Жиголо

– Ну, вот видишь, есть ещё какие-то сотые доли процента, оставляющие надежду на то, что ты всё-таки не мой сын.

Дядя не разрешил мне вернуться с отцом в Баку. Привёз меня в Стамбул. Остался на какое-то время рядом со мной. Заставил ходить на самые крутые курсы подготовки к экзаменам. Добился, чтобы я успешно их сдал и стал студентом. Так началась моя новая жизнь. Я был абсолютно один в этом огромном городе и мог рассчитывать только на свои силы. Дядя оставил в моём распоряжении принадлежащую ему небольшую квартиру-студию и какие-то деньги, которых должно было хватить на первый семестр обучения, и уехал.

– Не переживай. Он всегда был таким. Ты же знаешь его характер и должен его понимать лучше всех. Запомни, что любые контакты с твоим отцом рано или поздно перерастут у вас в токсичные отношения. Он способен испортить всё в твоей жизни. Научись жить без него. Помни, что он может предельно отравить тебе всё твоё существование, если ты окажешься рядом. Ты для него останешься вечным упрёком в том, что эта красавица ушла от него.

– А почему она так сделала?

– Ушла же она просто потому, что это был единственный способ сохранить своё «я». Ведь она вышла

замуж за твоего отца, расставшись с любимым человеком. Но тот вернулся к ней. Вернее, хотел вернуться. Трижды до полусмерти был избит твоим отцом. Твоя бабушка лучше всех понимала, что всё это ничем хорошим не закончится. Она явно знала больше, чем мы все. Я помню ту пощёчину, которую она как-то в порыве гнева отвесила твоему отцу.

– Какой же ты мерзавец, сынок. Я то точно знаю, что она пришла к тебе девственницей. Зачем же ты говоришь про неё все эти гадости?

Я начал припоминать, что действительно, одно упоминание о моей матери было способно вызвать у отца поток отборной брани.

– Не знаю, каким чудом, но именно она убедила твою мать доносить ребёнка, а потом оставить тебя и уйти. Именно на таких условиях твой отец согласился её отпустить. Так вот, зная всё это, держись от него подальше. Он хоть и женился вновь, но сердцем до сих пор всё ещё не отпустил свою первую жену. Хотя тот художник и был другом его детства, он не простил ему того, что всё-таки она осталась с ним. Вот так и сложилось, что не знал ты материнской ласки и воспитала тебя бабушка.

Дядя уехал, а я окунулся в обычные студенческие будни. А ещё я всё время думал над ущербностью своей семьи. У меня была бабушка, которая очень меня любила, но была противником всякого и разного сюсюканья, поцелуев и обнимашек. Говорили, что у неё мужской характер. Был приходящий папа. Но совсем не в том смысле, который обычно вкладывают в это понятие. Появление отца в доме всегда означало, что будут новые, очень дорогие игрушки, фантастические

сладости и много крика. Поводов для того, чтобы наорать на меня, он не искал. Они всегда были у него. И где-то была мама, которую я никогда в жизни не видел.

Когда я подрос, то понял, что в мире немало людей, у которых складывается такая непростая ситуация: двое друзей влюбляются в одну и ту же девушку. У меня в школе была почти такая же история. Но она закончилась, не успев начаться. Конечно же, та девочка выбрала не меня. Бабушка как-то рассказала мне, что этот художник, мой отец и моя мать дружили втроём со школы. Что с самого начала выбор девушки пал не на моего отца. А потом моя будущая мать стала невестой того художника. Внезапно она столкнулась с некой ситуацией и восприняла её как измену.

Примчалась к моему отцу, чтобы поделиться своей бедой и попытаться что-то выяснить. В результате, даже толком не осознавая, как, зачем и почему, она через очень короткое время стала его женой. Всё это время он выводил её из депрессии, гладил по голове, утешал и помогал разрешать все её проблемы. Он всегда именовал себя настоящим мужчиной. А у настоящего мужчины и на войне, и на любовном фронте все средства хороши. Наконец-таки он почувствовал себя победителем. Ненадолго. Художник вернулся и всё-таки увёл его жену.

У отца было множество принципов, которые он называл «кодексом чести настоящего мужчины». Мне всегда казалось, что это были порой совершенно не сочетаемые друг с другом понятия и установки. Эти его откровения часто провозглашались у нас дома, как истины в последней инстанции. Исключительно для меня. Причём начиная с моего детсадовского возраста.

Основной отцовский урок состоял в том, чтобы объяснить мне простую истину: у настоящего мужчины чувство мужества просто в крови. Именно поэтому он не ведает страха, никогда не плачет, никому не жалуется. А ещё он не хнычет, никогда не грустит и не болеет. Я же болел, всё время хныкал, меня избивали в школе, и я постоянно жаловался бабушке.

Я чётко запомнил каждую фразу из этого отцовского кодекса. И прекрасно осознавал, что мне всё это не подходит. Сам же отец почему-то сразу понял, что из меня никогда не получится настоящего мужчины. Так вот и сложилось в конечном счёте, что мы оба были разочарованы в друг друге.

Я прекрасно понимал, что в конечном счёте как сын я не оправдал его надежд. Прежде всего потому, что я даже не смог вернуть ему ту, что ушла от него. Ему всегда казалось, что это должно непременно произойти. Ведь он же был так уверен в том, что она не сможет жить без меня. А значит, рано или поздно вернётся к нему. Не сможет бросить меня. Но она не вернулась.

Мне оставалось лишь свыкнуться с тем, что я дважды брошенный ребёнок. Меня бросила мать и ушла строить свою жизнь с тем, кого она любила. Видимо, любила больше, чем меня. От меня отвернулся отец, сочтя меня самым недостойным представителем мужского рода. По его мнению, я никогда не смогу стать его истинным сыном. Прежде всего потому, что во мне так мало того, что составляет суть настоящего мужчины.

– Для тебя во всех отношениях на первом месте стоит не твоё «я», а какие-то непонятные принципы. Так не должно быть у настоящего мужчины.

В устах отца это звучало как приговор. Он был абсолютно уверен в том, что эго мужчины должно довлеть надо всем. Быть превыше всего. И не только женщины, но и все остальные люди в окружении настоящего мужчины должны воспринимать это как норму. Мне же все эти принципы и кодексы казались жалкой мурой.

Жизнь ведь такая разная и всякая. Разве мы в состояние уложить её в это чёртово прокрустово ложе чьих-то представлений о том, что такое хорошо и что такое плохо? Но несмотря на всю мою браваду, я всё же чувствовал свою ущербность от того, что не соответствую стандартам настоящего мужчины. И то, что я случайно стал всё же некой разновидностью жиголо при богатой мадмуазели, ещё раз доказывает, что на стоящего мужчины из меня так и не получилось

***

Лето кончилось, я вернулся в Стамбул и продолжил учёбу. Брал разные подработки, чтобы обеспечить себе достойное существование, заработать деньги на краски и холсты. Но в моей студенческой жизни появились новые обстоятельства. Та девушка с дайвинга стала неотъемлемой частью моего существования. Достаточно сказать, что рано утром она привозила меня на занятия, а днём – забирала с лекций.

Мы где-то обедали. А потом приходили в мою студию. Я рисовал, а она, как всегда, копалась в своём ноуте. По каким-то деталям её поведения мне становилось ясно, пишет ли она новую книгу, готовится ли к очередной лекции или просто читает только что появившийся любовный роман. Но иногда я ошибался и мог, вместо чисто женского чтива, обнаружить какую-то монографию с заумным названием. Обычно ближе к вечеру мы шли куда-то ужинать. И, как правило, уже после ужина отправлялись в её квартиру. Словом, мы начали жить вместе, как настоящая пара.

Единственное, что добавилось в ту фантастическую гамму невероятных эмоций, что я испытывал по отношению к ней, было моё беспредельное чувство ревности. На вилле всё было не так. Ведь мы жили там вдвоём, совершенно изолированные от окружающего мира. И ревновать было не к кому. Здесь же, в Стамбуле, моя ревность просто убивала меня. Я никак не мог поверить в то, что такая красивая, умная и образованная женщина может вдруг ограничить практически весь свой досуг лишь общением со мной.

Иногда я сбегал с лекций и пытался следить за ней. Подключался к её почте. Читал сообщения в её телефоне. Я всё искал какого-то супер-пупер мужчину, который действительно был бы очень важен для неё. И был уверен, что лишь его временное отсутствие в её жизни вынуждает её довольствоваться неким суррогатом в моём лице. Мои поиски ничего не дали. А по том у нас состоялся очень тяжёлый разговор. У неё была настоящая истерика, связанная со всеми моими подозрениями. Мне с трудом удалось её успокоить. Но я всё же нашёл выход из этой ситуации. Мой друг айтишник объяснил мне, что в том университете, где она работает, установлено очень много камер и при желании он может сделать так, что я смогу видеть весь её рабочий день на моём экране. Теперь моя ревность длилась ровно тридцать минут. Это было время, которое она проводила в дороге. Ведь только оно отделяло нас друг от друга в течение дня. Стало нормой то, что она выезжала из своего университета и забирала меня ровно через полчаса после окончания своих занятий.

Эта видеослежка очень многое дала мне. Я не только успокоился. Ещё сумел открыть для себя новые грани таланта моей женщины. Умом я понимал, что просто невозможно ещё больше влюбиться в неё. Но вопреки всем доводам разума, это и происходило со мной. Постоянно и беспрерывно. У нас была огромная разница в статусе: я был студентом, а она педагогом. Она была богата, я был беден. Я её любил, а она меня использовала как секс-игрушку. Радовался я лишь тому, что она преподавала не в моём университете.

То, что она, конечно же, была педагогом от бога, я выяснил сразу же. Каждый раз, когда мне удавалось тайком попадать на её занятия, её лекции представлялись мне каким-то шедевром красноречия и эрудиции. Я их записывал. И до сих пор храню всё это на жёстких дисках. И просматривая все эти материалы, я всё пытаюсь понять одну простую вещь. Чего же во мне было больше в те годы: любви или ревности?

Она не была моим преподавателем, но сумела стать самым лучшим учителем для меня. Как-то раз, после нашей близости, она вдруг произнесла очень странные слова:

– Небо взорвалось, и звёзды падают на меня, как дождь. Красиво ведь? Хотя немножко пафосно. Я знаю, что это неправда, но иногда мне кажется, что истина всегда соткана из вот таких парадоксальных признаний.

– А при чём здесь истина?

– Всё очень просто. Именно соприкосновение с чужим телом даёт возможность испытать и понять свою сексуальность. А без понимания сути своей сексуальности человек не в состоянии постигнуть истину.

– Ты это сейчас придумала?

– Нет. Ты забываешь, что я психиатр. И порой, даже сама не отдавая себе отчёта, просто цитирую. Цитирую всё то, что знаю о сексе, мастурбации, из вращении, групповом сексе…

– И ты всё это перепробовала?

– Нет. Почему-то не хотелось. А сейчас тем более не хочется. У меня же есть ты.

От таких признаний у меня сносило крышу. Неужели она всё же не совсем равнодушна ко мне? Но уже в следующую минуту я получал свой щелчок по носу. Её комментарии по поводу нашей сексуальной активности ещё раз подтверждали то, что чувств нет. Есть просто секс.

А ещё она почему-то вбила себе в голову, что я художник от бога. Внушала мне, что это так, а я сам просто такой идиот, что этого не понимаю. Вот чего же именно я не понимаю, она пыталась мне разъяснить.

– Ты малообразован. И живёшь в мире, где господствует банальный реализм. Тебя надо подучить.

Согласно каким-то принятым ею решениям, ко мне стали приходить очень скучные люди. Читали мне историю искусств. Совершенно не так, как это делали педагоги в моём университете. Объясняли, каким образом сегодняшняя реклама использует старинные произведения живописи. Наряду с этим, со мной по каким-то особым программам занимались английским. Я всегда считал, что он у меня вполне нормальный. Но она почему-то не соглашалась с этим. В результате мы целое лето провели в каком-то забытом богом и людьми небольшом английском городишке. Занятия языком там продолжались почти десять часов в день.

Я приходил в нашу съёмную квартиру почти без сил. Выжатый как лимон. Но она каким-то чудом, уме ла превращать меня за считанные минуты в источник неисчерпаемой энергии. В итоге мы набрасывались друг на друга, как два маньяка. Уже потом где-то что-то ели и продумывали наши планы на уикенд. Мы ухитрились с ней объездить все окрестности этого городка на каком-то очень смешном автомобиле, вмещающем всего двух человек. Ещё раз убедились в том, на сколько ужасна английская кухня во всех её нюансах и подробностях. Ухитрились съесть за эти два месяца огромное количество фастфуда и не располнеть.

Но в памяти навсегда осталось не это. Мне за помнилось лишь то, с какой жаждой и страстью мы всё время в то лето занимались сексом. Предлоги для этого мы выдумывали разные и всякие. То нам было холодно, и мы хотели согреться. То за окном шёл дождь и навевал такую грусть, что только секс мог стать прекрасным лекарством от всей этой мути. То нам было просто скучно, хотелось ярких эмоций, и только секс был способен их нам подарить. Словом, причин и поводов было более чем достаточно. Секс был нашим спасением, нашим досугом, нашей наградой… А ещё он дарил нам веру в то, что он поможет нам не потерять друг друга. И не умереть от тоски в этой унылой английской действительности.

Пока я был на занятиях, она тоже посещала какие-то странные курсы, которые якобы должны были помочь ей избавиться от американского акцента и привить ей то ли кембриджское, то ли оксфордское произношение. Все эти её желания придать блеск своему английскому вызывали у меня гомерический хохот и были предметом моих постоянных шуток над ней. Она слабо отбивалась от всего этого. У неё был железный аргумент:

– У каждого из нас свои слабости. Прости и по старайся понять.

Мы вернулись в Стамбул. Мой английский стал почти безупречным. Но тем не менее, в течение всего учебного года она меня продолжала учить и воспитывать. Просвещала. Пыталась расширить горизонты моего восприятия мира. Возила меня в Венецию, Париж, Рим… Спонтанно. Могла в пятницу просто за брать меня с занятий и сразу направиться в аэропорт. Ближайший рейс и определял город, в который мы отправлялись.

Вот так налегке, с одной дамской сумочкой в её руках и рюкзаком, болтающимся за моей спиной, мы могли провести пару дней, созерцая картины в самых знаменитых музеях мира, кормя голубей на площадях и удивляя администраторов отелей тем, что у их постояльцев вообще нет никакого багажа, а все необходимые им мелочи они покупают в ближайшей лавке или же заказывают по интернету.

Она была настолько приятным в общении человеком, что рядом с ней я впервые в жизни почувствовал всю лёгкость бытия. Я был самим собой, и это было прекрасно. Она, в свою очередь, принимала меня таким, какой я есть. Мне она казалась посланницей небес, предназначенной вознаградить меня за то, что я был лишён с самого рождения материнской ласки и отцовской любви. Она сумела стать для меня всем. Я же стал просто её тенью.

А ещё человеком, который был безумно счастлив. Здесь и сейчас. Меня удивляло то, что она всё время покупала книги. Делала она это не только в Стамбуле, но и практически во всех наших европейских вылазках. Я никогда не мог понять её привязанности к бумажным книгам. Мне гораздо проще было находить информацию в интернете. Но постепенно она смогла заразить меня этой своей страстью. В моей студии появились полки, на которых лежало множество художественных альбомов. Иногда мы устраивались на моём крошечном диванчике и листали вдвоём всё это новообретённое богатство. Хотя мне гораздо больше нравилось выводить всё это буйство красок на экран.

У неё было фантастическое свойство преображать любую поступающую в её мозг информацию в какое-то собственное понимание многих явлений и фактов. Вдруг она могла после бурного секса прочитать мне какое-то стихотворение Назима Хикмета о девушке, погибшей в Хиросиме. И тут же начать сокрушаться о том, что одно из лучших полотен Ван Гога с подсолнухами погибло в Японии в результате бомбёжек во время Второй мировой войны.

После этих её импровизаций и откровений я набрасывался на неё как голодный волк. Казалось, я уже подсел на эту иглу и мои сексуальные аппетиты должны были притупиться. Но этого не происходило. Мне казалось, что только занимаясь с ней сексом, я чувствую себя по-настоящему живым.

Для неё, с её космополитическим окружением, не было ничего невозможного в мире искусства. Она открыто смеялась над попытками тех, кто пытался всучить миру некий суррогат под видом настоящего искусства. А все эти работы, анализирующие современные течения в искусстве, она считала жалкими потугами искусствоведов понять то, что изначально им понять не дано.

Благодаря ей я познакомился с Энди Уорхолом. Понял, в чём заключается суть шелкографии и даже освоил эту технику. Я научился понимать современное искусство. Она долго и нудно пыталась мне объяснить, что все эти разговоры о том, что каждый человек рождается художником, являются просто бредом сивой кобылы. Она много смеялась над всем тем, что называла псевдоискусством, и была убеждена в том, что все эти бесконечные игры в инсталляции – просто напрасная трата времени. Благодаря ей я на чал понимать суть постмодернизма.

– Миссия художника не всегда сводится к тому, что он хочет отразить на холсте. В современном мире иногда художник вынужден брать на себя некие социальные функции. Именно поэтому он и выступает, порой, как шаман, целитель, врач и учитель. А порой воплощает всё это в одном лице.

Я выслушивал все эти её парадоксальные высказывания без всяких комментариев. Если и не смеялся ей в лицо, то про себя думал, что, как мне говорили в детстве, «мухи должны быть отдельно, а варенье отдельно». Но, независимо от того, что я думал, в конце концов, все эти буквально впихнутые в меня новые знания начали видоизменять мою живопись. Это было очень странно и необычно. Мне казалось, что я теряю опору. Я начал писать абсолютно новые вещи, а их никто не понимал. Мои педагоги кривили свои лица и просто никак это не комментировали. Друзья же называли всё это отстоем.

Именно в этот момент она и провела мою выставку в одной из лучших галерей Стамбула. Её неожиданный успех принёс мне определённую известность. Отныне в мире искусства я начинал становиться узнаваемым человеком. Всё это было столь необычно для меня, что вначале я хотел убежать и спрятаться от всего этого. Но она не позволила мне это сделать.

А потом наступил тот самый день, когда мы с ней сразу же после обеда поехали в ту самую галерею, где висели мои картины. И прямо с порога нас ошарашило чьё-то бурное негодование:

– Ну, наконец-то! А я то подумал, что вы уже и не объявитесь здесь сегодня.

Этот странный человек представился. Он оказался известным галеристом. И говорил совершенно невероятные вещи. Предлагал заключить контракт. Согласно его условиям, я, в течение пяти лет, должен был работать только с ним. Но моя спутница почему-то тут же перебила его:

– Контракт возможен только на год. А там посмотрим. В зависимости от того, каковы будут успехи за этот период, мы решим вопрос, будем ли продлевать его именно с вами. Может быть, всё же сменим вас на другого галериста. А ещё мы имеем право пере смотреть представленные вами условия. Оставьте мне свои координаты, и я пошлю вам юриста. Созвонимся. И как только всё будет одобрено, мы подпишем контракт с вами.

Всё было решено. Мне оставалось лишь соглашаться, улыбаться и просто кивать в знак одобрения того, что происходило в этой галерее. Но работа с галеристом диктовала мне абсолютно новые правила. Как в жизни, так и в творчестве. Я им подчинился. И результата долго ждать не пришлось.

***

Она вела какой-то очень странный спецкурс. Он был весьма востребованным. Но меня не покидало ощущение того, что к ней, помимо медиков, приходило немало извращенцев, просто желающих потешить своё эго дополнительной информацией. И удивлять потом ею своих цыпочек. Её лекции были просто фантастическими экскурсами в историю психиатрии. Ну и одновременно они являлись своеобразными путешествиями в такие области человеческого знания, которые были очень далеки от медицины.

Очередную свою лекцию она могла начать с того, что громогласно объявляла:

– В начале двадцатого века нигде в мире не было принято говорить о женском оргазме.

Помню, что это вызвало в аудитории взрыв смеха и кучу дурацких вопросов типа:

– Может быть, его тогда и не было?!!

– Кто знает, а может быть, у тех зажатых, лице мерных, одетых во всё чёрное страшных женщин и не было потребности в оргазме?

– А вы не предполагаете, что религия могла ограничивать их сексуальную жизнь?

Но она абсолютно не обращала внимания на весь этот бред. И продолжала гнуть свою линию. Я же затаился в этой аудитории, надвинув капюшон своей кофты до самых бровей, и думал о том, как же можно говорить о чём-то, существование чего напрочь отрицается всеми. Даже в современном обществе. Ведь порой у нас нормой считается то, что женщина изначально вообще асексуальна. Её предназначение заключается лишь в том, чтобы обеспечить продолжение рода.

А дальше она говорила о том, что ведь очень многие пребывают в плену таких представлений, что кухня, религия и дети определяли, определяют и будут всегда определять круг интересов любой женщины. И почти сто процентов прекрасной половины человечества подпадают под такую трактовку своей роли в обществе. Феминизм, обещая женщинам какую-то иллюзию свободы, привёл в конечном итоге лишь к тому, что нередко на плечи женщины ложится гораздо больше, чем просто забота о муже, детях, доме. Ведь если она решает завести семью, то порой именно она не просто их кормит, одевает, обслуживает, но и со держит их всех, включая мужа.

А потом она заговорила о том, что занимающая главенствующие позиции в любом обществе ханжеская мораль всегда предполагала, что порядочная женщина терпит мужчину в своей постели лишь потому, что ей обязательно надо забеременеть и обеспечить продолжение рода. Удовольствие же ему должны были доставлять лишь те, кто не входил в круг порядочных женщин. Таковы были правила игры. И всех они устраивали. И мужчин, и женщин. Но были ещё те, кто не смирился и не смог принять эти правила. Их официальная медицина именовала истеричками. И никто не задавался вопросом о том, а почему они становились такими? Ответ же был прост. И он был выявлен самым гениальным психиатром всех времён и народов ещё в начале прошлого века. В действительности всё оказалось очень и очень просто. Этот психиатр утверждал, что вся эта истерия является следствием их сексуальной неудовлетворённости.

А потом она вдруг заговорила о двух неординарных личностях, живших в Вене в начале двадцатого века. Утверждала, что один из них был художником, а другой – врачом. Они встречались в разных салонах, на приёмах, могли раскланяться друг с другом на улице. Но никогда тесно не общались. Основным их занятием являлось погружение в весьма сложный процесс изучения столь сложного феномена, как женщины. Не матери, не дочери, не жены, а просто «Женщины». Они пытались снять с женщин все покровы, мешающие ей быть такой, какая она есть. Тот из них, кто был художником, делал это буквально. Он обожал совращать женщин. Срывать, в порыве страсти, с них все одежды и делать так, что каждая его избранница ощущала себя рядом с ним просто богиней.

– Я не буду произносить имя этого художника. Надеюсь, что вы сами это быстро можете установить. Я дала вам достаточно информации. А теперь хочу лишь добавить, что этот великий мастер умел не только раздевать, но и одевать своих женщин. Уже на своих полотнах. В золото, серебро, в яркие краски. То есть во всё то, что позволяло им блистать, поражая людские взоры. О его любовных подвигах ходили легенды. Его семя принимали в себя леди из высшего света, шлюхи полусвета и простолюдинки, выделяющиеся из общей массы своей красотой и статью. В результате он хвастался тем, что хоть никогда и не был женат, но является отцом сорока детей. Женщины страстно отдавались ему и были готовы часами позировать ему бесплатно. Полотна же, на которые они, в конце концов, попадали стоили миллионы.

Потом она начала демонстрировать на экране работы этого художника. Аудитория никак не реагировала. Похоже, что все эти полотна никому из них не были известны. И тогда я выкрикнул:

– Климт.

– Кто это сказал? Встаньте!

Конечно же, я не встал.

– Ну, что же оставайтесь нашим тайным экспертом. В отличие от Климта, этому венскому врачу, безусловно, в самом страшном сне не могло присниться, что в мире может найтись человек публично хвастающийся огромным количеством побед на любовном фронте. Клятва Гиппократа для него всегда была превыше любых его желаний. Тем не менее, он тоже хотел, чтобы женщины испытывали наслаждение. Не обязательно в его постели и не обязательно с ним. Он всё же был жёстким консерватором, преданным самым строгим нормам морали. А ещё он любил свою жену. Хранил ей верность. Но при этом, как врач, он был уверен, что для женского здоровья необходимо вскрыть все причины женских страхов, скрытых и явных фобий, преодолеть стереотипы и перешагнуть через ханжество. Все его теории были направлены на то, чтобы превратить женщину из сосуда, который предназначен исключительно для воспроизводства потомства, в маленькое сексуальное чудо, способное наслаждаться и дарить наслаждение.