Полная версия
Расскажи мне обо мне…
Кирилл, сделав страшные глаза, махал руками.
– Вита, Вита, подожди, не тарахти. У меня гость. Не сегодня.
– Гость? Ну и что? – потом она запнулась, и восторженно-тоненько: – Настоящий мужчи-и-инка?
– Ну, – она хмыкнула, посмотрев на Кирилла, – в общем… да.
– Ой, бабуленька, ну, наконец-то! – Вита аж взвизгивала. – Ну, сколько ж можно себя блюсти? Ой, ну как я рада! Ну, отпад! – потом куда-то вбок, решительно: – У бабули любовник! Разворачивай! – и опять в трубку: – Ну, значит, вы там развлекайтесь, а утром ты мне позвони, да? Я до десяти дома, а потом на мобилу. Ну, я целую!
Она положила трубку, улыбалась.
– Это моя внучка. Вернее правнучка. Ее Викторией зовут. Нина – это жена моего внука – так назвала. Как она ее родила, одному богу известно. Девять месяцев мучений. Диагнозы один страшнее другого. И все-таки она победила. Победа – Виктория. Хотите – верьте, хотите – нет, мы с ней как подружки. Вы слышали ее реакцию?
– Да, связь хорошая, да и она не из тихих… – улыбнулся Кирилл, а потом, довольно посмеиваясь, сказал: – Давненько не был любовником!
– У них сейчас все мысли вокруг этого. Возраст, что поделаешь! А вот моя старшая дочь сейчас уже пошла бы пить валидол, и потом еще неделю бы нудела по телефону, что "да как можно знакомиться на улице!", "да в таком возрасте!", "да о чем ты вообще думаешь?!", "а может он жулик!", ну, и в том же духе. Но я ее не виню. Себя виню. Я их с младшей – Оксаной – и не воспитывала вовсе. Все, казалось, они еще малы, успею. Работа, муж… А очнулась, когда они уже стали взрослыми. Каждая со своим характером, своими странностями и особенностями. Хотя, надо было бы понять, что блокадные дети взрослеют быстрее…
– Вы и блокаду перенесли?
– Да, я вообще-то из Питера. Мама до моего рождения танцевала в Мариинке. Отец – инженер. Бабушки-дедушки сплошь интеллигенты-аристократы. До сих пор не понимаю, как это все репрессии мимо нас прошли? Как заговоренные были! Слушайте, вы долго меня мучить будете? Досказывайте вашу лекцию. Или уже передумали?
– Ага, значит, кое-что из нервов все-таки осталось? Это хорошо, иначе, что же это за молодая девушка без нервов? А повизжать при виде мышки? – Кирилл опять развеселился. – У нас их много!
– И все же.
– И все же осталось чуть-чуть. Значит, почему вы? Да, мальчики-калеки не задумываясь пошли бы на это. Но, ведь нет никаких гарантий! Мы не имеем права так рисковать, тем более с ними. Они живы! …хоть и без ног. Они личности, люди! …хоть и без рук… Они еще слишком молоды! До них дойдет очередь, но только тогда, когда эта операция будет сродни удалению аппендицита. И еще есть их родственники. Вы подумали, как будет вопить пресса, если такой мальчик что-то забудет, хотя бы свой прошлогодний насморк? Зомбирование! Роботы-люди! Новое пушечное мясо! Я уже почти наяву вижу эти заголовки в газетах. Не скрою, еще, когда мы готовили к операции кошек-мышек, о людях уже были мысли. "Спонсоры" сразу же предложили: бомжи, одинокие старики и даже совершенно здоровые люди… которых, я думаю, могли бы нам просто выкрасть…
– Вы работаете в чудовищном месте, – она смотрела настороженно. – И много через вас прошло… этих… бездомных… и… выкраденных?
Кирилл как-то сник, устало потер виски.
– Вы мне не верите. Да я бы тоже не поверил. Но, лучше подумайте о моем рассказе. Люди до настоящего времени нам были просто не нужны. Да, мы выращивали отдельные органы, но для этого их не нужно отрезать. Вот мой палец, – он вытянул вперед свой длинный тонкий мизинец, – он не родной, старый-родной безнадежно пострадал в одном адском растворе, и его пришлось удалить. Видите тоненький шрам-колечко? Это отцова работа. Сделали зеркальную копию с другой руки и пришили.
– Ничего не понимаю. Раз это уже возможно, то опять я думаю о…
– Ну да, да о мальчиках… Объясняю. Во-первых, этому пальцу всего год. Это последнее отцово достижение… А потом он погиб… Глупо, случайно… на работе.
– Ох, Кирилл…
– …Это… уже… ладно… Но тогда неизбежно работы приостановились. Ведь отец был,… у нас и должность-то эта как-то не определена,… директором, что ли? На оргвопросы ушло почти два месяца. Ваш покорный слуга, – он сделал легкий поклон в ее сторону, – занял его место. Потом продолжили. Конечно, были и успехи и поражения. Оказалось, что пришить выращенную руку-ногу куда сложнее, чем свою, родную. Тут дело в… – он нахмурился и вздохнул: – Ну, в общем, поверьте так, на "кухонно-бытовом" не объяснишь. Пересадка мозга по сравнению с этим гораздо проще. Во-вторых, вы не забыли о секретности наших работ? И, наконец, в-третьих, а может, и в главных, об их стоимости? Лабораторию трясет. Все прекрасно понимают, что такими достижениями нужно делиться! Но, увы, наши "спонсоры" этого не желают. А с непокорными, я думаю, вы понимаете, что может произойти…
…Она поняла, что не спит. И еще она почувствовала, что ее лицо свободно. Очень медленно она открыла глаза. Знакомая комната, напичканная разной аппаратурой, Кирилл сидит, напряженно уставившись в монитор. Она сглотнула и, собравшись с духом, прошептала:
– А я уже не сплю…
– А я уже давно это знаю, – Кирилл все не отрывался от монитора, но теперь улыбался. – Только не шевелитесь, умоляю. Вы вся в датчиках, трубках и проводах, составляете одно целое с аппаратурой, да и рано еще. Почему вы так мало спите? Сны плохие?
– Сны отличные. А сплю я всегда мало. Так уж получилось, – хоть она и говорила шепотом, но все же поняла, что голос какой-то не ее. – Что с моим голосом? Мне как-то странно себя слышать.
Кирилл оторвался от монитора, подошел к ней. Серый, небритый, с темными кругами под глазами.
– А вы как думали? У вас новые голосовые связки, новая гортань, рот. А голос прежний останется?
– Новое… Значит, я… новая? И без рака?
– Все, на сегодня разговоров хватит, – Кирилл опять стоял у монитора. – Вы сейчас своими эмоциями всю нашу работу порушите.
Он защелкал по клавиатуре, и у нее перед глазами все поплыло…
…В тот вечер они улеглись только часам к трем ночи. Она, конечно бы, не прочь была проболтать и до утра, но видела, что Кирилл уже валится с ног и засыпает на ходу. Пока она стелила ему в большой комнате, он разглядывал картины, которыми были увешаны все стены. Тут были и дочкины, и младшего внука. Перед одной он встал надолго.
– А ведь это вы.
– Точно, только как вы догадались? – это был один из экспериментов внука, вблизи полная мазня, только метров с двух что-то начинало проглядывать. – Ведь ее надо смотреть специально. Устремив взгляд в даль. Тогда изображение станет объемным. Виталя говорит, это стык художества и компьютерной графики.
– Да знаю я про эти картины. Только я еще до "специально взгляда" догадался, что это вы. У вас талантливый внук. Он смог передать ваше "я" даже просто цветом. Тут видно ваше настроение, ваш неугомонный характер… И еще большая любовь вашего Виталия к вам.
– Вы что, еще и художественный критик? Прямо как каталог с выставки читаете.
– Нет, я вообще в художестве ни бум-бум. Просто смотрю, как вы говорите, с точки зрения "кухонно-бытового" уровня, – он улыбнулся. – А это значит, что он хороший художник, которого понимают простые люди.
– Да уж, простой вы человек. Идите-ка лучше спать.
…А уже примерно через час, она проснулась от жуткой боли. Стиснула зубы. Свернулась калачиком. "Уходи, уходи…, – уговаривала и заклинала – не сейчас…" И таблеток-то в доме никаких не было! Она только простужалась иногда, а от простуды – малина, мед, чеснок… Все радикулиты-остеохондрозы ее миновали, ведь час балетного (спасибо маме!) станка в день – это было "чугунёвое", как говорила Вита, правило. "Может, чаю крепкого выпить? – подумала она, это было одно из ее "лекарств" от головной боли. – И сладкого…"
Медленно сползла с кровати, держась за стенку, доковыляла до кухни. Взяла чайник, и тут боль так закрутила, что потемнело в глазах. Уронила чайник. Сползла на пол. Внутри будто кто-то ворочал раскаленным стержнем. На кухню, на ходу заправляя рубашку в брюки, влетел Кирилл.
– Что такое? Что, что, не молчите!
– Да это по плану… Как и сказали… – она еле шептала. – Боли, говорили, почти не будет… Значит потерплю. Ах, как нехорошо получилось!
– Что значит потерплю? Где аптечка? Что у вас есть?
– Да нет аптечки, ничего не надо…
– Ясно, значит "скорая", – Кирилл схватился за телефон, но тут же бросил трубку: – Черт! Какая "скорая"? …увезут, а потом… Нет, не скорая… – он уже стучал по кнопкам мобильника. – Антон! Пришли по адресу… скорей, какой адрес? – но она уже уплывала куда-то, и только шевелила губами. – В общем, я на Полянке, номер дома не знаю, кажется рядом «Молодая Гвардия»… спроси у Жени… или попроси запеленговать… конечно, оставляю включенным… этаж, кажется, десятый. Пришли портфель с третьим набором… Да… Еще мой ноутбук и сканер… Какие, к черту, картинки?! НАШ сканер… Нет, … извини,… все… Больше ничего не надо, – а потом к ней, успокаивающе: – Сейчас, сейчас, это намного быстрее "скорой"… И, главное, эффективнее.
Как он перенес ее на диван в гостиной, она уже не помнила. Смутно слышала звонок в дверь, мужские голоса… А потом стало хорошо. Кирилл сидел рядом, держал в руках что-то напоминающее шприц, только без иглы.
– Ну, все? Отпустило? А теперь, давайте-ка, я сам вас посмотрю, – на стуле рядом уже тихонько гудел ноутбук, к нему на тонком прозрачном проводе был присоединен какой-то прибор, вроде толстой ручки. Кирилл с бесцеремонностью врача поднял ее рубашку и начал водить этой "ручкой" по телу. "Господи, я еще могу смущаться…" – она почувствовала как краснеет и отвернулась к стенке. Кирилл глядел на монитор, который был отвернут от нее, и хмурился все больше и больше. Наконец отложил все, сел, подпер подбородок двумя руками. Глядел куда-то вдаль.
– И что? – попыталась опять улыбнуться она. – Что там за страсти такие?
– Знаете, вас здорово обманули, – он по-прежнему глядел куда-то вдаль. – Хотя, может, просто у меня аппаратура получше. Не два и не месяц. Счет уже пошел на дни. И если у вас в запасе больше недели, то значит я – Софи Лорэн.
– И… что же? Вы не успеете? – никогда она не была плаксой, а сейчас кусала губы, но слезы текли сами собой. – Значит… точка?
– Значит, я должен немедленно услышать окончательный ответ, – посмотрел он ей в глаза.
– Да я не передумаю, хоть сейчас на операционный стол, только Вите позвоню…
– Нет. Вот об этом я все время молчал, но сейчас надо сказать. Для всех вы должны умереть по-настоящему. Организуют это наши "специальные товарищи", – он усмехнулся, – да так, что комар носа не подточит. В общем, вы на самом деле должны будете стать новым человеком. С новым именем, новой жизнью. Со старым нужно проститься либо сейчас, либо уже… впрочем, я все же дам вам один день, вы сможете рассказать о своей болезни … ну, хоть как-то подготовить всех… И подумать…
– Нет, – она решительно села. – Сразу же упекут в Кремлевку. Вот только Вита… И даже намекнуть будет нельзя?
– В целях её же безопасности. А с Витой "познакомитесь" потом. Опять будете подружками.
– Да не верю я вам, вы же врать не умеете, – она грустно посмотрела на него, – моя дальнейшая жизнь, если она состоится, будет проходить рядом с вашими мышами и лягушками… Кто ж меня, живой эксперимент, выпустит?
– Ну, хорошо, начистоту… – шумно выдохнул Кирилл, встал и начал ходить взад-вперед, словно измеряя длинными ногами размер ее комнаты… – По этому поводу еще ведутся споры. И сначала – да, увы. Лаборатория, мыши, лягушки, исследования. Тут уж извините, сами понимаете… НО!! Нам нужны ЖИВЫЕ, ПОЛНОЦЕННЫЕ люди, а не лабораторные экземпляры, реакцию которых на саму жизнь проверить невозможно. Я борюсь за то, чтобы потом выпускать наших первых Адамов и Ев в жизнь. Конечно, какое-то время понаблюдать за этой самой жизнью в лаборатории, а потом – свободны, ребята! Да и современные средства наблюдения все равно позволяют, ну, как бы это помягче,… корректировать, что ли, их поступки. Вы думаете, мы весь вечер одни? Как бы не так. Я думаю, даже рецепт вашего вкуснющего бисквита и тот на всякий случай записан. И, раз уж не поступило звонков "оттуда", значит, пока мои действия полностью одобряются.
– Тогда о чем же говорить? Разве у меня есть выбор? Хоть человеком, хоть мышью – я хочу еще пожить! Вот только вы совсем не поспали… а уже утро…
– Недосып – это мое естественное состояние, – он сладко зевнул и опять сел рядом, – а поспать я ох, как люблю! Одного я понять не могу, как же вы ваш рак так проморгали? Ведь сначала можно было бы и совершенно простую операцию сделать!
– Что не делается, все к лучшему. Тогда бы я не встретила вас. И тогда бы вы мне не сделали это заманчивое предложение!
– Это точно. Но все же, почему?
– Да я забыла, когда была в поликлинике! – она поморщилась. – Жутко не люблю по врачам ходить! А тут справка кончилась… я в бассейн хожу, в группу аква-аэробики, ну я и…
– Все! Вы меня убили! – перебил ее Кирилл и, смеясь, откинулся на спинку. – Поделитесь, где источник вашей энергии!
– Нет никакого источника, я же говорю, просто очень люблю жизнь. Так вот, если честно, справки мне всегда соседка достает. Ну, да, да… Не надо изображать возмущение! Жульничество, конечно. Но я здорова! И кожных болезней у меня нет! А тут она срочно к сыну уехала, в Новгород, внук тяжело заболел, сидеть некому. Ну, я и пошла в поликлинику. Ох, как они обрадовались! Я же там лет пятнадцать не была. Послали на полную диспансеризацию. Хирург что-то заподозрил, отправил к онкологу, и понеслось… Главное, до этого у меня и не болело ничего! А как сказали… прямо мистика! И, потом у меня какой-то быстротечный рак, я названия не помню. Еще два месяца назад, говорят, никакого рака и не было. И чтобы его отловить, нужно было бы прописаться в поликлинике и ежедневно ходить на эту самую диспансеризацию. Вот, собственно, и вся история…
…Она опять проснулась. За окном было темно. Хотя… это же не окно, Антон говорил, это монитор, передающий какой-то реальный пейзаж. Насколько она помнила, они находились сейчас где-то на уровне десятого этажа, но только под землей, и "окна" делались по советам психологов, для создания правильной эмоциональной атмосферы коллектива. Кирилл все так же сидел за монитором. Она начала потихоньку осматривать комнату. Увидела весело сияющую из-за аппаратуры лысину "Лады" – Виктора Евгеньевича, профессора. Его так звали за вечную присказку "Ну, ладушки!". Скосила глаза на какую-то возню слева – там Игорь, опутанный проводами, что-то подсоединял к ее "чудо-кровати".
– Елена Игоревна! – тут же позвал ее Кирилл. – Если проснулись, не молчите! Что я могу подумать?
– Кирилл, вы когда последний раз спали?
– Вопрос, конечно, интересный, но чисто риторический. Говорите, говорите еще что-нибудь.
– Мне что-то мешает смотреть. Не пойму что.
– Ваши ресницы. Мы их чуть-чуть удлинили и загустили. Привыкните.
– Но зачем? – искренне удивилась она. – Моя старая внешность меня вполне устраивала. И потом, зачем старухе длинные ресницы… ой, так я что, уже не старая?
Она, насколько могла, скосила глаза вниз, на свое тело. Две заманчиво торчащие под простыней выпуклости не оставляли никаких сомнений – там, внизу была уже НЕ ОНА. Сердце забилось так сильно, что Кирилл сразу же бросился к клавиатуре, и она опять забылась…
…А тогда, у нее же дома, Кирилл отсканировал все ее пальцы и радужку – для прохода в лабораторию, записал все в свой ноутбук.
– Значит так, я не прощаюсь. Часам к двум за вами заедут. Тот самый шофер, что нас сюда привез, помните? Его Женей зовут. С собой ничего не берите, еще вернетесь. Ну, я пошел? – на пороге остановился. – Все еще можно отменить. Помните об этом. Когда уже будет нельзя, я скажу.
Ушел. Высокий, худой, взлохмаченный… А ей всегда нравились аккуратно причесанные, с хорошей стрижкой… Как Василек… Да он и не имел права быть другим, ее Василь, ведь военные всегда аккуратны…
Она долго смотрела в окно вслед уезжающей Ауди. Нет, она не передумает!
Решительно подошла к телефону, набрала номер Виты:
– Я дома до двух. Хочешь – приезжай.
…Вита ворвалась в дом как всегда, подобная рыжему урагану.
– Ох, ну и кавалер у тебя был, – зажмурившись, потянула носом. – Крутые духи! Ну, шикарный мужчинка! Ну, давай, рассказывай! Ну, мне-то можно! Я – "могила"!
– Рассказывать особенно нечего, чайку попили, поболтали…
– Ну, бабуленька! Ну, что ты меня за суслика держишь? А почему тогда мне было нельзя? При всех остальных можно, а тут вдруг "здра-а-а-асьтиии-приехали" и нельзя? Щас как оби-и-ижусь!
– Вита. Слушай, я должна сказать тебе что-то очень серьезное…
Вита уже уминала за обе щеки оставшийся бисквит и, с набитым ртом, сделав страшные огромные глаза, сказала зловеще:
– Все ясно, ты "залетела". Не переживай, материально и морально поможем, будет сын полка! Класс! А то у меня только двоюродная бабушка, хочу двоюродного дедушку!
– Вита…
Наконец, внучка что-то уловила в ее голосе, узкое личико сразу побледнело (такая тонкая кожа!):
– Бабуль, ты что обиделась? Ну, ты же самая-самая! Ну, я же шучу!
– Я не о том. Вита, это был… врач. Я очень больна, и жить мне осталось, может, чуть больше недели… рак…
Вита молча смотрела ей в глаза. Видела, что не шутит. Последняя краска уходила с этой милой родной мордашки…
– Бабуля, – девочка говорила тихо, а янтарные глаза кричали. – Это ведь ошибка, правда? Ну, ты так сразу и поверила… этого не может быть… Ну, ты ведь такая…
– Нет, Вита, правда. Если бы не… врач, я могла умереть и этой ночью. Вряд ли до телефона дошла бы…
Вита не могла долго сидеть на одном месте. Вскочила, забегала по кухне.
– А папа?! А бабушка?! Да они тебя в такую больницу устроят, ты оттуда как огурчик выйдешь! Да хоть у нас или хоть где!!! Ты что, забыла об их возможностях? Надо же звонить!
Вита кинулась к телефону, но она уже стояла около него и держала трубку.
– Витуля, я когда-нибудь тебя обманывала? – и подумала, что сейчас и начнет… – Или ты думаешь, что я не хочу больше жить? Если я сказала, что все – значит, уж верь мне…
– А вдруг все-таки что-то еще можно сделать? – у Виты уже блестели глаза. – Ну, нельзя же вот так опустить руки!
– Сделать можно. Например, умереть на операционном столе, порезанной на лоскутки. Лучше уж так. И потом, ты что думала – я буду жить вечно? Вспомни, сколько мне лет!
Вита зарыдала. Уткнувшись в ладошки, горько, безутешно… Она прижала ее к себе, гладила по худым плечикам, по непокорному рыжему облаку волос…
– Да, будет, будет… Нужно во всем искать положительные стороны. Подумай, у многих ли вообще есть прабабушки? А у тебя была. И причем достаточно долго! Почти восемнадцать лет. И многим ли прабабушкам повезло с такими правнучками? – она вытирала Витулины заплаканные глаза. – Давай оставшееся время не думать о плохом, ладно?
– Это мне повезло… – девочка еще всхлипывала, но изо всех сил старалась взять себя в руки. – Таких как ты не бывает…
– И еще вот что… Ты сейчас и здесь должна твердо пообещать мне, что никто их наших об этом не узнает. Обещаешь?
– Ой, – Вита испугалась, – но я не смогу! Ты же знаешь, у меня все вранье сразу на щеки вылезает!
– А ты постарайся. Придумай слезливую и грустную историю. Вот, например, скажи, что реферат по английскому не сдала.
– Ты как всегда шутишь, – Вита и плакала и улыбалась. – Я!! …и по английскому… Уж лучше по математике…
– Если вы пишете рефераты по математике, то пусть будет математика. Ну, так как? Обещаешь? Ведь это, видимо, моя последняя просьба…
– Бабуля, милая,… – девочка бросилась ее целовать, – да я для тебя… Ну, ты же знаешь!
– И еще, – она и сама с трудом сдерживала слезы. – Следи за речью… Все "ну" да "ну"…
…Когда она проснулась в следующий раз, Кирилл уже стоял у кровати.
– Ай-я-яй! Я что говорил? Думать о хорошем, смотреть хорошие сны, – он смеялся. – А вы что творите? У меня уже компьютер дымится от ваших эмоций! Пришлось самому разбудить вас.
– А что, – она кивнула в сторону аппаратуры, – там все понятно, о чем я думаю?
– Если бы! Там я вижу… ну, например, как яростно пульсируют ваши еще не совсем сросшиеся сосуды. И это мне очень не нравится. Так, что давайте лучше поговорим. Как самочувствие? Голова не болит?
– Да нет, вроде… – она внимательно прислушалась к себе, – ничего не болит. Хочется есть.
– Браво! Спящая царевна просыпается! Сейчас накормлю, – он подошел к компьютеру, защелкал длинными пальцами по клавишам.
– Так неинтересно… Хочу на самом деле… пожевать что-нибудь. И еще хочу посмотреть на себя, – она все еще от шеи до пяток была закутана простыней.
– Рано еще. И жевать и смотреть.
– Я буду умненькой-благоразумненькой. Волноваться не буду. Ну, пожалуйста, – она протянула как можно жалобнее, – хотя бы на лапку с черной шерсткой…
Из угла, как колобок выкатился Виктор Евгеньевич.
– Какая лапка, какая шерстка! Кира, она заговаривается! Надо ее выключить!
– Тихо, тихо, – Кирилл улыбался, – все в порядке. Это я ей про Найту рассказывал.
– Фу-ты, ну-ты, – Лада вытащил свой огромный клетчатый платок и вытирал лысину, – так ведь и до инфаркта доведете, дети мои! Ну, ладушки! Беседуйте дальше. А я посмотрю.
Он опять укатился в свой угол.
– Кирилл… – она опять старалась придать своему новому голосу побольше жалостливости, – только руку… Только посмотреть – возьму я теперь октаву или нет?
– Ладно, – он решительно подошел к кровати и отстегнул один край простыни, – начинайте все постепенно, и шевелиться, и смотреть.
Она видела, что теперь уже все потихоньку повылезали из-за своих приборов – и Лада, и Антон, и Олег с Игорем. И еще она знала, что практически весь коллектив – а это без малого человек триста – все, или почти все, сейчас или у себя в лабораториях или в центральном зале следят за ней по мониторам, на которые поступают изображения с четырех камер в палате.
Сначала она пошевелила пальцами. Потом сжала руку в кулак. Ногти уперлись в ладонь: "Слишком длинные! Будут клацать по клавишам…". Потом она медленно вытащила руку из-под простыни. И сразу зажмурилась. Вздохнула поглубже, набираясь храбрости, и решительно открыла глаза. Прежде всего, ее удивило именно то, что рука была МОЛОДАЯ. С молочно-белой матовой кожей. Такой у нее никогда не было, она всегда была "смуглянкой-цыганкой", как говорил Василек… И еще рука была…Теперь она вовсю вертела ею, разглядывая со всех сторон…
– Боже, это сотворил Микеланджело? – прошептала радостно.
Рука была самим совершенством. Изящная, с тонким запястьем, узкой длинной кистью, музыкальными пальцами…
Сразу напряженная тишина была нарушена радостным гулом присутствующих.
– Я же говорил, что понравится! – Лада потирал ладони. – А он все переживал! – кивнул на Кирилла. – Это все его, его произведения! Он у нас и Микеланджело, и Менделеев, и Бил Гейтс в придачу!
– И господь Бог, дающий вторую жизнь… – прошептала она почти про себя, и потом уже громче. – А все остальное? Можно, да?
– Нет! Нет! – Кирилл уже решительно застегивал простыню. – Сейчас спать.
– Последняя просьба, – она смотрела на его то ли щетину, то ли уже бороду, – обещайте сами выспаться и поесть. Нет, я даже не прошу, я требую! Иначе в следующий раз при виде вас я просто заболею! Ведь со мной уже все в порядке, верно?
Кирилл задумчиво посмотрел на нее, поправил какие-то датчики, которыми была облеплена вся ее голова, был мыслями где-то очень далеко.
– Все?… Может быть…
…А тогда, проводив поникшую и как-то сразу повзрослевшую Витулю, она села в кресло, попыталась сосредоточиться. "Что же надо сделать прежде всего?" Завещания уже давно написаны, все бумаги у нее и так всегда в полном порядке. "Да! …надо, наконец-то, разобрать фотографии". До них у нее никогда не доходили руки. Фотографий было огромное количество – и от родных, и от друзей, и от учеников. И они все прибывали и прибывали. Не проходило и недели, чтобы какой-нибудь благодарный ученик не присылал очередной конверт с фотографиями и восторженными откликами о занятиях языком с ней: "Да меня там за своего приняли!", "Не поверили, что я не парижанин!" И в таком же духе.
Метод обучения у нее был свой. Сейчас это, кажется, назвали методом "погружения", а она уже давно его применяла – просто брала жить к себе ученика, и говорила с ним по две, а то и по четыре недели с утра до вечера только "по-заморски". Хочешь, не хочешь, а заговоришь. Конечно, сначала, предварительно протестировав, честно предупреждала, какой результат может быть в лучшем случае – люди-то ведь разные, с разными возможностями и способностями. Но, как правило, получалось лучше, чем было задумано. "Да вы и мертвого разговорите!", "С вами так интересно, что я бы заговорила и на китайском!" – так обычно говорили люди на прощание.
