Мистическое кольцо символистов

Долли с тетушкой спорить не стала. Собралась и поехала в Россию. Поехала вместе с Лили, такой же русской девушкой, дружба с которой помогла пережить все невзгоды и тяготы пансионной жизни. Они знали друг о друге все. Тайны, секреты, надежды и чаяния. И, окончив пансион, девушки открыли школу танцев, где всех желающих обучали ритмике и пластике по методу Дальсарта. Подруги считали себя почти что сестрами, и даже назвали свое заведение «Sister`s Volinskay modern dancing school».

Поначалу все шло хорошо. Ученикам «сестер Волынски» льстило, что в любом возрасте они могут вместе с тесной обувью скинуть душившие их комплексы и, отдавшись чувствам, начать кружить по просторной зале, рассказывая движениями ног, взмахами рук и эффектными позами обо всем, что накопилось на душе. Но постепенно обучающихся становилось все меньше, ведь для того, чтобы завести патефон и закружиться в свободном, навеянном сиюсекундным вдохновением танце, вовсе не обязательно приходить в «dancing school». Ученики это быстро понимали и теряли к обучению интерес.

И когда Долли объявила, что едет в Россию, Лили сложила в чемодан свой нехитрый скарб и отправилась вместе с ней. Пути их разошлись на Николаевском вокзале. Лили взяла извозчика и отправилась в лучшую московскую гостиницу. Конечно же, это оказался «Метрополь». Долли же встречал присланный тетушкой экипаж, доставивший девушку в дом родни.

Вдова графа Святополк-Червинского, статского советника, бывшего предводителя дворянства в Калужской губернии и масона ложи «Полярная звезда», занимала особняк на Варварке. Прожив у тети пару дней, Долли поняла, что мистика здесь сочетается с последними достижениями науки, астральные тела подвергаются фотофиксации, а потусторонние звуки записываются на фонограф, после чего предаются тщательному изучению. И всем этим занимаются многочисленные теософы, полноправно проживающие в доме графини как единомышленники и друзья. С приездом племянницы активность Екатерины Францевны устремилась в новое русло – на подготовку танца Саломеи.

Показ первой мистерии решено было приурочить к возвращению из Петербурга Анны Рудольфовны Минцловой, и тетушка изрядно волновалась, что могут не успеть. Однако оказалось, что племяннице ничего не нужно объяснять – достаточно включить музыку, специально написанную к действу близким к теософским кругам композитором Лагиным, и Долли тут же принималась кружить по просторному бальному залу в танце «Семи покрывал».

Прозрачная и легкая, с невесомой вуалью в руках, Долли казалась осенним листком, подхваченным ветром, уносящим ее хрупкое тело на край мироздания. Тонкие руки ее, вскидывая отрез золотой тафты, произвольно взлетали над головой, подобно крыльям парящей птицы, босые узкие ступни скользили по наборному паркету, почти его не касаясь, а тонкая белая туника, сшитая специально на заказ, эффектно развевалась шлейфом, при движениях повторяя контуры хрупкого тела.

После генеральной репетиции с костюмами и музыкой тетя, видя, что не ошиблась, прониклась к племяннице особым доверием. И даже позволила себе за обедом пуститься в довольно откровенные рассуждения, чего, возможно, в другой ситуации никогда бы и не допустила. Они сидели за десертом, когда Долли, закончив говорить о своем видении образа Саломеи, вдруг спросила:

– Тетушка, мы все ждем госпожу Минцлову. Чем она знаменита?

– Анна Рудольфовна? – Тетка вскинула тонкие брови, собрав складками лоб и сделавшись похожей на маленькую обезьянку, на секунду задумалась. Затем поправила пышную прическу и с напором заговорила:

– Ну, прежде всего, Минцлова сильный медиум. Я и сама обладаю медиумическими способностями, но с Минцловой сравниться не могу. Вот, к примеру, был такой случай. На острове Рюген в Финляндии на Анну Рудольфовну нахлынули вдруг ассоциации. В одном ущелье ей было знамение, будто бы много столетий назад на этом самом месте были перерезаны германцами все жрецы Арконы.

– Что за город такой – Аркона? Никогда о нем не слышала.

– Это даже не город, а древний поселок, центр славянских мистерий, и Анна Рудольфовна рассказывала о кровавой трагедии так, будто сама присутствовала при казнях. Она удивительная. О Минцловой ходят легенды. Говорят, она была правой рукой Рудольфа Штайнера, но не сошлась с ним во взглядах и сейчас создает свое собственное учение и отбирает учеников.

Тетка понизила голос и проговорила:

– Я подозреваю, что многие поклонники оккультных знаний крутятся у меня в доме с единственной целью – попасться на глаза к Минцловой и стать ее последователями.

– Вы имеете в виду кого-то конкретного? – обмирая от радостного предчувствия, чуть слышно спросила Долли.

– Ну, как сказать… Не то чтобы конкретного. Анна Рудольфовна ищет учеников среди людей творческих, присматривается к первым величинам символистского движения. Из бесед с ней можно понять, что интересуют ее Брюсов, Белый, Вячеслав Иванов. Кстати, Белый ко мне частенько захаживает, и, полагаю, что неспроста.

– А про Льва Тихомирова вы от Минцловой никогда не слышали?

– Ну как же, – согласно кивнула Святополк-Червинская. – Лев Семенович – помощник Минцловой, что-то вроде секретаря. Однако не думаю, что Анна Рудольфовна принимает его всерьез. Говорит, что Левушка – не мистического склада человек. Простоват не в меру, хотя и стремится угодить.

– Лев Семенович приедет вместе с Минцловой?

– Вероятнее всего.

Тетушка внимательно взглянула на племянницу.

– Отчего он тебя интересует?

– Совсем нет, не интересует вовсе, – окончательно смутилась Долли.

И торопливо вышла из-за стола, почти бегом устремившись в свою комнату.

Оставшееся время не жила – существовала, в волнении ожидая день премьеры. Она любила и знала Льва всю жизнь. Закрыв глаза, вспоминала его лицо, его запах, руки, сильные и нежные одновременно. Когда ей было грустно, воображала себе, будто Лев рядом с ней. Что стоит ей захотеть, и Лев тут же придет по первому ее зову. В пансионе и после, когда с Лили открыли школу танцев, девушки часто разговаривали о Льве, и Долли убедила подругу, что Лев – третий член их крохотной семьи, и как только они, трое, встретятся, все тут же станет совсем-совсем иначе.

И вот настал долгожданный день. День приезда Минцловой.

Гости съезжались ближе к вечеру. Долли обрядилась в белый хитон, украсив руки предложенными тетей драгоценностями, высоко взбила длинные светлые кудри и, прихватив многометровую золотую вуаль, босиком выпорхнула в зал. В центре высился накрытый яствами стол, на возвышении возлежал царь Ирод в исполнении одного из членов их теософского кружка. Вдоль стен тянулись кресла, в которых разместились люди, но Долли никого не видела – она смотрела только на Льва.

Вот он, Лев! Ее Лев! Так долго Долли мечтала его увидеть снова, и наконец мечта ее сбылась.

Заметив, что танцовщица смотрит исключительно в их сторону, большая и грузная Минцлова приняла взгляд Долли на свой счет, с тюленьей грацией заворочавшись в кресле и в знак одобрения царственно кивая. Из небрежно собранных в пучок желтых волос на ковер посыпался град шпилек, и самодовольная улыбка осветила одутловатое лицо теософки. Анне Рудольфовне казалось вполне естественным, что хрупкая девочка пляшет исключительно для нее, стараясь понравиться. Что в этом особенного? Все мечтают ей нравиться.

Но Долли не замечала двусмысленности положения. Она парила по залу только для него, для Льва Тихомирова. Она жила им, каждый день, каждый час вспоминала о нем. С того самого дня, как приехала в Лондон. Заметив в одном из писем графини имя Минцловой, поняла, что Лев где-то рядом, и тут же решила возвращаться в Россию. И вот она здесь. И танцует перед ним и только для него!

Не чувствуя от счастья под собою ног, взмахивая вуалью, она кружилась перед теософами в полном драматизма танце, и, когда, похожий на ассирийца «царь Ирод» поднялся со своего ложа и вручил прекрасной танцовщице блюдо с «головой» Иоанна Крестителя, Долли приняла протянутый ей дар и, грациозно скользя по паркету, приблизилась ко Льву. Приблизилась, и, упав на колени, опустила блюдо между креслами Минцловой и ее помощника.

Зал потонул в шквале аплодисментов, а Долли вскинула на Льва глаза и, лучась от восторга, чуть слышно выдохнула:

– Боже, как я счастлива! Я нашла вас!

Позже, после шумных оваций и поздравлений, Долли приблизилась и робко спросила:

– Господин Тихомиров, не могли бы вы уделить мне пару минут?

Лев удивился, но ничего не сказал, покорно дав увести себя от шума и восторженных рукоплесканий.

Они сидели в ее комнате, и Долли говорила:

– Ну же, вспомните, Лев Семенович! Вы были в Англии, у нас в пансионе. В девятьсот пятом году. Вспомнили? Эстетический пансион леди Эмили Грэхен. Вы тогда сидели с другими теософами и с Минцловой в первом ряду, и мы, воспитанницы, танцевали перед вами, гостями директрисы. Леди Эмили сказала нам, что Анна Рудольфовна – невероятная, почти святая. А мне стало дурно, и я упала. Вы взяли меня на руки и понесли в лазарет. А потом вы заговорили с Минцловой по-русски, и я, много лет не слышавшая родной речи, поняла, что готова слушать ваш голос вечно.

– Вы преувеличиваете, Ольга Павловна, – тепло улыбнулся Тихомиров, но Долли его горячо перебила.

– Нет-нет, вы особенный, Лев Семенович, и не смейте этого отрицать! Минцлова называла вас Лев, я запомнила. Вам так подходит ваше имя! У вас такое доброе, хорошее лицо. Вы похожи на херувима с рождественской открытки. Я тогда уже подумала, что обязательно вас разыщу. Вернусь в Россию и найду вас.

– Зачем же я вам понадобился? – ласково склонился к ней собеседник, принимаясь теребить пшеничные усы, переходящие в благостную русую бородку.

Он был по-своему красив. Светловолос, высок, хотя и несколько рыхловат. В полном лице его было нечто такое, что вызывало безотчетное доверие, в карих глазах светилась любовь ко всему миру, тихий голос звучал с бесконечным участием.

– Я очень хочу быть вам полезной, – восторженно шептала Долли, пожирая глазами его атласный жилет и толстую серебряную цепочку, выглядывающую из-под респектабельного пиджака. – Распоряжайтесь мной, милый Лев Семенович, как посчитаете нужным. Вы и я – мы одно целое. Неужели вы не чувствуете нашей внутренней связи?

– Де нет, ну что вы… – смутился Тихомиров, оставив бородку в покое и тряхнув золотистыми прядями волос. – Мне, право, неловко. Я ничем не заслужил.

Он помолчал, растерянно глядя на собеседницу, и вдруг оживленно проговорил:

– Хотя, Ольга Павловна, знаете что? Вы и в самом деле можете мне помочь. Я дам вам стихи одного поэта, хорошего, современного автора. Александра Зорина. А вы отправитесь в редакцию «Скорпиона» и отнесете рукопись, сказав, что стихи ваши. Как вам такая помощь?

Долли смутилась от неожиданности.

– Вы думаете, у меня примут стихи? – чуть слышно прошептала она.

– Непременно примут, – горячо заверил ее гость. – Особенно если назовете Брюсову свое имя и скажете, что прибыли из Англии.

– Отчего вдруг такое предпочтение именно Англии?

Тихомиров ласково тронул ее руку и мягко заговорил:

– Ну как же, Ольга Павловна, неужто вы не знаете! Ведь Англия – колыбель символизма. Оттуда родом эстет и романтик Джон Китс. Опять же Оскар Уайльд и его учителя – великие «парнасцы». В конце концов, Уолтор Пейтер с его «Очерками по истории искусства Ренессанса». В свое время Оскар Уайльд называл эту книгу «My golden book». Какие имена, какие люди! Валерий Яковлевич благоговеет перед ними. И вдруг являетесь вы, пришелица оттуда, из далекого эстетствующего Лондона. Как же главному редактору «Скорпиона» не влюбиться в ваши стихи? К тому же Брюсов крайне тщеславен, ему будет лестно, если сама дочь Опального Князя Ольга Волынская станет у него печататься. Хотя бы и под псевдонимом Зорин.

– Лев Семенович, зачем вам это? Вы просто хотите помочь?

– Очень хочу, Ольга Павловна. И если у нас получится помочь начинающему поэту Александру Зорину, поможем потом и еще одному хорошему человеку, Модесту Рюмину.

– Да вы и в самом деле святой! Лев Семенович! Это так прекрасно – помогать людям! Конечно, я сделаю все, что от меня зависит! Я завтра же отнесу стихи. Где я смогу увидеть вас, чтобы сообщить результат?

Тихомиров расцвел улыбкой, прижавшись губами к ее руке.

– Ольга Павловна, дорогая моя, я знал, что смогу на вас положиться! На Лубянском проезде, в доме Стахеева, есть магазинчик «Антикварная книжная торговля Захара Тихомирова». Владеет лавкой мой дед, Захар Акимович. Мы проживаем там же, в задних комнатах и допоздна не ложимся. Можете приходить, когда вам будет угодно. Завтра с утра посыльный доставит рукопись.

Тетушка деликатно стукнула в дверь, и, заглянув, напомнила, что уже поздно и Льву Семеновичу, должно быть, пора домой. Лев заторопился, снова поцеловал Долли руку и вышел. Долли отправилась следом и застала Минцлову в гостиной. Теософка никуда не торопилась, и сидела за накрытым столом Ирода Антипы. Почти шепча, провидица очень тихо и многозначительно говорила прислушивающимся к ней собратьям – теософам:

– Представить страшно, какой творится ужас! За время моего отсутствия в городе поднялась черная банда оккультистов самого низменного разряда! Эти изверги начали страшную деятельность в Москве. Случилось так, что я сейчас одна из представителей «белой школы». Против нас сейчас толпа сильных, темных, абсолютно незнающих, но практически очень сильных оккультистов.

Минцлова еще больше понизила голос и чуть слышно выдохнула:

– За ними стоят еще другие, приближающиеся.

Помолчала и чуть громче продолжила:

– Когда я была в Москве проездом из Крыма в Петербург, ко мне обратились с отчаянной просьбой – очень серьезный случай одержимости. Но я отказала, я всей душой рвалась в Петербург, к Вячеславу. Меня не было три недели, и обратились к другому «оккультисту». И тот пришел в призвавшую его семью и, взглянув на одержимую, изрек следующий приговор: «Эта женщина неотвратимо должна погибнуть от самоубийства, которое внушает ей дух, одерживающий ее. Спасти ее нельзя. Ей грозит страшная участь в будущих мирах, если она покончит с собой под давлением духа темного, и спасти ее можно только одним – убить ее». Муж этой дамы, несмотря на искреннюю любовь к ней, согласился на убийство, убийцей вызвался стать друг семьи, а самой жертве все равно, что с нею будет.

Минцлова закончила вещать и деловито приступила к трапезе, однако никто за столом не посмел взяться за приборы. Замерев в напряженных позах, теософы завороженно смотрели на Анну Рудольфовну, ожидая ее дальнейших откровений.

Прожевав и проглотив, Минцлова обвела сотрапезников близоруким взглядом и шепотом закончила:

– Но я все-таки успела вернуться в Москву до того, как случилось страшное. И не позволила свершиться злу. Я вызволила одержимую из вечного ада, изгнав злого духа с помощью Учителей.

Закончив говорить, Анна Рудольфовна с аппетитом продолжила трапезу. Теософы не смели шелохнуться.

Москва, наши дни

Уже за полночь приступил следователь Цой к описанию трупа. Одежда, имеющиеся на теле украшения, поза, состояние волосяного покрова, костей, мягких тканей. И вот тогда-то все это время не отходивший от покойника судмедэксперт устало сообщил:

– Кости черепа не только повреждены, но и раздроблены. Все остальное узнаю при вскрытии.

– Значит, убийство.

– Да уж, сам он так шарахнуться не мог, – проворчал старик, делая соскоб запекшейся крови с ковра. – А ведь ковер-то белый, – перевернув труп, удивленно проговорил он, и Цой не сразу понял, что судмедэксперт имеет в виду.

Как же белый, когда черный? Не верь глазам своим! И только приподняв ковер и взглянув на его изнанку, следователь увидел белую текстильную основу.

– Ну и дела! Это что же получается, ковер пропитан кровью так, что даже почернел? – пробормотал Виктор. – Литров десять крови из покойника вылилось. Явный перебор.

Притихшие было понятые, ахая и охая, снова завозились на принесенных от соседей стульях.

Цой недружелюбно зыркнул на молодящуюся старуху, что-то говорящую на ухо своему молчаливому супругу, повторяя строгий взгляд капитана, и, обращаясь к мелькнувшему в районе кухни Ледневу, прокричал:

– Дим, удалось установить имя хозяина квартиры?

Капитан приблизился к следователю и протянул паспорт.

– Панаев Илья Петрович, – прочитал Цой первую страницу. И, глядя на фотографию, протянул: – Тот самый Панаев?

– Ага. Тот самый, – подтвердил капитан, иронично пропев: – Профессор биоэнергетических наук!

Помолчал и презрительно добавил:

– В зубах уже навяз, олень винторогий.

– Винторогих оленей не бывает, – усмехнулся Вик.

– Раз Панаев есть, значит – бывает, – начал злиться Леднев.

– Ты недобр к покойнику.

– Станешь тут недобрым! По телевизору, по радио – отовсюду только и слышно – Панаев, Панаев, Панаев. Мать с утра пораньше включает телевизор – и понеслось! Панаев женился. Панаев развелся. Панаев купил новый дом. Как будто кому-то интересен этот старый дурень.

– Сам же говоришь, что мать про него передачи смотрит. Значит, интересен.

– Разве что таким же старым дурам.

– Панаев один жил?

– Я же говорю. Женился. Развелся. Опять женился и жил с молодой женой. Земфирой Аюшевой.

– И где сейчас Земфира Аюшева? Отчего так долго в семейном гнезде не появлялась, что муж успел основательно протухнуть?

– Аюшева гостила у родителей в Казани, а когда мы позвонили, сразу же выехала в Москву.

Из угла, где расположились на стульях понятые, раздался старушечий голос:

– Я бы на вашем месте, товарищи, присмотрелась к молодой жене. Ни здрасте от нее, ни до свиданья. Буркнет что-то себе под нос, и была такова, вертихвостка. Вот Гелечка до нее была – святая.

– Кто такая Гелечка?

– Ангелина Юрьевна Цатурян, первая жена Панаева. Все горевала, что деток ей Господь не дал. Болезнь придатков у нее в детстве была, она рожать, бедненькая, не может. Сирота она, в детском доме выросла, и семейное счастье ценит превыше всего. Благотворительностью занимается, больным детишкам помогает. Но разве мужчинам важна душевная красота? Чуть женщине перевалило за тридцать – все. Для мужа она старуха. Молоденькую подавай. А уж перед Панаевым этих красоток молоденьких сколько вертелось! И не сосчитать. И каждая в жены норовила набиться.

– Простите, как ваше имя-отчество? – приблизился Виктор к понятой.

– Татьяна Романовна Зычкова, живу на первом этаже.

– Как вы думаете, Татьяна Романовна, могла Цатурян отомстить мужу?

– За что?

– За нанесенную обиду.

– Да не было никакой обиды, они полюбовно расстались. Гелечка ведь тоже мужчину себе нашла. Я недавно ее в центре встретила. Идет со своим новым другом, глаза горят, и сама так и светится.

– Как друга зовут, случайно, не знаете?

– Чего не знаю, того не знаю. Врать не буду. Молодой, красивый брюнет. А Панаев хоть и видный мужчина, но старый уже. Про таких говорят – песок сыпется. Нет, не стала бы Ангелина ему мстить. Дай бог ей счастья, не женщина – ангел. А Земфира эта – прохиндейка бесстыжая. Панаев хоть и экстрасенс, а в людях разбираться не умеет.

Понятая поджала губы и, мелко тряся головой от возмущения, многозначительно замолчала.

Вик уныло оглядел бескрайние пространства квартиры экстрасенса и, взглянув на Леднева, задумчиво протянул:

– Дим, как думаешь, может, не ждать приезда Земфиры Аюшевой, а пригласить кого из родственников, чтобы труп прямо здесь опознали? А то начнем поднимать на носилки, он совсем на атомы развалится.

– Дело говоришь! А заодно и посмотрят, все ли в квартире цело, – согласился Леднев.

– Я позвонила Гелечке, она уже прилетела, голубка моя, – оживилась Зычкова. И, выглянув в окно, указала на освещенный серебристый джип: – Вон ее машина, под фонарем стоит.

Сбитый с толку чрезмерной инициативностью соседки, следователь Цой молчал, и капитан раздраженно дернул его за китель.

– Ну что, Виктор Максимович, звать Цатурян?

– А, зови, – дал отмашку Виктор. – И пошли своих ребят, пусть запись с камеры над подъездом под протокол изымут.

В ожидании первой супруги Панаева следователь Цой продолжил обходить квартиру, заполняя бумаги. Он уже дошел до кухни, когда распахнулась дверь, и на пороге появилась плотная чернявая женщина в дорогом шелковом платье оттенка чайной розы. Круглое большеносое лицо ее было сосредоточенно, между искусно вычерченных бровей залегла глубокая складка, точно она перемножала в уме трехзначные числа.

– Боже мой, ну и запах! – Вошедшая зажала пальцами нос. И с напором продолжила: – Мне позвонила Татьяна Романовна, сказала, что в доме полиция и труп нашли. Труп Панаева?

Голос ее дрогнул.

– Это вы мне скажите, – удивленно протянул Виктор. – В квартире обнаружено разложившееся тело, предположительно господина Панаева. Супруги его, Земфиры Аюшевой, в городе нет, и только вы на данный момент можете помочь следствию.

– Да-да, конечно. Я понимаю, – закивала Цатурян.

– Только, предупреждаю, зрелище не из приятных.

– Ничего, я сильная.

Они прошли в зону спальни и, заметив труп, женщина в ужасе зажала ладонями рот и закрыла глаза. Она стояла так, пока следователь Цой не тронул ее за плечо.

– Обмерла-то как, голубка моя, – жалостливо затянула последовавшая за ними соседка.

Взяв себя в руки, бывшая супруга экстрасенса приблизилась к телу настолько, насколько позволял едкий смрад, и всмотрелась в останки.

– Это Панаев, – наконец проговорила она.

Помолчала минуту, пристально вглядываясь, и снова повторила:

– Точно Панаев!

– Вот и ладушки, – вздохнул Виктор. И начал заполнять шапку протокола опроса свидетеля.

– Ангелина Юрьевна, по каким приметам вы определили, что тело принадлежит вашему бывшему мужу? – уточнил он, вписав в нужные графы фамилию, имя и отчество опрашиваемой.

– Браслет на правой руке Ильи и амулет на шее. А вот кольца на мизинце нет. Панаев это кольцо никогда не снимал.

– Что за кольцо? Дорогое? – Вик зачиркал ручкой по протоколу, делая пометки.

– Панаев говорил, что это кольцо когда-то принадлежало Кристиану Розенкрейцу.

– Как выглядело кольцо?

– Широкое, плоское, золотое, на внешней стороне выгравированы крест и роза. Думаю, что стоило оно не очень дорого, но для последователей Панаева это, несомненно, вещица бесценная.

– Вы тоже принадлежите к его последователям?

Женщина надменно взглянула на Вика и холодно ответила:

– Я сама по себе. Разрабатываю тренинги женской привлекательности. Но начинала я, само собой, как ученица Панаева.

– И в процессе обучения Панаев на вас женился? То есть получается, что выучил Илья Петрович вас на свою голову и вы тут же стали манипулировать своим учителем?

Прозвучало грубо. Так, как будто Ангелина Юрьевна была настолько нехороша, что без помощи оккультных практик не имела ни малейшего шанса увлечь приглянувшегося мужчину. Да так оно и было. Внешность у оккультистки была на удивление неприятной, и от этого замечание сыщика звучало еще обиднее.

– Напрасно иронизируете, – уловила насмешку Цатурян. – С Ильей мы поженились семь лет назад по большой взаимной любви. А в прошлом году Панаев сказал, что жить со мной не хочет и что полюбил Земфиру. Илья и раньше гулял, но так категорично не ставил вопроса. И я решила: не хочет жить – не надо. Я тут же подала на развод – я не привыкла никому навязываться.

– Аюшева тоже была ученицей Панаева?

– Все они были его ученицами. Да это и не удивительно. Панаев хоть и в возрасте, но по сути своей альфа-самец, привык брать все что хочет. А как не захотеть, если вокруг увивается молодое женское мясо?

– Звучит цинично.

– Зато отражает суть.

– Как при разводе делили имущество?

– Я согласилась жить в доме на Новой Риге, Панаеву осталась эта квартира. И еще несколько квартир в разных местах города. И дома за рубежом. Машины поделили поровну. Мне, как селянке, достался джип, Панаеву – «Инфинити» представительского класса – кататься по Москве.

Закончив записывать, Цой попросил:

– Ангелина Юрьевна, будьте любезны, взгляните, из квартиры ничего не пропало?

Цатурян начала осмотр со встроенного, во всю стену, шкафа в спальной зоне. Откатила дверцу и быстро пробежала глазами по полкам с постельным бельем. Затем выдвинула ящички и осмотрела лежащие в них мелочи. Откатив другую дверку, пролистнула вешалки с мужскими костюмами и дамскими платьями. Перебрала чехлы с шубами и пальто, заглянула в шляпные коробки и осмотрела выстроенные в шеренгу пары обуви. Пожала плечами и отправилась дальше.

Передвигаясь от одного предмета мебели к другому, женщина, не торопясь, обошла просторное помещение. Задержалась около стойки с плазмой, отодвинув домашний кинотеатр и сунув руку в темную глубину стеллажа. Вынула железную коробку из-под конфет «Рафаэлло», открыла и, указав на стопку пятитысячных купюр, проговорила: