Старое платье королевы

– Не злись, я просто стараюсь разрядить обстановку немудреной шуткой. – Маг похлопал его по плечу. – И освободи мне место.

Клянусь, я готова была вцепиться в канцлера обеими руками, лишь бы не оказаться лицом к лицу с этим… странным человеком!

– Одо, как обычно, нагнетает обстановку, ему по должности положено, – сказал мне мэтр Оллен, усевшись напротив. Из одежды на нем остались одни видавшие виды подштанники, и это было настолько нелепо, что я подавила нервный смешок. – Не бойся. Смысла нет бояться: если получится, все будет хорошо, если нет – ты свихнешься и ни о чем уже не вспомнишь.

– Вы умеете приободрить, мэтр, – выдавила я улыбку.

– В мыслях не держал. Говорю как есть… – Он протянул руку канцлеру. – Давай, Одо. Раз уж решился, что тянуть?

Тот молча вынул из-за пазухи уже знакомую мне подвеску. Теперь я разглядела, что это вовсе не камешек, а крохотный флакончик рубинового стекла. И как можно было перепутать? Впрочем, в кабинете госпожи Увве я не слишком-то приглядывалась… Или, вероятно, кулон был зачарован от посторонних глаз, кто знает?

– Еле уговорили ее величество, – негромко сказал мэтр Оллен, покачав крохотный сосуд на ладони. – Не хотела, чтобы кто-то видел… всякое. Семейное. А куда деваться? Спасибо, она Одо любит до умопомрачения, ему и доверила свою память, а я так, помог: кто же сумеет ее извлечь? Не чужого же звать?

Я лишилась дара речи, перевела взгляд на канцлера, но по его лицу невозможно было что-либо прочесть. А спрашивать, что именно имел в виду мэтр Оллен, я не рискнула.

– Сядь прямо, – велел мне маг, и я повиновалась. Босым ногам сразу стало холодно на полу.

– Заглушки не забудьте, – сказал канцлер. – Чтобы не вышло, как в прошлый раз.

– Кто же знал, что несчастная будет так кричать? Не забуду, не переживай…

О ком они? О моей предшественнице? Что они с ней сделали?..

– Смотри мне в глаза, – мэтр Оллен взял меня за подбородок. – Вдохни поглубже, выдохни, расслабься. Да, вот так… Вдох-выдох, вдох-выдох, вдох…

Я втянула носом вовсе не воздух. Это нечто было плотным, почти как вода – я однажды едва не захлебнулась в ванне, когда была совсем маленькой, и запомнила это ощущение, – однако вещество не перекрывало дыхательные пути. Я не задыхалась, но оно словно втягивалось внутрь, и…

Это было как фейерверк в ночном небе – на праздники их запускают столько, что видно из любого окна пансиона. Помню, мы с девочками бегали от одного подоконника к другому, запрыгивали на них, чтобы лучше видеть яркие огни, и даже сторож, даже дежурная воспитательница нас не ругали…

Мама?.. Да, это мама – красивая, в изысканном наряде, от нее тонко пахнет духами, она обнимает меня и сестер… Братья подходят поцеловать ей руку – они уже совсем взрослые юноши, такие… Такие, что если б я не была их сестрой, то непременно влюбилась бы! И я еще посмотрю, что за принцессу сосватали старшему, может, она мне не понравится…

Отец – высокий, массивный, когда он входит, в покоях сразу становится тесно. Когда я была маленькой, он поднимал меня к самому потолку, к сияющей волшебными огнями люстре, кружил и подбрасывал, а я смеялась…

Сестры и сейчас смеются – обсуждают женихов. Кажется, подумывают о том, как бы поменяться на время – из этого может выйти замечательное приключение! Они ведь так похожи, что их, кажется, только мэтр Оллен способен различить. Даже мама путает, что уж говорить о посторонних! Впрочем, Одо их тоже не путает. У него будто волшебное стекло в глазу, которое позволяет видеть обман: сколько раз я пыталась его провести, но ничего не вышло!

«Смирись, – сказал мне однажды второй брат со смехом, – это невозможно». Но разве я могла отступиться?

Одо был всегда, сколько я себя помню. Он маячил тенью рядом с отцом, вроде бы незаметный, но тот прекрасно слышал его голос. Старший Мейнард был такой же, но его я почти не запомнила, знала только, что Одо занял его место, будто всегда там находился. Может, так и было, если отец готовил его к этому едва ли не с рождения. Иностранец, сумевший занять один из ключевых постов в Дагнаре, не мог упустить его даже после смерти…

Отец его любил, уверена. Мама опасалась, но признавала, что настолько верных людей днем с огнем не сыщешь, а потому можно и потерпеть. Старший брат спорил с Одо до хрипоты и почти всегда проигрывал, а если побеждал, то с неизменными уступками. Второй вообще старался с ним не сталкиваться. Сестры считали, что канцлер – мужчина интересный, но настолько замкнутый, что, наверно, и не женится никогда, разве только ему прикажут. Ну или из чувства долга, чтобы воспитать наследника и поставить его на свое место, как сделал Мейнард-старший: тому ведь сосватали нашу очень дальнюю родственницу, то ли внучатую племянницу отца, то ли многоюродную кузину по материнской линии…

А я… Когда-то Одо снял меня с перил, по которым я решила съехать в подражание братьям, – они столько этим хвастались, и я решила, что тоже смогу, но застряла на середине, таким длинным был лестничный пролет и такая бездна разверзлась внизу… И ничего не сказал родителям, не говоря уж о моей прислуге, и предоставил мне самой объяснять, как это я ухитрилась порвать платье… Он действительно помогал мне решать задачки, потому что от объяснений учителя тянуло повеситься, причем у него на глазах, а Одо как-то ухитрялся парой фраз и росчерком пера объяснить то, что никак до меня не доходило. Главное, поймать его до совещания, потому что после он будет слишком зол, а до того – даже рад немного отвлечься и привести мысли в порядок…

Он не поехал с нами. Отец приглашал, но Одо отказался, будто чуял что-то неладное.

И тем вечером… Я действительно высунулась в окно, чтобы полюбоваться небывалой красоты закатом и замком на его фоне, крикнула назад, что мне не хватает этюдника, да и не сумею я нарисовать подобное… Посетовала, что до сих пор не изобрели маленьких фотографических камер, которые можно носить с собой – вот так увидел красоту, щелкнул затвором – и получил картинку, причем цветную! Отец пообещал узнать, не представлял ли кто-нибудь проектов подобных изобретений, мама попросила меня закрыть окно, чтобы не дуло, и я хотела вернуться на место, но в этот момент поезд тряхнуло так, что я едва успела схватиться за раму, чтобы не выпасть. И шляпка слетела – я зачем-то попыталась поймать ее, повернула голову и увидела, как хвост поезда едет себе по рельсам, потом глянула в другую сторону – локомотив неудержимо рушился под откос… Я закричала, кажется, но следующий толчок выбросил меня в окно, и я словно взлетела на мгновение… Подо мною оказались кусты, тощая пегая корова проводила меня удивленным взглядом, а потом я кубарем покатилась по земле, стараясь только сжаться в комок, пригнуть голову к груди и закрыть руками – старший брат говорил, так больше шансов уцелеть, если падаешь с высоты. Не помогло – на моем пути оказался какой-то пень, и… больше я ничего не помнила.

Потом было черное, красное и белое. Глухое беспамятство, нестерпимая боль и облегчение, когда начинали действовать лекарства. А вскоре я услышала голос, он звал меня издалека: «Эва! Эва!» И я открыла глаза, а когда смогла разглядеть того, кто наклонился ко мне, разрыдалась и все пыталась протянуть к нему руки, но не хватало сил…

«Это правда она? – едва слышно спросила сестра милосердия, а когда Одо кивнул, как-то странно всхлипнула и ринулась наружу с криком: – Ее высочество! Ее высочество жива! У нас!.. Жива!..»

Тогда я еще не знала, что осталась одна. А потом – часто думала, что послушайся я маму вовремя, то погибла бы со всеми вместе и мне не пришлось бы выносить все это…

Я никогда не любила приемы, мне не нравились толпы гостей, мне скучно было говорить с ними о всякой чепухе. Меня хорошо обучили всему этому, я знала, что смогу стать достойной супругой знатного дворянина или даже младшего принца, но в этой роли мне не пришлось бы столько бывать на людях. Во всяком случае, так я считала. Может, ошибалась: случая проверить не представилось.

Теперь все это было моим: огромный и неожиданно пустой дворец, сады и поместья, а еще – страна, о которой я так мало знала, а еще меньше понимала, как ею управлять… И если бы не Одо…

Мне ведь предлагали отречься от престола, но Одо встал стеной и, помню, не больно, но обидно нахлестал меня по щекам, когда я устроила безобразную истерику: кричала, мол, видеть не желаю корону, провались пропадом эта страна, не хочу ничего решать…

Больше некому, сказал он. Вытри слезы и возьми себя в руки, иначе моргнуть не успеешь, как окажешься замужем за каким-нибудь захолустным дворянчиком, а на трон отца сядет твой троюродный дядя, которого все вы терпеть не могли! Думаешь, люди скажут тебе за это спасибо? Только-только жизнь вошла в обычную колею после проклятой войны, еще не хватало междоусобицы! Его ведь не примут, и что будет тогда, нужно описывать? Ты ведь хорошо учила историю, так?

И я смирилась, я надела корону и старалась изо всех сил, но с каждым днем королевский венец все сильнее сдавливал мне виски… Казалось, даже тогда, когда его нет на голове, он жжет огнем, и я лишаюсь способности рассуждать здраво, да что там – просто думать!

Одо не верил мне, но потом пришел мэтр Оллен, посмотрел внимательно, выругал придворных медиков последними словами и сказал – я больна. Я тяжело больна, и нужно что-то делать, срочно, потому что и так уже случилось чудо – страна удержалась на самом краю, качнулась, но устояла. Вот только эта ноша, похоже, сломала юной королеве спину или, вернее, проломила голову. И если ничего не предпринять, все станет еще хуже, чем после той катастрофы…

Было еще много всякого: чужие лица, разговоры, улыбки и жесты, и все это мелькало так быстро, что меня замутило, а потом я не вытерпела и взмолилась:

– Не надо! Перестаньте, мэтр! Я не могу… не надо больше, у меня голова разорвется!..

И вдруг все прекратилось.

– Говорил же, слабенькая, – мрачно буркнул мэтр Оллен и принялся одеваться. – Скажи спасибо, что хоть столько выдержала. Повторить не проси – точно свихнется.

– Спасибо… – прошипел канцлер и наклонился ко мне. – Как вы?

– Как будто у меня в голове маслобойка, – честно ответила я, заметила недоумение на его лице и удивилась в свою очередь: – Вы никогда не видели?

– Богиня миловала, – сухо ответил он, но тут же спросил другим тоном: – Очень больно?

В голове гудело и стучало, казалось, будто она распухла впятеро против положенного размера, но терпеть было можно. Так я и сказала.

– Ну, может, я и погорячился с выводами… – пробормотал мэтр Оллен. – Но повторять все равно не стану. Держи свое сокровище. А этой… сам знаешь, чего накапать. И сам поспи хоть пару часов, ты уже на умертвие похож. Бывай!

С этими словами он шагнул в зеркало и исчез.

Канцлер спрятал красный флакончик и закрыл потайную панель.

– Что случилось с другими? – спросила я. – С той, которая кричала? Наверно, она не одна была?

– Не выдержали, – коротко ответил канцлер. – Очевидно, чего-то мы не учли. Или, возможно, вас спасла королевская кровь. Ваша предшественница лишилась разума на моменте крушения. Вы продержались удивительно долго.

– И все равно не успела увидеть всего, так? – Я снова подобрала под себя озябшие ноги, не заботясь уже об обивке кресла.

– Увидели, просто не успели осознать. Не все, но большую часть. А оставшееся я в вас вобью. Если потребуется… – Он вдруг улыбнулся, горько, улыбка эта напоминала болезненную гримасу. – Если потребуется – оплеухами.

– Вам-то это зачем? – спросила я, поежившись. Рука у него тяжелая, если верить чужим воспоминаниям.

– Представьте, для кого-то клятва верности – не пустой звук, – ответил канцлер. – А теперь идемте. Я отведу вас назад. Сможете выспаться, а увиденное лучше всего уложится во сне. Полсуток сберегли, уже хорошо…

– Вы не спросите, что именно я увидела?

– Непременно. Вас ждет экзамен, забыли? Но прежде чем выпустить вас к самой строгой комиссии – почтенной публике, я допрошу вас сам.

Я послушно последовала за ним, чуть не лишилась чувств, когда магический переход вывернул меня наизнанку – кажется, это было чересчур после манипуляций мэтра Оллена, – но быстро отдышалась. Хорошо еще, канцлер не спешил, вернее, изо всех сил старался соразмерять свой шаг с моим. Получалось неважно, если честно.

Уже на гравийной дорожке я не выдержала:

– Одо, можно, спрошу?

Это были не мои слова, и я почувствовала, как напряглась рука, на которую я опиралась, вернее, за которую цеплялась изо всех сил, чтобы не споткнуться и не отстать. Так говорила ее величество, а я должна была сказать что-то вроде «позвольте задать вопрос» или «разрешите спросить». Но ведь такие мелочи и есть самое важное, верно? Странно будет, если я стану обращаться к старому знакомому не так, как обычно! Конечно, официальная речь может подчеркнуть неудовольствие, но зачем нужно, чтобы кто-то решил, будто королева сердита на канцлера?

– Спрашивайте, конечно, – ответил он и явным усилием воли умерил шаг.

Он всегда был таким – не порывистым, но стремительным в движениях, и отец… то есть его величество порой ворчал, что не в состоянии уследить за перемещениями Одо. Вот только что был здесь, подавал бумаги – и уже исчез, и оказался на другом конце зала! Хоть гирю ему к ноге приковывай, как каторжникам в незапамятные времена, чтобы немного замедлить…

– Зачем мэтр Оллен раздевался?

Клянусь, канцлер споткнулся.

– Это все, что вас заинтересовало?

– Конечно же, нет, но другое… как вы сказали, не улеглось еще в голове, – созналась я. – А настоящих магов я никогда не видела, поэтому интересно… Так зачем мэтр Оллен снял одежду?

– Спросите что полегче, – мрачно ответил он. – В прошлые разы он так не поступал. Максимум – сбрасывал свой кошмарный балахон, если являлся при полном параде.

– Может, хотел меня… ну, смутить? Или даже шокировать? У него на коже такие рисунки, что…

– Какие еще рисунки? – Канцлер приостановился.

– Он же весь разрисован, – удивленно сказала я. – То есть, наверно, это татуировки, я читала… Он велел мне смотреть ему в глаза, но я успела кое-что рассмотреть до того, как он начал… процедуру.

– И что же у него за изображения на теле?

– Не могу описать, – подумав, ответила я. – Очень сложные узоры, они перетекают один в другой, и если долго смотреть, кажется, словно они шевелятся под кожей. Иногда мерещится чье-то лицо… или морда, цветок или совсем что-то непонятное, но такое… Как бы объяснить… Оно ужасное, отвратительное, тошнотворное, но взгляд отвести невозможно! Как бородатая женщина или самый толстый человек в мире – так описывали девочки, которые бывали в цирке, я-то только афиши видела.

– Гхм… Гениальное сравнение, – поперхнулся канцлер. – А воспроизвести эти рисунки вы в состоянии?

– Вряд ли. И потом… я боюсь, – созналась я. – Они ведь наверняка колдовские? Тем более вы… вы их не видели, так?

– Не видел. Ну да это ни о чем не говорит.

– Может, мэтр Оллен пытался меня напугать?

– Вполне вероятно. Он как-то обмолвился, что с испуганными людьми проще работать – когда природная защита падает, повышается восприимчивость. Правда, он выбрал крайне странный способ для того, чтобы вас потрясти. К тому же вы не слишком-то удивились, так?

– Я видела в анатомическом атласе человека совсем без кожи, – сказала я не без гордости. Чего мне стоило добыть эту книгу из шкафа госпожи Увве, а потом незаметно вернуть на место, лучше даже не вспоминать. – Рисунки на коже выглядят получше. А что до прочего, то мэтр Оллен… ну… даже не вовсе разоблачился.

– Вы полагаете, я позволил бы ему раздеться догола в присутствии несовершеннолетней девицы, вверенной моему попечению? – холодно осведомился канцлер.

– Но он ведь волшебник. Что вы можете ему сделать? Приказать? Он бы отказался со мной работать, вот и все. Еще раз приказать? А вдруг мэтр Оллен обиделся бы и совсем испортил мне мозги? То есть… – Я перевела дыхание. – Не знаю, зачем бы ему это понадобилось, но вдруг я ему просто не понравилась? Не понравилась же, так?

Канцлер кивнул.

– Почему? Потому что я… из приюта, как вы сказали? Плохо одета, у меня дурные манеры?

– Вовсе нет, – сказал он после долгой паузы. – Одежду легко сменить, Прочее… бывает и хуже. Должен отметить, что госпожа Увве уделяет достаточно внимания этой стороне воспитания.

– Она всегда говорила, что даже нищая девушка с безупречными манерами легче найдет себе место, нежели неотесанная грубиянка. Если, конечно, она не место прачки ищет, – добавила я справедливости ради.

– Знали бы вы, сударыня, сколько таких нищих и безупречных вылавливают из реки… – непонятно ответил канцлер. – Мы уже пришли. Вы помните, где ваша спальня, не заблудитесь? Тогда идите спать, а перед тем выпейте вот это… Мне тоже нужно закрыть глаза хотя бы ненадолго, иначе придется хоронить либо меня, либо того, кто попадется под горячую руку.

Чужое воспоминание мелькнуло в голове: канцлер бывает очень зол, если не выспится. К счастью, ему хватает пары часов, чтобы прийти в себя, и в таком режиме он может существовать очень долго. Но вот беда: иногда и этих часов не находится…

Глава 5

Мне ничего не снилось. Наверно, причиной тому было снадобье, которое заставил меня выпить канцлер. Будь это пилюли, я сумела бы спрятать их за щекой и выплюнуть. Все мы это умели: в пансионе порой давали средства от паразитов, после которых многие девочки целыми неделями не могли высидеть урок до конца, а потому приходилось выкручиваться. Увы, с каплями такой фокус не вышел бы, тем более канцлер пристально следил за мной, покуда я не выпила все, что было в стаканчике.

Проснулась я рано, как привыкла: в пансионе будили до рассвета. Некоторые домашние девочки с наслаждением рассказывали, что дома в выходные могут спать или просто лежать в постели хоть до полудня, но пансионеркам такое дозволялось, только если они тяжело болели. Чуть свет приходила горничная, будила всех, и мы, дрожа от холода – в каменных стенах старого здания даже летом было зябко, – принимались одеваться и умываться.

Но на этот раз меня никто не будил. Я открыла глаза, увидела незнакомый потолок, взглянула налево – сквозь легкие шторы пробивался серый утренний свет – и вскочила. Проспала! Уже рассвело!

И тут же вспомнила, где я и что со мной случилось…

Постель по сравнению с привычной была настолько мягкой, а одеяло – теплым, что я зарылась головой в подушки и вообразила себя медведем в берлоге, под толстым снежным покрывалом. В пансионе я тоже играла в медведя, когда была помладше, но долго прятаться не выходило: безжалостная Рина, а потом пришедшая ей на смену Мика срывали тонкое одеяло, приходилось вставать.

Не знаю, сколько я так лежала: часов в комнате не было, а осеннее утро, особенно пасмурное, – совсем не то же, что летнее, не угадаешь, сколько прошло времени. Уснуть не удавалось: я не привыкла спать так долго, к тому же очень хотелось есть: у меня во рту ничего не было с прошлого обеда, кроме булочки и стакана молока…

Наконец приотворилась дверь, кто-то вошел. В щелочку я увидела – это Нэна – и наконец услышала ее голос, тихий и мягкий:

– Госпожа, уже утро. Извольте просыпаться.

Я рывком села на кровати, скинув одеяло, и удивилась, до чего же здесь тепло! В наших спальнях осенью и зимой нужно раздеваться и одеваться очень быстро, чтобы не продрогнуть. Еще горничные строго следят за тем, чтобы чулки были сложены на стуле поверх остальной одежды, а тех пансионерок, кто пытается хитрить и спать прямо в них, чтобы было немного теплее, наказывают: так одежда быстро приходит в негодность, не напасешься! У полупансионерок – тех девочек, что уходили домой только на выходные и праздники, и то не всегда, а в остальное время жили с нами, – конечно, были теплые ночные рубашки, но тоже не у всех…

– Что госпожа желает на завтрак? – невозмутимо спросила Нэна, и я растерялась.

Откуда мне знать, что я желаю? Сколько себя помню, завтрак в пансионе был одинаков: жидкая каша с жалкой лужицей растопленного масла, тонкий ломтик хлеба с совершенно прозрачным кусочком сыра и – самое главное! – большая кружка горячего травяного отвара, сдобренного медом. Еще нам полагались фрукты – по сезону, самые недорогие. К середине зимы мы уже видеть не могли яблоки: полежав, они делаются почти безвкусными и какими-то… ватными. Но не портятся, потому на зиму закупают именно этот сорт.

Иногда на каникулах или в праздники госпожа Увве звала меня ко второму завтраку и угощала чем-нибудь вкусным, даже пирожными, но я ведь не могу сейчас потребовать пирожных? Или могу? Или…

– Сначала я хочу умыться, – сказала я, сообразив, что как-то нелепо завтракать в постели, не приведя себя в порядок.

То есть знатные дамы в книгах только так и поступали, но даже домашние девочки соглашались, что в действительности никто себя не ведет подобным образом. Разве только прикованные к постели, но и тем помогают умыться…

– Как будет угодно госпоже, – невозмутимо отозвалась Нэна. – Но не изволит ли госпожа сначала распорядиться насчет завтрака?

– Ну… пускай будет как обычно, – сказала я, спуская ноги с кровати, а Нэна кивнула, сделала несколько шагов к двери и что-то приказала неразличимым шепотом.

Ох… Знать бы еще, что обычно ест на завтрак ее величество! Я попыталась выискать это у себя в голове – не зря же мэтр Оллен вкладывал туда разную премудрость, – но тщетно. Наверно, сведения о всяких вдовствующих герцогинях и многоюродных племянниках были намного важнее вкусовых пристрастий настоящей Эвы.

– Извольте, госпожа. – Нэна поманила меня к себе, и я встала. И поразилась – босые ноги едва не по щиколотку утопали в пышном ворсе ковра.

Ночью я как-то не обратила на это внимания. «Какая же мука его чистить, – мелькнуло в голове, – ну, если он не заколдован, конечно».

Я думала, Нэна польет мне из кувшина, но нет: горничная открыла дверь, и я оказалась в другом помещении.

– Может быть, желаете принять ванну, госпожа?

Я уставилась на нечто размерами втрое больше того корыта, в котором мы обычно купались в пансионе, – тут плавать можно было, не иначе! – и кивнула. Вчера с дороги я только умылась… и тогда Нэна действительно поливала мне из кувшина! Сегодня все заметно изменилось, подумала я и едва не шарахнулась в сторону, когда в блестящую ванну хлынула вода – над ней курился пар.

– Дозвольте помочь, – сказала Нэна и совлекла с меня ночную рубашку.

Мне никто не помогал с мытьем с тех пор, как я выросла настолько, что оказалась в состоянии удержать ведро с горячей водой (хотя бы вдвоем с кем-нибудь) и не ошпариться: водопровода в старинном здании пансиона не было. Мы с девочками друг другу помогали, конечно, – сама себе спину не потрешь, да и волосы сложно как следует промыть, если кто-нибудь не льет на голову.

Нэна, однако, действовала так, будто ухаживать за взрослой девушкой, словно за маленьким ребенком, ей совершенно привычно, и ничего необычного она в этом не видит. Может, так положено? Наши домашние девочки о таком не рассказывали, но ведь они происходили не из самых знатных и богатых семей и о том, что делается во дворцах, знать не могли…

Я покорилась, только попросила добавить холодной воды, не то в ванне свариться можно, и Нэна послушалась. Потом она сушила и расчесывала мои волосы, – наверно, канцлер донес до нее слова мэтра Оллена о том, что меня нужно отмывать в трех водах, – подпиливала ногти, чем-то мазала лицо. Я чувствовала себя куклой, честное слово. А уж когда Нэна взялась меня одевать, сходство сделалось несомненным… Ну неужели я сама не в состоянии натянуть чулки? Хотя… с такими тонкими, наверно, не совладаю – нужна сноровка, а я их просто порву, привыкла ведь к совсем иным. И платье – на нем столько крючков и завязок, и все на спине… самой не справиться. У нас платья застегивались спереди, потом сверху надевался форменный черный фартук для защиты от чернил и прочего, вот и весь туалет. Даже учительницы носили такие платья – кто стал бы им помогать? У горничных и без того забот полон рот, а личная прислуга есть только у госпожи Увве. Но и она одевается крайне скромно: считает, что это должно подавать пример остальным. Конечно, ее наряды намного лучше сшиты, чем у остальных, ткань дороже, но издалека не отличишь.

Тем временем принесли завтрак. Его сервировали на маленьком и, на мой взгляд, неустойчивом столике, – и я, признаюсь, потеряла дар речи. Нет, я понимала, что ее величество ест совсем не то же самое, что подают в пансионе, но все-таки удивилась. Мне казалось, что юная королева должна питаться какими-нибудь заморскими фруктами, марципанами и прочими сладостями, но… Под серебряной крышкой исходила паром яичница с ветчиной и какими-то незнакомыми овощами – Богиня, я пробовала такое всего несколько раз, у госпожи Увве, и то мне полагался маленький кусочек! Золотились поджаристые кусочки хлеба, таяло масло в масленке, заманчиво поблескивало что-то вроде варенья в вазочке, дымился травяной отвар в тонкой фарфоровой чашке…