Мятеж

– 43 от номинала.

– Это вообще в таких условиях кто-нибудь проделывал?

– Не о том думаешь, Дайс. Я смогу.

Или нет. Кого он пытается обмануть? В любом случае, других вариантов не осталось.

– 28. Критическая перегрузка.

Дайс почувствовал, как у него только что треснуло ещё одно ребро.

– «Джайн Ава», начать манёвр выхода в субсвет. Инверсия тяги на файерволе. Держать уровень до трёх знаков. Передаю мастера коммандеру Тайрену. Выполнять.

Вот теперь – не подведи, старый хрен.

Субъективные ощущения при всплытии всегда одинаковые – становится очень тихо. Не успели погаснуть, свернуться, раствориться утренним туманом перед самым твоим лицом сверкавшие ещё секунду назад жвалы вездесущей шевелёнки, как ты уже погружаешься в зияющую бесконечность пустоты и спокойствия. Исчезает самая мысль о возможности здесь каких-либо физических воздействий. Строго говоря, и бесконечность эта вокруг была лишь фантомом.

Пока саб продувал балласт, вокруг в миниатюре воспроизводилось рождение видимой вселенной в её доинфляционной фазе: равномерно натянутое, пустое и одновременно замкнутое пространство, которому на этот раз не было позволено распоряжаться планковскими плотностями выгорающей энергии ложного вакуума, а значит, нечему тут было рождаться – материя, пространство и время могли быть доставлены сюда лишь в качестве одолжения и в готовом виде: в форме малотоннажного разведывательного саба «Джайн Ава» с экипажем из тридцати живых душ и одного квола на борту.

На текущий момент среди мозголомов существовали по крайней мере три взаимно противоречивых теории, почему в этом месте субъективное существование наблюдателя ничем не отличалось от обычной пустоты субсвета, но факт оставался фактом – если ты всё-таки соскользнул сюда из смертельно опасных недр суперсимметричного шестимерного топологического мета-пространства, математически надетого на проекцию субсвета, то твоему сабу уже ничего не угрожало.

Даже грозная стена файервола, несмотря на оригинальное значение этого слова, была тут скорее вполне абстрактным «геометрическим местом точек», нежели несла в себе какую-то опасность. Никаких «стен огня» тут даже не ночевало.

Более того, в некотором смысле это сам саб представал здесь своеобразной стенобитной машиной, бывали случаи, когда неудачно спроецировавшийся на субсвет крафт оказывался способен разметать по ближайшему квадранту пространства объёмом в кубический световой час планетоид массой покоя в три тысячи гигатонн и при этом оставался целёхонек.

Правда, чаще бывало наоборот, разбалансированный саб, потерявший слишком много мощности, запросто мог выйти в субсвет по частям, потеряв односвязность пузыря. Разорванный в клочья квантовым горизонтом событий сгусток пустоты – вот и всё, что от него оставалось, это черепашья скорость света шутила свои шутки.

Но и при удачном всплытии в этом была дополнительная проблема – после продувки балласта даже идеально работающий накопитель собирал только часть диссипированной при погружении за пределы прочного корпуса энергии. Сейчас же, при таком гравитационном шторме… только высунь край щупа за пределы файервола, он начнёт сиять в субсвете микроскопической, но очень заметной звездулькой. Расположенной там, где её никто не ждал и потому до неприличия привлекательной для эхо-импульсов даже на фоне вспухающей рядом неурочной сверхновой. Дайверы этот эффект в шутку называли «огнями святого Эльма», Дайсу было лень выяснять, в честь кого.

Тяжесть квази-инерции в пространстве, не знающем поля Хиггса, всё сильнее незримо тащила саб вперёд, и скоро… да вот, уже – начали проявляться в носовой части гемисферы призрачные следы файервола.

Так тихо.

И только навигаторы во главе с Тайреном знали, каких усилий им сейчас стоило это кажущееся спокойствие. Прямо по курсу из фиолетовой части спектра сначала едва заметно, а потом всё сильнее и сильнее начал выпирать идеально гладкий маслянистый на вид флюс субсвета.

– Есть пять знаков. Тащит дальше.

– На три выходим штатно?

– Накопителя должно хватить, но потом в любом случае начнётся спонтанный выход.

– Держать так.

Дайс переключился на личный канал Тайрена.

– Не посвятишь в суть плана?

Он понимал, что сейчас не время, но ещё пару минут у них всяко есть, пока указатель номинальной мощности ещё держится. Если говорить, то сейчас. Потом точно будет поздно.

– На второй уход у нас просто нет энергии, она вся сейчас утечёт сквозь файервол, да ещё и засветит нас так, что считай мы всё здесь готовые трупы.

– Это я в курсе. Не тяни.

– Так что сейчас единственный шанс – закрепиться по эту сторону, оставшись на трёх знаках, для этого мы должны аккуратно высунуть щуп в субсвет и замкнуть через него генератор на местное светило. Тут дистанция – световые сутки, даже меньше – твои люди справятся, секунды полторы им хватит, пока не погаснут щиты и файерволом не перерубит щуп. Когда энергобаланс выровняется, дело за мной – буду в одиночку держать глубину, а вы все переходите в спасботы и двигаете к остальному флоту, два-три штатных пассивных прыжка из субсвета дают вам хорошие шансы. Ваш маяк найдёт спасатель. Уже через шесть часов будете ждать разморозки, а квол – рапортовать контр-адмиралу.

Или мы все будем к тому времени мертвы по сотне возможных причин. Например, нас прямо сейчас выбросит в субсвет окончательно отказавший накопитель. И там уже накроет.

– То есть ты остаёшься здесь?

– Я старый. По крайней мере, я смогу выйти в нужный момент в субсвет, если повезёт, укроюсь где-нибудь и буду наблюдать. Заодно дам вам фору, саб – куда более заметная мишень для любых сюрпризов из-за файервола.

Дайс заворожённо продолжал наблюдать медленно сползающее в более красный спектр гало – это дециметровый диапазон реликтового излучения постепенно смещался в видимую область, расчерченный наискось радужным поясом экваториальной анизотропии. Никогда не надоедало любоваться этим световым шоу.

– Так вот оно что. Знаешь, нет.

Слышно было, как старик закряхтел, недовольный.

– Мне жалко команду. Новый саб построить – не проблема. Команды «трипл-эй» на Семи Мирах выпускают от десяти штук в год. Вот потому и проигрываем угрозе, что теряем людей.

Дайс живо представил себе этот многозначительный кивок куда-то за спину.

– Негатив. Нужно будет кому-то тебя подстраховать. Со мной и Эй Джи у тебя появляются шансы. А так ты в любом случае угробишь саб. Я не хочу терять «Джайн Аву», это хороший крафт.

Секундная пауза на обдумывание. Старик знает, что Дайс прав.

– Со, капитан.

Разговор был окончен.

– «Джайн Ава», новый план, тормозим на трёх знаках, запускаем два якоря, максимально быстро восстанавливаем энерговооружённость до 80 номинала, остальные инструкции потом.

Саб впервые после проецирования едва заметно качнуло. Пузырь субсвета прянул им навстречу, сперва уплощаясь, а потом начиная стремительно замыкать свой изгиб позади кормы. Ревели сигналы предельной мощности. Саб изо всех сил упёрся в границу субсвета последними издыхающими петаваттами своих генераторов, а у самой уже физически различимой границы файервола потянулся навстречу собственному сияющему отражению носовой генератор в фиолетовом гало напряжённого поля.

Держать, дип вас всех задери, держать стабилизацию! Нежнее. Ещё нежнее. Как пушинку. Как, черти вы космачьи, пушинку.

В тот момент, когда щуп и его призрачный двойник соприкоснулись, в пространство как из проколотого пузыря рванул сноп яростного света – это устремилась на свободу диссипированная вокруг энергия. Поверхность же файервола, напротив, стала привычно темнеть, вот уже и первые звёзды показались. Незнакомые звёзды. Всегда разные. Всегда чужие.

Указатель номинальной мощности генератора остановился на восьми и, неуверенно подрагивая, начал расти.

– Есть первый якорь. Полтора петаватта, два.

– Есть второй, закрепление плохое, пока не замыкать, перезабрасываем… есть замыкание. Один эксаджоуль, один и пять.

Уф. Старик сумел. И команда успела. Так. Четыре часа.

Столько у них теперь было времени, чтобы сбросить в субсвет шлюпку, спасботы, и попробовать обратно погрузиться, покуда здесь всё не разогрелось до миллиарда кельвинов.

Для безбрежности просторов космоса это была слишком быстрая война. И счёт тут шёл порой на доли секунды.

– Кормакур, на тебе эвакуация команды.

– Апро, капитан.

________________

Ордовик, кембрий – раннепалеозойские эры возрастом полмиллиарда лет, считаются эпохой первого расцвета многоклеточной жизни на Земле.

Стивен Уильям Хокинг – британский физик-теоретик и популяризатор науки. Внёс большой вклад в теорию Большого взрыва, а также теорию чёрных дыр.

Кип Стивен Торн – американский физик и астроном, один из обладателей Нобелевской премии по физике за открытие гравитационных волн, внёс большой вклад в Общую теорию относительности.

Планковская длина, время, энергия и тд. – набор величин, составленныx из фундаментальных физических констант наряду с постоянной Планка и скоростью света. Соответствуют масштабам, на которых нарушаются доступные нам законы физики.

Поле Хиггса – обеспечивает спонтанное нарушение симметрии электрослабых взаимодействий, названо по имени разработчика его теории, британского физика Питера Хиггса. Существованием этого поля и одноимённым бозоном объясняется наличие у барионной материи массы покоя.

Ковальский бросил последний взгляд на удаляющийся силуэт пятна. Ещё максимум час, и курсограмма миграции «Эпиметея» уведёт золотой шар астростанции так далеко к центру ячейки, что страшилище окончательно затеряется в мареве фотосферы.

Да, на этот раз пришлось попотеть.

Главная проблема с макулами не в том, что те слишком горячие – наоборот, холодная, на полторы тысячи кельвин ниже номинала, плазма позволяла бушующему электромагнитному океану звёздной короны спокойно запускать свои нервные пальцы в толщу хромосферы звезды, превращая и без того беспокойные приграничные области в форменный ад, где полевые воронки диаметром в добрые мегаметры орудовали с грацией отбойного молотка в посудной лавке, утрамбовывая пятно каскадными ударными волнами, что сотрясали недра звезды на сотни километров в глубину. Пока макула остаётся неподалёку, показатели потока лучистой энергии будут танцевать джигу, а температура и плотность среды легко могли за секунду сменить порядок-другой.

По этой причине Ковальский предпочитал держаться от пятен подальше. Даже у такой прочной машинки, каким был «Эпиметей», значился свой предел, и лишний раз его нащупывать без особых причин не стоило.

По мере удаления макулы, указатели симметричности эллипсоида поля и дисперсии нагрузки на призме решётки уходили всё дальше в зелёную зону, минус пять, минус шесть, уровень баланса энергии тоже вновь обосновался в положительной области, это якоря накопителей начали отбирать у звезды растраченную на её же буйный нрав энергию. Фотосфера успокаивалась, вновь надёжно укрывая станцию в своих глубинах, и только порождаемые якорями шоки бубнили в эхолот данными о подвижной структуре недр звезды глубоко под внешними хромосферными ячейками.

Ковальский напоследок проверил радиационный фон в толще внешней брони, но и та была в норме. Если можно считать нормой то, что способно изжарить тебя в доли секунды, стоит гамма-фону прожечь ещё жалких пару десятков сантиметров вглубь сферического зеркала.

Впрочем, это был лишь один из дюжины хорошо проверенных способов сгинуть в этом горниле, из которых самым простым вариантом представлялась тривиальная гравитация – здесь текущая из недр конвекционной зоны энергия успешно противостояла тридцатикратной перегрузке, но стоило гравикомпенсатору вовремя не отреагировать на скачок плотности этой донельзя ненадёжной опоры, как спустя пару секунд и километром ниже «Эпиметею» придётся на собственном опыте столкнуться с тем, что астрогаторы в шутку называли «молотом Тора». Ошибок фотосфера не прощала.

Так, ладно, делать здесь вроде больше нечего. Буквально через силу Ковальский поднялся с операторского ложемента. Альциона D, при всей необычайной плотности и богатой населённости Скопления Плеяд, оставалась банальным бело-жёлтым карликом, так что энерговооружённость «Эпиметея» позволяла при желании погрузиться в её недра чуть не на половину радиуса (правда, потратить на это пришлось бы в лучшем случае лет шесть), для Ковальского тут ничего представляющего реальные сложности в астрогации не было, да и быть не могло. Исследовательской эту миссию нельзя назвать даже с сильной натяжкой, и, по сути, главным твоим противником на дежурстве была скука.

Да, за бортом тысячи кельвинов норовили превратиться сотней километров выше или ниже в добрые миллионы, но столб плазмы в жалких десять килопаскалей – это же чертям космачьим насмех, для астрогатора, привыкшего к десяткам тысяч атмосфер и экзотике вроде звёзд Вольфа – Райе, в просторечье называемых «свечками» из-за своей короткой, хотя и яркой судьбы, местные реалии представлялись рутиной, а вся же их миссия – выгулом ясельной группы в ботанический сад. Затянувшимся уже на три с половиной субъективных месяца, и сколько это продлится ещё – никому не известно.

К сожалению, у астрогаторов была побочная специальность, от которой стонали все без исключения. В фотосфере удобно прятаться и наблюдать – нейтринный, фотонный и гравитационный шторм внешних слоёв звезды надёжно прикрывает тебя от нежданных гостей и их неприветливых глаз, хоть бы это и были вполне неживые эхо-импульсы барража. Сам же ты, экранированный со спины коконом из силовых полей, имеешь со своей позиции возможность довольно подробно обозревать примерно девяностоградусный сектор звёздной сферы. И на этот раз «Эпиметей» с семью автоматическими товарками был призван выполнить именно разведывательную миссию. Если бы ещё знать, кого они здесь ждут…

Бредя изогнутой дугой, опоясывающей безлюдную станцию вдоль экватора, Ковальский рефлекторно почёсывался под мышками. Воздух на «Эпиметее» был сух до тошноты. В лучшие дни сломавшимся ещё полтора месяца назад климатизаторам удавалось поднять влажность процентов до десяти, а потом всё возвращалось к обычному показателю – чему-то около треклятого нуля. Несколько попыток прогнать климатизаторы в режиме автодиагностики ни к чему не привели, и до возвращения в док мечтать о комфорте не приходилось. Хоть бы терморегулятор не накрылся, сидеть тут ещё месяц в экзосьюте со встроенным жизнеобеспечением, вот только этого до полного счастья не доставало.

А сидеть придётся, пока гости не дадут добро отчаливать.

Ковальский постарался убрать с собственной физиономии гримасу раздражения, и бодро шагнул в люк кают-компании, традиционно оккупированной этими самыми «гостями».

Превиос выглядела, согласно обыкновению, строго – прямая спина, собранная поза, подёргивающиеся в непрерывном движении саккад зрачки, больше подходящие механическому устройству, нежели человеку из плоти и крови. Впрочем, отливающие металлом фаланги левой руки тоже без устали напоминали – это существо не совсем человек.

Надетый на Превиос привычный уже белый балахон с длинными вертикальными прорезями на самых неожиданных местах больше походил на лабораторный халат, нежели на повседневную одежду. На его фоне утилитарный флотский кабинсьют Ковальского представлялся вершиной будничности, целесообразности и бытового удобства. Впрочем, из двоих, присутствующих в отсеке, Превиос с самого начала интриговала Ковальского куда меньше другой гостьи.

Он машинально пошарил глазами по сторонам, но опыт подсказывал ему, что хотя в белоснежно-пустом овале кают-компании совершенно негде было спрятаться, заметить тут присутствие кого-то третьего ему было не под силу. По крайней мере, если разыскиваемая сама не изъявит такого желания. Впрочем, станционный инфо-канал успешно рапортовал Ковальскому о наличии в отсеке ровно трёх гуманоидов.

– Эффектор Превиос.

– Астрогатор Ковальский.

Машинально кивнув, он прошёл к пустующему креслу и, благоразумно отклонив его сегментированную опору подальше к противоположной переборке, поспешил в нём угнездиться. Не спрашивать же ему разрешения присутствовать на собственной астростанции, чего хорошего.

– Я часто себя спрашиваю, ваше имя носит следы какой-то истории, которую мне забыли рассказать, или это просто так вышло?

– Вы гадаете, не зовут ли какого-нибудь другого эффектора, скажем, Некст?

– Да, вы правы, и да, станционная библиотека содержит базу мёртвых языков, а мне было скучно.

– С «мёртвым», астрогатор, это вы слишком, в Большой Дюжине остались минимум три мира, где по-прежнему разговаривают на рапид-енглезе.

– Угу, у которого с террианским енглезом меньше общих корней, чем с нашим галаксом.

– Ну, «язык отцов» в основном им и сформирован, тут ничего удивительного, но, возвращаясь к вашему вопросу, скажу, что это действительно была такая история, и довольно давняя, её детали, увы, нами давно забэкаплены, так что в настоящий момент я на него не смогла бы ответить, даже если бы захотела, я лишена сейчас доступов к нашим архивам точно так же, как все мы тут – нормального кондиционирования.

С этими словами Превиос циркулем качнулась к ближайшему столику, подхватив с него баночку распылителя. Даже сидящий в трёх метрах от неё Ковальский почувствовал прохладу долетевшей до него водяной пыли. Впрочем, она тут же испарилась, а Ковальскому снова сделалось неловко.

– Ещё раз прошу прощения, я честно пытался.

– Не стоит беспокойства, астрогатор, в конце концов, это не ваша вина.

– Ты гениальна, милочка, в своей слепоте, как вы справляетесь со всеми этими людьми, если даже простых вещей о них не понимаете?

Это подала голос другая гостья. Разумеется, она всё это время спокойно сидела в кресле напротив и помахивала не достающей до палубы ножкой. Тьма тебя забери, Ковальский даже не знал её имени. У ирнов с этим какие-то свои заморочки. Превиос наверняка была в курсе, только она разве ж скажет.

– Вы что сейчас имеете в виду, советник?

Ну, надо же было её как-то называть.

– Не обижайтесь, астрогатор, что я о вас в третьем лице. В данном случае я, как вы понимаете, использую собирательную модальность. Дело не конкретно в вас, а в людях в целом. Конклав Воинов взвалил на себя обязанность вести вас за собой, но он, как я вижу, до сих пор слабо представляет, кто такие «вы». Послушайте, Превиос, на самом деле астрогатор Ковальский не только не пытается перед вами сейчас оправдываться или просить за что-либо прощения, но и напротив – подспудно винит вас в том положении, в которое мы все благодаря вам попали.

Ковальский не уставал удивляться, как «советник» умудрялась из довольно грубого и небогатого «языка отцов» выжимать такие обороты. Превиос изъяснялась куда проще, даже на грубый флотский слух Ковальского её язык временами упрощался настолько, что переходил почти исключительно на глаголы в паст-симпле, пусть и собранные в бесконечные цепочки в обрамлении союзов. Вот и сейчас:

– Непонятно, вы предполагаете, что это я сломала кондиционер, или я не починила?

– Берите шире, вы – здесь было сделано нарочитое ударение, – направили нас сюда, и именно согласно вашему плану мы вынуждены зависеть от исправности глупой техники.

Повисла пауза. Ковальский мучительно пытался понять, как из его слов был сделан такой странный вывод, Превиос привычно мерцала нистагмом радужки, обдумывая, ирн же просто наблюдала.

– Кажется, я слишком много всего выкинула в бэкап, надо будет в следующий раз это исправить, однако я вернулась бы к этой вашей мысли, то есть возражению, да, человечество вынуждено следовать рекомендациям Конклава, но, в целом, альтернатива проста – тотальное уничтожение, в конце концов, это всегда выбор конкретного человека как особи, идти своим путём или принимать к сведению то, что говорят тебе другие.

Ирн звонко рассмеялась. Её вообще забавляли любые слова Превиос, к этой манере Ковальский успел привыкнуть и даже начал испытывать к этому странному существу определённую симпатию. Хотя что там в этой белобрысой кукольной головке на самом деле – поди знай.

– Превиос, вы сегодня в ударе. О каком выборе вообще идёт речь? Поставили миллиарды людей на край пропасти и спрашиваете такие – ну, как, будет по-нашему или мы пошли?

– Это было не совсем так.

По длине фраз Ковальский давно привык оценивать эмоциональное состояние этого циркуля в человеческом обличье. Или что там у него вместо эмоций. Степень взаимной когерентности потенциалов действия.

– Допустим, я утрирую. Но общий смысл всё равно такой. Например, этот ваш запрет на использование искусственного интеллекта, ну признайте, это чистой воды фобия. Причём я даже знаю, чья. Первого.

Превиос вновь изогнулась и ловко оттарабанила что-то на мерцающей перед её лицом виртпанели. Побежала колонка цифр. Пропала.

– Если мыслить в контексте новейшей истории, эта фобия имеет определённое оправдание, советник, и если бы нашёлся кто-нибудь достаточно сведущий в психофизиологии Избранных, хотя таких я лично не знаю, который сумел бы провести с Первым пару сеансов ещё до его исчезновения, и убедился бы, что такая фобия действительно существует, то и помимо неё – есть же и определённая цель, которую Конклав перед собой ставит.

– А именно?

– Вы не поверите, но сделать людей независимыми.

– Разве ИИ, если бы вы ими всерьёз заинтересовались, этому потенциально мешают?

Превиос грациозно кивнула. И тут не выдержал Ковальский:

– То есть вы успешно используете ваши же фобии в собственных построениях?

– Почему нет, взять хотя бы ирнов, они давно избавились от рудиментов собственной физиологии, пересобрав каждый ген, перепаяв каждый нервный узел своей ЦНС, и им никакой ИИ в итоге не нужен.

«Советник» благосклонно поклонилась, шаркнув едва достающей до пола ножкой в розовом сандалии.

– Но вот скажите мне, астрогатор, вы бы стали такое с собой проделывать?

– Не хотелось бы, – Ковальский смутился, чувствуя подвох. – Хотя, если придётся…

– Однако никакого формального запрета к тому нет, да и неформального тоже, это вам не опасные игры с несовершенным, но безгранично свободным ИИ, тут просто ваше тело становится… вот таким.

Превиос повела кистью руки, так что все сочленения фаланг блеснули серебром.

– Более ловким, более прочным, лучше адаптирующимся.

– Ага, и однажды ты просыпаешься, а вместо тебя уже – железяка. А тебя уже нет.

Теперь настала очередь Превиос раскланяться. А Ковальский почувствовал, что отчего-то краснеет. Он часто себя на этом ловил, стоило ему только влезть в этот бесконечный и бесконечно чужой диалог.

– Правильно, потому что вы чувствуете, что это костыли, вы не хотите быть костылём самому себе, пусть более ловким, более прочным и так далее, поэтому вы предпочитаете разумный предел, ограничиваете себя приёмом стимуляторов, вживлением имплантатов, поверхностной перепрошивкой нервных центров, полируя всё это церебральными помпами когнитаторов и анксиолитиков, вживлением искусственных ионных каналов, не забывая об антидепрессантах, меняться не меняясь, а зачем?

– Чтобы оставаться независимыми. Более способными к выживанию. И одновременно оставаться самим собой.

– В точку, это именно то, чего желает человечеству Конклав, и по той же причине я ношу вот это, например, лишь временно, пока у меня не будет возможности улечься в медицинскую кому, пока мне не вернут мои руки, считайте это такой же данью собственным фобиям, советник.

Ковальского передёрнуло. Такие руки он не надел бы даже под страхом… что-то ничего не приходило в голову. Смерть для астрогатора – не то, чего стоит бояться. Ничтожная доля секунды, и ты стал частью моря первородного ядерного огня. Мотыльки в вольтовой дуге разряда гибнут куда дольше и мучительней.

– Простите мою въедливость, но вы же эффектор, а значит – по большому счёту сами являетесь таким костылём. В целом.

Превиос растянула губы в улыбке, делая это как всегда неловко, словно сверяясь с некоторой внутренней схемой действий, изображая требуемую эмоцию, но на деле не испытывая ничего подобного. Убийственная улыбка социопата.

– Нас часто неправильно считают своеобразными ножками стула, стул один, ножек у него несколько, на самом деле мы скорее похожи на сообщающиеся сосуды, после того, как сосуды заполнены, уже нельзя сказать, что вот в этом – исходное вещество, а в остальных – лишь копия, мы все – копии, и все – исходные.

– Но вы же сейчас сами по себе.

– Как любой человек, но я поясню, в чём разница, астрогатор, вы давно были на любом из живых миров?

Ковальский моргнул, соображая, как разговор перескочил на эту тему.

– Лет пять назад. Истиорн.

– Отлично – вы помните, что ощущали, когда звучала Песнь?

– Ну… – Ковальский замешкался. Вы бы ещё про мой первый сексуальный опыт спросили. – А что конкретно вас интересует?