Странное путешествие маленького человека

СТРАННОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ МАЛЕНЬКОГО ЧЕЛОВЕКА

***

Глава 1.

Я всё ещё здесь

***

«Теперь я знаю. Не все цели будут достигнуты, не все точки будут пройдены. Однажды я задам себе новую, грандиозную и манящую за горизонты цель, намечу контрольные точки но не успею дойти. Просто не успею. Просто на этот раз не хватит сил.

А там меня будут ждать. Будут верить и надеяться. Будут убеждать себя, что всё это не правда, что всё ещё получится. Но не дождутся. Там у них появятся свои цели и они там наметят свои контрольные точки. И пойдут уже без меня.

Однажды я просто не успею.»

(Карл Левансен 1971 год)

***

Трудно теперь, лёжа в бреду, в забытии, будучи запертым в этой серой больничной палате освещенной тусклым светом лампочки угрюмо висящей под потолком вспоминать ту недавнюю ночь. Ночь разделившую мою недолгую пока ещё жизнь на беззаботное «до» и непонятное «после». Ночь, как я теперь понимаю ставшую главной в моей жизни, определяющую меня как личность, ставящую точки там, где мы их не ожидали.

Ночь сама по себе почти ни чем не отличается от многих ночей, что были до и многих, я уверен, что будут после неё. Тихая, прозрачная, по осеннему прохладная, она была прекрасна. Она нежно взяла нас на руки и так же нежно убаюкала, разморила, растворила в себе. Усыпила весь замок Легрен– летнюю резиденцию, слуг, дворецких, конюхов и садовников.

Кем я был до той ночи? Имеет ли теперь это значение? Наверное имеет. От этого зависит кем я потом стану. Вернее как я буду ощущать и понимать то своё новое состояние каким бы оно ни было. Мне почти четырнадцать. Мне повезло в жизни больше чем многим в этом мире, ведь не абы кто, а племянник самого князя Вильгельма. О чём ещё мечтать в этом возрасте? Я окружен роскошью, достатком и заботой. Со мной носятся как с величайшей ценностью и чуть ли не в пятки целуют, мне кланяются, мне лебезят. И я в этом растворяюсь и принимаю как само собой разумеющееся.

Под опеку князя Вильгельма третьего из рода Левинган я попал в свои семь лет после смерти моей матери, его младшей сестры Елены. Не помню, а может и не знаю, что стало причиной её внезапной для меня смерти. Она ушла молодой. Помню лишь, что в последнее время она очень сильно горевала. Горевала, как я теперь понимаю по мужу, моему отцу. Отца к тому времени с нами не было уже как два года. Служа в княжеской гвардии он часто и по долгу находился в южных колониях, как правило подавлял там постоянно возникающие мятежи, а потому при жизни его мы не были близки как это наверное бывает у большинства отцов и детей. Возможно мой отец думал, что пока я мал это и не требуется и он успеет наверстать упущенное по моему взрослению. Но не успел. Очередной мятеж оказался сильнее его и хоть сам мятеж конечно же был подавлен отец об этом уже ни когда не узнал.

Сын князя– наследник Михаил Левинган мой лучший друг и смею я надеяться, что это взаимно. Ему уже семнадцать. Мы вместе учимся в кадетском корпусе его сиятельства, но знатное имя наследника и моё с ним тесное родство выделяет нас на фоне прочих курсантов. Нет, по чину нам ещё не полагается задирать нос, но то по чину, а не по гонору. Сколько совместных проказ и авантюр устраивали мы и в замке и за его пределами, одному чёрту лишь подвластно сосчитать. Счастливые были времена. Беззаботные.

Миша. Мой добрый друг Михаил. Только теперь, здесь, зарывшись в промокшие простыни опутавшие меня своими мертвецкими оковами я понимаю как любил и ценил его. Как брата и как отца, как учителя и как друга, как хранителя моих секретов и единственного моего защитника. Теперь он мёртв. Я знаю. Я видел. Тело его в ночной рубашке с расплывшимися красными пятнами повесили над воротами. То ли для верности, то ли желая кому-то что-то доказать. Не знаю сколько мне осталось, но уверен, что образ этот будет со мной до конца моих дней. До того, как я увидел его мёртвым я не верил в происходящее. Я не верил слыша гам и грохот выстрелов за окном. Я не верил видя обезумевших от ужаса бегущих куда-то слуг. Я не верил когда в мою комнату выломав с треском двери ввалилась толпа, когда меня куда-то потащили, когда в коридоре я заметил торчащие из-за угла чьи-то ноги в офицерских сапогах. Не верил в изломанные трупы часовых заливших парадную лестницу по которой меня тащили. Увидя же Мишу, Мишутку, как называл его князь во мне всё оборвалось и сердце остыло, перестало биться. Я понял, что это конец. Конец всему.

Во время нападения, во время расстрела часовых, в тот момент когда меня тащили во мне не было страха. Я сам тогда этому удивлялся и понимал, что это не логично, не нормально, страх должен быть. Наверное адреналин задушил мой страх. Когда же я увидел труп повешенный на воротах страх не появился, появилась безграничная пустота, апатия, желание быть в этот момент рядом, висеть на соседней верёвку. Но вместо этого меня тащили дальше, в темноту прохладной ночи. Помню как бросили в грузовик и долго куда-то везли. Помню как заперли в эту серую палату, где я лежу почти не вставая уже третьи сутки.

Я не знаю и не понимаю что же случилось той ночью. Я не знаю что стало с князем. Я не знаю где я теперь. И я не знаю зачем я здесь. Я ни чего не знаю, но главное я всё это и знать не хочу. У меня нет мыслей, нет переживаний, нет чувств. Я просто жду и надеюсь, что скоро всё это закончится. Жаль, что человек не может выключить себя на подобии той лампочки, что своим тусклым светом лишь подчеркивает серость и омерзительность моей тюрьмы. Сейчас бы я не задумываясь нажал на тот рубильник. Но я лежу и жду. И надеюсь, что кто ни будь другой выключит этот свет.

Весь мой мир сжат до размера этой комнаты размером два на три метра с зарешёченным арочным грязным окном. К окну придвинута железная койка со скрипучими пружинами и продавленным, бугристым матрасом. Нет ни тумбочки, ни шкафа, ни умывальника. Только старый стул, стоящий у двери вносит хоть какое-то разнообразие. В прочем меня это ни как не заботит. Я лежу и смотрю в серый потолок.

Я хочу быть один. Совсем один во всём огромном мире. Ну раз уж мир мой не так огромен то хотя бы оставьте меня одного здесь, в этих четырёх стенах. Наверное чувствуя мои желания и не желая давать мне покоя я и этого не могу получить. Меня не оставляют. Время от времени ко мне приходит старуха. Молча приходит, молча приносит еду, молча ставит тарелку с пресной кашей на стул, забирает пустую и молча уходит. Её визиты для меня неожиданны и от того ещё более неприятны. Звук, который её сопровождает– лишь лязганье ключа в замке. Старуху я не разглядывал, заметил лишь её худую фигуру в черном балахоне, да костлявые руки с узловатыми, скрюченными пальцами. Всегда в её визиты я неподвижно лежал в кровати с обычно прикрытыми глазами и ждал скорейшего её ухода, скорейшего лязга в замке. Нет, после этого я не вставал, не начинал бегать и прыгать, я вообще обычно не менял положение своего тела, но на душе становилось чуть легче.

Ещё моим посетителем был грязный дед в кожанке и с обрезом торчащим из-за плеча. Его бородатую морду я хорошо запомнил. Вынужден был запомнить. Это он меня выволок из грузовика, притащил, и бросил как бродячую собаку в эту конуру. Есть у него ещё одна заметная отличительная особенность. От него нестерпимо воняет. Табачный этот перегар сшибает с ног, сгибает, проникает в самое сознание и чёрной кислотой, мгновенно разъедает, убивает. И не скрыться.

Это зловоние появляется перед приходом хозяина. Своего рода глашатый его величества. Смешно, но тошно. Приходит раньше, опережая даже гулкий топот каблуков эхом дробящийся по пустому коридору, а потом, после ухода хозяина ещё долго, очень долго душит, терзает, смеётся над своей жертвой.

Дед этот приходит обычно утром и вечером. Хватает меня или за руки или за ворот и тащит на положенный мацион, то есть в туалет. Ему не важно надо мне или нет, ему не важно сопротивляюсь я или нет, он просто получает удовольствие от того, что делает. Я это чувствую. Бессловесная тварь.

Вчера вечером слыша шаги и чувствуя нарастающую вонь перегара я заранее сел на кровать в ожидании своего конвоира. Он с грохотом отворил дверь. К табачному перегару отчетливо примазался ещё и запах самогона. Дед подвинул к открытой двери стул и сел, поправил теперь упирающийся ему в спину обрез и направил его небрежно на меня. Оскалился обнажив ряд железных зубов. Достал из кармана куртки папиросы, выдернул одну зубами. Затем достав спички закурил всё время поглядывая на меня и цедя свой железный оскал. «Вот сейчас» подумал я и стал ждать. Но ни чего не происходило. И не произошло. Деду просто доставляет удовольствие вот так давить, терзать, смотреть на реакцию. Думаю не я первый с кем он это проделал. Дед был доволен. Докурив он швырнул в угол окурок, не спеша встал, схватил меня за предплечье как можно грубее и потащил на вечерние процедуры. Не помню как потом уснул. Просто растворился в темноте и всё.

Проснулся ночью. Темно, хоть глаз выколи. В такой темноте черти любят наблюдать за спящими невинными детьми. Наблюдать и ждать удобного момента, когда можно схватить, укусить, напугать.

Проснулся, а вернее просто открыл глаза и вернулся из забытья от неприятного, противного чувства. Сперва не понял, что со мной. Чем это отличается от того, что было вечером, днём, утором, вчера и позавчера.

Сообразил. Постель мокрая и холодная. Я жутко пропотел и то серое тряпьё, что теперь должен я называть постелью впитало этот холодный пот. Впитало мой страх и отчаяние.

Неуютно. Противно. Тело щиплет и знобит. Но я лежу почти не шевелясь, уставившись широко раскрытыми глазами в черноту непроглядной ночи. Мне всё равно. Мне теперь всё равно. Я теперь ни кто и не где, а значит у меня нет ни чувств ни страданий. Меня значит теперь и вовсе нет.

Мысль: может я умер и так на самом деле ощущается смерть? Тогда интересно, она только мне так ощущается или это универсальное явление и все ему подвластны? Если только мне так "повезло" то обидно наверное. Кто-то умирает в тепле и покое, а я вот в холодном поту утопаю. Если смерть всем одинакова то значит всё сейчас нормально и я должен быть спокоен. Я и есть спокоен. Странные мысли, глупые, неряшливые и пустые. Но сейчас только они у меня.

Я незаметно погружаюсь в эти мокрые серые простыни, я незаметно в них тону и растворяюсь.

Проснулся я только утром. Простыни были такие же холодные как и ночью. Я ещё не умер. Жаль. Я ведь так хорошо всё представил.

На этот раз я проснулся не от холода или тревоги, меня разбудила приближающаяся, нарастающая за дверью суета и ругань. Когда этот клубок невидимой, но хорошо ощущаемой ненависти докатился, дотопал, доорал до двери всё вдруг стихло. Те люди за дверью на мгновение замерли, умолкли. Прислушиваются.

Я не видел кто там сейчас за дверью, но одного я точно узнал, по запаху, по его предвестнику– табачному перегару. Я спокоен. Спокоен потому, что ночью я умер, а теперь просто воскрес. "А чего бояться тому, кто однажды уже умирал?" думалось мне.

Лязгнул три раза ключ. Дверь быстро открылась и из сумрака коридора широким шагом вошёл дед в кожанке, всё так же с обрезом за спиной. Вошёл и посторонился уступая кому-то дорогу. Следом вошла старуха в чёрном, та, что обычно приносит мне жратву. На левой руке несла она стопку чистого, аккуратно сложенного постельного белья. Чёрный её балахон траурно шуршал по грязному полу, глаза сверкали злобой, ненависть и призрение исказили сухое серое лицо.

Дед было взял стул, развернул его и готов уже был плюхнуться, но старуха рявкнула на него и тот недовольно оскалившись вышел обратно в коридор.

Старуха грохнула захлопывая дверь.  Я всё это видел смутно, сквозь едва приоткрытые веки. Я её не боялся, но делал вид, что сплю. Общаться мне не хотелось с ней ни в какой форме. Общаться мне вообще ни с кем не хотелось. Раз я один, то хочу быть один.

Старуха кинула наволочки и простыни на так и не занятый моим тюремщиком стул, подошла к кровати нависнув надо мной черным мертвым деревом и замерла как будто в нерешительности. «Чего ждёт, чего хочет?» гремел у меня в голове вопрос, «быть может, испытывает сострадание, жалость ко мне? Только мне оно не нужно». И жалости не было. Постояв ещё немного старуха схватила простыню и начала рвать её из под мня. С силой рвать, остервенело, с презрением. Я вскочил и отпрыгнул в угол. Я не знал, что делать и куда от этого всего скрыться. Я забился в угол. Старуха побросала бельё на пол под дверь, а на пустой грязный матрас небрежно, спешно расстелила те тряпки, что принесла с собой. Всё это она как и прежде делала без единого слова. Я чувствую её ненависть, я чувствую её презрение, но не слышу ни брань ни упреков ни обвинений. Ненависть на столько сильна, что понятна и без каких либо слов.

Дни тянулись серыми сгустками. Сколько их прошло? Пять, семь, десять? Меня кормят, водят в туалет, иногда меняют постельное бельё. Мои тюремщики не сменились и к ним я почти привык и потому вовсе перестал обращать на них внимание. За окном слышался галдёж, надсадный рокот моторов, лай собак в захлёб и чавканье грязи под ногами бегающих строем солдат в незнакомой для меня форме. Я начал к этому всему привыкать. Та жизнь, что была «до» начинала казаться мне бредовым сном, начала расплываться в тумане воспоминаний, а жизнь, настоящая жизнь вот она здесь, такая серая, как есть и другой у меня не было, нет и не будет. Ночи тут были под стать тем серым днём, что их чередовали. Чёрные, непроглядные, глухие, без снов. Иногда открыв в темноте глаза я не понимал сплю я или нет, на столько стёрлись границы восприятия.

Раньше я панически боялся тишины и теперь это напомнило о себе. Однажды ночью открыв глаза я уже по обыкновению не понял, не смог оценить своё состояние. Я остаюсь в сознании, я спокоен, трезв, рассудителен. Просто теперь я расслаблен. Мысли стали вязки, тягучи, тяжелы. Нести их, работать с ними мне трудно.

Вспомнил свой шумный класс в кадетской академии. Почему-то вспомнил. Я в классе, кругом суета, гам, беготня. Перемена. Я отбиваюсь и нападаю, спорю и слушаю. Я часть этой суеты, я часть этого мира. Я это понимаю, но не придают этому значение. Позже я пойму, что я для этого мира не незаменимый элемент. Я пойму, что этот мир делает меня, а вовсе не на оборот. Мне будет тошно от той мысли, но я успокоюсь. Хочется быть центром хотя бы своего мира, но даже в своём мире мы всего лишь декорации к общей его картине. Класс, шумит, гудит, галдит. Не помню как это произошло, что случилось, но внезапно и незаметно для себя я понимаю, что наблюдаю за своим классом с высоты, откуда-то из под потолка. Я вижу суету и гам и что более удивительно я вижу себя в центре этого всего, но я спокоен, я почти недвижим. Я пытаюсь закричать, привлечь внимание, страх начинает подкрадываться, но крика нет, беззвучно я напрягаю горло. Но чем больше я пытаюсь кричать тем тише становится мир вокруг. Мир совсем стихает, а я поднимаюсь всё выше и выше. Помню свой страх от этой тишины. Парализующий страх. Безграничный ужас.

Я снова лежу и смотрю непроглядную в темноту. Что-то не так. Я чувствую, что сейчас что-то иначе. Почти каждую ночь я вот так просыпаюсь и всматриваюсь в темноту. Я её изучил на столько, что бы отчётливо понять, на этот раз темнота отличается. Я ещё не понимаю что меня встревожило, чем эта чернота отличается от всех, что были до неё но меня начинает душить страх и паника. Почти та, что вот только что я видел в своём то ли сне, то ли бреду.

Я захотел закричать, нестерпимо захотел закричать и наверное закричал бы, но в этот момент где-то надо мной с шипением на миг вспыхнул красно-жёлтый огонёк. Вспыхнул, что бы тут же погаснуть оставив после себя лишь красное пятнышко и врезавшиеся в память два угрюмых чёрных силуэта застывших над моей кроватью.

Один, тот, что чиркнул спичкой– дед. Странно, как я не почуял его перегар лишь теперь резко ударивший мне в ноздри. Второй, с упитанным щекастым лицом, круглых блеснувших очёчках и шляпе показался мне смутно знаком. Лицо его мелькнуло на мгновение, но я был уверен, что этого типа я раньше точно где-то видел. Но думать не получалось. Вспыхнул фонарик и ударил прямо в лицо ослепив меня. Кто-то, судя по пухлой руке тот, второй схватил меня за подбородок и грубо, бесцеремонно начал крутить мою голову их стороны в сторону явно рассматривая повнимательнее. Фонарик погас и после его яркого луча я погрузился в цветастое ничто. Топот ног, лязгнул ключ в замке. Сердце бьётся так, что кажется от этого грохота дрожат стёкла. Под окном послышались голоса. Там о чём-то спорят, что-то решают. Слов не разобрать, но напряжение чувствуется. Что это сейчас было? Кто и зачем приходил на меня смотреть? Может быть меня скоро выпустят? Или может быть…

Ещё очень, очень рано. Так рано я тут ни разу не просыпался. Сквозь грязное окно пробиваются лучи восходящего солнца и перекрашивают мою гробницу в бледно розовый цвет. Есть что-то странное в этих первых лучах, что-то необычное. И я понимаю что. Эти лучи– первые лучи пробившиеся сквозь это грязное окно за всё время моего тут заточения. Первое солнечное утро первого солнечного дня. Я лежу, впервые смотрю на розовые стены, на розовый потолок и так мне становится тоскливо, так выть хочется, что сил моих больше нет. Ведь оно дразнит меня. Оно, это солнечное утро издевается. Оно там, бодрое, весёлое, говорит мне: «давай, пойдём, ну что же ты не встаёшь, ах да, ты же прикован к этой постели, ты же ни когда больше не выйдешь оттуда.». Дрянь. Сволочь. Гадина. Слёзы катятся большими каплями. Я всхлипываю и начинаю рыдать. Впервые за всё время моего заключения.

***

Солнечное утро взбудоражило похоже не только меня. За окном урывисто и беспорядочно загудели моторы, забегали, засуетились, загалдели. По началу я не придал этому существенного значения, но быстро понял, что шум за окном сейчас сильно отличается от того, что было раньше. Если раньше я слышал монотонный, ритмичный, скучный шум, то сейчас это был настоящий гвалт, суета, можно даже подумать, что паника. Там явно что-то необычное происходит. Утерев уже начавшие высыхать слёзы я выглянул в окно. Действительно. Грузовики беспорядочно ёрзают туда сюда пытаясь выскочить в узкий проём ворот. В эти грузовики на ходу прыгают солдаты, которые вчера ещё строем месили грязь под этим окном. Кто-то орёт, кто-то мечется с чемоданами. Похоже все просто-напросто разбегаются. Крысы. Значит про меня просто забыли.

Из под моего окна как бобы посыпались какие-то люди в одетые кто в чём. Кто-то в ночные рубашки, кто-то лишь в подштанниках, кто-то в мундире гвардейца, кто-то просто в гражданском. Руки у всех связаны, но по тому, с какой скоростью они бегут мне сперва показалось, что эти смельчаки пытаются сбежать под шумок. Начал было радоваться за них, пока не увидел толкающих их конвоиров. Конвоиры штыками подгоняют пленных к кирпичному забору и даже не дождавшись пока те добегут до самой стены начинают стрелять. Стреляют в спину. Почти не целясь, спешат. Грохот и серый пороховой дым заволакивают небольшой двор больницы. Дым сносит ветер и теперь я вижу скорчившиеся тела. Ни кто не шевелится. Про них не забыли.

По коридору грохочут шаги. Быстро, ритмично. Сердце моё замирает. Про меня тоже не забыли. Все мысли о желании скорой смерти куда-то испарились, убежали, попрятались. Я теперь хочу слиться с этой тюрьмой, с этой койкой, с этим грязным окном, лишь бы меня не заметили. А может сражаться? Откроет дверь и я брошусь в атаку? Ведь так у меня хотя бы будет шанс. Ведь понятно же, что со мной вот так же как с ними, теми, чьи безжизненные теля лежат сейчас в луже под забором. Но я не хочу. Я понял, я боюсь этого.

Лязгнул замок, распахнулась дверь. На пороге дед. Обрез смотрит на меня. Дед махнул обрезом, мол выходи. Я замешкался. Вот сейчас, давай, прыгай на него. Нет, чуть позже. Подойду поближе.

–Ну,– рявкнул дед– пошёл.

И я пошёл. Вышел в коридор. Дед меня пропустил. Ткнул стволом меж лопаток.

–Иди, не оборачивайся– скомандовал он.

Коридор узкий, едва освещён тусклыми лучами проникающим через полукруглое окно над дверью в конце него. Толкает, подгоняет меня к той двери. Мне нужно бежать. Ещё немного. До двери осталось всего пять шагов. Дед где-то сзади. Остановился. Я чувствую это по удаляющемуся его тяжелому дыханию. Но я иду. А надо бы бежать. Я хочу бежать, но ноги мои немеют, подкашиваются от страха. Всё тело начало знобить и колотить. Каждый шаг стал для меня невыносимо труден. Ноги еле двигаются. Но я делаю шаг, ещё шаг. От этого озноба двоится, мутится в глазах. Но я чувствую, спасение всего в двух шагах, там, за дверью. Но я могу не дойти. Я задыхаюсь. Стены и потолок коридора сужаются, давят на меня, душат. Воздуха нет даже что бы закричать. Я почти падаю. Ещё шаг. Ноги со скрежетом волочу по избитому паркету. Ещё шаг и я наваливаюсь на железную ручку замка. Только бы не заперто. Не заперто. Ручка покорилась, нажалась и клацнул засов. Почти падая я потянул дверь и та открывшись раскинула передо мной цветущий сад. Тёплый, ароматный воздух нежно обнял меня и тут же согрел. Дрожь ушла, помутнение в глазах рассеялось. Поступь стала лёгкой и свободной. Я шагнул за порог и только теперь удивился.

***

Глава 2.

Поезд отправляется точно по расписанию.

***

"В том саду нет цветов и трав. В том саду нет поющих птиц и журчащих ручьев. В том саду нет надежды на чудо. Но лишь одно меня там печалит. В том саду нет тебя."

(Георг Эргман. Письмо к Паоле. 1893 год)

***

И снова я ни чего не понимаю. Откуда тут этот цветущий сад? Откуда тут эта зелень? Неужели сейчас весна? Но я же помню холодные серые осенние дни, промозглый ветер за грязным окном, рваные тучи загадившые небо от горизонта до горизонта. Быть может меня куда-то незаметно перевезли? Быть может я провалялся в коме и очнулся лишь весной? А ещё так может быть, что я просто сошёл с ума. Мне нужно обернуться и просто спросить старика, что вёл, толкал меня к этой двери. Но я не обернулся. Побоялся, что дед опомнится, схватит меня и потащит снова в какой ни будь чулан где я снова буду торчать в ожидании своей личной неизвестности не ведомо сколько времени. Я шагнул за порог, из темноты на свет и солнце пробиваясь сквозь цветущие деревья яблонь и черешни ослепительно резанул мне по глазам. Наверное с минуту я жмурился, привыкал, моргал закрываясь от этого нестерпимого света ладонью. Сумел оглядеться. Сад прекрасен. Любой сад в это время чист, свеж и прекрасен, но почему-то именно этот показался мне особенным, невероятным, почти волшебным. Наверное всё дело в контрасте, думалось мне. После серой больничной палаты с ржавой кроватью и миром видным лишь через грязное окно любой чахлый куст должен казаться чем-то волшебным и неземным. Что уж говорить про целый цветущий сад.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.