Мы уходим последними… Записки пиротехника

Тяжело, но я все-таки доволен: сейчас есть машины и мы хоть что-то можем делать для людей оперативно. Раньше все было гораздо хуже. Раньше существовал удивительно нелепый порядок: если пиротехники находили при осмотре взрывоопасные предметы хоть чуточку транспортабельными, вывозить их к месту подрыва обязана была сама организация, на территории которой их находили. Разумеется, со всеми мерами и правилами предосторожности. Но меры эти зачастую грубо нарушались, а наши требования иногда ставили руководителей организаций буквально в пиковое положение.

Помню, как я ездил осматривать снаряд, который приволокли школьники, собиравшие металлолом, в одну из ленинградских школ. Собственно, снаряд не стоил доброго слова – так, осколок килограммов на тридцать пять. Дно. На дне – взрывчатка. А по закону: раз с начинкой, значит – «взрывоопасный предмет». Я бы, откровенно говоря, плюнул на этот закон. Только ведь тридцать килограммов в карман не положишь и в портфель не возьмешь…

Стыдно мне, но сижу в кабинете директора школы и добросовестно пишу акт: «…как содержащий ВВ (тротил), средствами школы №… снаряд подлежит вывозу в район поселка Колтуши, на подрывную площадку для последующего уничтожения». Меры безопасности такие-то и такие-то: исправная машина, шофер – не ниже второго класса, скорость – десять километров в час и прочее и прочее.

Директор, молодая кругленькая женщина, согласно кивает головой и смотрит на меня добрыми, грустными глазами. Ей неоткуда брать ни водителя «не ниже второго класса», ни исправной машины… Но жизнь, опыт недальних лет приучили ее подчиняться так называемой суровой необходимости беспрекословно.

Очень хочется ей помочь. Мы звоним в милицию, в пожарную команду, в район… Сочувствуют, но…

– Лидия Васильевна, – неуверенно предлагаю я, – может, к шефам? А? Как у вас с шефами?

Лидии Васильевне хочется плакать, но она даже делает попытку улыбнуться.

Неожиданно ей везет: шефы – люди покладистые. Будет машина. Свезут. Шофера высокого класса, правда, нет…

– Все это в данном случае – одна проформа, Лидия Васильевна! Была бы машина!

Директриса светлеет:

– Спасибо вам! Большое спасибо! Я сейчас приглашу Александра Матвеевича. Это наш завхоз. Вы уж, пожалуйста, расскажите ему все, что надо сделать. Он у нас и повезет эту находку.

Завхоз оказался плотным мужчиной с выправкой кадрового военного.

– Герасимчук, – солидно представился он.

– Лейтенант Демидов. Здравствуйте, Александр Матвеевич. Вам-то, похоже, растолковывать нечего. Слышали, наверное, что тут ребята притащили? Кусок металла – а целая проблема! Я вам сейчас объясню, куда его отвезти, а в остальном… металлолом он и есть металлолом. Жаль только, что ближайшему утильщику нельзя сдать.

Герасимчук, хитровато улыбаясь, молча читает акт и нудит:

– А я у вас, Лидия Васильевна, не подряжался возить снаряды. У меня по функциональным обязанностям, извините, должность мирная. Пусть уж товарищи военные как-нибудь сами. Они, между прочим, больше моего получают.

Синие глаза директора стали сухими и печальными. Кажется, Лидию Васильевну уже давно подтачивает эта язва – завхоз и я присутствую лишь при начале очередной стычки. Видимо, нужно вмешаться.

– Зарплата тут, разумеется, ни при чем. Что же касается обязанностей, то вывезти этот кусок металла в место, которое я указал, школу обязывает постановление горисполкома. Откровенно говоря, совершенно не вижу здесь причин для осложнений. Ну давайте посмотрим – разве это снаряд? Его никакими силами не взорвешь…

Кажется, убеждать завхоза больше нет нужды. Но он, видимо, твердо решил использовать неожиданную возможность поссориться с директором:

– Я свое уже отслужил, хватит – хлебнул, теперь ваша очередь… За пятьсот рублей не собираюсь башку подставлять… «Единственный мужчина»! Ишь ты! Вы, Лидия Васильевна, своего мужа заставляйте. У меня тоже не щенки – дети… Можете уволить, если не нравится…

Кульминация этой трагикомедии наступила, когда завхоз, брызгая чернилами, накатал заявление об уходе и бросил его перед растерявшейся женщиной.

Директриса набрала номер роно. Прибывшее подкрепление – то ли заведующая, то ли заместитель заведующего роно – не нарушило соотношения сил.

Завхоз был упрям и злобен. Выручила милиция. Я собрал всю свою волю, придал голосу оттенок важности и позвонил начальнику отделения. Каюсь, пункт, по которому милиция обязывалась дать своего сопровождающего, я выдумал, но… иногда цель оправдывает средства…

* * *

Как-то меня вызвали в Колпино. Город в этот день было не узнать. Нарядный, разукрашенный кумачом, он ждал высоких гостей.

Ошалевший от беспрерывных звонков и беготни, дежурный по районному отделению милиции, увидев меня, обрадовался:

– Дорогой, ну как же так? Мы уже все телефоны оборвали. Давай скорей – видишь, что делается. Павлов, Павлов! – закричал он. – Куда ты пропал! Проводи лейтенанта к снаряду. Приехал наконец…

Милиционер козырнул и предупредительно открыл двери.

– Тут недалеко.

Задами, через лужи и чьи-то аккуратно подчищенные огороды, он вывел меня к сараеобразным строениям и исчез.

Охранял снаряд высокий молчаливый старшина. Он ткнул пальцем в сооруженный на скорую руку заборчик:

– Там.

Я оторвал доски, шагнул и по щиколотку увяз в болотистом дерне. На поверхности ничего не было, но осторожно воткнутая в разрытое место палка сразу же уперлась во что-то твердое.

– Во-во, там.

Старшина принес лопату и, очевидно считая свое присутствие излишним, тоже «испарился».

Я снял китель, завернул рукава рубашки и взялся за обломанный, щепастый черенок заступа…

До чего здорово ярилось солнце! Будто было оно умыто и вычищено до блеска доброй, работящей хозяйкой. А трава? Осенняя, но такая сочная… Хоть бульон вари. Кругом – ни души. Только солнечный свет, яркий и в то же время по-осеннему приглушенный. На влажных темно-серых заборах – мягкие полутени. Хорошо.

Тихо. Уж так-то не хотелось соваться в жидкую, мерзостную грязь!

Целый час возни в болоте не приблизил к цели ни на шаг. Грязь тут же скрывала снаряд. Наконец, плюнув на бесполезные упражнения с лопатой, я полез в переплетение гниющих корней руками. Скользкое, холодное туловище равнодушно подставило изржавленную кожу, но вылезать отказалось. Я тащил его изо всех сил. Пробовал рывками, рывками с покачиванием… Весь вымазался, набрал полные сапоги липкой влаги – безрезультатно. Чушка только тупо хлюпала, удовлетворенно ворча, как живой поросенок, и выскальзывала из рук.

А самочувствие на редкость пакостное. Слышно, как на ближайшей улице гудит толпа встречающих… Доброе солнце… А тут… Возьмет вдруг и шандарахнет. И останешься гнить в этом вонючем болоте… Интересно, до каких пор он будет все-таки сопротивляться вот так, почти добродушно? И, уже не думая ни о чем, как робот, без остановки, без мысли, я рвал, тянул, выворачивал, пока сорокакилограммовая черная болванка не легла у ног.

Я сел прямо на землю, грязный и опустошенный, как рассохшаяся бочка…

А недавно вместе с Серафимом Алексеевичем Марковым и капитаном Казачком доставали мы двухсоткилограммовый фугас из-под шоссе в Дачном. Более нервной работы я не помню.

Суббота… Первый по-настоящему летний день… Все спешат за город. А фугас, как назло, расположился прямо около двух автобусных и двух трамвайных остановок. Рядом – школа и большой «Гастроном». Трамваи звенят… Пассажиры и автомобилисты ругаются… Милиция еле-еле справляется с любопытными… Ребята лезут во все щели и дыры…

Закончили мы это дело около одиннадцати вечера. Жена и дочь уже, конечно, спали, а мне через два часа снова предстояло в дорогу: в Пестове пятеро мальчишек бросили в костер мину и пострадали. Надо было ехать разбираться…

Вот так и живем – ни дня, ни ночи…

«Тюк-тюк…»

Типичная ленинградская погода зимой – это когда днем мороз, к вечеру дождь, а ночью вдруг сухой колючий снег, или наоборот. Шла уже вторая неделя исключения из этого правила. Замороженная земля лишь тихо охала под ногами, а острые выступы ее резали кожу сапог. С утра и до позднего вечера висело над Ленинградом призрачное мглистое марево.

В такую погоду хороший хозяин собаку на улицу не выгонит. Война безжалостней. Точно в такую, если не хуже, зиму прошла она здесь, по левому берегу Невы, оставляя застывшие трупы, сотни тонн исковерканного металла, снаряды и мины – тысячами. Участник невских боев ленинградский писатель Иван Иванович Виноградов рассказывал, что как-то только за одну ночь саперы подразделения, в котором он служил, установили здесь четырнадцать тысяч мин. А сколько было таких ночей! И сколько подразделений с обеих воюющих сторон выходило ставить мины!

В пятьдесят втором году разного рода взрывчатку там можно было встретить целыми штабелями. Таскали ее, таскали, уничтожали поштучно, большими и малыми складами. И все казалось, не будет конца этой страшной жатве. Осенью же шестьдесят пятого мой приятель и очень удачливый сапер, старший лейтенант Виктор Нооль хвастался, что сумел обнаружить там за лето целых сто четырнадцать «минометок» (так по лихой терминологии разминеров называются минометные мины) и несколько гранат. А уже в шестьдесят шестом году найденные на левом берегу Невы снаряды исчислялись лишь единицами. Но в пятидесятых туда еще было страшно ступить…

Итак, нам сообщили, что взрывоопасные предметы обнаружены в ручье около шоссе Ленинград – Петрокрепость. Я приехал утренним автобусом и долго ходил по пустырям, изрытым воронками и траншеями, разыскивая место, где лежат эти, как называли в старину, «огнеприпасы». Нашлись они под шоссейным мостом.

В ручье кто-то уже повозился. Говорили – приезжал военный. Он только испортил все дело: часть мин и гранат выудил из воды и оставил; теперь они лежали смерзшимися глыбами, как припаянные, ничем не отодрать. Я попробовал отковырнуть их перочинным ножом: из-под лезвия полетели только острые злые крошки, а «производительность труда» оказалась близкой к нулю. Так можно строгать до следующего лета или пока не превратишься в сосульку.

Единственный способ в таком случае – отогревать промерзшую землю горячей водой. Но где она, горячая вода? Только у самого горизонта рисовались контуры Восьмой ГЭС. Даже если и возить оттуда воду – мне охотно шли навстречу во всем, – она по дороге остынет…

Что же делать? Хоть и мало еще я занимался разминированием, но уже многому научился.. И все-таки попросил в ближайшем домике… лом.

Вот он, нехитрый универсальный инструмент. У самых ног смерзшиеся култышки мин и гранат. Под тоненьким льдом неунывающий, не поддающийся морозу пасторальный ручеек. Может быть, не стоит испытывать судьбу? Ведь и в случае удачи здорово влетит за недозволенные опыты… А люди? Что им до наших инструкций? Им надо, чтобы я убрал эту дрянь. Ради детей, ради любопытных длинноруких мальчишек, которых они и сейчас никак не могут прогнать отсюда. Если я ничего не сделаю, через пять минут после моего отъезда «разминированием» займутся они. Это так же точно, как и то, что инструкции категорически и с полным основанием запрещают применять лом. Взрывать же тут тоже нельзя. От этого моста, а может, и от солидного куска дорогостоящего шоссе останутся только рожки да ножки.

Из двух зол выбираю меньшее и осторожно выковыриваю один железный бугорок за другим. Кажется, чего проще – поддел ломиком, как рычагом, и дави на него потихонечку от себя. Поддел – и дави… Но твердая как камень земля не желает поддаваться. Лом не идет в нее. Легкими, совсем легкими ударами пытаюсь создать ему «точки опоры». Работаю, кажется, на совесть – мороз, а я весь мокрый.

«Тюк-тюк» – вывернулась минка. В сторону ее. «Тюк-тюк» – пара гранат. Рядом. «Тюк-тюк, тюк-тюк»… Лом скользит и рикошетом отскакивает в сторону. Осторожно. «Стоп! – говорю себе, как любил повторять один мой хороший знакомый. – Так и прошибиться можно».

«Тюк-тюк, тюк-тюк»… Прошибся! Искрой блеснула царапина в лаковом покрытии запала. Под тоненькой бороздой – микроны латуни, а за ней… Говорят, когда американцы делали в лос-аломосской лаборатории первую атомную бомбу, был случай начавшейся цепной реакции, и все-таки взрыв предотвратили. А тут не разорвешь «критическую массу». Еще в училище я повторял опыт француза Дотриша: тронул – и химическая реакция со скоростью тысяч метров в секунду. Не остановишь!

Стало жарко и душно, будто в крестьянской бане. Осторожно, как грудного ребенка, кладу лом и закуриваю. Руки дрожат от слабости…

Через несколько минут снова чувствую пронизывающий холод. Очень не хочется подниматься, во всем теле этакая сонливая леность… Но надо! И снова готовлю точки опоры, снова выворачиваю уродливые колобашки. Перед концом работы, когда количество высвобожденных из ледяного плена боеприпасов перевалило за сотню, ошибся еще раз – пробил корпус ручной гранаты.

Только под вечер я уничтожил всю свою старательскую добычу. И долго потом слышалось мне в весенней капели, в скрипе и стуке: «тюк-тюк, тюк-тюк, тюк-тюк»…

Поезда идут мимо

За окнами нашей автомотрисы (шикарного самодвижущегося вагона, подаренного Министерству путей сообщения каким-то монархом) неслышно плывет темная осенняя ночь. В небольшом, очень уютном салоне негромко переговариваются несколько человек: начальник Октябрьской железной дороги со звездочкой Героя Социалистического Труда, его первый заместитель, так и не успевший сменить парадную форму на рабочий костюм, два областных военкома, начальник Новгородского управления КГБ, представители милиции, инженеры… Тихо позвякивают ложечки в чайных стаканах, мягко шуршит труженик-вентилятор. По открытой «зеленой улице», мимо станций и разъездов, мимо вытянувшихся дежурных и стрелочников одинокий специальный вагон бешено мчится в долгую тревожную ночь.

Станция Бабино. Еще несколько километров – и мы выпрыгиваем с высокой «царской» подножки на влажный от непрерывного дождя песок. После яркого света салона кажется, что ты попал в абсолютно черный ящик, где нет ни стен, ни потолка – никакого пространства. Но вот где-то внизу уже слышатся торопливые шаги, светятся карманные фонарики, и из темноты появляется командир отряда разминирования майор Семенов. С минуту он недоуменно разглядывает непривычно большую толпу начальства, потом решительно выбирает того, кто заметнее, – первого заместителя начальника дороги.

– Товарищ генерал! Личный состав отряда разминирования занимается подготовкой к обезвреживанию фугаса, обнаруженного в насыпи сто шестого километра железной дороги Ленинград – Москва.

Сколько раз ходили здесь люди! Сколько смотрели, искали, работали! Но кого упрекнешь, если вырытый в стороне от рельсов колодезь далеко ушел под многометровую насыпь, если был он прикрыт тяжелыми шпалами, если сверху уже выросли и успели постареть кусты? Попробуй найди такую запрятку, попробуй выищи это единственное место! Мы ищем. Мы многое уже нашли. Но если только одна Ленинградская область раскинулась на площади, равной иному европейскому государству, и если тысячу дней и ночей ее начиняли и начиняли взрывчаткой, как обшарить каждый сантиметр, заглянуть так глубоко, как здесь, хотя бы на два-три метра? К сожалению, нет пока ни таких возможностей, ни таких методов.

Фугас вскрыл нож бульдозера. Под вечер строители разравнивали грунт и случайно вывернули несколько черных, мокрых от времени шпал. Подними тускло заблестели сотни капсюлей-детонаторов, и показались темные углы старых-престарых ящиков.

Фугас на железной дороге – это ЧП. Потревоженный, вскрытый – вдвойне. Вздыбленные бульдозером шпалы могли обрушиться, стены минного колодца – обвалиться, детонаторы – посыпаться… Да мало ли что могло случиться. В Ленинград и Новгород (это самый стык областей) полетели срочные телеграммы. Дело осложнялось еще тем, что работать надо было ночью, а ночь… ночь для нашего брата – совсем не подходящее время.

– Что вам потребуется? – деловито спросил начальник дороги. – И давайте окончательно решим, как быть с движением… У нас на этом участке поезда должны ходить с скоростью свыше ста километров в час…

– Ну нет, – сразу же запротестовал я. – Сто километров никак нельзя…

– Сколько же?

– Знать бы зону и силу вибрации… Скажем, для нормальной, какой-нибудь средней скорости и минимально допустимой…

– Вы слышали? – повернулся начальник к сопровождавшим его инженерам.

Те моментально принялись за расчеты. Так же быстро нам подогнали передвижную электростанцию, обеспечили отличную связь с диспетчером и дежурными по станции Бабино и Торфяное, организовали оповещение о приближающихся поездах.

Наконец нас осталось четверо: капитан Юрий Смирнов, два его подчиненных – Владимир Рогов и Николай Ревякин и я.

Яркий свет двух больших лампочек создавал резкие причудливые тени. Лампы раскачивались на ветру, и тени от этого ползли, прыгали, неожиданно менялись местами, короче – путали нам всю картину. Свившиеся скользкие огнепроводные шнуры казались сотнями растревоженных змей, сверкающих добела раскаленными от ярости глазами – капсюлями-детонаторами. Голова кружилась от этой пляски светотеней, от нервного напряжения.

…Я работаю в яме. Смирнов, буквально переламываясь пополам, внимательно следит сверху за моими руками. Изредка он негромко предостерегает меня от неверного движения. Я должен видеть и чувствовать только свои руки, Юрий же не имеет права пропустить ничего. Со стороны виднее… Периодически он принимает от меня извлеченные детонаторы, шнуры, шашки взрывчатки и передает их солдатам. Те бесшумно, чтобы не мешать, относят их по специально проделанным дорожкам на ровную освещенную площадку.

– Внимание! – громко предупреждают нас из темноты. – Со стороны Ленинграда идет поезд.

Мы удаляемся от ямы и закуриваем. Мягко покачиваясь, мимо тихо проходит скорый. Удивленный машинист высовывается в окно: что, дескать, вы здесь так поздно делаете, товарищи военные? На оранжевых занавесках – безмятежные силуэты пассажиров. Им тепло, уютно. Наговорятся, перезнакомятся и лягут спать. А утром их уже встретят родственники, друзья…

– Пошли, – приглашает Смирнов, – а то провозимся…

Через некоторое время и с другой стороны предупредили о приближающемся составе. Потом прошли еще три товарных и один пассажирский. И каждый раз мы уходили от ямы с огромным сожалением и даже обидой. Все чудилось: вот только начали угадывать схему устройства фугаса, а тут поезд…

Смирнов обнаружил концы проводов, идущих, по нашим предположениям, к взрывному устройству. Но они оказались перерезанными ножом бульдозера, и теперь, в кромешной темноте и хаосе теней, мы никак не могли разобраться, куда же, в какой угол фугаса, они вели.

– Посветите-ка лучше фонариком, – прошу я Смирнова, – эти лампочки только мешают.

Капитан спускается в яму, и мы вместе, сантиметр за сантиметром, принимаемся изучать «географию» минного колодца вдоль всего периметра сруба. Наконец найдены потерянные концы электрического ввода, но идут они куда-то в самую середину ящиков, куда нам пока не добраться.

– Оставим, – предлагает Смирнов, – давайте лучше полегонечку разберем ящики.

Мы подаем их наверх, как сосуды, наполненные ядовитой влагой, которую страшно расплескать.

И вот маленькая металлическая коробочка. Взрывное устройство! Посмотреть на него собрались все, кто провел эту ночь на сто шестом километре пути от Ленинграда к Москве.

– Конец? – с облегчением спросил начальник дороги.

– Нет еще. Осталось несколько ящиков взрывчатки. Но это дело минутное.

* * *

Под утро я явился с рапортом к дежурному по штабу округа.

– Надо доложить командующему, – сказал он.

– Зачем? Попозже доложим.

– Приказал,—пояснил дежурный и взялся за телефонную трубку.

Командующему, видимо, тоже плохо спалось в ту ночь.

По воде, «аки по суху»

Как-то в октябре редакция «Ленинградской правды» переслала нам письмо из Новосибирска. Некая гражданка любезно сообщала, что летом она с отменным удовольствием знакомилась с достопримечательностями нашего города, была в Пушкине, Павловске, Петродворце; осматривала Эрмитаж и Русский музей; видела мрачные камеры Петропавловки и забавное собрание Кунсткамеры; дышала сосновым воздухом Зеленогорска и купалась на великолепном пляже того самого изумительного парка, где есть знаменитые на весь мир фонтаны… В общем много повидала наша неутомимая гостья. Свои восторги и наблюдения она суммировала на одиннадцати страницах плотного, убористого текста. Один из разделов этого в высшей степени эмоционального послания имел прямое отношение к нам. Как бы между прочим словоохотливая гражданка предупреждала ленинградцев, что в Финском заливе, примерно в восьмидесяти метрах от берега, есть… мина. Собственно, она не знает – мина это или не мина, но, купаясь, она увидела «небольшой круглый предмет». Тогда она «об этом» не знала, но вот сейчас в Новосибирске один молодой человек («не подумайте, что у нас с ним любовь – мы просто дружим») сказал ей, что это могла быть и мина…

В отделе писем «Ленинградской правды» подчеркнули криминальное место жирной чертой и настоятельно просили наше командование: а) срочно принять меры, б) сообщить о принятых мерах редакции и заявительнице, в) проинформировать газету о результатах работы и отличившихся воинах.

– Чепуха какая-то! – возмутился я, прочитав на полях резолюцию: «Тов. Демидову выехать, разобраться, доложить!», и решительно отправился для неприятных объяснений к начальству.

Однако подполковник Вербовецкий быстро меня урезонил.

– Вы же не ребенок, Демидов, – сухо сказал он. – Человек написал письмо. Ну пусть несколько взбалмошное – вам-то какое дело? Главное – есть предмет, похожий на мину. Я понимаю, очень не конкретное письмо. Но что же сделаешь? Не вызывать же ее из Новосибирска? И потом, вы письмо Голубевского помните?

– Помню.

– Много там было данных?

– Нет…

– А фугас все-таки нашли?

– Нашли… Ясно, товарищ подполковник.

Я помнил не только письмо киевлянина Голубевского. Много их было, таких писем. В сущности, девяносто процентов наших заданий начиналось с писем и заявлений самых разных людей. И это письмо ничем бы не отличалось от сотен других, если бы не бесчисленные «может быть», да не залив, да не октябрь месяц…

* * *

Нам чуточку повезло. Небесный водопровод был в этот день перекрыт, и его оросительная система не работала. В порядке особой милости на нас даже изредка ласково посматривало солнце. По серому бескраинью залива важно катились лилипутские волны, а по ним шаловливо бегали упитанные белые барашки, играя с солнечными зайчиками в догонялки.

– Не пыльное времечко выбрали вы для морских прогулок, – сочувственно сказал нам сторож лодочной станции, отвязывая серо-голубую красавицу шлюпку. – Видать, приспичило…

– Приспичило, хозяин…

Курсанты морского училища молодецки вдарили веслами, и шлюпка наша чайкою вылетела на простор морской волны.

Через час-полтора все мы были мокры-мокрехоньки. Ветер пронизал нас вдоль и даже поперек, а проклятый «похожий на мину» предмет не обнаруживался. Курсанты выбивались из сил, пытаясь удержать лодку ближе к берегу. А ее то отгоняло накатной волной, то сажало на мель, то захлестывало… Я лежал на широком шлюпочном носу и усиленно старался разглядеть в мутной воде что-нибудь похожее на «круглое черное». Попадались чурки, попадались доски, несколько раз щуп выуживал консервные банки. Но мины не было.

Вечером, злой и продрогший, я докладывал Вербовецкому о неутешительных результатах поиска.

– А вы все проверили там, «напротив маленького маяка», как она пишет? – строго спросил меня «шеф».

– Лодка не подходит, товарищ подполковник. Вы же знаете, чуть не целый километр идешь – и все по колено…

– А зачем брать шлюпку? В следующий раз возьмите плоскодонку.

Я понял это как приказ продолжать поиски.

На другой день моряки выделили плоскодонную лодчонку. Однако и она не всюду подходила к берегу так близко, как это было нам нужно. Правда, мы все-таки обшарили значительный кусок дна, но и на этот раз оставался еще не проверенный участок. Я уже не стал заезжать в управление, а просто позвонил и сообщил, что завтра работы будут продолжены. «Шеф» согласился без дополнительных расспросов.

Ребята мои боролись с волнами и мелями геройски. Они выкручивали себе плечевые суставы, яростно налегая на весла, обдирали кожу на ладонях, беспрерывно работая шестами… И все напрасно: море не хотело признавать нашей высокогуманной миссии. Равнодушное мелководье не пускало нас как раз в тот самый «лягушатник», где, судя по всем приметам, барахталась летом наша новосибирская гостья.

– Суши, ребята, весла, или как там у вас это называется! – в полном отчаянии скомандовал я. – Купаться будем…