Записки финдиректора

Светлана Рамзайцева

Записки финдиректора

© Издательство «Перо», 2023

© Рамзайцева С. Д., 2023

Предисловие автора

Одно из самых значительных изменений, произошедших в нашей стране в результате распада Советского Союза, – это появившаяся у граждан России возможность свободно выезжать за границу. Современному молодому поколению мало что известно о существовании «железного занавеса», прочно закрывавшего границы. Путешествия, поездки к родственникам, работа за границей для советских людей были полностью под запретом. Только очень небольшой категории лиц дозволялся выезд за рубеж – дипломатам, внешторговцам, гастролирующим артистам и специалистам, направлявшимся государством на стройки в развивающиеся страны.

Тогда не было принято (не рекомендовалось) распространяться об условиях этой жизни. «Инструкции» и «памятки», которыми пичкали отъезжающих за границу «счастливчиков», имели гриф «секретно» или «для служебного пользования».

Художественной литературы советского периода, в которой описывалась бы эта жизнь, не существует. А между тем это хотя и узкий, но очень своеобразный срез общества, в котором сфокусированы все недостатки советского строя. Недостатки строя, изначально построенного на лжи. (Если выразиться мягче, то на ошибках.)

Со времени, описываемого мною в предлагаемой книге, прошел целый исторический период (или не прошел?). Исчезают из обихода слова «политзанятия», «субботник», «женсовет» и пр. Но еще остались люди, воспитанные той эпохой, впитавшие в себя ее идеалы, ее дух. На смену им приходит другое поколение. Именно поэтому книга может оказаться интересной – одним по причине ностальгических воспоминаний, другим – из-за почти неправдоподобности описываемых ситуаций.

Предлагаемые «Записки», конечно, не являются записками конкретного лица, якобы работавшего финансовым директором на советско-западногерманском предприятии. Да и фирмы с таким названием в Западной Германии не было. Но и вымыслом их тоже на назовешь, т. к. все описанное в них действительно имело место. Я выбрала эту форму изложения, поскольку она дает возможность показать как бы изнутри жизнь небольшого советского коллектива за границей.

И последнее. Не испытывая никаких добрых воспоминаний о том времени (кроме сугубо личных), я не позволила себе дать волю воображению и не включила в книгу ни одного лживого или придуманного эпизода. Все, что описано на этих страницах, – правда. Иногда смешная, чаще грустная, но правда.

Предисловие к «Запискам финдиректора» от нашедшего рукопись

Предлагаемые читателю «Записки» попали ко мне много лет назад следующим образом.

В 1977 году прибыл я на работу в Федеративную Республику Германию в качестве сотрудника совместного советско-западногерманского предприятия «Ньюполиграф». Свою трудовую деятельность на фирме начал я с того, что попытался ознакомиться с документами и делопроизводством. В том числе и с архивом. Однажды, разгребая в нем старые бумаги, нашел в пыльной папке, озаглавленной «Списанная мебель», увесистую пачку листов, исписанных мелким, очень неразборчивым и нервным почерком. Заинтересовавшись, я начал читать и, признаюсь, не смог оторваться. Оказалось, что рукопись принадлежит моему предшественнику – финансовому директору фирмы «Ньюполиграф». Некоторых действующих лиц этого опуса я еще застал, но с автором, увы, знаком не был. Знаю только, что он неожиданно и очень тяжело заболел, поэтому незаконченную рукопись из злополучной папки забрать не успел. Его, тяжело больного, отправили в Москву, где он вскоре скончался.

Слышал я о нем много разного, но об умерших говорить плохо не принято. Отмечу только, что у большинства сослуживцев симпатией он не пользовался. Впрочем, он и сам об этом пишет достаточно подробно.

Прочитав рукопись, я решил ее немедленно уничтожить. Но ставшее сейчас банальным булгаковское выражение «рукописи не горят» тогда не позволило мне этого сделать. Я спрятал ее подальше и помалкивал. Потом в сутолоке дней забыл о ней и только перед возвращением домой вспомнил и рискнул провезти на Родину. Это мне удалось.

Со многими высказываниями автора и его оценками я не согласен, хотя и не скрою, что мне более, чем кому-либо, понятно его положение на фирме. Симпатизируя ему в душе, в описываемых им ситуациях я не встал бы на его сторону. Потому что Дон Кихот для меня был и остается персонажем только комическим.

Мною полностью опущены детали, касающиеся производства, и смягчены слишком резкие характеристики.

Я затрудняюсь определить жанр этого произведения. Сам сочинитель об этом не позаботился. Но, в конце концов, не так уж важно определение жанра. Есть романы, смахивающие на скучные инструкции, а есть циркуляры, напоминающие авангардистские романы.

Автор озаглавил свою рукопись «Смешанное общество», но это название представляется мне неприемлемым из-за его двусмысленности. Поэтому я заменил его на другое, указанное на обложке, – «Записки финдиректора». Оно, с одной стороны, как бы определяет жанр, а с другой – говорит о субъективности изложения.

Поскольку все имена собственные изменены, как и название фирмы, выносить на обложку фамилию автора «Записок» не считаю нужным. Формальное авторство беру на себя со всеми вытекающими отсюда последствиями. Итак…

1. О себе

Начну банально. Пишу только для себя. Писанина эта не только не может быть опубликована, но и знакомым, и даже близким друзьям никогда не рискну показать ее. И все же где-то там, под спудом рухнувших надежд тлеет мыслишка: а вдруг? А вдруг когда-нибудь? Ведь все, о чем я хочу написать, к сожалению, не выдумка, не клевета на нашу жизнь. Это скорее описание изнанки жизни довольно узкого круга советских граждан, работающих за границей. Тема мелкая, страстишки, которые обуревают моих героев и меня в том числе, смешны и несерьезны и вроде бы недостойны какого-либо описания. Но из мелочей, как известно, складывается жизнь. Стремления к высоким идеалам и героическим поступкам, о которых почти все мечтают в детстве и юности, здесь нет. И быть не может.

Я – финансовый директор фирмы с замысловатым названием «Советско-западногерманское общество со смешанным капиталом “Ньюполиграф”». Я достиг пика своей карьеры, мне 55 лет и при всей своей тяге к заграничной жизни полностью отдаю себе отчет в том, что это моя последняя загранкомандировка, и пора подводить итоги. Нет, не итоги всей жизни. А большей части моей сознательной жизни, отданной тому, чтобы попасть на работу за рубеж. А еще точнее – итоги моей работы в Западной Германии.

Но обо всем по порядку. Итак, я сижу у себя в кабинете. Передо мной письменный стол, заваленный папками, и стопочка чистой бумаги. И вот сижу я и пишу, чтобы создать видимость собственной значимости. Поза пишущего вызывает уважение. Что пишется – не важно. Я сижу на работе. До чего же точен и выразителен русский язык! Никто не скажет: «Я работаю с 9 до 18», – это режет ухо. А сидеть на работе – нет. Не режет, ибо это словосочетание независимо от нашего сознания определяет суть того процесса, который происходит с большинством чиновников.

Возможно, эти записки могут показаться циничными. Но это не так. Если и есть в них доля цинизма, то она относится скорее всего ко мне самому. Жалкая попытка разобраться в собственной жизни.

Как же так случилось, что вместо профессии, овеянной романтикой детских грез, я приобрел специальность бухгалтера (чего уж там лукавить, финдиректор – это и есть бухгалтер) и лучшие годы своей жизни отдал цифрам? Но не цифрам высокой математики (матери всех наук), а податливым цифрам, отражающим деятельность предприятий в жестких и неестественных рамках экономики социализма, исключающих всякую инициативу, любую игру ума. Экономики, подчиненной не объективным законам рынка и развития человеческого сообщества, а квази-законам, выдуманными великими утопистами. Законам, которые кроме вреда ничего самой экономике не приносят.

Ответ на этот вопрос у меня есть. Моим почти единственным развлечением (и источником знаний) в детстве были книги. Я никогда не слыл усердным учеником, но шелестящие листы книг открывали мне мир и с детства породили непреодолимое желание посмотреть мир, увидеть чужие страны, путешествовать. И желание это было неискоренимо, но и неосуществимо. Непреодолимое желание посмотреть мир, уехать, пусть ненадолго, за границу. Думаю, что такая мечта была для меня вполне естественной, и не только для меня.

До войны я окончил летную спецшколу в Москве, в Сокольниках, в которую поступил после седьмого класса общеобразовательной школы. Мой отец умер в 1929 году, когда мне было 7 лет, и я его почти не помню. Мама работала швеей-мотористкой в мастерской под «благозвучным» названием «Саншвейбытгал», расшифровке не поддающимся.

Жили мы в бедности, граничащей с нищетой. Поступление в летную спецшколу сулило мне бесплатную форму и трехразовое питание, а после окончания – документ о среднем образовании. В 1940 году я закончил с грехом пополам это учебное заведение и был немедленно призван в ряды Красной Армии.

Отечественную войну 1941–1945 гг. я прошел с первого и почти до последнего дня на передовой, не считая дней, а иногда и месяцев, проведенных в госпиталях, и трехмесячных курсов младших командиров в самом начале войны. Увидев своими глазами разрушенную войной Европу, так не похожую на Россию, я, как и многие мои товарищи, понял, что до войны там была иная жизнь.

В конце апреля 1945 года я был тяжело ранен под Берлином. Меня из полевого лазарета отправили в московский госпиталь, в котором я провалялся пару месяцев. Было мне 24 года. Вскоре меня демобилизовали из армии по состоянию здоровья, и, получив на руки корочку инвалида второй группы, я оказался не у дел. Специальности у меня не было. Но было смутное, еще не осознанное желание увидеть чужие страны, стать путешественником, географом, ботаником – неважно кем. Один из моих друзей – Павел С., с которым я познакомился в госпитале после последнего ранения, человек умный, битый жизнью, далеко не мечтатель, – объяснил мне, что самый простой и, пожалуй, единственный способ повидать мир – это стать дипломатом. Он уговорил меня подать вместе с ним документы в Институт международных отношений. Документы приняли, мы прошли собеседование, однако ни его, ни меня, несмотря на льготы, предоставленные фронтовикам, в этот институт не приняли. Перебиваясь год случайными заработками, мы вместе с П. С. подали документы в Московский финансовый институт на факультет международных расчетов. И поступили оба. «Чтобы повидать мир, надо стать бухгалтером», – это выражение Павла стало и моим девизом.

В 1951 году я благополучно получил диплом и вместе с ним – распределение в Министерство финансов РСФСР, а отнюдь не за границу. Проработав там около пяти лет, измученный неустроенностью своей личной жизни (о чем очень не люблю вспоминать) и бесперспективностью в служебной, я решил круто изменить все.

В возрасте 34 лет я ушел со службы в Минфине и подал документы в очную аспирантуру Института экономики Академии наук СССР. Странно, но меня приняли. Нехитрым делом оказалось сдать на пятерки вступительные экзамены. Но я не был членом КПСС. Предполагаю, что, когда я сдавал экзамены, члены экзаменационной комиссии были уверены в моей партийности, ставили мне пятерки за ответы, и в результате я оказался единственным абитуриентом, сдавшим все на «5». Аспирантуру я закончил и защитил диссертацию, тема которой сейчас ничего кроме улыбки вызвать не может: «Критика теорий империализма германских социал-демократов». Имелись в виду социал-демократы времен Каутского. Но работа на идеологическом фронте из-за моей беспартийности мне не светила, да и не рвался я к этой работе. Три года в очной аспирантуре стали как бы долговременным оплачиваемым отпуском в моей бестолковой жизни. Но именно за эти три года устроилась моя личная жизнь, и теперь надо было серьезно подумать о хлебе насущном. Моя специальность по институтскому диплому звучала как «Бухгалтерия в международных расчетах». И решил я сунуться во Внешторг, в загадочный и притягательный для меня мир, находившийся в высотном здании на Смоленской площади.

2. Кто такие внешторговцы?

Внешторговцы – это каста, попасть в которую трудно, а быть изгнанным из нее легко. Невозможность выехать за границу просто так, по желанию, за свои деньги, увидеть чужие страны создает у советских людей иллюзию, что они, внешторговцы, принадлежат к категории избранных, обласканных властью людей. Но попасть во Внешторг – это еще не значит попасть за границу. Из многих тысяч сотрудников этого ведомства (а сюда входят служащие Министерства внешней торговли, внешнеторговых объединений, аппарата уполномоченных МВТ в союзных республиках, работники таможни и прочие) далеко не всем удается съездить за рубеж. Те же, у кого это получается, должны пройти цепь унизительных процедур, а именно: получение медицинских справок от всех специалистов, включая справки из наркологического и психдиспансера, утверждение характеристики в первичной, вторичной и прочих партийных инстанциях. Пройти так называемое собеседование в комиссии старых большевиков, или просто старых, но заслуживающих доверия пенсионеров (иногда, судя по задаваемым ими вопросам, выживших из ума), потом партком или райком. И только после вынесения решения выездной комиссии ЦК КПСС они, эти «счастливчики», могут рассчитывать на выезд. Иногда такие хождения по инстанциям заканчивались мрачным резюме: «невыездной». Причины никогда не объясняются. Они могут быть самые разные и самые неожиданные. Но чаще всего это доносы недоброжелателей. Иногда анонимные. Существует «открытая», т. е. незасекреченная инструкция о порядке рассмотрения жалоб трудящихся, где записано, что анонимные жалобы и заявления к рассмотрению не принимаются. Но как бы не так! Видимо, существует и «закрытая» инструкция, по которой отношение к анонимкам совсем иное. Рассматривают и проверяют, где надо. Страх перед доносом заставляет оформляющегося в загранкомандировку держать в тайне от знакомых свой возможный предстоящий отъезд.

К категории допускаемых к оформлению для выезда относятся: дипломаты, внешторговцы, специалисты для работы в развивающихся странах или на международных выставках и ярмарках, гастролирующие артисты. Вот круг тех лиц, для которых, если повезет, поднимается «железный» занавес.

3. Моя карьера во Внешторге

Итак, решил я сунуться во Внешторг. Умные люди подсказали, что работа в бухгалтерии какого-либо внеш-торгового объединения – это единственный для меня шанс проникнуть в стояк на Смоленской.

В бухгалтериях работают в основном женщины, как правило, замужние и, следовательно, невыездные в длительные загранкомандировки.

Мне достали анкету, которую я, тяжко вздыхая, заполнил. То, что я имел ученое звание, было, безусловно, минусом для моей возможной работы бухгалтером. Это вызывало подозрение. Что это он вместо науки в чиновники подался? Отсутствие партбилета КПСС стало не просто минусом, а очень жирным минусом. Но я был участником Великой Отечественной войны, награжден орденами и медалями. Фронтовик, орденоносец, да еще инвалид войны – вот это плюс, вот это мой козырь! Так думал я. И глубоко заблуждался.

Человек с оловянными глазами из Управления кадров Министерства внешней торговли, к которому попала моя анкета, через неделю вызвал к себе мою жену, работавшую в одном из внешнеторговых объединений, и вкрадчивым голосом задал ей совершенно неожиданный вопрос:

– А какие физические недостатки у вашего мужа?

Слегка опешив, жена смущенно ответила:

– Да вроде никаких…

– Ну чего у него нет – ноги, руки, глаза? – не унимался кадровик.

– Все на месте.

– А зачем же он пишет в анкете, что он инвалид войны? Пусть перепишет анкету.

Грустно. Мне, дураку, казалось, что инвалида войны окружат вниманием, заботой, почетом и тут же потянут на работу. Увы!

Анкету я переписал, выкинув из нее «гордое» звание инвалида Великой Отечественной войны.

На работу меня все же взяли. На должность бухгалтера В/О «Разноимпорт» с окладом 80 руб. Меньше оклада не было.

То, что я проскочил в высотку «с улицы» (даже на такую убогую должность), было вызвано, как это ни странно, нехваткой бухгалтеров-мужчин. Молодые выпускники Института внешней торговли и Московского финансового института как черти от ладана бежали от бухгалтерии, стараясь любым способом зацепиться за более престижную работу – экономиста, товароведа, инженера.

Думаю, что не только презрительно-насмешливое отношение к слову «бухгалтер» было тому причиной. Но, как ни странно, именно работа бухгалтера требует конкретных знаний. Составляя балансы и бухгалтерские отчеты, ты не можешь отделаться общими красивыми фразами. Цифры хоть и лукавы, но неумолимы. И надо уметь с ними работать.

Опускаю описание своего более или менее удачного карабканья по служебной лестнице, поскольку поставил целью рассказать о теперешнем периоде работы в должности финансового директора совместного советско-западногерманского предприятия «Ньюполиграф», расположенного в городе Кельне. Упомяну лишь о том, что лестница эта не была устлана ковром, ступени ее оказались скользкими и расшатанными. Одним из главных препятствий в начале пути была моя беспартийность. В партию я не вступил в свое время отнюдь не по идейным соображениям. Скорее всего, из-за лени и безалаберности. Придя во Внешторг, я понял, что без партбилета не видать мне заграницы. Но повезло. Я хороший специалист (это говорю без ложной скромности), и в партию меня приняли. Видимо, ощущалась нехватка квалифицированных бухгалтеров-мужчин. Короче говоря, за 13 лет работы я был дважды в так называемых длительных загранкомандировках – в Бразилии и в Сирии. Раз десять выезжал в краткосрочные. Видел то, что хотел увидеть и чего не увидеть нельзя. Как побочные итоги длительных загранпоездок вышли две мои книги об увиденных странах – Бразилии и о Сирии. Увидеть Германию и написать о ней книгу было моей давнишней, но, как мне казалось, абсолютно несбыточной мечтой.

Счастливый случай определил мое теперешнее пребывание в Западной Германии. Этот случай, усадивший меня в кресло финансового директора, выглядел так.

Проходя по одному из бесчисленных коридоров высотки на Смоленской, где я в то время работал в Центральной бухгалтерии Министерства внешней торговли, нос к носу столкнулся с добрым приятелем, процветавшим в одном из машино-технических объединений. Мы долго не виделись и после положенных в таких случаях восклицаний и вопросов приятель спросил:

– Слушай, не можешь ли ты порекомендовать бухгалтера-мужчину с немецким языком для работы финансовым директором совместного предприятия в Кельне?

Шутя отвечаю:

– Конечно, могу. Это я.

– А ты бы поехал?

– Если пустят, то с великой радостью.

Посмеялись, еще поговорили о том о сем и разошлись. Разговор о работе в ФРГ я серьезно не воспринял и даже не сказал о нем жене. Однако через пару недель меня вызывают в загранкадры, дают анкету – и пошло-поехало оформление.

Со своими будущими коллегами знаком я в Москве не был. Но честно признаюсь, знай я их заранее и мое мнение о них совпало бы с изложенным далее, я, конечно, от этой командировки все равно бы не отказался.

4. Мой отъезд в Федеративную Республику Германию

Оформление на должность финдиректора прошло без сучка без задоринки. В начале февраля 1975 года в Управлении загранучреждений Министерства внешней торговли мне выдали направление в специальную железнодорожную кассу в гостинице «Метрополь» на приобретение билета Москва – Кельн.

Уезжал я один, так как у жены были кое-какие обязательства по работе, и раньше апреля она, будучи человеком ответственным, увольняться не стала. Так или иначе, пока ехал я один, хотя мы оба понимали, насколько приятней и интересней было бы это путешествие вдвоем.

Поезд отходил с Белорусского вокзала поздно вечером. Проводы шумными не были. На перроне под разыгравшуюся февральскую метель я, жена и две ее подруги распили из бумажных стаканчиков бутылку водки. Проводник, стоя на ступеньках вагона, в который я погрузил свой чемодан, с любопытством рассматривал нашу компанию. Кстати, проводники вагонов, работающие на линиях Москва – заграница, заслуживают отдельного рассказа.

Это исключительно мужчины в возрасте 40–50 лет, физически не слабые, с цепким, завистливым взглядом. Чаще всего – отставные армейские офицеры. Так, по крайней мере, они сами о себе говорят, если снисходят до откровенной беседы с пассажиром. Либо действующие офицеры Госбезопасности, о чем они, конечно же, не упоминают. За пассажиром, выезжающем за границу, нужен глаз да глаз. Должность проводника, помимо того, что ответственная, еще и хлебная. Существуют негласные расценки взяток этим товарищам. Впрочем, «взятка» – слово не совсем точное. Может быть, правильнее сказать – «чаевые»? Во всяком случае, ушлые и доброжелательные знакомые предупреждают новичков, сколько надо дать проводнику, когда едешь туда. Просто так, на всякий случай. Чтобы зря не настучал на границе. А то ведь может шепнуть что-нибудь эдакое таможеннику, и весь твой нехитрый скарб перероют. Пусть ничего запрещенного ты не везешь, но сам процесс этот настолько унизителен и постыден, что проще заранее откупиться. Ну а уж если везешь с собой продукты питания, то взятки-чаевые должны быть пожирнее.

При возвращении из-за границы (в отпуск или в связи с окончанием командировки) власть проводников возрастает в разы. Ставки чаевых соответственно. Во-первых, ты везешь много багажа. Это, как правило, картонные коробки, забитые всяким хламом и оклеенные скотчем. Конечно же, они превышают установленные нормы по весу, а иногда и по габариту. Здесь уже скупиться нельзя. Предполагаю, что проводник на нашей границе должен немножко поделиться с советским таможенником, и если при отъезде туда проводнику стыдливо суются советские купюры, то при возвращении – купюры иностранные, ну и, конечно, бутылки с крепким иностранным напитком. Проводник при правильном к нему отношении не только поможет разложить багаж, но и, что особенно важно, не станет подселять в твое купе других пассажиров (если, конечно, вагон не заполнен).

Но вернемся к моему отъезду. Оставалось пять минут до отхода поезда. Любезный проводник прервал мое грустное прощание с Родиной. Я вошел в свое купе. Поезд лязгнул и медленно тронулся. Я встал к окну и смотрел, как три не очень юные, но красивые, занесенные февральским снегом женщины бежали вдоль состава, размахивая руками и выкрикивая мне последние, но, увы, неслышные напутствия. Было грустно.

Благополучно миновав нашу границу и другие пограничные пункты между Брестом и Кельном, я прибыл рано утром в город, где мне предстояло проработать на фирме «Ньюполиграф» в ближайшие три года.

5. Я – приспособленец?

Естественное желание любого человека – понравиться окружающим. А если ты чувствуешь, что не нравишься, то хотя бы узнать, почему. Для этого необходимо взглянуть на себя со стороны глазами постороннего. Ведь о себе мы никогда не можем судить объективно, редко осуждаем себя за поступки, поведение, ссылаясь на объективные причины. Чаще, если не всегда, считаем свою правоту неопровержимой и с трудом влезаем в шкуру оппонента. Я отдаю себе отчет в том, что редко нравлюсь людям, часто чувствую себя «белой вороной» среди коллег. Но почему? Я такой же приспособленец, как и все.

Слово «приспособленец» у нас, несомненно, стало ругательным. Хотя вся история человечества – это история приспособления к тем условиям, которые предлагают окружающая среда и окружающее общество. Предполагаю, что свой негативный смысл слово «приспособленец» получило при советской власти. Исторические катаклизмы не только порождают новые слова, но и меняют смысл существующих. Так слово, определявшее прослойку городского ремесленного населения – «мещане», – утратило свой первоначальный смысл и превратилось в ругательное, как и все производные от него: мещанство, мещанский.

То же произошло со словом «приспособленец». Революционный пафос предполагает, что человек новой формации не должен приспосабливаться ни к окружающему миру («Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у нее – наша задача», – известное выражение И.В. Мичурина), ни к окружающему обществу. Советский человек должен быть прям, честен, бескорыстен и посвятить свою жизнь исключительно интересам государства, народа и грядущим поколениям. Сытая, а иначе говоря, нормальная жизнь – это не для него. Наши псевдоромантические литераторы стыдливо обходят молчанием материальную сторону жизни. Труд – только на благо Родины, но не на благо семьи, радость – только всеобщая, но не личная. Все, что касается личных благ, является исключительно темой сатиры и юмора. Или уделом отрицательных персонажей.