Посмотри, наш сад погибает

Медленно на тоненькую щёлочку приоткрылась дверь, из неё выглянул одним глазом дворник, тёмный зрачок забегал вниз-вверх, вниз-вверх.

– Это… тебя… ночью… вас там? – сбивчиво пробормотал он.

– Да, – Велга хотела сказать как можно твёрже, но голос её дрогнул, а лицо сморщилось.

Дворник тут же распахнул створку ворот, и она вошла во двор, Рыжая скользнула за ней.

– Куда?! – хотел было замахнуться на неё холоп, но Велга вскинула руку.

– Не смей. Она моя.

Всё ещё сомневаясь, дворник осмотрел девушку с головы до ног. Она его не помнила, но Велге редко приходилось обращать внимание на холопов, тем более чужих. А вот дворник, если давно служил Белозерским, не мог не узнать племянницу госпожи. И постепенно на его лице и вправду проступило узнавание.

– В… Велга… – ахнул он и вдруг осенил себя священным знамением. – Буривой, – добавил он шёпотом, точно страшную тайну.

Она кивнула, чувствуя, как начали дрожать от волнения губы.

– Ты, господица, посиди, – дворник кинулся в сторожку, вернулся с кособоким стольцом, постелил на него сверху свой тулуп. – Вот. Переведи дух. Я мигом госпоже передам.

И, прихрамывая, поспешил через весь двор к крыльцу. Рыжая побежала за ним, виляя хвостом, но вскоре вернулась, легла у ног Велги. Та сложила на коленях руки, разглядывая поломанные ногти и расцарапанную кожу. Мысли в голове кружили водоворотом, утягивали всё глубже, и Велга изо всех силах старалась думать только о своих ногтях.

Но невозможно было притвориться, что ничего не случилось. Она оглянулась в сторону, туда, где за рекой стоял её дом. Тонкий, похожий на серый туман дымок поднимался с соседнего берега. Вряд ли ветер мог принести запах гари так далеко, но Велга чувствовала его и здесь. А что это в воздухе? Пепел или тополиный пух? У реки росло много тополей, в саду Буривоев – яблонь, а у Белозерских ни травинки, ни цветочка.

Зато двор был полон скотины, слуг да мастеровых. Стучали молотки, скрипели прядильные колёса. Пусть младший Белозерский был порченым, а всё же не глупым. Стоило ему приехать в Старгород, и он отстроил большое хозяйство, привёз с собой мастеровых и мастериц, многие из которых обучались у лойтурцев. И уже через несколько лет его корабли повезли товары и на юг, и на север. Многим это, конечно, не нравилось, но простой народ князя полюбил: настоящий хозяин. Хваткий, деловой, живой и совсем ещё молодой. А с лица воду не пить.

Говорили, правда, что по ночам он выл, а то и вовсе обращался в волка и бегал по округе, крал маленьких ребят. Велга последнему не очень верила, но в глаза князю смотреть опасалась: один глаз у него был чёрный, второй голубой. И нос – длинный, острый – дёргался постоянно, словно у крысы, вынюхивающей лакомый кусок. Но хуже всего был горб, точно огромный мешок за плечом. Какую бы богатую одежду ни надел князь, горб скрыть не мог. Отец считал, что княжич так болен потому, что родился у пожилой матери. Нянюшка говорила, что Белозерских прокляли боги за то, что они натворили в Старгороде. Велга старалась не думать о князе Белозерском вовсе. И ещё сильнее старалась не смотреть в его сторону. Рано или поздно она не смогла бы скрыть отвращения во взгляде.

Напротив сторожки, где сидела Велга, стояла конюшня. Большая, крепкая, на много голов. Над конюшней, как и над остальными зданиями в усадьбе, висел кованый знак рода: рыба со скрученными хвостами и беспокойная гладь воды, похожая на чешую. Что у Белозерских, что у Буривоев на родовых знаках изобразили воду, только у Белозерских это были игривые волны Белого озера, где и теперь старгородцы купались и ловили раков, а у Буривоев – буйные волны Седьмого моря. Предки Велги пришли с Калиновых холмов три века назад. Кем были тогда Белозерские? Их воеводами? Советниками? А то и вовсе слугами. Только подлостью и хитростью они заняли княжеский престол. Их кровь была пресной водицей лесного озера, кровь Велги – солёной, точно северное море.

Но Белозерские по-прежнему правили. Жили. Были. А Буривоев не осталось. Ни одного. Никого.

Велга вцепилась в накидку так сильно, что пальцы побелели. Рыжая, кажется, что-то почувствовала, облизала её руки. Быть может, она просто учуяла запах пирожка, который хозяйка недавно держала в руках.

Издалека послышался шаркающий неровный шаг дворника.

– Господица Велга, – позвал он и тут же запнулся, повторил её имя тише, точно устыдясь: – Господица Велга, княгиня Далибора ждёт.

Знакомый дворец Белозерских показался ещё более чужим и мрачным, чем обычно. Создатель до сих пор не подарил князю и княгине детей. Во дворе не было слышно ни весёлых дворовых девок, заливисто поющих свои деревенские песни во время работы, ни говорливых парней, весело переругивающихся друг с другом. Даже собаки у Белозерских оказались какие-то молчаливые, сдержанные, но глядели так люто, что крикливая Рыжая поджала хвост и не отходила от ноги Велги.

– Псине нельзя, – предупредил виновато дворник.

Велга оглянулась на Рыжую, когда та попыталась войти в дверь.

– Нельзя.

И успела заметить, как, казалось бы, бестолковый, совсем пустой взгляд собаки погрустнел. Сердце Велги вдруг защемило. Она вообще-то не очень любила Рыжую, от той часто дурно пахло, и линяла она сильно, но была… своей. Родной. Последним, что осталось от семьи.

Но чем выше поднималась Велга по ступеням дворца, тем дальше оставалось пожарище, и берег реки, и скренорцы на драккаре, и тот жуткий оборотень-грач; чем больше между ними и Велгой вставало стен и гридней князя Белозерского, тем легче становился её шаг, и напряжение в груди нарастало, нарастало, готовое вырваться наружу. Оно разрывало изнутри и сдавливало шею.

Но стоило распахнуться дверям в покои княгини, как Велга вытянулась, точно струна, спрятала поглубже все чувства и мысли.

Тётка уже давно стала Белозерской. До свадьбы она была похожа на отца, поэтому они так часто и ругались: громко, страстно и так грубо, что мать закрывала детям уши и уводила из клети. Но такой уж уродилась Далибора Буривой.

Далибора Белозерская была степенной, сдержанной, говорила мало и негромко. Волосы её, мышиные, прямые, ещё не поседели, но на лице уже пролегли морщины. Хотя она была немногим моложе матери Велги, но казалась безнадёжно старой. Осне сохраняла красоту, а Далибора напоминала выглянувшего из норы крота. Велга опасалась, что с возрастом станет походить на неё. Всё-таки кровь у них была одна.

Несмотря на слова матушки, в тот день Далибора не надела височные кольца рода. Но на голове её был белый кручинный платок изо льна.

Она знала.

Далибора с недоверием оглядела Велгу с головы до ног, видимо с трудом узнавая в оборванке племянницу. Та покорно опустила глаза.

– Да озарит Создатель твой путь, тётя Далибора.

– Велга, – глухо произнесла княгиня.

В ответ получилось только кивнуть.

– Жива, – тот же глухой безжизненный голос.

Велга осмелилась поднять глаза, наткнулась на тёмные глаза тётки и вдруг неожиданно для самой себя сорвалась с места, обвила её руками, уткнулась лицом и разрыдалась в голос. Тётка будто бы хотела отстраниться, но всё же обняла в ответ.

А Велга плакала, плакала и всё пыталась что-то сказать, но не могла выдавить ни слова и только мычала бессвязно и позорно, как безродная девка, цеплялась пальцами за одежду тётки и марала её белый платок соплями и слезами.

– Ну-ну, – Далибора подождала немного, нетерпеливо отстранила от себя, деловито, точно платок на ярмарке, оглядела ещё раз, поджала губы. – Тебе нужно помыться.

Ответить Велга ничего не смогла и не успела. Зазвенел колокольчик, и в покои бесшумно вошли две холопки: молодая и старая.

– Приведите господицу Велгу в порядок, – велела тётка. – И никому ни слова, что она здесь.

* * *

Тела обуглившиеся, точно чурки в печке, застывшие со вскинутыми руками, с искажёнными лицами, с распахнутыми в беззвучном крике ртами сваливали без всякого порядка, точно мешки с репой, на одну телегу.

– Плоть – земле, – пробормотала Галка, незаметно сложив большой и указательный пальцы в знак ворона.

– Душу – зиме, – так же тихо ответил Белый.

И рука его повторила за сестрой.

Так было принято. Они забрали жизни, передали их в руки госпожи, они же должны были с ними попрощаться. Белый находил в этом нечто успокаивающее – наблюдать за плодами своего труда.

Тела выносили с пожарища одно за другим, а они всё не заканчивались. Кто-то задохнулся от дыма, других завалило, когда обрушился дворец, третьи сгорели заживо. И всех теперь грузили на телеги, выстроившиеся вдоль дороги.

Только четырёх удостоили отдельной повозки. Их обмотали белым полотном, над ними постоял со скорбным видом городовой.

– Четыре, – сказала Галка.

– Я вижу.

– А говоришь, что девчонка сбежала.

– Я сам видел, – недовольно ответил Белый.

– Хм.

– И знаки ещё не зажили, – он чуть приподнял левую руку, показывая торчащую из-под рукава повязку.

– Хм…

– А у тебя что?

Сестра поспешно помотала головой, стараясь не смотреть ему в глаза. Врала. Но знать бы ещё, о чём именно.

– Пора.

– Посмотрим ещё, – попросила Галка.

Ей нравились пожарища и запах плоти.

Народу вокруг сгоревшей усадьбы Буривоев собралось столько, что никто не обращал внимания на мужчину, похожего на лойтурца, и девчонку, одетую как мужчина. Городские стражники безуспешно пытались разогнать зевак. Единственное, что пока получалось, – не пускать никого к пожарищу. Там чернела дымящаяся громадина дворца. И сквозь испуганный ропот толпы, казалось, слышно было, как тихо потрескивали угли, тлеющие под обвалившейся крышей.

А сверху на развалинах сидел домовой, дух крутил головой, но уходить никуда не спешил. Он заметил пристальный взгляд Белого, сжался и заполз в обвалившуюся печную трубу. Как скоро он умрёт от тоски или пустоты? Жаль, не было на него времени. От духов Нави оставались самые вкусные посмертки.

Чудом спасшаяся лошадь ходила по саду, щипала засыпанную пеплом траву между яблонями.

Вдоль дороги сидели выжившие холопы и слуги, одного из них, верно приближённого господ, подозвал голова, показал на четыре тела: трое взрослых, один ребёнок. У одной из погибших были длинные рыжие волосы. Даже не кудрявые, как у юной господицы Буривой, но, кажется, это никого не беспокоило. Холоп посмотрел, посмотрел, почесал затылок и пожал плечами, за что сразу получил крепкую затрещину.

– Присмотрись, дубина!

Холоп, вжав голову в плечи, поспешно кивнул, за что получил ещё затрещину.

– Смотри внимательно, кому говорят!

– Да они, они! – воскликнул в отчаянии холоп, и голова, то ли устав, то ли поверив, махнул извозчику рукой.

– Вези в храм Буривоев, – велел он.

– Они без понятия, кто это на самом деле, – прошептала Галка на ухо Белому.

– Знаю.

– Значит, они просто нашли рыжую девку, похожую на Буривой.

– Ага.

– Зна-а-ачит, на месте Кажимежа тоже может оказаться кто-то другой.

Если бы Кажимеж был мёртв, знак договора на запястье Галки сразу бы зажил. Значит, она врала. Только зачем?

Белый не подал виду, кивнул, соглашаясь:

– Ага.

Они переглянулись.

– Кто твой Клюв? – спросил Белый.

Галка скривилась.

– Нет уж, я тебе его не раскрою, а то ты украдёшь у меня всю работу, – обиженно сказала она.

– Больше не буду, – пообещал Белый.

– Больше я тебе не поверю, – она показала ему язык и отвернулась, подставляя лицо солнцу, точно назло, чтобы на носу и щеках вскочило ещё больше уродливых веснушек. – Веди меня к своему. Или… хочешь, потом встретимся?

Ясно было, что она всё равно проследит за ним и обязательно узнает про Вадзима, так что смысла скрываться не было никакого.

– Мой Клюв в «Весёлом кабанчике». Пойдём поедим, – предложил он.

И они побрели вверх по дороге, обратно в город мимо местами уцелевшего частокола усадьбы. На углу Галка остановилась, вытащила ножик и начертила длинную полосу на почерневшем от сажи столбе частокола.

– Подожди, – остановил её Белый. – Ещё рано. Сначала разберёмся со всеми.

– Одна из четырёх, – помотала головой сестра. – Госпожа уже забрала Осне Буривой.

– Нам за неё не платили.

– Но её посмертки у тебя. Так положено. Плоть – земле.

– Душу – зиме, – по привычке отозвался он.

И сестра прочертила галочку, заканчивая рисунок: воронову лапу.

В «Весёлом кабанчике» было как обычно. Проезжие путники торопливо ели без лишних разговоров, торговцы и дельцы спорили о ценах, забулдыги валялись на сене под окнами, а подавальщица Милка громко ругала всех, кто не заплатил, разбил посуду, нахамил или просто не пришёлся ей по душе.

Вадзима нигде не было видно.

– Эй, белый! – воскликнула Мила, случайно угадав его прозвище.

Она ловко, точно в танце, обогнула столы и лавки, легко удерживая заставленный посудой поднос. Галка ревниво оглядела её с головы до ног и встала поближе к Белому, но Мила, кажется, приняла её за юношу. Подавальщица оценивающе скользнула по Галке глазами, не приметила для себя ничего любопытного и посмотрела прямо на Белого.

– Ты пришёл заплатить Вадзиму?

– Нет.

– В смысле? – нахмурилась Мила.

Гневаться у неё получалось красиво, она от этого становилась ещё привлекательнее, особенно когда дула губы.

– Вот так, – пожал плечами Белый. – Сам расстроен, да не срослось с работой. Пришёл узнать… кое-какие подробности.

– И когда ты ему заплатишь?

– Когда выполню работу.

– А когда ты её выполнишь? – она сделала шаг навстречу, и Белому невольно захотелось отступить.

– Сегодня ночью, – вмешалась Галка, вытянув свой длинный нос. – Сегодня ночью братик всё сделает.

Мила только теперь пригляделась к ней внимательнее, удивлённо повела бровью, наконец признав в Галке девушку.

– Братик, значит?.. Это что же за дела по ночам делаются? – спросила она задумчиво, переведя взгляд на Белого. – Вы что, тати какие?

– Нет, – почти честно ответил Белый. – Не тати. Может, моя сестра слишком спешит с обещаниями, и всё будет сделано не сегодня, а завтра утром или днём. Как распорядится судьба.

Крепче перехватив поднос, отчего задребезжали горшки и миски, Мила покачала головой.

– Ох, белый, чую, бедовый ты, – сказала она и резко переменилась в лице, кивнула в сторону лестницы. – Вадзим дрыхнет. Всю ночь песни горланил, – она собралась уходить и оглянулась через плечо, приглашая идти за ней.

Ступала она ловко, по-кошачьи плавно, покачивая бёдрами. Отвести глаза от её зада получилось только потому, что Галка ударила брата кулаком в бок. Они сцепились взглядами.

– Что заработал хоть? – с угрозой посмотрев на сестру, громко спросил у Милки Белый.

– Ни монеты. Говорю же: он горланил, а не пел. Напился как свинья и лежал всю ночь под лавкой. Пытался, правда, отнять дуду у одного хлопца, так этой самой дудой и получил по затылку.

Галка весело хрюкнула.

– Хороший у тебя, однако, Клюв, – произнесла она шёпотом. – Работку, наверное, лучшую приносит.

– Считай, ту же, что и тебе.

Они остановились у закрытой двери. Сестра сделала небольшой шаг вперёд так, чтобы встать между Белым и Милой, та лукаво улыбнулась и посмотрела Белому прямо в глаза, упрямо не замечая Галку между ними.

– Скажи ему, что, если завтра не заплатит, батюшка продаст его работорговцам. И пусть дальше промышляет не песнями, а собственной шкурой.

– И тебе его не будет жалко? – голос прозвучал хрипло, точно он сам горланил песни ночь напролёт.

– В прошлом году он трахнул мою троюродную сестру, а та понесла. Я буду рада, если теперь оттрахают его.

У Галки затряслись плечи. Не выдержав, она разразилась звонким смехом.

– А-а-а, ну ты даёшь, – она оглянулась через плечо на Белого. – И вот с этим недоумком ты ведёшь дела?

Рассказывать при Миле о Вадзиме всё, что знал Белый, точно не стоило, поэтому он застыл с каменным лицом и дождался, пока Мила уйдёт.

– И это твой Клюв? Ему ты доверил заключать твои договоры? – с презрением произнесла сестра. – Нищему пьянице?

– Он гусляр, – ответил мрачно Белый и толкнул дверь.

И они шагнули в ложницу. Их окутало облако смрада. Галка закашлялась. Белый, прикрыв рот, метнулся к окну и распахнул ставни, высунул голову наружу, тяжело дыша. Рядом с ним тут же оказалась сестра, она жадно глотала воздух.

– В могиле… пахнет… слаще, – проговорила она тяжело.

Они-то в этом деле разбирались. Матушка хотела, чтобы они познали смерть со всех сторон, чтобы кости и гниющая плоть стали им милее цветущего сада.

У стены на полу зашевелилась груда тряпья, и оттуда выглянуло зелёное лицо Вадзима.

– Чё надо?

– Твоя помощь.

– А чё?

– Ничё, – огрызнулся Белый. – У Буривоев меня ждали. Их заказал кто-то ещё. Вот ей, – он показал на Галку. – Кажимежа Буривоя. Не знаю, кто её Клюв, а она не скажет, слишком упрямая. Другому нашему брату заказали Велгу и Константина, причём, как я подозреваю, не убить, а спасти. А ещё кто-то прислал скренорцев. Там была толпа желающих порешить Буривоев.

– Так порешили?

– Девчонка сбежала. Галка говорит, что Кажимеж тоже. Мальчишка пропал. Мои знаки ещё не зажили, значит, он жив. Мать убил я.

– Что?! – Вадзим подскочил на месте, схватился руками за волосы. – На кой ты её убил? Тебе не давали заказ…

– Пришлось.

– Белый, – протяжно вздохнул Вадзим. – Ну ка-а-ак так? Белый, ты же… ты же…

– Там был другой Ворон. Мой брат. И скренорские головорезы. И леший знает, кто ещё, – повторил он, чувствуя себя мальчишкой, пытавшимся оправдаться перед родителями. – Такое ощущение, что ночью за Буривоями пришёл весь Старгород. Я бы справился, если бы не они. Но всё пошло наперекосяк.

– Бе-е-лый, – повторил Вадзим так задумчиво, что Белый понадеялся получить дельный совет. Зря. – Не знаю, что тебе хорошего сказать. Херня какая-то.

– Херня не то слово, – хмыкнула Галка. – Ну, дядя, что будем делать? Есть идеи, где искать детишек?

Галка была всего на год старше Велги Буривой, но, верно, она и вправду рано повзрослела. Они все расстались с детством слишком рано. Когда матушка привела Грача, он уже походил на старика. Под глазами залегли морщины. Глаза смотрели равнодушно, слепо. Он был старше остальных, и Белый ужасно ревновал его в детстве. Грач во всём оказался лучше: сильнее, умнее, опытнее. Он уже однажды убивал. Матушка хвалила его за кровожадность. До сих пор она вспоминала, как Грач впервые зарезал кого-то.

И он, единственный из троих выросших Воронят, оказался чародеем. Он не просто звался Вороном, он им стал. Белому была близка Навь, он чуял её костями, но колдовать не умел. Матушка объясняла, что родился Белый только благодаря её заклятиям и благословению госпожи. Она никогда не рассказывала, что именно произошло и кто был его матерью, только то, что настоящая мать Белого отказалась от него, вырвала из чрева, выкинула, точно щенка у суки. Она и была сукой. Бессердечной, мерзкой сукой. Если бы Белый узнал её имя, то убил бы без промедления. Может, поэтому матушка и скрывала правду.

Когда пришёл срок для Воронов впервые сослужить службу госпоже, матушка выбрала для Белого девушку из Пясков. Её звали Желя. У неё были сладкие губы со вкусом земляники и ласковые руки. Она любила положить голову на грудь Белому и водить по коже пальцами, рисовать только ей понятные узоры. Белому нравилось прижимать её к себе, вдыхать запах крапивы в волосах, нравилось целовать её горячую, пахнущую солнцем кожу, гладить округлые бёдра и полную грудь.

Желю призвала к госпоже Галка. Она уже тогда хвостом ходила за Белым, но Галка была худощавая, плоская, совсем ещё юная и скучная. Он не замечал её, а когда сестра слишком доставала, то гнал прочь. Но после, когда Жели не стало, и даже имя её запретили вспоминать, Белый остался один, а Галка по-прежнему всегда была рядом. И однажды Белый с этим смирился.

– Так что? Есть мысли, где их лучше искать?

– У тётки? Она Белозерская теперь, но других родственников у Буривоев в городе нет. Их тут не жалуют, братья и сёстры Кажимежа роднились с семьями из других княжеств.

– Уже проверял. У тётки никого нет.

Вадзим нахмурился. Вдруг лицо его вытянулось, а глаза загорелись таким волнением, что Белый напрягся.

– Что? Ну? – нетерпеливо поторопил он.

Но Вадзим вдруг на четвереньках проворно прополз по полу, вытащил из-под кровати ночной горшок и громко опорожнил в него желудок.

– Ой, всё! – не выдержала Галка. – С меня хватит, жду вас внизу.

Она прошла к двери топая, развернулась на пороге и стрельнула глазами на гусляра.

– Живо тащись вниз. Я тебя ждать не буду. И умой морду и рот, твоей блевотиной дышать не собираюсь.

Слышно было, как дробно простучали её сапоги по ступеням.

– Не зли её лучше, – предупредил Белый. – Она…

– Бешеная девка, – прохрипел Вадзим и поднялся, опираясь о кровать. Он взял со стола кувшин с водой, прополоскал рот и выплюнул прямо в окно. – Из ваших?

– Думаешь, я стал бы вести такие разговоры при чужих?

– Если бы знал, что потом перережешь им глотку, – пожал плечами Вадзим, осторожно присаживаясь на узкий подоконник и обнимая кувшин. – Мне не нравится всё это дело, Белый.

Редко он бывал так обеспокоен. Может, винить в этом стоило вино, может, головную боль и тошноту, только прежде Вадзим никогда не выглядел таким напуганным.

– Кажется, зря мы вмешались. Леший с ними, с деньгами. Всех не заработаешь.

– Я не могу разорвать договоры. Ты же помнишь, что стало с Вороной? И вообще-то три тысячи лишними не будут.

Три тысячи отдавать лешему не хотелось. Ни лешему, ни Грачу, ни кому-то ещё, кто охотился за Буривоями. И дело было не только в золоте, не только в помощи Гнезду и матушке. Его, Белого, обокрали. Обещанную ему добычу вырвали прямо из когтей, обвели, выставили дураком…

И ещё была госпожа. Ласковая, чарующая шёпотом и шорохами, прохладой и покоем госпожа. Матушка не раз предупреждала, что не стоило её злить. Кто знал, не прогневается ли она за упущенную жертву, за проваленный договор? Как на Ворону.

Белый завидовал Вороне и ревновал её к госпоже почти так же сильно, как к Грачу. Ворона росла ловкой, удачливой, всё давалось ей просто. Пожалуй, это и сделало её легкомысленной. Она слишком полагалась на удачу, и однажды та её подвела.

Никто точно не знал, что именно с ней случилось. Ворона провалила заказ, и не просто провалила. Её жертва – избалованный богатый сынок совинского головы – узнал о Воро́не, о её заказе, обо всём братстве. Ворона сама ему проболталась. Ей нравилось играть с жертвой, нравилось пугать, точно кошка мышку. Сынок головы рассказал обо всём отцу, они собрали отряд, устроили настоящую облаву. Белый, Грач и Ворона расправились со всеми поодиночке, зарезали кого в собственной постели, а кого прямо в нужнике. Потом, когда они втроём вернулись к матушке, никто не проговорился. Никто ни о чём не сказал. Никто, кроме Галки. Кроме Галки, которой вроде бы и вовсе с ними не было. Не она расправилась с совинским головой, не она уходила от погони, не она по одному вырезала весь отряд преследователей.

Но это Галка шла за ними по пятам, подслушивала и подглядывала. И она же первой добралась до матушки. И когда Грач, Белый и Ворона вернулись, завершив дело, матушка Ворону не ругала. Она дала ей мешочек семян и велела идти в лес.

Ворону больше никто не видел, а спустя несколько лет Белый заметил в лесу, недалеко от дома, поляну маков. Они цвели пышно, ярко, и пахло от них тошно. Люди верили, что маки не давали чародею восстать из могилы. Ворона была чародейкой. Только она и Грач из всех Воронят. Поэтому матушка её и ценила. Поэтому Белый и Галка ей завидовали.

И Ворона, кажется, была самой живой из них четверых. Живее мертворождённого Белого, сильнее Грача с седыми висками и выносливее Галки с огромным шрамом на груди. Их, пожалуй, не должно было быть. Но госпожа одаривала их своей милостью, пока они верно ей служили.

Ворона госпожу подвела.

И меньше всего Белый хотел повторить её судьбу.

С обеда у реки прошло не так много времени, но Галка успела проголодаться и теперь уплетала кисель за обе щёки. Белый лениво попивал квас.

– Дай! – Вадзим опёрся одной рукой о стол, и тот зашатался, другой он выхватил у Белого квас и, громко глотая, быстро осушил всю кружку. – Милка!

– Ох, как ты меня достал, – раздался раздражённый голос с другого конца зала. – Чего тебе?

– Принеси кваса!

– Я не буду за тебя платить, – тихо предупредил Белый.

– Что ж ты за человек такой? – Вадзим рухнул на лавку рядом, упёрся локтями в стол, пряча лицо за ладонями. – Я ж это…

Спорить с ним не хотелось, поэтому Белый промолчал. Пришла Мила, принесла вместо кваса воды, грохнула кувшин на стол так, что он чудом не разбился, и Вадзим схватился за виски.

– Да за что вы так со мной? – простонал он, обнимая кувшин.