Юпитер цвета корицы

К пустоте и обратилась Алина, глянцевая и счастливая:

– Мне сказали, амниотическая жидкость прекрасно увлажняет кожу!

В капсуле оставалась желейная лужица. Я рассудил, что она мала для безграничного идиотизма Алины и утопить в ней удастся лишь мою надежду на несчастный случай во время межпланетного полета.

***

Ночи на Каллисто холодные. Я отправил запрос на дополнительную энергию. Все же я терраформовщик, я прыгаю как блоха по планетам и спутникам и леплю из них многочисленные Земли, и я отвечаю за их нормальное функционирование – все, что создает «Заслон» надежно, и я не имел право нарушить этот принцип.

Алина прижалась ко мне пятой точкой, стянула всё одеяло, дорогое, из верблюжьей шерсти, подаренное моей мамой. Я засунул холодные ноги под теплый полог, и боролся с Юпитером, глядящим на меня через прозрачную крышу. Идея спать под звездами также принадлежала Алине. Могло ли быть иначе. Узоры его штормовых потоков беспокоили меня еще на корабле, но здесь он производил особенно удручающее впечатление. Я тонул в его кофейной поверхности. И не спал.

– Мы можем пройтись, – сказала мне Кэт, затмив Юпитер рыжим облаком волос.

Я встал и пошел. Я бы пошел за ней прямиком в космос, без скафандра, без кислорода, я бы дышал виноградным ароматом её первого появления на Каллисто.

Она шагала по ровным улицам босая.

Мы доходили до границы поселка. И Кэт исчезала. Она уходила за очерченную защитным экраном линию, я возвращался к Алине и выпихивал её из-под одеяла. Алина прижималась ко мне и что-то шептала сквозь сон.

Я крутил и крутил в голове нашу с Алиной свадьбу и мое обещание Кэт. «Я вытащу тебя из Зоны Отдыха. У меня есть деньги. Я ведь создаю новые земли. Мы будем вместе, Кэт, слышишь?»

Я врал им обеим? Или себе?

***

Я любил Алину. «Любил и люблю», – повторял я по утрам и вечерам, чтобы не забыть. Она устроилась на работу в «Заслон» в отдел маркетинга, пока я мотался по Луне от поверхности к ядру по перешейкам строящихся шлюзов и проверял стабильность куполов внутренней атмосферы. Луну перенаселили гораздо быстрей Земли, но спутник таил полости, огромный воздушный слой над ядром. Двадцать лет назад Луна стала вторы проектом юного Вити, и его идеи взрастили Виктора Мещерского и «мыльные пузыри» над кратерами Луны. Луна обзавелась гнойными прыщами, так обозвали мои защитные купола завистливые конкуренты «Заслона», а меня – разросшимся на планетах лишаем.

Алина пришла к зениту славы. Звонкая и самонадеянная, почти нищая и почти бесперспективная, новая, нетронутая никем и ничем, кроме больших амбиций. Сперва я полюбил её взглядом, затем ушами, она воспевала вязким шепотом меня громче и льстивее, чем остальные громкими хвалами. После – обонянием. Алина пахла заварным лимонным кремом. И уже после – умом. Она умела блистать, я умел думать. Я решил, что мне как раз не хватает блеска в глазах, в сердце, на публике и в дурацкой глобальной сети. Не хватало свежести кожи и умению трансформироваться наравне с изменяемыми компанией планетами. Алина менялась и подстраивалась сама, меняла и подстраивала других, и выводила нашу жизнь на очередные уровни осознанности по три раза в месяц. Спустя два года она решила, что готова быть женой и что медовый месяц случится именно на Каллисто.

– На собственном примере покажем возможности домов и безопасность новой территории.

Все же она тоже умела думать. Отдел рекламы выдвинул её на должность старшего менеджера в первый месяц работы, тогда я и увидел её, на общем собрании. Быстрый ум, быстрый язык, молния в человеческом теле. От заряда энергии Алины ускорялись все кроме милого зайчика Вити, я выматывался и удирал то на Луну, то на незаконченный Меркурий, то в Зону Отдыха. К спокойной, податливой, прозрачной Кэт. Но я не любил Кэт, я пользовался ей.

Я любил Алину и потому позволял пользоваться собой.

– Я люблю Алину.

Иногда я проговаривал мантру вслух. Фигурные брови Алины взлетали по высокому лбу к модной прическе, в которой волосы начинаются где-то на макушке и трубой поднимаются к небу. Она всем телом тянулась к космосу. Высокая, устремленная к высшим слоям общества, обжигающим слухам и искрящимся нетронутой белизной коттеджным поселкам на едва обжитой земле. Серебрилась в литом комбинезоне, с острым подбородком, гордой грудью и крепкими бедрами, мчалась по коридорам к главному холлу корабля, где первой пожала руку капитану и представила плетущегося за ней новатора, миллионера, терраформовщика и милого зайчика Виктора Юрьевича. А Виктор Юрьевич, окосевший от долгих снов, почти выплюнул «я люблю Алину» вместо приветствия.

– Благодарю вас, капитан, за комфортный полет, – провозгласил я, – Знаете, до сих пор боюсь летать на дальние расстояния.

Если Алин – труба, нацеленная в космос, я, бесспорно, – старая мягкая игрушка с заевшим голосовым модулем. Голос чаще надоедал изнутри, но порой пробивался и заводил скучную песню о счастье, достатке и любви. Кстати, такие игрушки еще производили, они нравились детям и одиноким старикам. Удивительно, что и Алина они нравились, раз она таскала меня повсюду, да еще и брала в постель. Ну а капитан походил на робота, хотя, возможно, он и был роботом, полеты между планетами Солнечной системы настолько выверены, что человеческая смекалка без надобности. Нет непредвиденных обстоятельств, нет надобности и в нестандартном подходе к принятию решений.

– Мы должны благодарить изобретателей стазисных капсул, – также отрапортовал капитан, – Мне осталось провести вас сквозь три недели и семьдесят восемь звездных миль.

Следующие гости вытряхнули из него подробный отчет о пройденном курсе и расписании кормежки. Теперь капитан напоминал дерево, многорукий, шуршащий вежливыми словами, ветки его облепили пассажиры, и он не в силах стряхнуть их, ведь все здесь летят на Каллисто, а значит все – весьма важные люди. Роботы никогда не походят на деревья, у них нет корней, листвы и особого ветра в кроне, который заменяет дыхание, когда и дышать уже не хочется. Капитан – человек, и у него своя особая установка, свои три слова-ветра, подпирающие сухой ствол со всех сторон.

«Я люблю Алину». «Космос – моя мечта».

– Сейчас мы откроем экран, и вы в полной мере насладитесь видами Юпитера. Поистине царя среди планет Солнечной системе, – капитан выучил партию наизусть, – газового гиганта потрясающей величины и мощи. Наука до сих пор рассматривает возможность превращения его во второе солнце нашей системы во времена формирования планет и ищет ответ, что же помешало Юпитеру набрать достаточно звездной массы и разлить свет до самого пояса Койпера и дальше в облако Оорта.

Главный холл раскрылся по периметру, экраны отползали в стороны, проливая на нас космос. Космос не черен, нет. Я никак не мог привыкнуть, что вселенский вакуум не спокоен и не темен. Место, где зародилась жизнь, Великая Жизнь, не может быть безжизненным, заявила Алина на первой презентации. И заставила корни волос пуститься в пляс, потому что прочитала мои мысли. Просто человеческие глаза – слишком слабый инструмент, чтобы с материнской планеты разглядеть многоцветие истинной колыбели жизни. К тому же Солнечная система находится на отшибе, в одном из самых скучных мест галактики. Вселенная ярка. Мы обитаем в темноте, оттого и стремимся выйти в космос, покорить его, измерить и назвать его краски человеческими именами.

Юпитер выплыл по правую руку. Карее око глянуло в глаза столпившихся людей. Оно не умещалось ни в панорамное окно, ни в восприятие.

– Царь! – повторил капитан, – Пятая планета от Солнца, экваториальный радиус равен 71,4 тысячам километров, что в 11,2 раза превышает радиус Земли. Я не буду досаждать цифрами, послушайте голос Юпитера, он скажет все сам. Вы в полной мере осознаете грандиозность будущего соседства! Голоса планет услышали еще в начале двадцать первого века. Космический аппарат «Юнона» записал момент вхождения зонда в магнитосферу Юпитера и передал его послание на Землю. Если вы когда-нибудь допускали мысль о разумности планет, то сейчас у вас появится шанс в этом убедиться.

Капитан совсем не походил на робота, я ошибся, не походил он и на старое дерево, в нем невероятным образом выжил мечтатель. Он верил в свою установку, и любил космос всей душой. Для него планеты – разумны, он желал разделенной любви. Губы уже растягивала насмешливая улыбка, когда мы услышали рев. Я открыл рот и забыл о необходимости сохранять равнодушно-презрительное выражение лица пресыщенного жизнью богача. Клетки тела откликнулись на голос Юпитера и вторили неконтролируемой вибрацией, перерастающей в великий диссонансный шум. Юпитер ревел, как и положено царственному быку или гневливому громовержцу, заточенному в форму пусть потрясающего масштаба, но всё же сковывающую, статичную. Он завывал и бесновался, а в панорамном экране среди широких коричневых полос клубились и завивались нежно-голубые волны. Повинуясь требовательному воплю, они меняли очертания, серые прожилки пронизывали голубые облака, разветвлялись и закручивались в петли и складки. Юпитер повернулся к нам мраморным боком и обнажал дымную душу, аморфную, неподдающуюся контролю. Синева и дымка свивались вместе, я видел бездонные глаза, проступающие на искореженном криком лице. Юпитер гневался, ему не нравилось, что толпа зевак заглядывает в его потаенную боль и подслушивает стенания. Мне снились эти лица! Я с удивлением открывал знакомые черты, они прижимали ко мне призрачные тела, и я плыл в душных объятиях.

Рев перешел в песню.

– Он поет как киты! – воскликнула Алина. Глаза её сияли светом нового завихрения, яркого и белого, оформившегося среди буйной серо-синей бездны и разогнавшего мрак, как солнце разгоняло тьму отгремевшей грозы или пробивало лучом толщу вод.

Алина раскачивалась в такт космической музыки, ладонями потянулась к Юпитеру, манившему её еще на Земле. Мы все гудели в одном диапазоне, подчинившись непостижимому.

Мама хранила запись моего внутриутробного развития. В одно время считалось проявлением особой любви включать новорожденному звук биения его собственного сердца в утробе. Считалось, что прослушивание успокаивает. Я не знаю, успокаивался ли я будучи младенцем, но как-то мать включила эту жуткую запись в день моего семилетия. Впечатлительным ребенок, я плакал и кричал, что боюсь голоса чудовища, ведь только чудовище могло так бить и скрежетать. Сердце стучало сквозь воду и ткани, нарастающий звук вытеснял дыхание и замедлял время, я сжимался, уменьшался и видел не начало жизни, но её неизбежный конец, когда в давящей тишине вдруг раздастся бой колокола. Теперь я снова слышал колокольный набат, не киты вовсе, но сердце огромного младенца, что никогда не родится из сферы планеты, выстукивало в вакуумной жидкости пространства растянувшееся, почти неподвижное время.

Возможно ли, что земные киты каким-то образом настроены на голоса планет и поют нам, глухим к волшебным звукам, их песни? Что ребенок, формирующийся в животе матери, звучит тем же планетным голосом? И если далекий и чужой Юпитер стенает и плачет, выворачивая наизнанку тысячи своих туманных лиц, то как звучит родная Земля, потревоженная миллиардами уверенных в своей венценосной природе людей?

– У Юпитера 92 спутника, планетная система в системе, – заученная речь капитана пробилась сквозь дурман потусторонних, иначе я их назвать не могу, завываний и молитв, – Юпитер манит неразгаданными тайнами, а именно тайны движут любопытством человечества. Европа давно превращена в огромнейшую базу по добычи воды. Терраформированию она не подлежит из-за высокого радиационного фона. Ио и Ганимед – населены. Вот и их сестру Каллисто, куда мы стремимся, успешно заземили.

«Заземлили», – застонал я мысленно. Как будто язык капитана не в состоянии выкрутить пару лишних букв!

Магия голоса Юпитера развеялась. Я смотрел на стадо ослов, прижавшееся к широкому иллюминатору, и думал, что ближайшие три месяца мне жить с ними по соседству. С идиотами, пускающими слезы и слюни под музыку безжизненной планеты, записанной в разочаровавшем многие поколения двадцать первом веке, может даже сфабрикованной на низкобюджетной звукозаписывающей студии для того, чтобы прикрыть дыры в бюджете космических исследований. Все как один они включили онлайн-запись и мерцающие округлости Юпитера транслируются в голографическом мареве сети, всплывшей перед одинаково бездумными мордами. Над ними царствовала монотонная речь капитана, который уже знал каждую родинку на дурацкой коричневой поверхности и думал, как помягче сесть на Каллисто и быстрее погрузиться в стазис при обратном полете. Он явно любил выпить, капитан-дерево, просушить крону, я мог бы отгадать марку виски, что он примет при погружении в криокапсулу. Ничего лучше Jack Daniels не придумали ни на одной из терраформированных колоний. Надеюсь, бары на Каллисто снабжают регулярно.

– Сегодня нам выпала честь лететь на Каллисто вместе с создателем программы заземления ближних планет Виктором Юрьевичем Мещерским. Давайте поприветствуем Виктора Юрьевича и его прекрасную невесту.

– Жену! Уже шесть месяцев как жену! – звонко расхохоталась Алина, с легкостью оправившись от песен инопланетных китов, – Пусть мы и спали порознь, у нас медовый месяц!

***

«Жену!» – кричала Алина на корабле, чуть не колотя себя в грудь. Люди вокруг уважительно шушукались и делали фото, а она торжествовала улыбкой во все зубы. В такие моменты количество зубов Алины будто увеличивалось, она превращалась в многозубое чудовище из старых ужастиков, с двумя, тремя рядами клыков и змеино-безразмерной пастью. Она могла проглотить всех пассажиров на корабле.

Сейчас же уголки губ Алины безвольно опустились, жалкое зрелище не спасал модный цвет «Марсианского заката». Губы тряслись, она прижимала к ним руки, одновременно жестом молитвы и попыткой собрать предательски дрожащий рот в кулак, выдохнуть крик и выбросить его прочь. Вместе со мной, в меня, передать ужас и отвращение моему лицу.

Они все выползли из своих коттеджей, поглядеть, позлорадствовать. Алина вышла вперед и подняла руку с обвиняющим указательным пальцем:

– Я не знаю, кто вы, – и сразу два укола в мое уязвленное эго: «вы» и выставленный палец с заточенным в пику ногтем из эко-акрила, – но прошу вас убраться с нашей лужайки.

Следом вперед выдвинулся её новый Витя, прочистил горло, как всегда делал я, прежде чем принять суровый вид:

– Вы вынуждаете нас обратиться к Контролю. Они прибудут с минуты на минуту.

Оказывается, у меня кривится лицо, когда я серьезен до крайности. Левая щека слегка сползает, в давно забытые времена доктора решили бы, что мне грозит скорый инсульт. Но сейчас нам обоим, двум Викторам на одной лужайке, грозила разве что истерика Алины. Она, кстати, тоже как-то разом обрюзгла, утратила тонкие очертания фигуры, изящность линии подбородка, грацию рук. Она подносила ладони к губам и убирала их по несколько раз в полминуты, и вдруг тоже стала похожа на старинную, но дешевую игрушку: копилку-обезьянку, забивающую себе рот монетами. Вместо монет Алина запихивалась криками. Гасила их прежде, чем они вырвутся и достигнут ушей любопытных соседей.

Эта музыка понравилась бы им даже больше, чем песня Юпитера. Я поглядел на небо. Пенная планета нависла над нами.

– Ничего это не кофе, это кружка с пивом, – сказал я. И Алина завизжала.

Её Витя, видимо, не знал о нашем навязчивом сравнении. Но выгнали из рая все-таки меня.

***

Спутник всегда смотрела на Юпитер одним боком. Рядом с ним над Каллисто крутились соперники – Ио, Ганимед, где терраформирование произошло лет пять назад, и Европа, технологическая база. И другие, Юпитер собрал знатную свиту.

На Ио и Ганимеде поселки вытеснила настоящая цивилизация – небоскребы, с зелеными террасами, и многоярусные автострады. Удивительно, что мы воссоздавали на покоренных планетах не современность, а ретро, от которого все плевались и к которому стремились вернуться. Вот и здесь, поселок напоминал скучнейшие шестидесятые годы двадцатого столетия, и дышал пылью, которую Каллисто никогда не знала.

Я выковырял из Сети все, что мог о Каллисто и её космомифологии. Все на ней не сочеталось, на этой Каллисто. Ради неё бог-громовержец принял женский облик, а она походила на оспенного больного. Она хранила героические названия скандинавов, но получила цветочки на клумбах и платьях первых поселенок. И Рай вместо великого чертога.

И все же она меня удивила. Как и положено женщине. Она дала мне Кэт.

Я уснул в беседке, с бокалом в руке. Алина уползла с новоиспеченной подругой выписывать с Земли последние изыски моды. Они получали заказы моментально, буквально из медной трубы, и считали, не затерялся ли в телепорте какой-нибудь особо важный пакет. Потом меряли. Учитывая финансовые возможности прибывших на Каллисто, примерять они могли весь день. И слушать восхищенные вздохи соседок: Алина нашла себе подругу под стать, тонкую и звонкую, такую, чтобы возбудить уснувший дух самого Юпитера.

Я же ничего не делал. Я пил и мечтал о возвращении к работе: на Землю, на Меркурий, к черту на рога, подальше от чашки кофе с корицей над головой. Во сне я возводил щит на экваторе Меркурия и после бежал в Зону Отдыха в теплые объятия Кэт. Она положила мне тяжелую руку на грудь, другую на бедро и дышала в ухо, укрыв рыжими волосами мои уставшие глаза от искусственного солнца райского поселка. Сквозь них я видел переплетение стенок беседки, ромбики лужайки и крыльца, и её кудри казались мне виноградной лозой, а сам я превращался в героя томных древнегреческих легенд. И мне было хорошо. Но сон не мог длиться бесконечно, поэтому я встал, осторожно выбравшись из лозы, поднялся и потянулся. А Кэт встала вслед за мной.

– Мы могли бы еще полежать. Время есть, – поманила она обнаженным плечом.

И я чуть не убежал прочь. Потому что в баре мне явился призрак, а сейчас она стояла напротив живая, ощутимая, да что там, манящая.

Первое время я то и дело касался тела Кэт. Мягкое, податливое, всегда жаркое как после сна, сияющее солнцем сквозь виноградную тонкую кожицу, невероятное, нереальное, и все же приходящее ко мне каждый раз, как Алина выбиралась на шоппинг, на пляж или в женский клуб самопознания и самореализации. Кэт прижималась грудью к моей спине, когда я чертил схемы экваториального щита. Когда требовал от финансового отдела подробного отчета по затратам. Когда дремал на нашей с Алиной кровати, опьяненный доступностью тела Кэт, о котором я не мечтал даже в Зоне Отдыха.

– Мне не говорили, что пришлют тебя. Не знал, что в Зоне доступны подобные опции.

– Они доступны в Раю, Витя.

Я не удосужился проверить договор с Зоной Отдыха. Побоялся найти ошибку, что заставит меня отослать Кэт обратно. Ни на секунду не задумался, как вообще Кэт оказалась на корабле, и в какой стазисной капсуле её разместили.

Сутки на Каллисто длились шестнадцать земных. На помощь приходило искусственное освещение, день и ночь привычно сменяли друг друга. Мы гуляли с Кэт по ночам. И днем, пока Алина ходила по соседкам, в гости на чашечку чая или кофе. Они играли в прошлые века, мы с Кэт в друг друга. Вскоре я обнаружил других счастливцев. Они скрывали свои подарки, ведь их так легко скрывать – они просто появлялись, когда в них нуждался. И оставались тайной, покуда ты сам не хотел их показать.

«Приходи в бар. Один. Но не один». Сообщение скинули в домашнюю сеть, но на мое имя, и сопроводили подмигивающей рожей пьяного лепрекона.

– О, как чудесно, – проворковала Алина, – мужчины тоже решили организовать клуб. Давно пора. Так мы больше соответствуем местной атмосфере!

Ужимки леперекона она поняла быстрее меня.

– И что я буду там делать? Обсуждать Меркурианскую линию защиты о солнечной радиации?

– Как минимум купаться в обожании. Они все знают, благодаря кому получили возможность жить здесь. И написано же: «Не один». Возьми террианскую бутылку и вперед. Они оценят. Что они в последний раз пили из раритета? Воду?

Алина смеялась на весь дом. Она действительно умела разглядеть суть. И не смотря на то, что использовала в речи ненавистную «Терру» вместо любимой мной «Земли», обладала куда более подвижным разумом, чем многоумный я. Единственное, что она не раскусила – речь шла не о бутылке. Хотя бутылку я тоже взял. Она повторяла контуры фигуры Кэт и мягко светилась в неоновых огнях бара «На закате», где каждый из нас хвастал обретенными дарами. В основном людьми, которые не значились в списке поселенцев. Собаками, оставленными на Земле или Венере. Реже коллекциями машинок или брелоков. Стоит ли говорить, что Кэт произвела фурор. Стоит ли говорить, что каждый думал, что ему повезло больше остальных.

Стоит ли вообще говорить, что я как дурак наслаждался любовью к Кэт. И больше не любил Алину.

***

Я пробирался к дому ночью, занимал пост в кустах под окном столовой. Хотелось выть на луну, но я утыкался в Юпитер и множество его альтернатив, разбросанных по темному небу тенями разной яркости и толщины. Спутники гиганта напоминали «блинчики» – брошенный плоский камень, скачущий по спокойной воде. Юпитер бросил один камень, а получил множество следов. Я мог бы просто уйти по ним вдаль, но вместо этого высматривал Алину и мою замену.

Они не пропускали ни одного угла в доме. Пол, стол, подоконник, стул, опять пол. Кровать и диван скучали по их близости, но дом стонал от наслаждения. Понятно. Что тут мудрить? Алина хотела того, от чего я бегал последние месяцы, от чего наотдыхался вволю в стазисе. Она хотела нас, связанных воедино. И Цветочный рай предоставил Алине такую возможность, отрастил ручки, ножки и седоватую голову, и поставил улучшенного Виктора у ее порога. Прыгнула ли Алина ему на шею? Обхватила ли стройным телом в серебристом комбинезоне, как последняя выжившая анаконда Амазонки, сжимая все сильнее и требуя покориться? А он, ответил на её требование? Есссстесственно. Мысли в голове шипели змеей, и я кивал им.

Алина переключилась на обретенного Виктора также легко, как я на Кэт. Мне ли судить её? Но я не бросил Алину. А она меня выкинула за дверь, стряхнула под окно, как мусор.

Сперва я ломился в соседские дома.

– Здравствуйте. Я вызвал шаттл с основного корабля, за мной прилетят через два дня. Да, проект на Меркурии, срочно вызвали. Можно мне переночевать у вас?

– Вы интересный человек, Виктор Юрьевич. Мы все вам многим обязаны. Еще бы! Без вас, без всего «Заслона» не было бы никакой Каллисто. И нас тут не было бы. Правда, дорогая?

– Да-да, милый. Каллисто – рай, я надеюсь, скоро принтеры Виктора Юрьевича достроят остальные поселки, и мы сможем ездить куда-нибудь на выходные. А вы, Виктор Юрьевич, сможете подыскать там симпатичный домик.

– Можно мне переночевать у вас? Две ночи?

– Простите… простите, но нет.

– Нам будет весьма неловко перед Алиной Геннадьевной.

Я облизывал пересыхающие губы и топал к другому дому.

– Здравствуйте. Я вызвал шаттл с основного корабля, за мной прилетят через два дня. Да, проект на Меркурии, срочно вызвали. Можно мне переночевать у вас?

– Вы интересный человек, Виктор. Юрьевич.

– Нет?

– Простите, нет.

Я прошел двенадцать улиц, под конец у меня пересохли и зубы, я почти чувствовал, как они крошатся о мою лживую просьбу и их не менее лживую неловкость. Я врал про шаттл. Корабль не выходил на связь. Я кричал на собственное запястье, требуя капитана, менеджера турфирмы, своего личного секретаря, базу на Меркурии, родную мать, и получал в ответ молчание. Сквозь него я различал горловое пение Юпитера и вновь видел измученные лица в его облаках, стоило прикрыть веки. Юпитер знал, что я лжец, что все мы лжецы. Ведь соседи говорили «нет» не ради Алины. Впустить меня равнялось признанию: мы пользуемся подарками Рая и знаем о подарках других, но если примем тебя, то примем свою ложь друг перед другом. А значит, не сможем больше наслаждаться тем, на что не имеем прав.

В одном доме мы почти приблизились к правде.

– Вам нечего здесь делать, Виктор. Поторопите шаттл. Или, – долгий, взгляд сквозь ряды домов, – идите туда. Мне кажется, там есть выход. Вы его найдете.

Мне не потребовалось разъяснений. Уйти туда значило – за защитный купол, куда манила Кэт по ночам. До суетливых роботов-гигантов, распечатывающих здания на недоформированном участке. Или дальше, ко льдам, сковывающим океаны, которые еще принадлежат Каллисто. В Вальхаллу из Асгарда.

Но я не воин! Я инженер. Я, если задирать подбородок повыше, творец. Ни первых, ни вторых не ждут в Вальхалле. Если уходить, то во тьму. И вместе с Кэт. Потому что один я не решусь. Один я дойду разве только до окна столовой, подглядывать за самим собой, седым и потным, и Алиной, гибкой, громкой, гордой даже на столе.

Собственно, в этом и таилась причина ночного бдения. Меня бросила Алина. Бросила Земля. Бросила Кэт.

Кэт приносила безделушки. Где она их прятала, разве что в густых волосах? Работницы Зоны Отдыха редко носили что-то кроме газовой пелерины, и Кэт на Каллисто не окутывала даже эта преграда. Её не смущала нагота, и я верил, что так должно быть. Она показывала, куда мне лечь, как смотреть на неё, как говорить о безделицах: о бумажной книге деда – на семидесятой странице я ногтем отметил фрагмент.