Слияние

Смотрю на лица незнакомых пилотов… Проклятье! А перед глазами мои ребята с комэском. Давнее чувство утраты. Тоска, в последнее время лишь иногда ворочавшаяся где-то в тёмных глубинах души, подобно огромному киту всплывает на поверхность сознания, подставляя лоснящиеся бока лучам догорающего солнца. Эх! Тяжёлые боевые будни, совместные посиделки в кают-компании, развесёлые потасовки в кабаках космобаз… Прошлое предстаёт калейдоскопом перекатывающихся эпизодов, расцвеченных слияниями с искусственным интеллектом моего истребителя. Смешливый Ван, начитанный интеллектуал Ганс, могучий Лом, прямой и дерзкий комэск Исса. Они сейчас смотрят на меня глазами живых парней с «Бони».

Сгоревший в плазменном шаре Ван… Схлопнувшийся в гравитационной линзе Ганс… Выброшенный из развороченного истребителя и задохнувшийся в пустоте Лом… Успевший напоследок крикнуть: «Будем жить!» – перед тараном рубки тяжёлого крейсера Исса…

Как мой покалеченный истребитель с полумёртвым пилотом дотянул до базы осталось загадкой для всех… Кроме меня. Очнулся я уже в больничке. А эскадра в том бою понесла минимальные потери, избежав полного разгрома только благодаря потере всех «кентавров»…

Сидящий напротив выглядит неважнецки. Даниил Соболев – хирург с двадцатилетним стажем медицинского Центра подготовки пилотов, несколько тысяч успешно проведённых операций, отличный специалист, в багаже с десяток монографий по нейрофизиологии взаимодействия неокортекса с искусственным интеллектом. Таких специалистов на Земле единицы.

Я, не имея чёткого представления о причинах происшествия с «кентаврами» с «Бони» – ласковое прозвище на флоте корабля-носителя – первым делом систематизировал информацию по медперсоналу, оперировавшему неудачливых пилотов. Прочитав и просмотрев материалы дела, переданного генералом Богдановым, решил наиболее важных свидетелей опросить самому – необходимо выработать своё личное мнение о произошедшем. Как ни крути, процесс допроса это взаимодействие двух сторон, поэтому на результат всегда накладывается психотип опрашивающего, каким бы опытным следователем он ни был.

Внешний вид заключённого о многом говорит: как он вздрагивает при моих неосознанно резких движениях, как напряжённо сидит на баночке, с опаской оглядывается на входную дверь. Судя по всему, с ним уже «плотно» поработали контрразведчики, никогда особо не церемонившиеся с «подопечными». Угроза безопасности космическому флоту Земли предоставила абсолютный карт-бланш в руки и так не очень сентиментальных оперативников, позволяя применять самые жестокие методы допроса. Конечно, есть и более современные способы извлечения нужной информации, только все они ведут к необратимым повреждениям мозга, что в отношении крупного спеца в такой малоизученной области, как сращивание живого мозга с компьютерным интерфейсом, непозволительно. И надо ещё иметь в виду, что стоящее на высочайшем контроле происшествие автоматически закроется чистосердечным признанием хирурга в диверсии. А закрытие дела прихлопнет одновременно кучу вопросов по обеспечению безопасности остальных «кентавров», воевавших сейчас где-то на дальних задворках космоса. Но, не смотря на кажущийся забитым вид, медик оказался крепким орешком, и ни в какую не берёт на себя вину в отключении «кентавров». Возможно, понимает, что до смерти его всё равно не замордуют: хирургов нейрофизиологов лётного состава дальнего космоса по трем пальцам одной руки пересчитать можно с лёгкостью. И если впоследствии окажется, что покалечили невиновного, уже сам любитель жёстких допросов вполне может перекочевать по другую сторону этого стола. В случае же признания медиком вины, вышка гарантирована, и не спасут никакие былые заслуги, ни многочисленные научные труды – сольют мозги в цифровой банк данных, а самого в расход. Поэтому у моего собеседника выход только один – держаться до последнего.

– А я вас узнал, – тихо произносит подозреваемый.

С удивлением всматриваюсь в совершенно незнакомое лицо. Где и когда мы могли встречаться?

– Я вас оперировал три года назад. Голова часто болит?

Так вот он мой земной спаситель – сидит напротив собственной персоной.

– Я так и не сказал тогда вам спасибо.

Хотя… Зачем мне половинчатая жизнь без Марго? Ведь я так до сих пор и не нашёл ответ на этот вопрос.

Мы помолчали.

– Вы что-то хотели у меня расспросить про пилотов?

– Какие-то сложности во время операций были?

– Нет. Всё прошло штатно, как обычно. Эта операция стала практически стандартной. Некоторые трудности возникали с нанокаркасом мозга на первых пациентах. Но мы ещё на пилотах «Well Dig Fargo» этот вопрос отработали. Ассистирующий роботизированный комплекс действовал вполне в рамках процедуры.

Даниил стучит себя по виску, и я только тогда замечаю небольшой бугорок от контролера.

– Мы с ним работаем как единый организм.

Я киваю. Впервые разговариваю с медиком-«кибером».

– Конечно, это не идёт ни в какое сравнение с вашими «подругами». Так… Лишь управление дополнительными конечностями. Интеллект самый примитивный – сплошь программа с необходимыми данными. Про вас же каких только чудес не рассказывают…

Мужик, судя по всему, наскучался в одиночке и, повстречав свободные уши, тут же на них подсаживается.

– У вас есть мысли о причинах? – невежливо перебиваю его я.

Собеседник хмыкает:

– Думаете, тут, – широко разводит руками как заправский рыбак, – курорт? А я решил немного отдохнуть? Уже на сто раз перебрал в уме анамнез…

Пожимает мощными плечами. Глядя на его комплекцию, создается ощущение, что профессия хирурга ничуть не легче работы легендарных лесорубов давно ставших мифическими сибирских лесов.

– Нет абсолютно никаких предпосылок для такого масштабного сбоя. Причина должна быть чисто внешняя. Может быть диверсия, с использованием мощного узконаправленного излучателя, разрушившего мозговые структуры.

– А может это быть связано с переходом на беспроводной коммуникатор?

– Таких переходов осуществлено уже несколько тысяч – весь крупнотоннажный торговый флот лет пять ходит под управлением пилотов с такими коммуникаторами. Давно бы проявилось, если изначально имелся брак в самой концепции. Конечно, тонкости программного комплекса удел специалистов. Но ко мне пациентов с поражением коры, вызванных беспроводными коммуникаторами, ещё не поступало. Мозг хорошо умеет и сам защищаться от посторонних вторжений, этакий природный файерволл и антивирусник в одном флаконе. Чужим туда попасть сложно. Я говорю, если бы не подготовительный этап, на котором досконально отработана программа операции, ещё могли быть какие-то сомнения, но…

Арестант пожимает мощными плечами.

– Вы всё-таки за версию внешнего воздействия? – уточняю я.

– Других здравых мыслей нет.

Жму могучую лапу своего давнего спасителя и обещаю постараться ответить аналогично. Какое-никакое общее впечатление о хирурге у меня сложилось. И уже на выходе, пользуясь своим статусом, ввожу в журнал оперативной работы с подозреваемым Соболевым карантин на неделю. Срок не такой и великий, но на большее даже моих полномочий не хватает. Остаётся только за этот срок найти истинного виновника… Кем бы он ни был.

– Вы к кому? – Леденящий взгляд дроида-охранника профессионально сканирует мою фигуру, сравнивая с предъявленным удостоверением и базой данных.

Пробуксовка на человеке со странной щелью в затылке выглядит для цифрового интеллекта вполне закономерной. Видимо, допуск к закрытой базе «кентавров» у него отсутствует. Интересно, он что, сейчас прикидывает, какие секреты с номерного завода я смогу вынести в этом «кармане»?

– Я в конструкторское бюро, по приглашению ведущего конструктора ГСКБ-2.

Бдительный дроид ни на секунду не выпускает меня из обзора своих многочисленных фотоэлементов. Долго ждём ответ на вызов по заводскому внутрикому… Затем дроид с кем-то глухо разговаривает, непрерывно щёлкая в воздухе клешнеобразной конечностью, и наконец получив добро, разблокирует турникет.

– Ждите в «отстойнике», за вами послано.

Прохожу в небольшое помещение, где предстоит чёрте знает сколько ждать обещанного сопровождающего. Комната пустынна – только ряд стульев у крашенной стены да журнальные планшетки на единственном столике. Быстро пролистав заляпанные множеством пальцев гибкие экраны, понимаю, что это узкоспециализированные издания сугубо для технарей. Разочаровавшись в предложенном «развлечении», откидываюсь на спинку стула. Мысли о задании непрерывно кружат в голове, затягивая в эту каруселью всё внимание. И пока голова занята перетасовкой известных фактов, взгляд бесцельно скользит по однообразным стенам. Неожиданно понимаю, что смотрю на знакомый символ, процарапанный прямо по крашенному покрытию. Его пытались несколько раз замазать, но он всё равно упорно проступает на поверхности стены. Да это же… Воспоминания внезапно накатывают удушливой волной…

Четвёртый курс. Третий месяц реабилитации после цикла операций по армированию внутренних органов нановолокном и вживлению комплекса управления. Каждое движение вызывает затяжные приступы острой боли. И хотя она постепенно становится привычной, и немного помогают выдаваемые препараты, но её постоянное присутствие раздражает. Головная боль, белесой пеленой мутит окружающую обстановку. Непривычный холодок в бритом затылке, где совсем недавно прописалась, ставшая впоследствии родной, щель разъёма коммуникатора.

Наше отделение курсантов сидит здесь, ожидая провожатого в цех сборки для предстоящего выбора новеньких машин. Каждый поглощён внутренней борьбой со своей болью, поэтому удручающая тишина присутствует в комнате незримым шестым. Офицер ушёл решать вопросы по допуску, и мы сидим вдоль стен, погружённые в боль и тайные страхи. И тогда Исса, сидящий напротив, чтобы отвлечься, достаёт из кармана ножик и царапает на стене эмблему нашей эскадрильи…

Прошлое неотступно следует за мной, постоянно напоминая о себе многочисленными деталями. Ох, не к добру всё это, не к добру…

Наконец меня забирает небольшой робот-сопровождающий. Сделав манипулятором приглашающий жест, бодро колесит к высокому старому зданию неподалёку. Цех сборки, где я когда-то выбрал Марго, находится в противоположной стороне…

У меня всё никак не выстраивается рабочая версия произошедшего, и приходится сослепу тыкаться куда ни попадя, ожидая перехода количества в качество…

– Что хотели услышать? – Главный конструктор, седой мужик в годах, недовольно смотрит на меня.

Визит представителя Адмиралтейства наверное не первый и не последний за последние дни. И мне здесь не рады. Кабинет обустроен в старом стиле, без излишеств современной аппаратуры. По полкам стоят модели выпускавшихся Заводом космических кораблей. Во втором ряду узнаю свой «ястребок».

– Нужна информация по отстройке проекта «Кентавр».

– Зачем?

Информация о выбытии пяти пилотов сразу же попала под гриф особой секретности. И я не имею права разглашать истинную причину своего появления здесь. Придётся импровизировать. Правда, становится понятна и раздражительность собеседника – визит с детальными расспросами не первый и не последний, а истинная причина сокрыта за завесой конфиденциальности. Я тоже был бы недоволен на месте занятого человека, где горящий план выпуска военной продукции – привычный режим работы.

– Ищу возможности для восстановления. – Поворачиваю голову, чтобы стал виден разъём в затылке.

– А-а-а, вы один из них. Очень интересно. Вы, наверное, из второй или третьей партии. Первых я знал всех лично. Кто ваш комэск?

– Исса.

– Да? – Собеседник подскакивает, словно выброшенный катапультой. – Так вы с "Runi Tok"? Единственный выживший? Если память не изменяет – Кайфер?

– Клайфер, – поправляю я, – Можно позывным – Флай. Так более привычно.

– Как вам удалось уйти живым? Мы проводили по заказу Адмиралтейства моделирование боя по записям вашего бортового журнала. Учитывая технические характеристики атакующих, ни одного шанса у «кентавров» против девяти бортов «чужаков» не было. Но конечный итог потерь – четыре наших истребителя против шести кораблей противника, поражает. И это при том, что земляне тогда впервые столкнулись с технологически более развитой цивилизацией.

Хочется пожать плечами, но вовремя вспоминаю, что так постоянно делал генерал Богданов, и давлю подсознательный порыв в зародыше.

– В бою особо некогда анализировать и рассуждать, всё на рефлексах. Поэтому ничем помочь не смогу. Подробный рапорт мой вы, наверное, читали. Записи бортового журнала в этом случае более информативны.

– Как по вашему, с чем связана сверхманёвренность противника? Управление было в руках живых существ или искусственного интеллекта?

– Я думаю, живых существ. Когда в открытый космос выбросило из «саркофага» Лома, и он уже практически задохнулся, пролетающий мимо чужак специально довернул, чтобы плоскостью разрезать Лома. – Воспоминания о том бое заставляют яростно сжимать кулаки. – Единственное, что мне не понятно до сих пор – это был жест сострадания или патологической злобы? Но однозначно – машина рационально пролетела бы мимо и так умирающего человека.

– Спасибо. Дельное замечание. Вы что-то от меня хотели узнать?

– Меня интересуют конструкторские решения по объединению человеческого мозга с машиной.

– Я вам тут помочь не смогу. Вот конструкция планера, механизации, оснащённость бортовым оборудованием. Это всё наши вопросы. Бортовой интеллект – это вам в Лабораторию искусственного сознания. Они были поставщиками центрального процессора…

– Ну, что ж, спасибо и на этом. – Я встаю и, кивнув ведущему, покидаю кабинет.

Краем глаза замечаю, как за окном что-то неуловимо меняется – словно лёгкая тень, до того лежавшая на стекле, внезапно испаряется.

Когда прохожу турникет проходной, дроид приветственно щёлкает клешнёй. И я киваю в ответ.

Очередным этапом расследования решаю посетить личные дома пилотов и осмотреть всё лично. Получение разрешения на доступ не занимает много времени.

Дом встречает меня щенячьим восторгом целой кучи уборщиков, швейцара и прочей роботизированной чепухи, наполнивших все современные жилища. Один из ретивых уборщиков тут же на входе умильно пылесосит и без того чистую одежду. Отмечаю про себя, что искусственный интеллект компьютеризированного дома весьма неплох.

Долго хожу по комнатам, и вся эта напичканная электроникой шушера неотступно таскается за мной. Следят? Или соскучились по человеку? Всё-таки есть в них что-то откровенно болезненное, пускай и ведут себя словно живые существа. Кем, на самом деле, они никогда не были и, наверное, никогда не будут. Раньше казалось, ещё немного, и роботы оживут, станут неотличимы от людей, но… Чего им так и не хватило? Души? А у Марго она есть? Вечный неразрешимый вопрос… И источник постоянной хандры всех "кентавров". Меня он зацепил после второго пробного вылета. Да больше так и не отпустил…

В доме спартанская обстановка. Как и все «кентавры», его хозяин вёл затворническую, уединённую жизнь отшельника. Ничего предосудительного. Единственная привязанность пилота находилась совсем не здесь.

Заглядываю в столовую, где стоит кухонный принт. Насколько я знаю, оставшиеся продукты и даже расходники были досконально проверены – ни ядов, ни токсинов, в общем, ничего, что могло бы так надёжно вырубить пилотов. И анализ внутридомовой микрофлоры ничего не дал. Всё идеально чисто – процессор дома бдит безукоризненно. Искать надо где-то в другом месте.

Что ж, когда нет работающей версии, приходится просто копить информацию, стараясь её не анализировать. Пусть мозг сам всё структурирует, как ему удобно. Когда наберётся критическая масса фактов, решение проявится само собой. А может и не проявится…

Последовав совету главного конструктора завода «Заслон», решаю посетить Центр мозга и искусственного интеллекта. Заведение максимально закрытое, но учитывая мой нынешний статус, мне теперь и там готовы распахнуть двери.

Задав маршрут аэро-коптеру, откидываюсь на спинку сиденья. И пока машина едва слышно жужжит движками, я отрешённо гляжу сквозь её прозрачные борта. Там неторопливо проплывает привычная архитектура мегаполиса – гигантские стеклянные, словно выполненные под единую копирку, пирамиды жилых агломераций и огромные путепроводы, охватывающие сплошной бетонной сетью пустынный ландшафт между этими человеческими муравейниками. А ведь когда-то города были совсем иные – поразительно красивые в своём неповторимом разнообразии. Архитекторы тогда, наверное, не знали продыху, творя всё более совершенные здания… Готика, раннее барокко, позднее барокко, прекрасное рококо. И вот, ныне дотворились до этого… Единообразно пиромидального.

Я сам когда-то неплохо рисовал. И даже подумывал… Но выбор сделал в пользу пространства и полётов. Что совсем не удивительно – какой мальчишка не мечтал участвовать в эпических космических баталиях? Романтика Войны… Пока не уткнёшься носом в её ухмыляющийся страшный череп.

Центр мозга стоит особняком среди стеклянных монстров – он занимает несколько зданий, ещё сохранивших свою индивидуальность. Сложно сказать наверняка, когда они реально были построены – все эти карнизы, колонны и балкончики с мансардами вполне могли лечь на чертёжный принтер и относительно недавно. Но смотрелся Центр этаким свидетелем давно ушедших эпох.

Коптер на мгновение замирает перед силовым полем и, пройдя идентификацию, круто пикирует на лужок с зелёной травкой перед главным зданием. Там меня должен встретить заместитель по научной работе.

Но мужчина, стоящий на травке, кажется мне слишком молодым для такой серьёзной должности. Худой, подтянутый… И подозрительно похожий на военного.

– Приветствую. – Встречающий протягивает мне руку.

– Представитель Адмира…

– Знаю-знаю, – как-то совсем по-граждански перебивает тот.

И я делаю вывод, что только подозрительно похож…

– Вы же из «наших»? – спрашивает мужчина.

– В смысле? – не понимаю я.

– «Кентавр»?

– Как определили? – Я уверен, что мой разъём на затылке он ещё не имел шансов заметить.

– По моторике… – Неопределённо поживает плечами. – У «кентавров» примечательная походка, осанка… Конечно, только для тех, кто имел с ними раньше дело.

Я наконец понимаю – мы же отлёживались целый месяц в Центре после обретения коммуникаторов…

– Ну, вот, мы теперь настоящие «кентавры». – Оптимизм Вана никогда не знал границ.

В палате только наша эскадрилья – полный здорового оптимизма Ван, молчаливый Лом, интеллектуал Ганс и наш комэск Исса. Крайняя операция по вживлению коммуникаторов прошла две недели назад, и мы первый день как немного очухались. Голова уже не огромный чугунный колокол, в который с частотой пульса стучат все кому ни лень, а любой маломальский звук вызывает незамедлительный резонанс. И мечется этот срезонировавший звук по черепной коробке, как какой-нибудь пойманный в ловушку зверёк. А что ему мешает вырваться на свободу через недавно приобретённую щель разъёма контроллера в затылке, остаётся для меня неразрешимой загадкой.

Теперь в эту щель постоянно задувает, и когда резонанс в кои-то веки затухает, начинает казаться, что там завывают и свистят все ветры Земли – от утреннего лёгкого средиземноморского бриза до урагана Катрин. Очень неприятное ощущение. Так ещё и каждая мышца напоминает о своём существовании непрерывной болью. Словно заживо содрали кожу и теперь сыплют на обнажённые мышцы соль. А тут Ван с его: мы – «кентавры». Оптимист… Чтоб его.

– Может выберемся в город? – неожиданно предлагает Исса. – Отвлечёмся. Девчонок подцепим…

– А что, – садится на кровати Лом, – Мы же теперь «кентавры», и никому ничего не надо доказывать – визитная карточка теперь на затылках.

Я сквозь завесу боли начинаю тихо смеяться – нашёл чему радоваться. Будь моя воля, с удовольствием променял бы пару лет своей жизни на пару часов без этой постоянной изматывающей боли… И даже поедаемые горстями обезболивающие пилюли ни хрена не помогают.

– Она когда-нибудь пройдёт? – задаю в пустоту риторический вопрос.

– Потому, отрывай задницу от кровати и вперёд, к приключениям, – бодро командует Исса, и все, подчиняясь команде, поднимаются с опостылевших кроватей и медленно облачаются в больничные пижамы.

– Это мы что, как какие-то пенсы в пижамах пойдём по девчонкам? – прямолинейно удивляется Лом, разглядывая в зеркале своё непрезентабельное отражение, – Здрастье, мы с дома престарелых сбежали… Они же нас засмеют.

– Скажем, что раненные пилоты со спец. операции на Альтаире, – врёт как дышит Ван. Тот любую ситуацию запросто развернёт в нужную для себя сторону. Его и прозвали Ваном в честь известного героя сказок – «Избушка, избушка, встань к лесу…».

Наружу выбирались через окно палаты. Поддерживая друг-друга, с трудом доковыляли до силового поля по ограде Центра. А когда Ганс, как самый умный, попытался в щитке снять защитное поле, сирена переполошила весь персонал Центра…

Прибывшую на аэро-скутерах спец. группу быстрого реагирования мы встречали уже лёжа на кроватях – глав. врач, мировой, кстати, мужик, прикрыл нас – сказал, что ложная сработка. Выгнать нас, конечно, из училища тогда никто бы уже не выгнал, но на «губе» посидели бы. Для прочистки недавно армированных мозгов…

– Профессор Семён Колобков, – представляется встречающий и сразу интересуется, – Какая вам требуется информация?

Я показываю на свою «гребёнку» в затылке.

– По «кентаврам».

– Вы по поводу ЧП со звеном с "Bon Gam Gas"?

– А вы откуда знаете? – Настороженно смотрю на собеседника.

– Мы уже готовили предварительное описание произошедшего. Всё-таки, мы – головной институт мозга. Извиняюсь за тавтологию. Из Адмиралтейства к нам обратились в первую очередь.

– Интересно. И какие ваши выводы?

– Невыясненной этиологии.

– Чего?

Колобков усмехается:

– Причина патологии неизвестна…

– А какие предположения? – Не отстаю от зама по науке. – Возможная ошибка при операции? Саботаж? Диверсия со стороны неизвестного противника? Случайностью, выведение из строя пятерых «кентавров», назвать сложно.

– Течение операции проанализировано и по визуалу, и по архиву ассистенского операционного комплекса. Никаких ошибок хирургической бригады на этапах операции не зафиксировано.

– То есть, хирург не виноват?

Колобков пожимает плечами.

– Со стопроцентной уверенностью утверждать не берусь. Требуются дополнительные исследования…

– Ясно. Тогда, пускай пока сидит.

– Кто сидит? – переспрашивает Колобков.

– Даниил Соболев. Он же под арестом.

– Да-а? – удивляется собеседник. – Не знал.

– Поэтому советую поторопиться с обретением стопроцентной уверенности. Там далеко не курорт.

– Понял. Постараемся. Я Даниила знаю лично – отличный хирург.

– Тем более.

За разговором проходим в кабинет профессора. И я оценивающе оглядываю обстановку. В отличие от старорежимной архитектуры фасада здесь всё по последнему слову техники и дизайна. Интерактивные стеновые панели, рабочий стол-трансформер, адаптационные кресла. Сидеть в таких одно удовольствие – в зависимости от настроения они ненавязчиво подберут нужную форму и жёсткость.

– И всё-таки, каков механизм повреждения мозга? – удобно устроившись в кресле, задаю насущный вопрос.

– Смотрите.

Мановением ладони Колобков выводит на стеновые панели объёмные карты сканирования мозга пилотов. И я оказываюсь в окружении пяти сплетённых из сверкающих нитей клубков. Правда, внутри каждого затаилась огромная чёрная клякса, полностью поглотившая свет мысли чужого мозга. Такое впечатление, что я снова в пространстве, полном ярких звёздных скоплений и зловеще расплывающихся туманностей.

– По неизвестной причине передача нервных импульсов по дендритам к аксонам в областях…

– Профессор, постойте. – Быстро перебиваю с удовольствием погружающегося в узкоспециализированные термины профессора. – Нельзя ли попроще?

– Кхм-м, попроще? – Тот с удивлением смотрит на меня.

– И желательно, на пальцах, – прошу я.

Колобков с сомнением переводит взгляд на свои тонкие пальцы. Потом снова на меня. И я ободряюще киваю головой.

– В общем, достоверно установлено, что поражение распространилось через установленный в левой височной доле приёмник коммуникатора. Бактериальная природа поражения полностью исключена. Возможно, причиной послужил мощный электромагнитный импульс. Возможно, атака вирусной программы.

– Предположительный источник того и другого? – Для ускорения приходится постоянно перебивать словоохотливого профессора.