Неизбежное. 10 историй борьбы за справедливость в России

Самым ярким персонажем этого дня стал молодой князь Одоевский, милый юноша, неудачливый поэт, – он бегал по площади обнимал всех подряд и восторженно кричал: «Мы погибнем! Мы погибнем! Как славно мы погибнем!». Справедливости ради следует сказать, что в правительственном лагере царил точно такой же бардак, но там сумели быстрее опомниться и превратили фарс в трагедию.

* * *

– Увы, я предвидел такую развязку за два года до восстания! – вздохнул Чаадаев. – С болью душевной я должен был признаться себе, что ничего путного из нашего так называемого заговора не выйдет. Всё реже и реже я посещал наши собрания и вскоре перестал ходить на них. Я впал в глубокую меланхолию, совершенно не свойственную моему характеру, российская жизнь мне опостылела. Si tu veux dissiper la tristesse, rendez-vous dans un voyage – если хочешь избавиться от печали, путешествуй – советуют нам французы, и я отправился в вояж.

Три года я ездил по Европе, но потом возвратился в Россию. Причины были как чисто земные, так и возвышенные. Во-первых, деньги заканчивались; во-вторых, мне было неловко оставаться за границей после событий четырнадцатого декабря, в результате которых пострадали мои товарищи, – Лунин точно также сам вернулся в Россию и сдался властям. В-третьих, я остро почувствовал, что, как ни мила мне Европа, жить я могу только в России. Нам, русским, как никакому другому народу, присуща тоска по Родине. Цыгане живут в дороге, их своеобразие и колорит связаны с бродячей жизнью, – заставьте цыган жить оседло и они перестанут быть цыганами. Евреи, потеряв в древности свою родину, находят её там, где существуют их общины. Но мы, русские, так крепко привязаны к своей стране, что без неё сохнём и погибаем. Немногие из нас могут жить вдали от России, но если даже выживают, теряют свои русские черты и уже во втором поколении становятся иностранцами. Женщине это сложно понять – для неё дом там, где её муж и дети.

– Отчего же вы такого низкого мнения о нас? – возразила Екатерина Дмитриевна.

– Почему низкого? В этом смысле женщина сильнее мужчины, – сказал Чаадаев. – Но не будем спорить, ночь проходит, а мне надо закончить свой рассказ.

На границе меня обыскали и поместили под арест. На допросах я узнал, что показания на меня дал Иван Якушкин, мой лучший друг. Позже он написал мне, почему это сделал: его заковали по рукам и ногам и держали в сырой камере на хлебе и воде. Если бы он хотя бы частично признался, его режим смягчился бы, – вот он и решил выдать меня, будучи уверенным, что я за границей и мне ничто не угрожает.

Сорок дней я провёл в заточении; меня спасло то, что следствие по делу четырнадцатого декабря уже было закончено и приговор оглашен. Правительство было не заинтересовано в расширении числа участников заговора, иначе пришлось бы арестовать ещё многих, так или иначе причастных к нему, а среди них были видные персоны.

Дальнейшее вы знаете: с меня взяли подписку не участвовать более ни в каких тайных обществах и выпустили под надзор полиции. Я уехал в имение своей тётушки под Москву…

– Где я впервые увидела вас, – подхватила Екатерина Дмитриевна. – Но вы были тогда увлечены Авдотьей Норовой.

– Бедное создание! Она была не от мира сего; я любил её той трогательной любовью, какой любят больного ребёнка, – вздохнув, признался он.

– Царствие ей небесное! – сказала Екатерина Дмитриевна. – Каюсь, я была несправедлива, я дурно отзывалась о ней. Но если бы не она, мы с вами не познакомились бы.

– Не было бы счастья, да несчастье помогло, как говорят в народе, – Чаадаев, не отрываясь, смотрел на неё.

Она обняла его голову и нежно поцеловала в лоб.

– Вот вам задаток от меня. А сейчас мне пора уезжать.

– Но вы приедете? – с надеждой спросил он.

– Да, обязательно, – она встала с кресла. – Вы не рассказали мне о своих теперешних мыслях, о своих чаяниях. Я хочу всё-всё знать о вас, а после…

– Что будет после?

– Вы же верите в судьбу: она не случайно свела нас – на радость или на горе, – отвечала Екатерина Дмитриевна. – Пока прощайте и не провожайте меня, – я зайду к Кити, я ей обещала…

– Что Екатерина Гавриловна? – спросила она сонного лакея в швейцарской главного дома.

– Почивают-с. Всю ночь просидели около младшей дочери, у неё жар. Только под утро заснули-с. Прикажете разбудить? – с неудовольствием спросил он.

– Нет, не надо, пусть отдыхает, – отказалась Екатерина Дмитриевна. – Когда проснётся, скажи ей, что я поехала домой. В следующий раз приеду, поговорим.

* * *

…Чаадаев посмотрел на часы и позвал слугу:

– Елисей! Госпожа Панова не приезжала?

– Никак нет, барин. Как приедут, доложу, – ответил он, не сумев скрыть улыбку.

– Ну, ступай, – махнул на него Чаадаев. – Да не забудь принести всё для чая.

Он взял исписанные за предыдущие дни листки и принялся бегло читать их, тут же внося кое-какие правки. Сегодня в этих странных ночных беседах будет главная, наболевшая тема; поймёт ли Екатерина Дмитриевна, не отвернётся ли от него? В своей одинокой жизни он редко встречал человека, который был бы так близок ему, чьим отношением он бы так дорожил.

– Приехали! – закричал Елисей, ворвавшись в комнату. – Прикажете впустить?

– Чего ты кричишь? – сморщился Чаадаев. – Конечно, впустить. И неси чай.

– Вот и я, – сказала Екатерина Дмитриевна. – Приехала, как говорила.

– Как долго вас не было, – сказал он, целуя её руку дольше обычного.

– Я не могла приехать раньше, муж не отпускал, – объяснила Екатерина Дмитриевна.

– Неужели он узнал про наши ночные разговоры? – Чаадаев был неприятно поражён.

– Не знаю. Мне кажется, нет, иначе был бы скандал. Но он сердит на меня: он хочет, чтобы я перевела на его имя моё имение и дала ему возможность свободно распоряжаться им. У мужа сейчас потребность в деньгах… Но не будем об этом, – она улыбнулась Чаадаеву. – Я приехала, и мы опять будем одни, в одном только нашем мире. Я просила рассказать вас о самом важном – о ваших мыслях, о ваших надеждах. Это очень важно и интересно для меня.

– Я встретил в вас такое сочувствие, о котором не смел мечтать. Вы вдохновляете меня, как муза вдохновляет поэта, – смотрите, сколько я исписал, готовясь к встрече с вами, – он показал на свои листки.

– Мне очень приятно это слышать. Налейте же чай своей музе, и она до утра будет слушать вас, – ласково сказала Екатерина Дмитриевна.

– Вы ангел, – он склонился перед ней. – Видно, я не так плох, если Бог подарил мне встречу с вами.

– Вы плохи?! Да вы лучший человек из всех, кого я встречала! – горячо отозвалась она.

– Екатерина Дмитриевна!.. – он взял её за обе руки.

– Я была бы вашей, если бы была свободна, – прошептала она, едва сдерживаясь. – Существуют границы, которые я не могу перейти.

– Вы правы, – ответил он, выпуская её. – Мы перестали бы уважать самих себя, если бы переступили через эти границы… Ну-с, вы будете меня слушать? – с напускной весёлостью спросил он, чтобы отогнать дурные мысли. – Сейчас я налью вам чай и разверзну свои многоречивые уста. Пеняйте на себя, если я окончательно уморю вас умными рассуждениями.

– Я готова пострадать, Пётр Яковлевич, – в тон ему ответила Екатерина Дмитриевна. – Мне не на кого пенять, сама того хотела.

– Сегодня мы поговорим о вере, это самый важный разговор, ибо что такое человек без веры, – без веры в широком смысле этого слова? Человеку надо во что-то верить, чтобы жизнь его не была пустой, – сказал он, налив чай себе и ей. – Церковь предлагает нам присоединиться к её вере, утверждая, что без церкви верить нельзя, но так ли это? Что представляет собой церковь вообще и православная церковь, в частности?

Спрошу по-другому, что дало православие России?

* * *

– Начнем с начала, – сказал он, – то есть с принятия православия на Руси. Здесь многое зависело от нашего географического положения: стареющая Византийская империя была ближе к нам, чем молодая Европа. Влияние Европы на Русь было ничтожно, влияние Византии – огромно; уже поэтому мы были обречены на православие. Примечательна личность князя Владимира, при котором произошло крещение Руси: распутник, пьяница, предатель и убийца – вот лишь некоторые черты его портрета. Христианство было чуждо ему, он приказал убить своего брата Ярополка Святославича, принявшего христианскую веру и проповедовавшего учение Христа на русских землях. Однако вскоре князь Владимир понял выгоды новой веры, учившей повиновению земному правителю, как подобию Бога на земле, – к тому же, Владимиру был нужен прочный союз с Византией, которая хотя и дряхлела, но всё еще считалась первейшим государством в Европе и Азии. Как рассказывает нам Карамзин, князь Владимир предложил византийским императорам Василию и Константину помощь в подавлении мятежа Варды Фоки, а за это потребовал руку их сестры принцессы Анны. Можно представить, какой ужас она испытала при известии, что её хотят выдать замуж за варвара, известного буйным образом жизни и развратом, – одних дворцовых наложниц у Владимира было более трёхсот.

Императоры отказались выдать за него Анну, тогда в самый разгар мятежа Владимир захватил Корсунь и угрожал оттуда Константинополю. В результате, он, всё-таки, получил в жёны эту византийскую принцессу и заодно крестился, причём, его восприемником был император Василий, в честь которого Владимир получил своё христианское имя. Удачная женитьба и переход в византийскую веру обеспечили ему необходимый союз с Византией, но, что было ещё важнее для Владимира, он смог теперь распространить византийские порядки на все подвластные ему земли. Народ должен был безоговорочно принять их, то есть подчиниться князю и церкви, или жестоко поплатиться за неповиновение.

В связи с этим выражение «крещение Руси» относится, как отмечают люди, не склонные идеализировать князя Владимира, к числу не просто неудачных или неточных, а глубоко ошибочных, вводящих в заблуждение. Это словосочетание, говорят они, предполагает быстрое и повсеместное приобщение к новой вере всего народа и целой страны. Между тем такого события история не знает: был продолжительный, растянувшийся на несколько столетий процесс введения православия в качестве государственной религии сначала Киевской, а затем Московской державы.

Православие было встречено русским народом без особого восторга. Киевлян крестили привезённые Владимиром из Крыма греческие священники. Как мы знаем из летописей, народ загоняли в реку, как стадо, многие «не по любви, а из страха перед князем крестились». Таким же было крещение в Новгороде – там Добрыня, дядя Владимира, крестил непокорных новгородцев огнём и мечом. Бунты, сопровождающие распространение православия, были неосознанным протестом, – народ будто предчувствовал, во что его ввергают, какой гнёт будет давить его на протяжении тысячи лет. Православные иерархи и князья сделались двумя личинами страшного Януса власти. Митрополит Никифор, автор послания к Владимиру Мономаху, писал: «Как Бог царствует на небесах, так и князья избраны от Бога».

– Я тоже не склонная идеализировать православие, – сказала Екатерина Дмитриевна, – но, по крайней мере, в России не было инквизиции.

– Вы заблуждаетесь, инквизиция была у нас, да ещё какая, – возразил Чаадаев. – Правда, Приказ инквизиторских дел был учреждён лишь при Петре Великом, – первым Великим инквизитором России стал архимандрит Данилова монастыря Пафнутий, – однако и до этого православная церковь применяла жесточайшие способы борьбы со всеми, кто осмеливался быть несогласным с нею. В России еретиков судили по «градскому» закону, но это, по словам Карамзина, было лишь данью пристойности. Православная церковь посылала на костры еретиков и ослушников собственной властью, светская же власть была лишь исполнительницей её требований и приговоров.

Татары, подчинившие себе Русь в тринадцатом веке, быстро поняли выгоды православия для собственной власти. По указу хана Менгу Темира русским митрополитам было предоставлено право наказывать смертью за хулу на православную церковь и за нарушение церковных привилегий. В нашей официальной истории любят вспоминать, как Сергий Радонежский благословил князя Дмитрия на Куликовскую битву, но о тесном сотрудничестве церкви с Ордой предпочитают молчать.

После освобождения России от ордынского ига у нас окончательно восторжествовала византийская идея о нерушимом союзе церкви и государства: Москва была объявлена «Третьим Римом». Всё, что противоречило догматическому православию, беспощадно душилось.

* * *

– Хотите примеры? – спросил Чаадаев. – Пожалуйста. В новгородской земле накануне её вхождения в Московское царство, возникло мощное движение, в чём-то напоминающее европейскую Реформацию. Наши протестанты назывались «стригольниками» по особой стрижке, которую они носили. Они отвергали, прежде всего, тиранию православной церкви, выступали против накопления ею богатств; нельзя служить двум Богам одновременно: Богу и Мамоне, – сказано в Евангелии. Несмотря на это ясное недвусмысленное правило, церковь осудила стригольников как еретиков. Их учение прозвали «прямой затеей сатаны», а самих стригольников – «злокозненными хулителями церкви», «развратителями христианской веры». Новгородские епископы настояли на том, чтобы руководителей ереси – дьякона Никиту, ремесленника Карпа и других утопили в реке Волхов. Затем казнили остальных участников движения в Новгороде и Пскове.

9. Сожжение протопопа Аввакума. Рисунок А. А. Великанова из его рукописи «Житие протопопа Аввакума». Ярославль, XVII век.

Уничтожение стригольников одобрил и московский митрополит Фотий. В своих посланиях он благодарил псковичей за расправу над еретиками и просил применять все средства для их уничтожения. По примеру западных инквизиторов, о деятельности которых в России хорошо знали, Фотий советовал казнить еретиков «без пролития крови», во имя «спасения души» казненных. Это означало смерть на костре: послушные псковичи последовали советам московского митрополита – они переловили и сожгли стригольников, ещё остававшихся на свободе.

Вскоре главным борцом с ересями стал игумен подмосковного Волоколамского монастыря Иосиф Санин, провозглашённый православной церковью святым Иосифом Волоцким. Он восхищался деятельностью испанской инквизиции и переносил её способы в Россию. В «огненных казнях» и тюрьмах Иосиф видел «ревность» к православной вере. Он проповедовал, что руками палачей казнит еретиков сам «святой дух» и призывал всех «истинных христиан» «испытывать и искоренять лукавство еретическое», грозя строгим наказанием тем, кто «не свидетельствовал», то есть не доносил на еретиков. Одно лишь сомнение в законности сожжения противников церкви Иосиф считал «неправославным». Ни о какой свободе совести, ни о какой свободе слова нельзя было даже помыслить: жестокие законы, преследующие гражданские свободы, Иосиф называл «божественным писанием», подобным пророческим и апостольским книгам.

В Москве он расправился с ересью «жидовствующих», получившей своё название от «жидовина» Захария, проповедующего некоторые вольности в вере и обращающегося для подкрепления своих мыслей к Ветхому Завету. Некоторые представители московской аристократии, недовольные церковным всевластием, примкнули к этому движению; на первых порах его поддержал и царь Иван Третий, который видел в церкви соперника. Но Иосиф Волоцкий сумел привлечь царя на свою сторону: в писаниях Иосифа власть опять-таки прославлялась как данная от Бога, церковь же должна была твёрдо и без сомнений поддерживать её. Богатство светской и духовной власти тоже получило в его писаниях обоснование: какая, де, сила без богатства? «Иосифлянство» сделалось идейной опорой русского православия и является им до сих пор.

– Но разве католическая церковь в Европе не была богатой? – заметила Екатерина Дмитриевна.

– Да, но против богатства, отвращающего от Бога, в католичестве постоянно выступали лучшие представители этой веры. Нищенствующие монашеские ордена – обычное явление для католичества, а имя Франциска Ассизского навеки прославило христианское учение в его западном виде, – возразил Чаадаев. – В России нищенствующие проповедники были исключением, – только блаженным и юродивым позволялись отступления от единственно верного иосифлянского православия. Когда Нил Сорский хотел основать нечто вроде нищенствующего ордена, общину «нестяжателей», всё тот же Иосиф Волоцкий решительно выступил против этого.

Наши старцы-отшельники всегда были подобны белым воронам в чёрной стае корыстолюбивого и жадного до мирских соблазнов православного духовенства. В своих проповедях попы говорят одно, а живут по-другому; Пушкин записал меткое наблюдение об этом:

В деревне, помнится, с мирянами простыми,Священник пожилой и с кудрями седыми,В миру с соседями, в чести, довольстве жилИ первым мудрецом у всех издавна слыл.Однажды, осушив бутылки и стаканы,Со свадьбы, под вечер, он шел немного пьяный;Попалися ему навстречу мужики.«Послушай, батюшка, – сказали простаки, —Настави грешных нас – ты пить ведь запрещаешь,Быть трезвым всякому всегда повелеваешь,И верим мы тебе; да что ж сегодня сам…».«Послушайте, – сказал священник мужикам, —Как в церкви вас учу, так вы и поступайте,Живите хорошо, а мне – не подражайте».

– Забавно, – улыбнулась Екатерина Дмитриевна. – Так оно и есть.

– «Это было бы смешно, когда бы ни было так грустно», – процитировал Чаадаев. – Можно ли верить проповеднику, который своим примером не подтверждает, а опровергает свои проповеди? Безудержное пьянство нашего народа, которое изумляет и ужасает всех иностранцев, находит себе оправдание в таком же пьянстве православного духовенства. Церковные праздники превращаются в пьяные оргии, когда пьют все, от детей и женщин до стариков, при этом священники нисколько не отстают от народа.

Сейчас у нас Пасха, великий христианский праздник, время вспомнить о Христе и его заветах, но вместо этого не прекращается пьяный загул. Я вот уже три дня не выхожу из дома, не хочу видеть того, что творится на улицах. Повсюду пьяные, которые кричат, поют, смеются, плачут или дерутся. У кабаков и прямо посреди улицы лежат недвижные тела тех, кто уже не может дойти до дома. В тёмных переулках мужчины и женщины вытворяют бог знает что и здесь же справляют нужду. И это Пасха?..

Впрочем, православная Пасха по сути вообще не Пасха, ибо отмечается с опозданием, по устаревшему календарю, – так же как другие христианские праздники.

* * *

– Мы во всём отстали от Европы, да ещё гордимся этим, – он нахмурился и замолчал, а потом продолжил: – Иосиф Волоцкий закончил возведение здания «истинного православия». Над московскими фрондёрами была произведена показательная казнь: их предводителей сожгли в клетке в Москве, остальных – в Новгороде и Юрьеве. Больше никто не сомневался в праве церкви творить расправу над инакомыслящими: если у кого-то оставались ещё сомнения, они окончательно пропали в царствование Ивана Грозного. По малейшему подозрению в отступлении от православия людей подвергали немыслимым по жестокости пыткам и казням.

В оправдание Грозного говорят, что в Европе в это время дело обстояло не лучше, там католики и протестанты безжалостно истребляли друг друга, – однако такие зверства и в таком количестве, которые совершал русский православный царь, Европа, всё-таки, не видела. В ней распространялся гуманизм, поэтому мучения и насильственная смерть инакомыслящих проповедников уже вызывали отторжение. Когда Варфоломеевской ночью в Париже убили семь тысяч протестантов, это оттолкнуло от фанатичных католиков-убийц даже их сторонников, Европа застыла в ужасе.

У нас при Иване Грозном было перебито одной только аристократии пять тысяч человек, – именно столько занесено в синодик, в поминальный список царя Ивана. Мужчины низшего сословия и женщины редко удостаивались высокой чести попасть в царский синодик— царь не считал нужным молиться об их загубленных жизнях.

Наши добросовестные исследователи старины до сих пор спорят, сколько всего народа загубил Иван: кто-то утверждает, что сто тысяч, кто-то – сто пятьдесят, кто-то говорит о двухсот тысяч убитых за время его правления. Во всяком случае, современники определённо писали, что Россия после царя Ивана «запустела». Не буду рассказывать о том, какие пытки применял к своим жертвам этот изверг на троне: у него была какая-то болезненная страсть мучить людей самыми изощрёнными способами.

При первых Романовых, когда был принят обширный свод российских законов, Соборное Уложение шестьсот сорок девятого года, «поносные слова» и «святотатство» против православной церкви рассматривались как богохульство и карались «квалифицированной казнью» – сожжением на костре, четвертованием, колесованием или сажанием на кол. Иностранец Петрей лично видел, как несколько таких «святотатцев» посадили на кол, после смерти тела вынесли за городские ворота, сожгли, а пепел засыпали землей.

Особенно свирепо церковь расправлялась с раскольниками, не вынесшими её гнета и пожелавшими верить во Христа по-своему. Расколоучитель Андрей Денисов в «Повести о жизни Никона» сравнивает участь раскольников с участью первых христиан в Римской империи. Перечисляя орудия пыток – бичи, клещи, тряски, плахи, мечи, срубы, он упоминает и о железных хомутах – типичном орудии инквизиции: «Хомуты, притягивающие главу, руки и ноги в едино место, от которого злейшего мучительства по хребту лежащие кости по суставам сокрушаются, кровь же из уст и ушей, и из ноздрей, и из очей течёт».

В другом раскольническом письме гонения против них изображены так: «Везде бряцают цепи, везде вериги звенят, везде Никонову учению служат дыбы и хомуты. Везде в крови исповедников ежедневно омываются железо и бичи. И от такого насильственного лютого мучительства залиты кровью все города, утопают в слезах села, покрываются плачем и стоном пустыни и дебри, и те, которые не могут вынести таких мук при нашествии мучителей с оружием и пушками, сжигаются сами».

«Кто заповедовал так мучить людей, – спрашивал вождь раскольников Аввакум, – разве Христос этому учил? Мой Христос велел проповедовать словом, а не кнутом и огнём». Самого Аввакума много лет держали в земляной тюрьме в цепях, а потом сожгли заживо вместе с его учениками.

Преследование раскольников шло с такой силой, что случаи их самосожжения стали массовыми. В Пошехоновской волости Белосельского уезда сожглись две тысячи человек: на реке Березовке в Тобольском крае сожглось около тысячи семисот раскольников. В других волостях, жалуясь на притеснение духовных властей, крестьяне писали, что священники держат их без одежды на морозе, и что если их не избавят от разорения, то они готовы «в огне сгореть».

Вы подумайте, до какого отчаяния надо было довести людей, чтобы они добровольно сжигали себе вместе с женами и детьми, лишь бы не попасть в руки своих мучителей!

* * *

– Страшно слушать, – покачала головой Екатерина Дмитриевна. – Такое ощущение, что наша история написана кровью.

– И заслуга в этом не только светской власти, но и православной церкви, – прибавил Чаадаев. – Так повелось от Византии, и мы продолжили эту печальную традицию.

Но, может быть, просвещённый восемнадцатый век положил конец этой вакханалии убийств? Ничуть. Пётр Великий, прорубивший окно в Европу и повернувший Россию лицом к ней, продолжал инквизиторскую деятельность в защиту православия. С одной стороны, он полностью подчинил церковь государству, издевался над отжившими церковными порядками, но с другой стороны, он был яростным защитников православия иосифлянского вида. Да и кто бы из правителей отказался от такого дара? Церковь у нас поддерживает власть, а власть поддерживает церковь. «Ворон ворону глаз не выклюет», – как говорят в народе.

Я уже сказал, что при Петре был создан Приказ инквизиторских дел; выступление против православной церкви, критика ее догматов и обрядов рассматривались как «богохуление». «Хулители веры, – говорил Петр, – наносят стыд государству и не должны быть терпимы, поелику подрывают основание законов». Виновным выжигали язык раскаленным железом, а затем предавали смерти.

В годы правления «матушки-императрицы» Екатерины Второй, «философа на троне», как её называли льстецы, духовное ведомство всюду видело мятеж против церкви и настаивало на суровых мерах для искоренения «злых плевел». По поручению Синода петербургский митрополит Гавриил представил свои соображения о том, как бороться с церковными противниками. Гавриил предложил виновных смирять прежде всего публично – одевать в позорную одежду и выставлять как преступников на всеобщее осмеяние. Затем им следовало дать тридцать ударов плетью о двенадцати хвостах, выжечь калёным железом клеймо на лбу – буквы ЗБХ (злобный богохульник) и сослать навечно в каторгу, где использовать на самых тяжелых работах «вместо скотов». Жестокость этого наказания Гавриил объяснил тем, что отступление от православной церкви, безверие и богоотступничество являются заразой для государства.