. Почти час спустя мы оказались на вершине, но на ней ничего не было, кроме вязкого песка и нескольких сосенок.

– Коля, а зачем мы сюда пришли?

– Нам не сюда. Нам вот в ту сторону, еще километра два.

Я застонал.

Спустя еще час, обессиленный, я уперся бессмысленным взором в огромные гранитные камни, врытые в землю.

– Ты видишь этот дзот? Невдалеке будет еще один, и мы обязательно туда сходим тоже, – в голосе Николая не слышалось ни одышки, ни тени усталости. – Вот ради этого мы сюда и пришли.

– Коля, а мы за сегодняшний день уже много видели точно таких.

– Это особенные, – отрезал Николай.

После он поведал мне душераздирающую историю о том, какие страшные бои шли в этих местах и наши войска никак не могли подступиться к этим дзотам. И только повариха Клава, предварительно укокошив трех финских «кукушек», позволила Красной армии овладеть этими укреплениями.

– Теперь ты, понял зачем мы сюда шли?

Я стоял потрясенный, не в силах пошевелиться.

– Понял.

– Теперь можем спускаться. Эй, ты что делаешь?! Гора очень крутая, слезай с велосипеда!

Я не слушал его, только напоследок крикнул:

– Коля, а ты знаешь, что такое маунтинбайк? – и дико захохотал.

В больницу, в которой я пролежал почти месяц с переломами, один раз заглянул Коля.

Выступление

– А где билет? Деньги вы взяли, а билета не дали.

Сергей вздрогнул.

– Простите, да, да, сейчас. – Он покрутил катушку на жестяном стержне и неловко оторвал билет.

Трамвай повизгивал на поворотах, кондуктор Сергей поднял воротник старенького полушубка. В вагоне было холодно и сыро. Он пребывал в задумчивости и мало обращал внимания на входящих и выходящих людей. Сейчас он вообще находился очень далеко от неуютного вагона с заиндевелыми окнами.

Перед взором Сергея стоял большой актовый зал института, в котором проходили заседания Ученого Совета. Он постоянно вспоминал последнее заседание, которое перевернуло всю его жизнь. А жизнь эта хоть и не была богата на события, но текла в спокойном русле и нравилась Сергею своей устойчивостью. Все, наверно, так бы и продолжалось, если бы не его тайная мечта.

Сергей был уже немолод, но продолжал пребывать в институте, в котором проработал всю жизнь, простым научным сотрудником. В молодости, как и все, бредил научными открытиями, Нобелевскими премиями, но гениальные идеи так и не посетили его, и постепенно он смирился с жизнью рядового сотрудника – небогатой, зато покойной и неспешной.

Сергей не являлся членом Ученого совета, однако всегда посещал его заседания. В актовом зале ему нравилось все, но особенно кресла, обитые зеленым сукном, и трибуна с микрофоном. Сергей не имел права принимать участие в голосовании Совета, но выступать, как член коллектива института, в принципе, мог. В первую очередь слово, конечно, давали маститым членам, но где-нибудь в конце могли затесаться и другие.

И вот с давних пор в душе Сергея поселилась мечта: как-нибудь, когда-нибудь, по какому угодно поводу, но обязательно выступить в этом величественном помещении, среди таких уважаемых людей. Шло время, а повод так и не подворачивался. По науке ничего нового он сообщить не мог, а в хозяйственных вопросах и вовсе не разбирался. Всякий раз он как завороженный смотрел на микрофон, и воображение рисовало его, произносящего пламенную речь – умную и своевременную.

В тот недоброй памяти день Ученый совет был необычным, не рядовым. Актовый зал еще задолго до начала заседания оказался заполнен. В проходах между креслами толпились как маститые профессора, так и лаборанты и уборщицы. Пришли даже рабочие из мастерских. Тревожный гул наполнял пространство – казалось, что находишься в салоне набирающего высоту самолета.

Повод и впрямь был серьезный. Никто не знал точно, но ходили слухи, что может произойти отречение старого директора и назначение нового.

Сергей тоже начал волноваться. Искорки предвкушения чего-то необычного, тревожного, как маленькие молнии разбежались по всему телу и стали покалывать каждую клеточку сознания. Он вертел головой, прислушивался, но ничего не мог понять.

Заседание началось. На трибуну вышел директор. Вид у него был скверный. Он не был похож сам на себя. Всклокоченные волосы, обострившиеся морщины. Однако старому, опытному волку удалось взять себя в руки. Ровным голосом он рассказал о достижениях института, которые случились при его руководстве. О том, каких бы вершин достиг институт, если бы ему до конца удалось осуществить свои замыслы. Но… Но оказывается, сменилось в Москве руководство – правительство внезапно потребовало омоложения руководящего состава. Короче говоря, вот тебе, бабушка (вернее, дедушка), и Юрьев день.

Сергею очень понравился доклад директора. Он взволновал его до глубины души, впрочем, как и вся внезапность и значительность происходящего.

На прощание директору хотелось послушать, что думают сотрудники о годах его правления. И он предложил слово желающим. Зал молчал. Директор вторично воззвал к залу. Все молчали. «Ну, нет так нет», – вконец расстроенным голосом произнес он.

Вдруг Сергей высоко вскинул руку и в следующее мгновение, одергивая куцый пиджачок, ринулся к микрофону. Он не знал, что именно будет говорить. Да это было и неважно. Сергей чувствовал, что сбывается его главная мечта – наконец он выступит в актовом зале перед всем большим Ученым советом.

Речь Сергея, хоть подчас и была сбивчивой, но зато воистину пламенной. Не скупясь на красочные эпитеты и метафоры, он описывал годы правления директора как самые плодотворные в истории института. Получалось так, что ни до, ни после его правления ничего хорошего не было и, конечно, быть уже не может, лишь прозябание и захирение. Сам же директор в речи Сергея предстал этаким былинным героем – мудрым и бескорыстным, готовым ради распоследней уборщицы пожертвовать всеми личными благами жизни.

В зале воцарилась глубокая тишина. Оторопели не только видавшие виды академики и профессора, но и сам директор. На такую речь он явно не рассчитывал. А Сергей, словно по мановению волшебной палочки вдруг превратившийся в истинного поэта, уже не мог остановиться, чуть притормозить. Поэтому не мог он заметить неприязненный взгляд человека, находящегося в президиуме, – человека, который шел на смену старому директору. А тот лишь покачивал головой и едва заметно усмехался.

Закончив речь, Сергей с победоносным видом, непривычно выпятив грудь, направился через весь зал к своему креслу.

Столь желанное выступление состоялось. Мечта Сергея сбылась.

Сразу после заседания, да и на следующий день, он оказался в центре внимания. Коллеги, которые раньше рассеянно кивали при встрече, теперь сами подходили к нему. «Ну ты, брат, и выдал! Вот только если бы ты это раньше сказал, пока директор был в силе, поимел бы лабораторию. А так запоздал маленько. И чего тебя прорвало?» – после таких слов, его, как правило, снисходительно похлопывали по плечу и добавляли: «Держись, брат». Сергей не замечал насмешливости тона и пребывал на вершине блаженства. За всю свою долгую научную жизнь судьба ни разу не предоставила ему шанса оказаться в центре всеобщего внимания. Теперь же он со всеми раскланивался, беспрестанно кивал головой, на шутки отвечал шутками. И только раз его смутили слова старого, уважаемого и обычно молчаливого профессора, которые он произнес будто бы и не в адрес Сергея, а в пространство: «Знаете, за всю свою историю человечество так и не выдумало более беспроигрышной линии поведения, чем молчание». В первый момент Сергея несколько озадачило такое высказывание, но он быстро отмахнулся от него. «Глупости говорит старик, а как же, например, мое выступление? Всех всколыхнуло, все только о нем и говорят. А промолчал бы я…» Сергей с легким сердцем тут же забыл о пожилом профессоре.

Спустя три месяца новый директор провел реорганизацию института и на вполне законных с юридической точки зрения основаниях провел сокращение штатов. В своем отделе первым уволенным оказался Сергей.

Какая-то совсем маленького росточка старушка теребила рукав его полушубка. Сергей очнулся.

– Вы не поможете приложить мою карточку к валидатору, а то мне не дотянуться?

Трамвай, покачиваясь и поскрипывая, летел по кругу. По заколдованному кругу.

Зоопарк

Серегу Дерюгина вызвал главный редактор местной питерской газеты.

– Сережа, я решил поручить тебе большой тематический репортаж. Хватит отделываться малюсенькими заметочками-карапузами. Пора проверить тебя в настоящем деле. Если справишься, жизнь твоя станет много интереснее. Будешь посылаться на интересные задания – большие репортажи. А там и до интервью со знаменитостями рукой подать.

Серега весь превратился в слух.

– Тема твоего репортажа – зоопарк. Знаешь, о нем ходят разные слухи, в одной московской газете наш зоопарк даже черной краской измазали. В твою задачу входит представить зверинец во всей красе. Репортаж должен быть солидный, с научной подоплекой, чтоб комар носа не подточил. Так что дуй сначала в библиотеку, а потом к директору зоопарка. Я уже с ней созвонился. Она ждет не дождется тебя. Задача будущему Хемингуэю ясна?

– Так точно, Павел Анатольевич.

– Молодец, работай. Кстати, а сам-то ты животных любишь?

– Полюблю, Павел Анатольевич.

– Давай, в путь.

Серега Дерюгин с воодушевлением полетел в Публичную библиотеку. Там он проштудировал большое количество источников о питерском зоопарке, о других зоопарках мира, о содержании животных в неволе, об их повадках и особенностях поведения в естественной среде. Узнал много нового, был очень доволен собой и начал набрасывать остов будущего репортажа.

В зоопарке его приняли любезно. Директриса после милого разговора протянула ему стопку листов.

– Сергей, мы подготовились к встрече с представителем столь уважаемой газеты. Это может облегчить вам работу. Поверьте, здесь отражены как достоинства, так и некоторые недостатки нашего учреждения. Все по-честному. Вы, как опытный журналист, конечно, можете что-то изменить, дополнить, ну что я вам буду объяснять – вы сами все знаете и понимаете.

Сергей сидел в уютном кабинете, пил кофе,

ел вкусные пирожные и думал: «Как же здесь хорошо!»

И неведомо было Сереге Дерюгину, что в это самое время грузный «Боинг», подпрыгивая на стыках бетонных плит, перешел в режим резкого торможения в аэропорту Пулково. Там приземлился самолет, следующий по маршруту Кения – Санкт-Петербург.

На борту этого лайнера находилась самая знаменитая во всем мире исследовательница дикой природы англичанка Джейн Каллаген. Прилетела она по приглашению Петербургского университета. А вернее, известного профессора биологического факультета Александра Юрьевича Малыгина. Знаменитая англичанка хорошо знала его работы, касающиеся поведения бурых медведей в естественной среде, и заочно относилась к профессору с большим уважением.

Малыгин лично встретил ее в аэропорту, и с первых слов они понравились друг другу. Это были родственные души, которые беззаветно любили живую природу и всех животных без исключения.

Юрий Александрович, забыв о правилах приличия, вместо полагающейся при встрече светской беседы – как долетели, как себя чувствуете, – с жадностью начал расспрашивать о том, как ей удалось спасти такое количество львов в Кении, кишащей браконьерами и бандитами. Она поняла его порыв, отвечала охотно, с жаром тоже, забыв о всяком этикете. Очнулись они от нетерпеливых покашливаний водителя такси. Оказывается, они уже долго стояли перед входом гостиницы, в которой должна была остановиться Джейн Каллаген.

На следующий день они с утра работали на кафедре Малыгина. Договорились, что завтра она прочтет большую лекцию для всего биологического факультета. Далее Малыгин представил ее ректору. И после всех светских мероприятий предложил сопровождать ее вечером в Мариинский театр на лучший в мире русский балет. Да еще какой балет – «Лебединое озеро»!

– Мистер Малыгин, «Лебединое озеро»? – безучастным голосом переспросила Джейн.

– Конечно, мисс Каллаген, такое можно увидеть только у нас, или на гастролях. Но вы ведь всегда в Африке, а львам это не интересно, и поэтому артисты туда не ездят, – улыбнулся Малыгин.

К его немалому удивлению, он не прочел в глазах Джейн никакого воодушевления. Она замялась, а затем произнесла тихим голосом:

– Профессор, извините меня, я много слышала, у вас действительно прекрасный балет… Я не хочу вас обидеть… Но можно вместо театра мы сходим с вами в зоопарк? – На этом месте ее глаза загорелись, а голос снова стал громким и уверенным. – Дело в том, что в каждой новой стране, в каждом городе, где бываю впервые, я всегда посещаю зоопарк. Для меня это крайне важно. По тому, как содержатся животные, какое к ним отношение, мне сразу становится все ясно: где я нахожусь и кто меня окружает.

Повисла неловкая пауза. Малыгин молчал.

– Да вы не беспокойтесь, – тепло улыбнулась Джейн, – если в вашей стране все люди такие же, как вы, тогда у вас все в полном порядке. И зоопарк наверняка в прекрасном состоянии, и животные там чувствуют себя хорошо. Я хочу все это увидеть.

Малыгин после долгого молчания кивнул головой.

– Конечно, Джейн, мы пойдем в зоопарк. Хотите, я свяжусь с его дирекцией, нас встретят, все покажут. Они будут счастливы видеть такого гостя.

Каллаген отчаянно замахала сразу двумя руками перед лицом Малыгина.

– Нет-нет, ни в коем случае! Я не хочу никаких официальных приемов. Только инкогнито! Я хочу увидеть все как есть.

Малыгин снова кивнул головой.

– Хорошо, Джейн, пойдем тогда завтра, после вашей лекции.

Каллаген умоляюще посмотрела на него.

– А можно сегодня, сейчас?

«Ну, Саня, держись, деваться тебе некуда. Придется тебе, сукин сын, все свое красноречие выплеснуть наружу, чтобы хоть как-то скрасить картину, чтобы хоть как-то отвлечь ее от созерцания этих клеток. Это тебе не лекции читать», – пронеслось в голове у Малыгина.

Обезьяны, тигры, печальный бурый медведь, неподвижный жираф сменяли друг друга. А Александр Юрьевич говорил и говорил, без устали, без остановки. Вдохновенно и ярко, стараясь мысленно вернуть великого зоолога то в Африку, то в Южную Америку, только бы подальше отсюда. «Ну, я сегодня просто Пушкин какой-то!» – мелькнуло у него в подсознании.

Внезапно Малыгин поймал себя на том, что если вначале Джейн откликалась и поддерживала беседу, то сейчас он говорит в пустоту. Нет, она по-прежнему была рядом, правда, чуть отстала. Он заметил это краем глаза. Малыгин повернул голову.

Она смотрела мимо него, куда-то в пространство. Из глаз Джейн текли слезы. Не каплями, не тоненькими ручейками, а бурным потоком. Малыгин остолбенел. А затем, поддавшись порыву, подошел к ней и обнял за плечи. Она даже не заметила этого, оставаясь неподвижной и молчаливой. Слезы продолжали струиться. Ее взгляд был безучастным ко всему.

– Проходи, Сережа, проходи, – приветливо помахал рукой главный редактор, когда увидел на пороге своего кабинета переминающегося с ноги на ногу Дерюгина. – Прочитал я твою статью о зоопарке. Ну, что я могу сказать, хотя и нельзя такого говорить вам, молодежи? Молодец, Сергей, справился. Да еще как справился! Все на месте – и животные, и люди. В твоем зоопарке жить хочется, хоть сам в клетку полезай, – рассмеялся редактор. – А сейчас гранки отнеси директрисе. Пусть почитает, порадуется, хорошая тетка. Чего застыл, давай дуй. Если и дальше так будешь работать, тебя ждет большое будущее. Только смотри не зазвездись, как говорят в вашей молодежной среде.

Пеппа

Электричка остановилась. Люди начали прыгать из вагонов, расстояние до платформы – чудовищное, на стариков было больно смотреть. «Во, смотри, совсем охренели, какие длиннющие объявления на панели стали писать! Обычно короче: “Мальвина, отдых, 1000”. А тут… Почитаем?» Маш, ты что, совсем обалдела, каких-то проституток письмена читать. У нас в руках мотыги, тюки». – «Да ладно, я пошутила».

Я тоже опустил глаза, услышав этот диалог Через всю платформу скакали неровные буквы, намалеванные белой масляной краской. Читать я тоже не стал – что хорошего могут написать на панели?

Василий сидел на своем участке в садоводстве на маленькой скамеечке среди чертополоха и перочинным ножом затачивал стебель какого-то растения. Стебель был полый внутри, почерневший и почти целиком сгнивший. Он медленно водил по нему лезвием, глаза его ничего не выражали, а в уголках рта пузырилась медленно вытекающая слюна. Он уже давно сидел за этим бессмысленным занятием в полной тишине. И вдруг оживился, заметил на жухлом, дырявом листике рядом с собой медленно ползущую божью коровку. Василий что-то промычал, отложил в сторону стебель и нож, и начал шарить заскорузлой черной пятерней в кармане штанов. Вытащил коробок спичек, поджег одну из них и начал медленно подносить к божьей коровке. Она в последний момент почуяла опасность и успела вовремя улететь. Из чертополоха послышался клекот, перемежаемый отборным матом.