Влюбленная принцесса

Майкл и Джудит вертели головами, ища, где бы пристроиться, чтобы надеть коньки.

Я (небрежно, обращаясь к Лилли): Не знала, что твой брат встречается с Джудит Гершнер.

Лилли (почему-то с отвращением): Да ладно. Они не встречаются. Просто она приходила к нам домой, они с Майклом сочиняют какую-то программу для своего дурацкого компьютерного клуба. Услышали, что мы идем кататься на коньках, и Джудит сказала, что тоже хочет.

Я: А выглядит так, как будто они встречаются.

Лилли: Да плевать, как это выглядит. Борис, тебе обязательно все время на меня дышать?

Я (подошедшим Майклу и Джудит): О, привет. Майкл, я и не знала, что ты умеешь кататься на коньках.

Майкл (дернув плечом): Я раньше играл в хоккейной команде.

Лилли (фыркает): Ну да, в далеком детстве. Это было еще до того, как он решил, что командные виды спорта – пустая трата времени, потому что успех команды зависит от общих усилий всех игроков, в отличие от индивидуальных выступлений вроде тенниса или гольфа.

Майкл: Лилли, ты заткнешься когда-нибудь?

Джудит: Обожаю кататься на коньках! Только у меня не очень хорошо получается.

Это она верно подметила. Джудит катается настолько плохо, что Майклу пришлось ехать перед ней спиной вперед и держать за руки, чтобы она не грянулась об лед. Не знаю, что поразило меня сильнее: то, что Майкл может кататься спиной вперед, или то, что он был готов таскать Джудит кругами по всему катку. Даже я в состоянии самостоятельно удержаться на льду в вертикальном положении, хоть и неспособна клонировать плодовую мушку.

Зато Кенни способ Майкла явно понравился больше, чем старый добрый вариант – в смысле поодиночке, – и он начал доставать меня просьбами покататься так же, как Майкл с Джудит.

Я твердила, что умею кататься сама, но Кенни отвечал, что дело не в этом. Полчаса я отбивалась, потом сдалась и позволила ему ехать передо мной задом наперед и тянуть меня за руки.

Беда в том, что Кенни неважно катается задом наперед. А я езжу на коньках хорошо, но не настолько, чтобы удержаться на ногах, если человек, который елозит прямо передо мной, споткнется и упадет.

Именно так и случилось. Кенни растянулся, а я не смогла вовремя притормозить и брякнулась на него, ударившись подбородком о его колено. В результате я здорово прикусила язык, и рот тут же наполнился кровью. Глотать кровь мне не хотелось, и я ее выплюнула. И попала Кенни на джинсы и на лед. Это произвело сильное впечатление на туристов, которые толпились вокруг катка, фотографируя друзей и близких на фоне гигантской рождественской ели. Все тут же начали щелкать девчонку, давящуюся кровью на льду, – вот они, нью-йоркские нравы.

В тот же миг ко мне скользнул Ларс – он суперконькобежец благодаря своему северному детству, а вот на телохранителя учился в самом сердце пустыни Гоби, – поднял меня, осмотрел мой язык и, вручив носовой платок, велел крепко прижать его к ранке.

– На сегодня коньков достаточно, – сказал он.

Ну и все. Теперь у меня ранка на кончике языка, из-за этого больно говорить, и, кроме того, все это было ужасно унизительно – шлепнуться на глазах у миллионов туристов, которые приперлись полюбоваться дурацкой елкой в дурацком Рокфеллер-центре, не говоря уже про моих друзей и, что самое обидное, Джудит Гершнер. Она, оказывается, тоже собирается в колледж при Колумбийском университете по программе раннего поступления (ну круто, они с Майклом осенью переходят в один колледж), только на медицинский. Джудит посоветовала мне обратиться к врачу, поскольку, как ей кажется, на ранку придется наложить швы. На моем языке! Мне еще повезло, сказала Джудит, что я не откусила кончик языка.

Да уж, повезло.

Мне так сильно повезло, что я пишу эти строки, лежа в кровати, и рядом со мной никого, кроме Толстяка Луи – кота, который весит двадцать пять фунтов и любит меня только за то, что я его кормлю, а парень, в которого я влюблена всю свою сознательную жизнь, гуляет по центру города с девушкой, умеющей клонировать плодовых мушек и с одного взгляда определяющей, надо ли наложить швы на рану.

Во всем этом есть только одна положительная сторона: если Кенни подумывал перейти к поцелуям взасос, теперь ничего не выйдет, пока у меня язык не заживет. А доктор Фан – мама вызвала его, как только Ларс привез меня домой, – сказал, что это займет от трех до десяти дней.

Йес-с-с!

ДЕСЯТЬ ПРИЧИН, ПО КОТОРЫМ Я НЕНАВИЖУ ПРАЗДНИЧНЫЕ ДНИ В НЬЮ-ЙОРКЕ

1. Туристы из глубинки, прикатывающие в город на огромных спортивных внедорожниках. Они носятся как сумасшедшие, норовя сбить пешеходов на переходах, и почему-то уверены, что водят как бешеные ньюйоркцы. На самом деле они водят как полные придурки. Я уж не говорю о том, что город и без них загазован. Неужели нельзя ездить общественным транспортом, как нормальные люди?

2. Дурацкая рождественская ель в Рокфеллер-центре. В этом году зажечь елку пригласили меня, как «принцессу из Нью-Йорка» (так меня окрестили журналисты). Но когда я начала рассказывать о том, что вырубка деревьев провоцирует истончение озонового слоя, приглашение быстро отменили и елку зажег мэр города.

3. Из всех магазинов несутся дурацкие рождественские песни.

4. Дурацкие катки с глупыми мальчишками, которые почему-то думают, что умеют кататься задом наперед, хотя они этого не умеют.

5. Необходимость покупать дурацкие подарки со значением для всех знакомых.

6. Экзамены.

7. Дурацкая мерзкая нью-йоркская погода. Снега нет, зато каждый день дубняк, дождь и промозглая сырость. Куда вообще подевались снежные зимы? Я вам скажу, что с ними стало: их уничтожило глобальное потепление. А глобальное потепление почему появилось? А потому, что все носятся на внедорожниках и вырубают деревья!

8. Дурацкие затягивающие рождественские передачи на ТВ.

9. Дурацкая завлекающая рождественская реклама на ТВ.

10. Омела. Эту фигню вообще надо запретить. Для взрослых мальчиков омела – предлог (одобряемый обществом) для поцелуев. А по-моему, это сексуальное домогательство.

Тем более что с омелой к тебе лезут совсем не те мальчики.

Воскресенье, 7 декабря

Только что вернулась с ужина у бабушки. Все мои попытки увильнуть, даже жалобы на прокушенный язык, были напрасны. Ужин прошел еще хуже, чем обычно, потому что бабушка вздумала освежить в нашей с ней памяти мое рабочее расписание во время поездки в Дженовию. Расписание такое:

Воскресенье, 21 декабря

15:00

Прибытие в Дженовию.

15:30–17:00

Встреча и знакомство с персоналом дворца.

17:00–19:00

Ознакомительная экскурсия по дворцу.

19:00–20:00

Смена туалета к ужину.

20:00–23:00

Ужин с почетными гражданами Дженовии.

Понедельник, 22 декабря

8:00–9:30

Завтрак с общественными деятелями Дженовии.

10:00–11:30

Посещение государственных школ Дженовии.

12:00–13:00

Встреча с дженовийскими школьниками.

13:30–15:00

Обед с членами Ассоциации педагогов Дженовии.

15:30–16:30

Посещение Дженовийского порта и военного крейсера Дженовии («Принц Филипп»).

17:00–18:00

Посещение Дженовийской центральной клинической больницы.

18:00–19:00

Встреча с пациентами больницы.

19:00–20:00

Смена туалета к ужину.

20:00–23:00

Ужин с вдовствующей принцессой, принцем и военными советниками Дженовии.

Вторник, 23 декабря

8:00–9:00

Завтрак с представителями Ассоциации производителей оливок Дженовии.

10:00–11:00

Церемония зажжения рождественской елки, внутренний двор перед Королевским дворцом Дженовии.

11:30–13:00

Встреча с членами Исторического общества Дженовии.

13:00–15:00

Обед с членами представительства по туризму Дженовии.

15:30–17:30

Посещение Национального художественного музея Дженовии.

18:00–19:00

Посещение памятника дженовийцам, погибшим на войне. Возложение цветов на Могилу Неизвестного Солдата.

19:30–20.30

Смена туалета к ужину.

20:30–23:30

Ужин с королевской семьей Монако.

И все в таком же роде.

Главным событием станет мое появление во время ежегодного телевизионного рождественского обращения моего папы к народу Дженовии, во время которого он представит меня. Я должна сказать речь о том, как я счастлива оказаться папиной наследницей, пообещать трудиться на благо Дженовии не хуже, чем он, и повести страну за собой в новый век.

Волнуюсь? Я? Из-за того, что выступлю по телевизору перед пятьюдесятью тысячами человек и пообещаю не подвести их страну?

Не-а. Вообще ни разу.

Меня просто начинает тошнить от одной мысли об этом, вот и всё.

Короче. Я, конечно, понимала, что визит в Дженовию не поездка в Диснейленд, но все же… Могли бы добавить в расписание пару-тройку развлечений. Я не требую ничего особенного, но хоть поплавать немного или прокатиться верхом? Э нет, в Дженовии нет времени на удовольствия.

В дополнение к расписанию мне пришлось познакомиться со своим родственником – Себастьяно Гримальди. Он приходится сыном дочери сестры моего умершего дедушки, то есть мне он типа троюродного брата. Тем не менее, если бы не я, он мог бы стать наследником трона Дженовии.

Правда. Если бы мой папа умер бездетным, следующим принцем Дженовии стал бы Себастьяно. Может, поэтому при взгляде на него папу каждый раз слегка передергивает, хотя он очень старается это скрыть.

А может, папа вздрагивает оттого, что относится к Себастьяно примерно так же, как я к Хэнку, – чисто теоретически я его, конечно, люблю, но в реальной жизни он меня бесит.

А вот бабушку Себастьяно не бесит. Наоборот, она его обожает. Странно, мне казалось, бабушка в принципе не способна обожать кого бы то ни было. Ну, за исключением своего карликового пуделя Роммеля.

Но от Себастьяно у нее конкретно сносит башню. Когда бабушка нас знакомила, он изящно поклонился и чмокнул воздух над моей рукой. Бабушка просияла от счастья под своим розовым шелковым тюрбаном. Клянусь. Я впервые увидела, как бабушка сияет. Злобно зыркать – пожалуйста, сколько угодно, а чтоб сияла – никогда.

Возможно, именно заметив ее сияние, папа принялся раздраженно хрустеть кусочком льда, выудив его из своего стакана виски с содовой. От этого хруста бабушкину улыбку как рукой сняло.

– Если тебе хочется грызть лед, Филипп, – сказала она холодно, – можешь поужинать в «Макдоналдсе» вместе с пролетариатом.

Папа перестал грызть лед.

Оказывается, бабушка вызвала Себастьяно из Дженовии специально для того, чтобы он придумал мне платье для выступления по телевизору перед будущими соотечественниками. Бабушка сказала, что Себастьяно – набирающий популярность дизайнер модной одежды, и очень важно, чтобы дженовийцы поддерживали своих художников и прочих людей искусства, а не то они все свалят в Нью-Йорк или вообще, не дай бог, в Лос-Анджелес.

Не повезло Себастьяно. Судя по яркой внешности, ему очень понравилось бы жить в Лос-Анджелесе. Ему около тридцати, он высокий, с длинными темными волосами, собранными в конский хвост. Сегодня вечером Себастьяно вместо галстука повязал белый шелковый шейный платок и надел синюю бархатную куртку и кожаные штаны. Но я готова простить ему штаны из натуральной кожи, если он придумает мне симпатичное платье. Такое, чтобы, увидев меня в этом платье, Майкл Московиц напрочь забыл про Джудит Гершнер с ее плодовыми мушками и думал только обо мне, Мии Термополис.

Только вряд ли Майкл увидит меня в этом платье, поскольку мое выступление покажут лишь по дженовийскому телевидению, а не по CNN или вроде того.

Но все равно Себастьяно был явно готов принять творческий вызов. Он даже достал после ужина ручку и принялся делать наброски – прямо на белой скатерти – платья, которое подчеркнет, как он сказал, мою тонкую талию и длинные ноги. Правда, в отличие от папы, который родился и вырос в Дженовии, но отлично говорит по-английски, Себастьяно изъясняется не так хорошо. Он то и дело глотает окончания слов. Так, вместо «тонкая» у него получается «тонн», а вместо «кофе» – «кофф». А когда он хотел сказать «прелестно», вышло «прейесс». Ну а когда он попросил передать ему «сахарный писс» вместо сахарного песка, мне пришлось практически целиком забить в рот салфетку, чтобы не расхохотаться.

Естественно, бабушка заметила, как я давлюсь от хохота, и, вздернув нарисованную бровь, сказала:

– Амелия, не стоит насмехаться над чужой манерой говорить. Тем более что твоя собственная речь очень далека от совершенства.

И это правда, учитывая, что из-за распухшего языка я не могу произносить слова, которые начинаются на «с».

Зато Себастьяно разрешается не только произносить слово «писс» за столом, но и рисовать на скатерти.

– Гениально! Просто гениально! Как всегда! – восхищалась бабушка, рассматривая наброски.

– Ты правда так думаешь? – расплылся Себастьяно.

А мне вот его наброски гениальными не показались. Платье как платье, самое обыкновенное. При виде его никто не забудет, что я способна клонировать плодовых мушек так же, как пользоваться косметикой, протестированной на животных.

– Э‑э, – вмешалась я, – а можно сделать это платье чуть более… ну, сексуальным, что ли?

Бабушка и Себастьяно переглянулись.

– Сексуальным? – повторила бабушка и ехидно хихикнула. – Каким образом? Увеличить вырез? Так тебе все равно нечем похвастать в этой области.

Ну ваще. Я бы не сильно удивилась, услышав нечто подобное от чирлидерш из нашей школы, для которых унижать людей – своего рода развлечение и вид спорта. Но каким надо быть человеком, чтобы сказать такое своей единственной внучке? Я ведь имела в виду боковой разрез или какую-нибудь оборку, а не наряд в стиле Дженнифер Лопес. Но бабушка мигом перевернула все с ног на голову. Ну за что меня Бог наградил бабушкой, которая бреет брови и хихикает над моими недостатками? Почему судьба обделила меня бабушкой, которая печет печенье для любимой внучки и рассказывает подружкам в бридж-клубе, какая я необыкновенная?

Пока бабушка и Себастьяно радовались как дети своей незамысловатой шутке в мой адрес, папа вдруг встал и вышел из-за стола, бросив, что ему надо сделать срочный звонок. Ну да, когда на ринг выходит бабушка, каждый спасается как может, но все-таки родной отец мог бы и вступиться за меня разок.

Не знаю, может, на меня так действовала эта пробоина в языке (я даже не могу вставить в нее гипоаллергенную сережку-колечко и сказать, что продырявила язык нарочно, всем назло), но, слушая, как Себастьяно с бабушкой сожалеют о том, что я никогда не буду носить платья и топы без бретелек – ну разве что случится чудо и мой семидесятый «А» превратится в семьдесят пятый «С», – я вдруг подумала, что с моим-то везением Себастьяно мог явиться в Нью-Йорк не для того, чтобы спроектировать мне платье к торжественному событию, а чтобы прикончить меня и самому усесться на трон Дженовии. Или, как сказал бы Себастьяно, «уссат…».

Не, ну правда. В «Спасателях Малибу» такое случается постоянно. Вы даже не представляете, сколько народу из королевских семей спас от смерти Митч.

Вот надену я платье, которое мне Себастьяно сочинит, а оно возьмет и задушит меня насмерть прямо во время выступления перед народом Дженовии, так же, как корсет в оригинальной версии «Белоснежки», которую написали братья Гримм. В диснеевском мультике этого, конечно, нет – уж очень жуткая сцена.

Ну хорошо, меня задушило платье, и вот я лежу в хрустальном гробу, вся такая бледная и величественная, и Майкл приходит вместе со всеми со мной попрощаться. Смотрит и только тут понимает, что всегда меня любил. И тогда он, понятное дело, сразу расстается с Джудит Гершнер.

А че такого? А почему, собственно, нет?

Ну ладно, ок, не расстанется, но представить-то все равно приятно. Уж точно приятнее, чем слушать, как бабушка и Себастьяно обсуждают меня, будто я не сижу прямо у них перед носом.

Я начала представлять, как Майкл тоскует по мне всю оставшуюся жизнь, но Себастьяно сбил меня с мысли, сказав:

– У нее тонн коссь.

Я не сразу сообразила, что речь обо мне, а когда поняла, восприняла как комплимент, что у меня тонкая кость. Но тут Себастьяно продолжил:

– С макияжё будет выглядессь как модэйй.

То есть без макияжа я, значит, никакая? (Ну вообще-то так оно и есть.)

Ясное дело, бабушка и не подумала возразить. Она кормила Роммеля кусочками телятины в винном соусе, а он, как обычно, трясся от холода у нее на коленках, поскольку у него от аллергии вылезла вся шерсть.

– Сомневаюсь, что ее отец разрешит тебе, – сказала бабушка Себастьяно. – Филипп безнадежно старомоден.

Чья бы корова мычала! Бабушка до сих пор верит, что кошки высасывают дыхание из своих спящих хозяев. Серьезно. Она все время уговаривает меня избавиться от Толстяка Луи.

Пока бабушка распространялась по поводу старомодности своего сына, я тоже вышла из-за стола и слиняла к папе на балкон. Он просматривал сообщения в телефоне. Назавтра ему предстояла игра в ракетбол с премьер-министром Франции, который приехал в Нью-Йорк на тот же саммит, что и японский император.

– Миа, – сказал он, – ты зачем здесь? Холод собачий. Возвращайся в комнату.

– Сейчас пойду, – ответила я и, встав рядом с папой, окинула взглядом город.

Из пентхауса отеля «Плаза» открывается изумительный вид на Манхэттен. Море светящихся окон, и за каждым по крайней мере один человек, а может, и больше, может, десятеро. Так захватывающе думать об этом! Всю жизнь живу на Манхэттене и все равно, сколько ни смотрю, не перестаю восхищаться.

И вот любуюсь я на светящиеся окна, и вдруг меня осеняет, что за одним из них сидит в своей комнате Джудит Гершнер. Клонирует еще кого-нибудь. Голубя, например. Я снова вспомнила, как Джудит и Майкл склонялись надо мной после того, как я прокусила язык. Итак, дано: девушка, которая умеет клонировать, и девушка, прокусившая себе язык. Прям даже и не знаю… Ну а вы бы кого выбрали?

Папа заметил, что я какая-то не такая.

– Я знаю, что Себастьяно кого угодно из себя выведет, – начал он, – но потерпи его пару недель. Хотя бы ради меня.

– Это не из-за Себастьяно, – грустно сказала я.

Папа что-то буркнул, но в комнату не пошел, хотя на улице было всего градуса четыре, а он совершенно лысый. У него уже кончики ушей покраснели, но он не сдвинулся с места. И даже куртки на нем не было, только вечный темно-серый костюм от «Армани».

Я восприняла это как желание продолжить разговор. Обычно я со своими проблемами к папе не хожу. Не потому, что мы не дружим, а потому, что он все-таки мужчина. Зато у него большой опыт в любви, так что, может, в этот раз он подскажет мне правильное решение.

– Пап, – сказала я, – что делать, если человек тебе нравится, но он об этом не догадывается?

– Ну если Кенни до сих пор не понял, что он тебе нравится, то, боюсь, уже никогда не поймет, – хмыкнул папа. – Ведь вы встречаетесь каждый выходной начиная с Хеллоуина.

Вот что значит иметь телохранителя, который работает на твоего отца, – оба в курсе всех твоих личных дел!

– Я говорю не про Кенни. Это другой человек. И он не знает, что нравится мне.

– А чем плох Кенни? – не понял папа. – Мне он нравится.

Ну конечно, папе нравится Кенни. Еще бы! Ни малейшего шанса, что мы когда-нибудь минуем первую стадию отношений. Какой папа будет против того, чтобы его дочь-подросток встречалась с таким парнем?

Но если папа всерьез планирует сохранить трон Дженовии в руках семейства Ренальдо и не дать ему ускользнуть к Себастьяно, пусть сразу забудет про Кенни, потому что мы с ним никогда не займемся воспроизводством. Не в этой жизни. Я это точно знаю.

– Папа, – сказала я, – забудь про Кенни, хорошо? Мы с ним просто друзья. Я говорю про другого человека.

Папа навалился на перила балкона с таким видом, будто ему очень хотелось плюнуть вниз. Но нет, он, конечно, не плюнет. Не может такого быть.

– Я его знаю? Этого человека?

Я замялась, поскольку еще никому не говорила, что втрескалась в Майкла. Правда. Никому. А кому я могла в этом признаться? Лилли высмеяла бы меня или вообще поделилась с Майклом. А мама… Ну, у нее свои проблемы.

– Это брат Лилли, – выпалила я, как в воду прыгнула.

– А он разве не в колледже учится? – встревожился папа.

– Еще нет, – ответила я. – Должен перейти туда осенью. – И, видя, что его это не успокоило, добавила: – Не волнуйся, у меня с ним все равно ничего не выйдет. Майкл очень умный, ему не может понравиться такая, как я.

Папа вдруг оскорбился. Такое было впечатление, что он сам не знал, как реагировать: волноваться из-за того, что его дочери нравится парень старше ее, или сердиться, потому что этот парень не отвечает ей взаимностью.

– Что значит: ему не может понравиться такая, как ты? – возмутился папа. – Почему ты не можешь понравиться?

– Ну, пап, я чуть не завалила алгебру, помнишь? А Майкл поступает в университет из Лиги плюща, между прочим! Зачем я ему нужна?

Тут папа совсем разошелся:

– Сложные отношения с математикой ты унаследовала от мамы, но во всем остальном пошла в меня!

Это было неожиданно. Я поспешно выпрямилась – а вдруг правда? – и неуверенно кивнула.

– Ага.

– Мы с тобой совсем не глупы, Миа, – продолжил папа. – Так что, если тебе действительно нравится этот Майкл, дай ему об этом знать.

– В смысле, подойти к нему и так и сказать: «Эй, ты мне нравишься»?

– Нет, нет, нет! – Папа рассерженно замотал головой. – Это надо сделать тонко и деликатно. Покажи ему, чтό ты чувствуешь.

– А… – осторожно проговорила я.

Возможно, я вылитый папа во всем, кроме способностей к математике, но в данный момент вообще не врубилась, о чем он.

– Пойдем-ка внутрь, – сказал папа, – а то бабушка решит, что мы плетем против нее заговор.

Подумаешь, новость. Бабушке всегда кажется, что против нее все что-то замышляют, даже прачки в «Плазе» нарочно сговорились и пользуются при стирке мылом, от которого у Роммеля вся шерсть повылазила.

Кстати, о заговорах.

– Пап, а Себастьяно может убить меня, чтобы самому занять престол?

Папа сдавленно фыркнул, сдерживая смех. Наверное, громко расхохотаться было бы не по-королевски.

– Нет, Миа, – сказал он. – Не думаю.

Но у папы ведь воображения ни на грош. Я решила на всякий случай быть настороже с Себастьяно.

Мама заглянула в комнату, чтобы сказать, что мне звонит Кенни.

Наверное, хочет пригласить меня на Зимний бал. Да уж, давно пора.

Воскресенье, 7 декабря, 11 вечера

Я в шоке. Кенни так и не пригласил меня на Зимний бал. Вместо этого у нас вышел совершенно охренительный разговор.

Я: Алло?

Кенни: Миа, привет. Это Кенни.

Я: О, Кенни, привет. Что-то случилось?

Он как-то странно говорил, потому я и спросила.

Кенни: Да нет, я просто хотел узнать, как ты. В смысле, как твой язык.

Я: Уже получше вроде.

Кенни: Я правда очень волновался. Понимаешь, я не хотел…

Я: Кенни, я все понимаю. Это просто несчастный случай.

Тут я вдруг поняла, что не о том советовалась с папой. Надо было спрашивать, как сказать человеку, что больше не хочешь с ним встречаться, а вовсе не о том, как признаться в своей симпатии.

Ну ладно, про разговор с Кенни.

Кенни: Ну и я хотел пожелать тебе спокойной ночи и сказать, чтобы ты поправлялась скорее. И еще… я хочу, чтобы ты знала, что… Миа, я тебя люблю.

Я:…

Я настолько офигела, что ничего не сказала. Не то чтобы я не догадывалась о его чувствах, мы ведь вообще-то встречаемся. Но какой парень будет звонить своей девушке по телефону, чтобы признаться в любви? Ну кроме совсем уж психов. Но Кенни не псих. Он же Кенни. Так с какого перепугу он по телефону говорит, что любит меня???

А я, как всегда, просто гений красноречия. Кенни не кладет трубку, ждет ответа и все такое. И я отвечаю:

Я: Э‑э, ну ладно.

Э‑э, ну ладно.

Парень говорит, что любит меня, а я такая: «Э‑э, ну ладно». О да, мне самое место среди дипломатов.

Бедняга Кенни все еще ждет чего-то, кроме «э-э, ну ладно», как ждал бы всякий на его месте. Но я ничего не могу ему ответить и просто говорю:

Я: Тогда до завтра.

И КЛАДУ ТРУБКУ!

Господи, я самая гадкая, злобная, неблагодарная тварь на всем белом свете. После того как Себастьяно меня прикончит, я попаду прямиком в ад. Серьезно.

УСПЕТЬ ДО ОТЪЕЗДА В ДЖЕНОВИЮ

1. Составить подробную инструкцию для мамы и мистера Дж. о том, как ухаживать за Толстяком Луи, пока меня не будет.

2. Закупить кошачий корм и наполнитель для лотка.