Что было бы, если бы смерть была

Николай Иванович Бизин

Что было бы, если бы смерть была

* * *

© Бизин Н. И., 2023

© ООО «Издательство Родина», 2023

Начало начала

Первая часть романа: не об Украине, а об окраинах наших высот

душа моя покинула тела,и вновь мы стали порознь и нагие.Niko BizinЯ горжусь, что есть люди и есть Украинцы.Я стыжусь, что теперь Украинцев всё больше.Пусть была бы ещё одна гордая ПольшаС маникюренным мозгом, как ноготь мизинца.А теперь я стыжусь,что с брезгливостью к ним отношусь.Пусть бы жили идеей истребить в себе разум и русское.Пусть бы только забыли, что можно убить и людей.Отрицали марксизм и сознание классово узкое.Не впадали бы в пошлый расизм,Порождение Европы! В которую пусть их галопом.В зоопарках которой когда содержали людей,Не забыть и в склерозе! Пусть бы в этом пожили навозе.А теперь стыдно мне, что придется по русски их бить.И обидно, что подобную глупость мы могли допустить.

В те недалёкие времена, о которых пойдет речь, в украинской (почти что ad marginem – ибо по краям, на полях и в сноске) жизни всё ещё творились очередные маразмы, чуть ли не ежедневная кровавая революция; а я (сидя перед монитором компа в своём Санкт-Ленинграде, вестимо, расположенном только в России), всё ещё переживал за так называемый братский народ.

В те недалёкие времена я ещё не осознавал, что и в назывании мне следовало быть сдержанным: кто я такой, чтобы отказываться от братства или принимать его? Ни с упырём и Иудой, ни со святым праведником; кто я такой?

Тут вот ведь какое дело: мои желания стали осуществляться. Об этом и история; прежде всего речь в ней пойдёт и о моём (субъективном) времени, и других временах и пространствах мыслеформ: история эта, как ни странно, полна здравого смысла.

А вот пойдёт ли она (почти цитата из Петрония Арбитра, законодателя вкуса в эпоху пошлости) в разрез со мнением большинства: кто я такой, чтобы судить? Это не праздный вопрос, а самоопределение для-ради выживания.

Которое (выживание) – не столь часто становится на повестку дня.

Но ещё реже встречается то, что произошло со мной: года три-четыре-пять или даже шесть лет назад на моей личной Украине (ad marginem моей жизни, моей смерти и моего воскрешения, о которых ещё будет рассказано на полях и в сносках этой рукописи) мне был голос; более того, голос – был мне (вы)дан.

У каждого своя Украина-окраина, где слышны за-дальние голоса (ангелов или бесов).

Совсем как Анне Андреевне (тоже в Санкт-Ленинграде); разве что почувствуйте разницу: у великой Ахматовой – голос был, а мне (с определённого момент) – он стал бес-корыстно дарован: очевидно, что пребывание моё в состоянии ad marginem есть условие необходимое, но ещё недостаточное.

Должны были сдвинуться небесные пласты.

– Чего же ты хочешь? – спросил меня (моё «тогдашнее я») этот голос.

Здесь вот что надобно (ещё и ещё раз) уяснить себе: у каждого своя окраина мира, свой экзи’станс, с вершин или низин которого даётся нам взгляд на самого себя.

Не то чтобы «объективный взгляд»: (несколько большая) виртуальность запределья смотрит на (несколько меньшую) виртуальную ограниченность; что-либо ещё – вряд-ли доступно смертным (если бы смерть была).

И вот к этому «стороннему» взгляду бывает добавлен тот или иной голос: возможность видеть вещи и называть их по имени.

Тут вот ведь какое дело: я сам поставил себя на грань – «благодаря» различным банальным излишествам лишённого идеологии общества потребления: двум десятками лет пьянства и блуда. На «светлой стороне» тогдашней моей ипостиси оказались недюжинное здоровье (не успело совсем уж иссякнуть) и очень неплохое советское образование.

На «тёмной стороне» – весь мир постсоветской подлости.

Но ведь это я сам (а не мир постсоветской подлости) – поставил себя на грань смерти; повторю: если бы смерть была, я наверняка бы умер. А так (из этих тонких окраинных пространств) – был дан мне голос.

Впрочем, об этом я уже говорил.

Начиналось всё для «тогдашнего» меня лет восемь назад. Здесь следует немного рассказать о моём «тогдашнем» я: сейчас-«тогда» (в момент свершения вышеописанного) – мне было 52 года, и «этот» я уже обладал неосознанной властью над невидимым миром, мог даже наполнять окружающее здравым смыслом или видеть его таким, каков он и является – внешностью пустоты.

Здесь можно было бы говорить о некоем предопределении. Но в этой истории вообще можно о многом поговорить и многое показать; главного бы не упустить.

Тогда (несколько лет назад) – с пустотой всё обстояло точно так же, но – тогда к её внешности ещё в достаточной мере не были прибавлены новые возможности: (псевдо-евангельская) рыбацкая сеть электрических параллелей и меридианов современного глобуса – возможности глобальной Сети.

Итак(!) – голос: в те роковые минуты я оказался мертвецки пьян и (даже) приблизился к галлюцинациям; если бы всё дальнейшее происходило – «как всегда», я стал бы мертвецки жив (у Бога мёртвых нет), и всё.

Но здесь-то и вмешались хорошее советское образование и недюжинное здоровье: эти факторы удержали меня на тоненькой нити того самого здравого (но – ирреального) смысла: я словно бы изначально знал, что я есть нечто большее, чем я-«здесь» и я-«сейчас»; вот тогда-то и зашла речь о том моём я, которое «всегда».

Итак(!) – голос: прежде я упомянул, что голос был мне дан; теперь уточняю: на самом деле он был мне «вне-временно» (вы)дан:

– Чего же ты хочешь? – спросил меня (моё «тогдашнее я») этот голос.

Я (конечно же) – и тогда, и сейчас был и остаюсь невежественен, но – тогда я ответил голосу совсем уж запредельной глупостью:

– Я хочу быть молод, всё ещё с молодыми желаниями, но – уже с будущими своими возможностями: талантами, прозрениями, осознанием предначертания.

– Сделано! Будешь.

Вот так(!) – пути назад не стало.

Впрочем, его вообще (никогда) – не было.

Выбор (как и свобода) – это ещё одно человеческое имя для смерти. Которая, как известно, бесчеловечна, и потому её – нет вовсе: во тварном мире все мыслеформы (как и их энтропия) реализованы через пять или шесть человеческих чувств; не оттого ли так тревожит человека вопрос: существуют ли красота или уродство, если на них некому смотреть?

Я знал: любое моё «я» свободно (смертельно) заключено в том, насколько мне страшно исполнить себя самого.

– Сделано! Воплотишь.

Так я и стал Николаем Перельманом, бесполезным гением: примечательное сочетание фамилии (ставшей почти нарицательным определением бескорыстной гениальности) и имени святого угодника (кроме всего прочего означающем победу); то есть – я остался тем же, кем и был: все мы живем в своём будущем, о котором с трудом вспоминаем в своём прошлом и с которым не совпадаем.

Но (на этот раз) – разница между моими бесполезностями (в одной ли, в другой моей ипостаси) заключилась в том, что мою власть над невидимым стало возможно исполнить видимо.

Или, по крайней мере, виртуально, электрически, в компьютерном мире.

– Итак, ты получил свои будущие возможности, но – сам ты остался прошлым, с прошлыми знаниями и будущими умениями, которых тебе никто не открыл.

Объявив всё это, на некоторое время голос замолчал: пока что сказал достаточно.

После чего «один» мой Перельман (бесполезный миру гений) перенесся из России униженной в «следующего» Перельмана – находящегося в России всё той же, но – уже несколько в себя пришедшей.

«Тогдашний» Перельман не имел даже примитивного компьютера, а нынешний находил себя перед большим плоским монитором.

«Тогдашний» Перельман ничего не знал о социальных сетях, а здесь у него оказалось «в друзьях» многие тысячи виртуальных людей.

И этот «тогдашний» (но оказавшийся здесь – во всех отношениях, а не только с Украиной – ad marginem) Перельман решил, что ему нечего терять. Просто потому, что у него много всего, и он может терять по частям.

Точно так и люди в позднем СССР поначалу считали, что страну – можно отдавать по частям, что сие самоедство – не разрушит целой души.

Так были обговорены предварительные условия моего будущего, без которых меня нынешнего попросту бы не было.

И вот теперь за окном была виртуальная (белая-белая) ночь моего невежества (я доподлинно знаю, что я ничего не знаю), и это самое окно располагалось в холостяцкой квартире на проспекте Энергетиков в городе Санкт-Ленинграде.

Теперь я буду называть себя «он» – так мне и вам будет удобно: представьте, что этот «он» – перед окном в другой мир.

Причём (единомоментно) – заоконный мир представляется ему (внутреннему ему) петрониевским Сатириконом, где (внешние ему) падшие сущности мечутся в поисках денег и плотских совокуплений.

Ведь этот мой Перельман никуда из моей приграничной России-Украины не делся. Незачем ехать на край света, чтобы убедиться, что и там небо синее. (Гёте, афоризмы)

– Низведи фортуну на одну ступень с тобой. Тогда (едва поймешь, что можешь больше возможного) она окажется бессильна перед тобой, – вмешался (хотя и не «своими словами») всё тот же голос.

На самом деле голос – промолчал, но – опять-таки (вы)дал мне невидимую подсказку: такие подсказки присутствуют во всём пространстве человеческой культуры. И что же следует из вышесказанного, из немного перевранной цитаты из писем к Луцилию Луция Аннея Сенеки?

Что виртуальный мир (при всей своей иллюзорности) – даёт некие возможности коммуницирования (почти что музицирования – посредством человеческой гаммы: от альфы до омеги); что виртуальные мир есть некая вербализация того языка, которому любой алфавит просто-напросто тесен.

Разумеется, виртуальность не безгранична.

Разумеется, она существует не как цель, а как инструмент; и всё же – что означает её обретение?

А ни много ни мало, что бес-полезный (ещё мгновение назад) Перельман – мог теперь (и всегда) общаться с кем угодно и стал почти что свободен в том самом пространстве человеческой культуры.

Что бес-полезный ещё пол-мгновения назад) Перельман – мог бы даже осуществлять материализацию чувственных образов: именно как «формулу» человеческой любви.

Далее: он («мой» герой) – мог бы даже представить себя кем угодно.

Словно бы Николай Перельман (изначальный победитель) – на-стал теперь бесформенной сущностью, могущей быть так или иначе оформленной. Ведь реальный и всему миру известный (а не мной перевранный) человек Перельман был аутентист (что на языке умного Сенеки означает подлинный, достоверный, соответствующий самому себе): этот Перельман был и остался сосредоточен лишь на собственных прозрениях.

Теперь: любой материальный (и нематериальный) предмет – ему виделись не во плоти (или в душе), а лишь архимедовой точкой приложения сил для-ради какого-либо своего решения уже следующей (даже ещё не поставленной) задачи.

Теперь: каким отныне «всему» быть (во плоти) – отныне такие вопросы решает форма сущности, которую мне (и ему) стало возможным менять; теперь (во плоти) – он на-стал (не конкретный он – а весь «он») человеком ответов.

Теперь ему следовало лишь задать своему возможному собеседнику правильный вопрос (или самому им задаться): таковым теперь было условие существования мира.

Разумеется, там (в будущем) – его тело не перекинулось в молодость и явно состарилось. Зато молодой и жадный (но – оказавшийся в более пожилом и мудром) Перельман оторвался от монитора и решил выглянуть в окно.

И что же он там увидел?

Только то, что мог увидеть: он увидел начинающуюся весну (которой в его настоящем мире ещё только предстоит наступить): забежав наперед себя, он решил, что теперь так будет всегда, возрадовался и устремился ещё дальше, ко всему, что теперь стало достижимым.

А меж тем в его реальном «сейчас» оказались пропущены несколько глобальных событий, которых нынешний «он» (в своём частном «я») – попросту не пережил, но – о которых следует упомянуть.

Оказавшись в своём будущем, мой бесполезный (прошлый) Перельман на самом деле безболезненно миновал свой становящийся суициднальным (и уже почти инфернальный) алкоголизм, неизбежную за алкоголизмом житейскую (тоже инфернальную) нищету, а так же из такового образа жизни проистекшие две или три клинических смерти.

Видения, пришедшие из этого пограничного (ad marginem) состояния, и легли в основу данной истории; ничем, кроме бреда больного человека, они не должны были бы казаться, если бы не непреложный факт: пожелания мои перед экраном компа реализовались полностью.

Разве что (это как договор с лукавым): материализации этих мыслеформ получились в большем объеме измерений, нежели я мог себе (в своей плоской трехмерности) – представить или (даже) – ощутить своими пятью-шестью телесными осязаниями.

Очевидно, я не понимал и не понимаю не только того, что «во всё» – вошло, но и то – что «из всего» – вышло: видения запредельного алкоголизма, а так же (проистекших из оного) – недолгих полу-смертей; назовём всё это неким посмертным опытом пост-модерна.

А теперь экстраполируем происходящее на такое грандиозное событие, как смерть Царства Божьего СССР; то есть – попробуем многомерности и этого (ещё более) посмертного опыта; это всё – о (так называемой) смерти.

А так же – экстраполируем происходящее на несомненное наличие у Николая Перельмана ниспосланных ему при жизни прозрений «после-жизни» и даже нескольких видений (никак не галлюцинаций) преисподней и рая (и то, и другое в нескольких вариантах).

И вот здесь главный момент такого «забегания наперёд»: получив «весь» факт бытия, он пропустил само «узнавание» факта.

Он (то есть – весь он, прошлый и будущий) – сразу же «стал знать», что и видимый, и невидимый миры очень жестоки и очень сложны. Более того, что все они (и миры, и сам Перельман) – оказываются даже ещё сложней и все-человечней (включая и бес-человечность).

Стал знать. Потому что он, Николай (победитель) Перельман – сразу (весь и целиком) получил этот факт.

Не правда ли, всё это сходно с судьбами моей провиденциальной России?

И вот теперь всё это (пропущенное «будущее» знание) – оказалось заключено в тесное тело прошлого Перельмана (точно так, как прошлое унижение стеснило мою Россию); но (не смотря на знание) – теперь всё это ему (другому «ему», а не этому, уже совершившему глупость забегания наперед себя) было явлено и в реале, и в виде символических притч.

А ведь никто (даже бесполезный гений) не смог бы разобраться в происходящем, ничего не зная о таком своём мистическом опыте; поверьте: никто! Разве что (да и до вряд ли) – Николай Перельман, с его мистическим опытом.

Но(!) – со времён поэмы Двенадцать Александра Блока известно: даже мистический опыт не спасает от одиночества.

Поэтому (как и всегда): делай всё сам, только сам. Поэтому, как и всегда: обо всём спрашивай сам себя. Но он («тогдашний») – попросту не знал, о чём себя спросить. Это общий порок честолюбцев: они не оглядываются.

Даже оставаясь на месте, они забегают много-много наперед себя. Поэтому (на самом деле) – что он мог? А только и мог, что вспоминать свой будущее (одну из его версификаций); будущее – предложенное ему в его почти что пред-и-после-смертных видениях; вот как это происходило:

После сакрального утверждения «сделано» – он напрочь забыл о своих «галлюцинациях»; но – в какой-либо точке кармического поворота воспоминания возвращались, сообщая ему: сейчас («тогда») ты – поступил так-то и так-то (сказал то-то и то-то) и потерпел закономерный крах.

Если ты поступишь иначе, ты (корпускула миропорядка) – не избежишь мирового апокалипсиса, зато – предоставишь миру хоть какой-то шанс; ничтожный, но – другого не будет: в какой-то мере Николай Перельман становился мускулом, могущим (даже) – подвинуть реальные пласты.

Итак (кроме этого «потщиться») – что он мог? А всё то же самое, что делал «до» этого своего нового «могу»: не знаешь, что делать, делай шаг вперед. Поэтому он (даже ежели он – наперед себя забегая – глобально ошибся) всё равно бы сделал всё правильно.

Ведь Николай Перельман (просто-напросто) – бросал свою душу ещё дальше на-перёд, к плотским ощущениям. Для этого ему надо было сейчас всего лишь выйти в мир. Что ничуть (то есть – напрямую) не значило, предположим, броситься из окна.

Хотя и было бы (виртуально) – весьма схоже.

Поэтому он вернулся к монитору и решил озаботить своими проблемами всю доступную ему невидимую реальность.

Как уэлсовский марсианин со смешным шагающим треножником (и тепловым лучом смерти) он тщился вторгаться в тонкий мир чувства над чувствами и души над душой. Разумеется, его ждала судьба того марсианина: слабое (петрониевское) человечество убьет его своими болезнями.

Для начала(!) – он «вышел» в фейсбук и наконец-то (прежде только мы – сторонние ему читатели реальности – были об этом извещены) с удовольствием обнаружил, что его имя хорошо в этой сети известно.

Тогда как сам он вот только что узнал о существовании помянутого детища Цукеберга; ну и что с того?

Не долго думая (а точнее, совсем не думая и опять-таки ничего не спросив у «себя будущего») – он принялся переводить виртуальность в ощутимое. Его душа (у монитора) – принялась выбирать себе воплощение по душе.

А вот его тело (у которого выбора не было) – отделилось от души и направилось к выходу из квартиры. При этом его душа точно так же, как на экране направляют стрелку курсора, так и его душа принялась заправлять движениями мыши.

То есть(!) – его душа с помощью стрелки курсора могла бы реализовать свои прижизненные реинкарнации (предлагая иллюзию выбора: в одного «себя», в другого или третьего «себя»).

Что (в реальности) означает это – «с помощью»? Что такое (в виртуальности) – «курсор»? Какая связь между его знанием и незнанием, его волей и его без-волием (интересный вопрос: кто нам нашептывает наши желания?); какая связь между предопределением и необоримостью мировой энтропии, против которой предопределение его направляет?

Он не знал.

Но он захотел узнать.

На полпути к выходу его тело заозиралась, дабы собственными глазами определить, что за мир достался его душе. Здесь его тело удивило само себя, вдруг обнаружив своими вполне материальными глазами у компьютера отдельную от себя (нематериальную) душу: оказывается, некоторые тонкие вещи теперь ему становились доступны.

Это его душа подвинула тот самый курсор на экране: его тело становилось курсором на широчайшем экране различнейших виртуальностей.

Впрочем, процесс этот возымел обратную силу: заозирашись, тело его «захотело» – тоже разглядеть (вот так: в ритме, слове, гармонии) свою душу.

Душа же (провиденчески проникаясь и прошлым, и будущим) прекрасно «осознавала», что (в «настоящем») – ведя тело-курсор сквозь дантовы круги обыденности, надобно и телу предоставить понимание того, к чему дело неизбежно придёт, если самоотравление различными излишествами продолжится.

Поэтому (первое) – чтобы её «личное» тело-курсор впредь не медлило повеления души исполнять, душа обратилась к его «прошлым» слабостям, пообещав доступную и быструю (как есть искусственную) благодать алкоголически достижимой нирваны; как это сделать?

А (просто) – подвинув курсор на экране.

Сказано-сделано: тотчас тело его – обнаружило (на компьютерном столике, рядом с душой) кошелёк, полный денег; тотчас тело – вдруг физиологически «осознало», что ему стали доступны продажные сладости тела.

Он («сам он») – не задался вопросом: откуда деньги? Он (почти) – догадался, что ему «нынешнему» их заработал «будущий» он; причём – эта «халява» ему «прошлому» понравилась.

Он («сам он») – решил: пусть всё для его «нынешнего я» полезное (не только гениальное и провиденциальное, но и просто необходимое для жизнеобеспечения) созидает эта его другая (будущая) ипостась.

И это в то самое время, как его чувственная ипостась (ипостась с юными устремлениями) – будет всеми этими пользами пользоваться.

Такая вот «умная» жизнь наслаждений.

На радостях от таких перспектив он (ещё и ещё раз – и на этот раз «окончательно») решил выпить водки. Ведь прежде, чем его жизнь стала виртуальна и версифицирована, он как бы «решал» – не окончательно: он словно бы не жил, а писал великую книгу по имени многоточие: (…)!

Но теперь его жизнь стала виртуальна и версифицирована, и он решил стать от многоточий свободен! Он хотел быть – свободен от времени, он хотел быть – без времени и в быстродоступной нирване.

Когда-то именно так и начинался его личный (рукотворный) алкоголизм.

Он (почти иллюзорный) – захотел для себя рукотворной (почти рукоблудной) нирваны, сладкого со-не-бытия: захотел отодвигать сроки любого со-бытия, заключить себя в бесконечное мгновение своего я.

Ему хотелось этой странной максимы древнего философа: «наилучшее для тебя – не существовать, не быть вовсе, быть никем. А наиболее предпочтительное для тебя – скоро умереть»: не умереть, не умирать (как птичья рать: орать-рать-рать, но – спать-спать-спать посреди великой книги по имени многоточие; чем не нирвана?

И вот (по дроге в нирвану) – тело его опять зашагало и (окончательно оставив душу у монитора) направилось к двери, памятуя, что сейчас оно находится на четвертом этаже блочного дома.

Разумеется, что деньги (из кошелька) – перекочевали в его карман; сам пустой кошелёк он зачем-то оставил на месте; даже и говорить не стоило, что «будущей памятью прошлого тела ему (настоящему телу) – прямо-таки «захотело» немедленно (как Венечке Ерофееву) выпить.

Для оного «нужного дела» ему (рьяному телу) предстояло всего лишь спуститься к весне. Той самой (едва-едва) – на-глядной весне: забыв о том, что настоящая весна (повсеместное воскресение из мёртвых) – не-наглядна; то есть – ему попросту захотелось невысоко грехопасть.

А в это время на мониторе (в ленте фейсбука) вдруг мелькнула новость, позволяющая с некоторой точностью определить время, в которое мой Перельман оказывался вброшен (мы же понимаем, что «весна» – не более чем термин: в этом мире словно бы нет весны: настолько она – повсеместна и постоянна, что не оставила места всем остальным именованиям времён).

На экране монитора мелькнула строка: «Огонь Олимпиады зажжёт Кабаева! А что ты сделал для своей девушки?» Это был распространённый в то время «фейк»: Алина – любимая женщина моего Президента; слава Богу, Николая Перельмана не интересуют сплетни полусвета: ему необходим весь свет.

Зато(!) – теперь определилась временная точка отсчёта. Всё потому, что на экране мелькнул некий креативный плакатик. Всё потому, что надпись на нём не стиралась ровно на столько времени, чтобы к себе привлечь.

Чтобы стало понятно, на что намекает данная речь.

Душа Перельмана – ведать не ведала, что перед «глазами её души» явлен всего лишь политический анекдот; но – разве одно человеческое сознание другого человеческого сознания (даже и в бытовой похабщине) не поймёт?

Даже так: немедленно переврав (превратив или оборотив) трагедию (или счастье) чужой души в снисходительный (аки падшие души) человеческий анекдот; ну и что? Сам по себе Перельман мог бы и даже не знать имени предполагаемой любовницы нашего Президента.

Но лента фейсбука тотчас ему всё-всё растолковала про откровенный (креативно-глумливый) смысл сего любовного мадригала. Подарив некую точку отсчёта: даже он – знал, что нынешняя (тогдашняя) Олимпиада в России является зимней.

Что Кабаева занималась художественной гимнастикой! При этих словах словно бы материализовалось сброшенное трико в инее (бред полных – из давних видений ледяной преисподней); он смахнул курсором этот «фейк».

А так же: даже он – знал, что сейчас за его окном (его личной вселенной) – как бы зима или даже предзимье; мы (все) – так и живём: «выходя в замерзающий мир».

То есть даже из политических глупостей ленты фейсбука возможно было извлекать некие для себя дивиденды: Перельман осознал конкретный момент своего появления в данной реальности.

Итак, перед ним возник вопрос: а что ты сделал для своей девушки?

Даже не столь масштабное (аки мой Президент): выставить её напоказ всему миру; кстати – не затем ли, чтобы показать свою над реальностью власть? Разумеется, тебе не это нужно; но! Каково (доподлинно адово) искушение: и «такое» – возмочь. Человеческое, слишком человеческое.

Что ты «сделал» (сделаешь или не сделаешь, или захочешь сделать-не-сделать) для своей девушки?

Ведь что такое «ты» – без «дела»? Без-делица.

Другое «дело»: у Перельмана (по определению) – не было никакой девушки.

Поэтому (чтобы не быть безделицей) – необходимо, чтобы у моего Перельмана такая девушка хотя бы просто «появилась» (опять «материализация чувственных образов»); но – здесь-то (для тела-курсора) никаких проблем не было.

Хотя, казалось бы, это почти невозможно – навязать Перельману женщину.