Наука о жизни сумела преодолеть близорукость витализма благодаря тому, что сосредоточилась на практическом прогрессе, то есть сделала упор на «настоящие проблемы» того, что означает быть живым. Биологи, не поддаваясь виталистическому пессимизму, продолжали описывать свойства живых систем, а затем объяснять (а также прогнозировать и контролировать) каждое из этих свойств в терминах физических и химических механизмов. Размножение, обмен веществ, рост, самовосстановление, развитие, гомеостатическое саморегулирование – все это вместе и по отдельности поддавалось механистическим объяснениям. По мере того как заполнялись пробелы и выяснялись подробности – этот процесс продолжается и сейчас, – не только сдавала позиции основная загадка того, «что такое жизнь», но и само понятие жизни разветвилось так, что «быть живым» уже не считается единым свойством, предполагающим «все или ничего». Выявились серые зоны, самая известная из которых – вирусы, но кроме них еще и синтетические организмы и даже скопления капель минерального масла, и каждая из этих систем обладает пусть не всеми, но некоторыми характерными свойствами живой. Жизнь освободили от элементов сверхъестественного, и от этого она стала только еще более невероятной.

Эта параллель не только внушает нам оптимизм, но и подсказывает практическую стратегию работы с настоящей проблемой сознания.

Сегодняшние исследователи сознания могут быть сейчас в таком же положении, в котором находились биологи, изучавшие природу жизни, всего несколько поколений назад. Это воодушевляет. То, что кажется неразрешимой загадкой сейчас, не обязательно будет казаться таким всегда. По мере того, как мы будем продвигаться в объяснении различных свойств сознания в терминах механизмов, находящихся в их основе, фундаментальная загадка «возникновения сознания», возможно, начнет проясняться точно так же, как постепенно прояснялась «тайна жизни».

Конечно, параллель между жизнью и сознанием нельзя считать абсолютной. Самое явное различие между ними в том, что свойства жизни поддаются объективному описанию, а предмет науки о сознании субъективен – он может быть описан только от первого лица. Однако это препятствие нельзя назвать непреодолимым, оно означает главным образом, что нужные данные в силу их субъективности труднее будет собрать.

Практическую стратегию нам дает понимание, что сознание, как и жизнь, – это не единое явление. Перестав рассматривать жизнь как одну огромную и страшную загадку, биологи стали менее склонны желать или требовать некой эврики, гениального озарения, которое ответит сразу на все вопросы{32}. Вместо этого они разделили «проблему» жизни на ряд связанных между собой, но все же отдельных процессов. Воспользовавшись этой же стратегией применительно к сознанию, я в своей книге сосредоточусь на уровне, содержании и самости (нашем «я») как ключевых свойствах того, в чем состоит наше бытие собой. И в результате у нас появится удовлетворительная картина всего сознательного опыта.

* * *

Под уровнем сознания понимается «насколько мы сознательны» – на шкале от полного отсутствия сознательного опыта, как в коме или при смерти мозга, до ярких состояний осознанности, сопровождающих нормальное бодрствование.

К содержанию сознания относится то, что мы, собственно, осознаём, – зрительные образы, звуки, запахи, эмоции, настроение, мысли и убеждения, которые и составляют наш внутренний мир. Содержание сознания – это восприятие, интерпретация мозгом сенсорных сигналов, которые в совокупности образуют наш сознательный опыт. (Восприятие, как мы еще увидим, может быть как сознательным, так и бессознательным.)

Затем идет сознательная личность – определенный опыт бытия собой, ведущая тема этой книги. Опыт «бытия собой» – одна из составляющих содержания сознания, включающая в себя чувство обладания определенным телом, точку зрения от первого лица, набор уникальных воспоминаний, а также настроения, эмоции и ощущение «свободы воли». Наше «я», самость, – это, пожалуй, тот элемент сознания, за который мы цепляемся крепче всего, настолько крепко, что иногда велик соблазн подменить самоосознанием (опытом бытия собой) сознание как таковое (наличие любого субъективного опыта, любой, какой бы то ни было феноменологии).

Обособляя эти составляющие сознания, я вовсе не хочу сказать, что они существуют в отрыве друг от друга. Они взаимосвязаны, и выяснить, как именно, – это еще одна серьезная задача для науки о сознании.

Однако в нарезке настоящей проблемы сознания на эти обширные пласты есть множество преимуществ. Наметив отдельные объекты для исследования, мы облегчаем поиск механизмов, способных выполнять функции объяснения, прогноза и контроля. Немаловажно также, что в этом случае мы отмежевываемся от ограничивающего представления о сознании как о «едином» – единой, внушающей трепет загадке, которая может вовсе не поддаваться научному объяснению. Вместо этого мы посмотрим, как разные свойства сознания различным образом объединяются у разных видов и даже у разных людей. Способов быть сознательным существует столько же, сколько различных сознательных живых существ.

В конце концов может дрогнуть сама трудная проблема сознания, и мы начнем понимать сознание без отрыва от остальной природы, отменяя необходимость изобретать разные «-измы» с их взятыми с потолка догмами о том, как связаны феноменология и физика.

Вот какие перспективы рисует нам настоящая проблема. В дальнейших главах мы посмотрим, насколько она позволит нам продвинуться по намеченному пути.

Глава 2

Измерить сознание

Насколько вы сознательны? Сейчас, в данный момент? В чем состоит разница между наличием хотя бы какого-то сознания и существованием в виде простого куска живой плоти или безжизненного кремния без какого бы то ни было внутреннего мира? Новые теории и технологии впервые дают ученым возможность измерить уровень сознания. Чтобы лучше разобраться в этом новом направлении исследований, давайте начнем с его истоков.

Был в Париже XVII в. некий глубокий, темный и холодный подвал – прямо под обсерваторией на левом берегу Сены. Этому подвалу довелось сыграть в истории науки неожиданную роль, демонстрирующую важность измерений для научного прогресса.

Тогдашние философы и ученые (их, впрочем, еще даже учеными не называли) наперегонки разрабатывали надежный термометр, который позволил бы дать физическое объяснение природы теплоты. От популярных «калорических» теорий, представляющих теплоту субстанцией, способной вытекать из тел или втекать в них, постепенно отказывались. Но чтобы пересмотреть эти теории, необходимы были точные эксперименты, в которых можно было бы систематически оценивать, насколько предметы горячи или холодны. Для таких экспериментов требовалось и средство измерения «теплоты», чем бы она ни была, и шкала, на которой можно было бы сравнивать результаты. Поэтому и началось состязание – кто быстрее разработает надежный термометр и температурную шкалу. Но как проверять надежность термометра, если нет откалиброванной шкалы? И как разрабатывать шкалу, если нет надежного термометра?

Первым шагом к решению этой задачи было найти точку отсчета – некий эталон, обладающий неизменной температурой. Даже это оказалось нелегко. Перспективные кандидатуры (например, температура кипения воды) зависели от сторонних факторов, таких как давление, которое менялось в зависимости от высоты и погоды, и даже от таких нюансов, как гладкость поверхности стеклянного сосуда. И тогда на фоне всех этих неудач парижский подвал – с его вроде бы постоянным ровным холодом – какое-то время представлялся разумной фиксированной точкой температурного отсчета. (Это было не единственное необычное предложение. Самое, пожалуй, странное поступило от некоего Жоашена Далансе{33} – принять за отправную точку температуру плавления сливочного масла.)

В конце концов надежный и точный ртутный термометр все-таки был разработан, и тогда на смену калорическим теориям пришла новая наука термодинамика – этот переворот связан с такими легендарными фигурами, как Людвиг Больцман и лорд Кельвин. В термодинамике температура – это крупномасштабное свойство движения молекул внутри вещества, точнее, средняя кинетическая энергия молекул. Чем быстрее движение, тем выше температура. Под «теплотой» стали понимать энергию, передающуюся в процессе теплообмена между двумя системами, имеющими разную температуру. Важно отметить, что термодинамика не просто установила корреляцию средней кинетической энергии с температурой, а предположила, что именно это и есть температура. Теперь вооруженные новой теорией ученые могли говорить о температуре на поверхности Солнца и даже определить «абсолютный ноль», при котором теоретически прекращается всякое молекулярное движение. Первые температурные шкалы, созданные на основе измерения характеристик определенных веществ (шкалы Цельсия и Фаренгейта), заменили шкалой, базирующейся на основополагающих физических свойствах (шкалой Кельвина, по имени лорда, открывшего законы термодинамики). Физическая основа температуры и теплоты перестала быть загадкой.

Обо всем этом я узнал из книги «Изобретение температуры» (Inventing Temperature: Measurement and Scientific Progress), написанной преподавателем Университетского колледжа Лондона историком Хасок Чаном{34}. До тех пор я не представлял в полной мере, насколько научный прогресс зависит от измерений. История термометрии и ее влияние на наше понимание теплоты – яркий пример того, как возможность проводить подробные количественные измерения на шкале с фиксированными отметками превращает загадочное и таинственное в понятное и объяснимое.

Можно ли применить аналогичный подход к изучению сознания?{35}

* * *

Философы заговаривают порой о гипотетическом «счетчике сознания», который мог бы определять, имеется ли сознание у объекта, будь то другой человек, животное или машина. В 1990-х гг., во времена расцвета теории трудной проблемы, на конференции Дэвид Чалмерс приставил к голове старый фен, показывая, насколько полезен был бы такой прибор-счетчик, если бы он и в самом деле существовал. Наводите счетчик сознания на предмет и считываете результат. И не нужно больше гадать, насколько широк заколдованный круг сознания.

Между тем, как показывает история температуры, ценность измерения заключается не только в том, чтобы дать однозначный ответ о наличии или отсутствии свойства, но и в обеспечении возможности количественных экспериментов, которые могут в перспективе перевернуть научное понимание{36}.

Если сознание окажется чем-то вроде температуры, то есть если существует единый основополагающий физический процесс, тождественный «обладанию сознанием», мы совершим гигантский прорыв. Мы не только получим возможность определять «сознательность» того или иного объекта, мы сможем предметно говорить о конкретных «уровнях» и «степенях» сознания, а также о разновидностях сознания, далеко отстоящих от нашего скромного человеческого примера.

Но даже если история сознания будет развиваться иначе – не как с температурой, а, скорее, как с жизнью (что, на мой взгляд, более вероятно), – возможность выполнять точные измерения по-прежнему будет существенным шагом вперед в объяснении, прогнозировании и контролировании природы субъективного опыта. При любом сценарии измерение превращает качественное в количественное, расплывчатое в точное.

Существует и практическая потребность в измерении сознания. Общая анестезия, которой сейчас подвергаются четыре с лишним миллиона пациентов в день{37}, призвана погружать человека во временное небытие, не пересекая грань, за которой сон превратится в вечный. Чтобы гарантированно удержаться на этой тонкой грани, очень пригодился бы надежный и точный счетчик сознания, тем более что к анестетику часто добавляют миорелаксанты – вещества, блокирующие нервно-мышечную передачу и вызывающие временную парализацию, чтобы мышечные рефлексы не препятствовали манипуляциям хирургов. И, как мы вскоре убедимся, не менее важно научиться определять, сохраняется ли сознание после серьезных повреждений мозга, при которых пациентам ставят страшные диагнозы «вегетативное состояние» или «состояние минимального сознания».

Собственно, мониторинг сознания по параметрам мозговой деятельности применяется в операционных уже много лет. Самый распространенный метод – мониторинг биспектрального индекса{38}. Подробности метода защищены патентом и не раскрываются, но общий принцип его состоит в том, что на основе ряда электроэнцефалографических (ЭЭГ) показателей выводится постоянно обновляющееся число, на которое и ориентируется анестезиолог во время операции. Идея прекрасная, однако полностью на мониторы биспектрального индекса положиться не получается{39}, в том числе и потому, что были прецеденты, когда их показания не совпадали с поведенческими признаками сознания (в частности, пациенты открывали глаза или помнили, что говорили хирурги во время операции). Более глубокая проблема, касающаяся науки о сознании, заключается в том, что за биспектральным индексом не стоит никакая обоснованная теория.

В последние несколько лет начало формироваться новое поколение счетчиков сознания – уже не в операционных, а в нейробиологических лабораториях. В отличие от своих предшественников эти новые инструменты тесно связаны с зарождающимся теоретическим пониманием нейронной основы наличия сознания, и все они уже сейчас демонстрируют практическую ценность.

* * *

Измерять уровень сознания у человека – это совсем не то же самое, что определять, спит он или бодрствует. Уровень сознания не равен физиологической активности центральной нервной системы. И хотя они зачастую тесно коррелируют, сознание (осознанность) и бодрствование (физиологическая активность ЦНС) во многом различаются, отчетливо демонстрируя тем самым, что в их основе не могут находиться одни и те же биологические процессы. Когда вам снятся сны, вы по определению спите, но при этом получаете богатый и разнообразный сознательный опыт. На другом полюсе этой шкалы находятся катастрофические состояния, такие как вегетативное (называемое также синдромом безответного бодрствования), в котором человек по-прежнему проходит циклы сна и бодрствования, но не подает поведенческих признаков осознанности: свет в окнах периодически загорается, но дома никого нет. На схеме ниже показана зависимость между осознанностью и бодрствованием в самых разных условиях – как нормальных, так и патологических.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

Перевод В. Марковой.

Это одна из самых влиятельных работ во всей философии сознания. Нагель пишет: «…тот факт, что некое существо вообще осознает нечто, означает, что быть этим существом на что-то похоже». Nagel (1974), p. 2 (курсив в оригинале). – Здесь и далее примечания автора.

Каждое полушарие коры головного мозга состоит из четырех долей. Спереди расположены лобные доли. Позади них, захватывая также и боковую часть, залегают теменные доли. Ближе к затылку помещаются затылочные, а по бокам – височные. Кто-то выделяет и пятую долю – лимбическую, находящуюся в самой сердцевине мозга.

Хвостом вперед может летать вертолет, но это совсем другое. Кстати, для меня стало неожиданно приятным сюрпризом открытие, что слово «геликоптер» образовано вовсе не от «гели» как Гелиос (солнце) и «коптер», как я всегда считал, а от «гелио» (спираль») и «птерос» (крыло). Так намного логичнее.

Мозг взрослого человека состоит, согласно проведенным подсчетам, из 86 млрд нейронов, число контактов между которыми еще в тысячу раз больше. Если подсчитывать по контакту в секунду, на подсчет уйдет почти 3 млн лет. Кроме того, все отчетливее подтверждается, что даже отдельные нейроны способны в одиночку выполнять крайне сложные функции.

Зрительная кора находится в затылочной доле головного мозга.

Функциональная МРТ (фМРТ) измеряет метаболический сигнал (насыщенность крови кислородом), связанный с нейронной активностью, – этот способ нейровизуализации отличается высоким пространственным разрешением, но о деятельности нейронов позволяет судить лишь косвенно. ЭЭГ измеряет электрические сигналы, порождаемые активностью больших скоплений нейронов вблизи поверхности коры, и дает более непосредственную, чем фМРТ, возможность отслеживать нейронную активность, но пространственное разрешение у нее ниже.

Комментарии

Barnes (2008).

Baars (1988); Dehaene & Changeux (2011); Mashour et al. (2020); Shanahan (2010).

Теорию глобального рабочего пространства можно представить и как теорию «сознания доступа» в противопоставление «феноменальному сознанию». Если феноменальное сознание обращено к чувственному опыту, то для сознания доступа первостепенную роль играют когнитивные функции, которые оно ставит выше феноменологии. Характеризуя то или иное психическое состояние как «когнитивно доступное», мы имеем в виду, что это психическое состояние доступно для любых когнитивных функций, включая рассуждения, принятие решений и контроль поведения. См.: Block (2005).

У теории сознания высшего порядка существуют разнообразные вариации. См.: R. Brown et al. (2019); Fleming (2020); Lau & Rosenthal (2011).

Portin (2009).

Chalmers (1995a), p. 201.

Позже Чалмерс ввел понятие «метапроблемы» сознания – почему мы считаем, что существует трудная проблема сознания (Chalmers, 2018). Метапроблема – это, по сути, вариант легкой проблемы, поскольку она касается объяснения поведения (в данном случае вербального поведения тех, кто говорит о трудной проблеме сознания). Что мне нравится в метапроблеме – ее можно признать как проблему и изучать независимо от того, какую метафизическую позицию мы занимаем по отношению к сознанию как таковому.

Craver & Tabery (2017).

Chalmers (1995a), p. 203, курсив авторский (Чалмерса).

Разница между физикализмом и материализмом в основном историческая. Материализм – термин более старый. Кроме того, некоторые утверждают, что физикализм – это более узкая «лингвистическая концепция» (согласно которой у любого лингвистического утверждения есть эквивалентное ему физическое состояние), а материализм – положение более общее, касающееся природы вещей. См.: Stoljar (2017).

Хотя большинство функционалистов придерживается физикалистских взглядов, функционалистом вполне можно быть и не примыкая к физикалистам.

Мэтью Кобб в своей захватывающей книге «Мозг. Биография» (М.: Бомбора, 2022) рассказывает, как функции мозга истолковывались на основании технологии, господствующей в данный период (впрочем, бывало и наоборот – технологии сравнивали с функциями мозга).

Silver et al. (2017). История оригинальной программы AlphaGo великолепно изложена в одноименном фильме: https://www.alphagomovie.com/. Кто-то, впрочем, может возразить, что эти программы точнее будет называть игрой в «историю го», чем непосредственно в го.

Усложненным вариантом этого тезиса выступает мысленный эксперимент Джона Сёрла «Китайская комната». Однако здесь я этот пример не привожу, поскольку аргумент Сёрла касается преимущественно интеллекта (или «понимания»), а не сознания (Searle, 1980).

Как сказал философ Джон Перри, «если слишком долго размышлять о сознании, либо станешь панпсихистом, либо подашься в чиновники». Возможно, так бывает, когда в науке слишком много размышлений и мало дела. Внятное обоснование панпсихизма рекомендую искать в книге Филиппа Гоффа «Ошибка Галилея» (Philip Goff, Galileo's Error) (2019). Высказывание Перри цитируется в статье Оливии Голдхилл 2018 г. на портале Quartz: qz.com/1184574/the-idea-that-everything-from-spoons-to-stones-are-conscious-is-gaining-academic-credibility.

McGinn (1989).

Доводы против предположения, что какие-то вещи человечество не постигнет никогда, см.: Deutsch (2012).

Есть еще один «-изм», заслуживающий упоминания, но уступающий в формализованности теориям, приведенным в тексте. Это иллюзионизм, гласящий, что (феноменальное) сознание представляет собой интроспективную иллюзию, то есть когда мы осмысливаем состояния своего сознания, мы ошибочно приписываем им феноменальные свойства – квалиа, которыми они на самом деле не обладают. Одна из версий иллюзионизма, с которой я не согласен, утверждает, что состояний сознания в действительности не существует. Другая, которая импонирует мне больше, говорит, что сознательный опыт существует, но не такой, каким он нам представляется. Вполне возможно, хотя наверняка утверждать трудно, что эта версия иллюзионизма вполне совместима с тем, о чем я буду говорить в своей книге. Дополнительно об иллюзионизме см.: Frankish (2017).

Существуют по крайней мере два типа философских зомби. «Поведенческие зомби» неотличимы внешне с точки зрения поведения от своих сознательных аналогов. У «неврологических зомби» добавляется еще одна гипотетическая характеристика: они идентичны сознательному существу не только внешне, но и внутренне. Неврологический зомби обладает таким же внутренним устройством и может быть построен на той же электрохимической «биоаппаратуре», что и его сознательный аналог. При этом любые разновидности зомби полностью лишены сознания.

Gidon et al. (2020); Herculano-Houzel (2009).

Сторонники теории зомби могут ответить, что главное – логическая вероятность, а не представимость с точки зрения законов физики в данной конкретной вселенной. Я с этим не согласен. Летящий хвостом вперед Airbus А380 логически вполне вероятен, если допустить действие альтернативных законов аэродинамики, но это допущение не поможет нам понять, как на самом деле летает настоящий Airbus А380 в реальном мире, подчиняющемся существующим законам физики и аэродинамики. Вот и меня интересует, как настоящий мозг (организм и прочее), подчиняющийся законам физики нашей вселенной, формирует и порождает сознательный опыт в существующем на самом деле мире.

Взгляд через призму «настоящей проблемы» нельзя назвать новым – по крайней мере абсолютно новым. Схожие стратегии – в виде «проблемы соответствия» (Chalmers, 1996) и «принципа структурной связности» (Chalmers, 1995a) – описывал сам Чалмерс, включая их в свое изначальное изложение трудной проблемы. Кроме того, существует массивный и весьма влиятельный корпус трудов в области «нейрофеноменологии», в которых делаются попытки сопоставить феноменологические свойства с различными аспектами мозга и его активности (Thompson, 2014; Varela, 1996). Однако акценты в этих научных позициях расставлены по-разному (Seth, 2009, 2016b).

Sutherland (1989).

Crick & Koch (1990). Примерно в это же время вышел влиятельный труд американского философа Дэниела Деннета «Объясненное сознание» (Consciousness Explained, 1991) – знакомство с этой книгой в начале 1990-х гг. стало для меня поворотным моментом. Сейчас, 30 лет спустя, она по-прежнему не только просвещает, но и взрывает мозг. Дополнительно об истории науки о сознании см.: LeDoux et al. (2020) и Seth (2017, 2018).

Crick & Koch (1990).

Хотя обычно считается, что НКС соотносятся с определенными областями мозга, это не всегда и не обязательно так. Определение НКС подразумевает нейронный механизм, который может действовать в целом ряде областей мозга. В некоторых случаях сети мозга, участвующие в том или ином НКС, могут даже измениться со временем (G. M. Edelman & Gally, 2001).

Нюанс здесь в том, что области мозга, выявляющиеся в исследованиях бинокулярного соперничества, часто связаны с переключением между сознательными перцепциями, а это важно, поскольку восприятие изменений – это совсем не то же самое, что изменение восприятия. См.: Blake et al. (2014). К этому отличию мы еще вернемся в главе 6.

<1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти

3 из 4

Другие книги автора

Быть собой: Новая теория сознания

Анил Сет