Волшебный дом

СМЕРТЬ ПАЛАЧА

Ровно в полдень дубовые двери, ведущие в зал заседаний городского Совета в Старом дворцовом хозяйственном дворе на Епископской горе, распахнулись, и на серый гранитный пол твёрдыми шагами ступил князь-епископ города Бамберга Готфрид Иоганн Георг II Фукс фон Дорнхейм. Высокого роста, мрачный и подозрительный, он казался старше своих тридцати девяти лет из-за смуглого лица и глубокого шрама, тянувшегося от левого виска до подбородка через всю щёку и создававшего отталкивающее впечатление, что у мужчины вместо двух щёк – целых три. Бургомистр и члены магистрата, сидевшие за длинным столом красного дерева, почтительно встали и склонили головы. Князь проследовал к своему креслу с изогнутыми в виде крыльев дракона ручками, втиснулся в него, дал знак всем присутствующим садиться и вопросительно приподнял брови. Советники бесшумно опустились на свои места и посмотрели на главу Совета, шестидесятилетнего Ханса Мирта. Бургомистр погладил лысину и заговорил очень осторожно и с большим почтением:

– Совет города надеется, что своим приглашением на внеочередное заседание не нарушил планов князя и потому не вызовет его справедливого гнева.

– Оставим галантности рыночным торговкам, – быстро сказал князь и постучал ладонью в замшевой перчатке о столешницу. – Гнев – оружие бессильных. Нам надлежит руководствоваться логикой, законами Священной Римской империи и Божьим провидением. Итак, я хочу знать, что случилось в нашем любимом городе?

Бургомистр Ханс Мирт уважительно поклонился, откашлялся и изложил суть дела:

– История доселе неслыханная, ваше преосвященство. Один из муниципальных служащих – а именно, палач по имени Руди Шварц – обратился к Совету с нижайшей просьбой.

– Какой же?

– Разрешить ему не участвовать в казни Мартина Бека, уличенного в убийстве ростовщика Люцифера Горенштейна и приговорённого за это кровавое преступление судом города Бамберга к повешению.

– Почему же не участвовать? Это что, студенческая попойка? Палач разучился приводить приговоры в исполнение или у него как назло разыгралась мигрень, одолел ревматизм или замучила подагра?

Бургомистр понимающе улыбнулся:

– Руди Шварц объяснил свою просьбу усталостью.

– Забавно! – князь-епископ вскочил с кресла и быстро заходил по залу. Бургомистр молчал и учтиво вращал лысой головой, не отрывая взгляда от белого паллиума, покрывающего плечи князя. Тишину нарушали только стук каблуков по гранитному настилу и позвякивание серебряной цепи с золотым медальоном на груди ходившего. «Толстые свиньи, – думал князь-епископ. – После того, как я вывел палача из подчинения городскому Совету, они готовы все идиотские вопросы муниципального управления валить на мою голову. Палач устал! Нет, тут что-то не так. Или эти свиньи расставили ловушку, или они что-то от меня скрывают».

Иоганн Георг задержался у высокого прямоугольного окна и посмотрел вниз, на площадь. Плотники устанавливали в центре образованного фасадами домов каре эшафот из свежеструганных деревянных брусьев. Вокруг носились мальчишки и норовили стянуть у зазевавшихся плотников доску или горсть гвоздей. Старший плотник, лохматый и от этого похожий на вздумавшего ходить на задних лапах огромного пса, орал на мальчишек и махал рукой с зажатым в ней непомерно большим топором. Смотреть на всю эту канитель было скучно и противно. Князь пришёл к мысли не затягивать решение вопроса с палачом, обернулся и громко сказал:

– Господин бургомистр! Если палач устал, замените его новым. Если нового нет, вешайте преступника сами. Если это невозможно, объявите среди граждан Бамберга конкурс на единовременное исполнение обязанностей палача. Естественно, с повышенным жалованием за совершенную казнь и дорогим подарком от меня лично. Всё?

Бургомистр Мирт сделал знак секретарю, который вскочил с места, быстро пробежал через зал и с поклоном передал князю-епископу бумагу. Князь обвёл взглядом членов Совета и понял, что оказался прав. Эти свиньи мстили ему за самоуправство. Надо было читать бумагу и ломать голову над каким-нибудь нелепым решением. Иоганн Георг, сердито стуча каблуками, прошествовал к своему креслу, сел и углубился в чтение документа.

Это было донесение начальника Городской службы порядка главе городского Совета. Тайное расследование, проведённое агентами службы, выявило кровное родство палача и его будущей жертвы. Руди Шварц и Мартин Бек оказались сводными братьями, рождёнными одной женщиной, но имевшие разных отцов. Главным доказательством этого факта был двусторонний медальон с портретами братьев, подписанный рукой их матери, урожденной Греты Шварц.

– И вы всему этому верите? – князь протянул бумагу в сторону бургомистра.

– Не верить начальнику Службы порядка у нас нет никаких оснований, – сообщил Ханс Мирт. – Расследование длилось в течение недели сразу после ходатайства палача. Секретный обыск, проведённый в доме, где проживает Руди Шварц, позволил нам стать обладателями этой улики и опереться на неё в своих доказательствах.

Ханс Мирт вытянул вперёд руку с небольшим медальоном на медной цепочке. Получалось, что рука бургомистра как бы противостояла руке князя-епископа. Князь бросил бумагу на стол и сказал сквозь зубы:

– Доказательствах чего? Что эти два молодца являются братьями? Не проще ли было под присягой спросить об этом у самого палача или его братца? И даже если они однокровки, разве это налагает запрет на совершение казни? Мне кажется, что в судебном уложении Бамберга нет ни слова по этому поводу. Или я что-то упускаю?

Глава магистрата кивнул секретарю, и тот, почтительно приняв из его рук медальон, положил его на стол перед князем-епископом. Князь рукой в перчатке брезгливо оттолкнул «улику» подальше от себя и изобразил на лице нетерпение. Бургомистр опять потёр лысину и твёрдо сказал:

– Ваше преосвященство абсолютно правы. Судебное уложение такого пункта не предусматривает. Но тут возникают вопросы, относящиеся к религиозным догматам и, наверное, к ведению Римской церкви и Святого престола. Если гражданские правовые проблемы мы в силах разрешить сами, то в трактовке божественных истин, изложенных в Библии и в книгах Завета, мы, само собой, бессильны. Ровно год назад ваше преосвященство своим указом вывели палача из-под юрисдикции магистрата и переподчинили его непосредственно себе, многоуважаемому князю-епископу Бамберга. Горожане, напомню, были недовольны этим указом. Мы, городской Совет, тоже приняли его без надлежащей радости. Получалось, что все расходы по содержанию палача: выплата жалованья, проживание и содержание лобного места для совершения казней – несли городская казна и рядовые горожане в виде уплаты пошлины, а исполнял палач только ваши распоряжения и служил лично вам, наподобие оруженосца или тайного министра. При таком состоянии городских дел нам стало ясно…

Ханс Мирт сделал паузу.

– Договаривайте, господин бургомистр.

– Нам стало ясно следующее: то, что не в силах решить городской Совет…

– Должен решить я, – подхватил князь, потёр щёку со шрамом, усмехнулся и угрожающе привстал с кресла. – И я решу, господин бургомистр. Вы намекаете, что своим решением я могу навлечь на себя гнев императора Фердинанда II и Ватикана? Успокойтесь. Ватикан таким пустяком, как личные взаимоотношения простолюдинов, не заинтересуется. В Бамберге ничто не может противостоять римско-германской власти и потому ничто не может разуверить Святой престол в заботе императора о благополучии города и нуждах его жителей. Чтобы подмять мою власть, советую найти повод весомее. Например, составьте донос, что я не крещусь на алтарь Рождества Иисуса в Кафедральном соборе или допускаю брань по отношению к статуе Святой Кунигунды у Нижнего моста. Возможно, тогда вы добьётесь приезда папского легата, который установит, кто здесь сумасшедший: принц крови или погрязшие в интригах члены городского Совета. Надеюсь, господам из магистрата это ясно? – Иоганн Георг обвёл тяжёлым взглядом собрание, молчавшее на протяжении всей его речи. – С этим всё! Теперь дальше. Я хотел бы видеть палача Шварца. Мне нужен этот дурак, которого вы облапошили в своих интересах. Где он?

Не прошло минуты, как дубовые двери пропустили в зал невысокого крепыша, одетого в серую рубаху с подвязанными рукавами и кожаные штаны, заправленные в чёрные чулки из крашеной овечьей шерсти. Жилистая шея, огромные руки и выпуклая грудь говорили о физической силе вошедшего. Но бледное от страха лицо, бегающие глаза и ноги, согнутые в коленях, как будто их хозяин брёл по песку или глубокой грязи, смазывали это впечатление. Огромный плоский рот разрезал физиономию палача от уха до уха и делал его похожим на мерзкое земноводное, но не человека. Горожане прозвали палача «жаба-людоед» за этот уродливый рот и мрачную службу, исполняемую при муниципалитете.

– Руди Шварц, палач города Бамберга! – объявил секретарь. Крепыш низко поклонился присутствующим и руками стал мять подол рубахи. «Трус, – подумал князь. – Его самого надо повесить, чтобы не позорил власть епископа. А лучше – сжечь». Он стянул перчатку и протянул руку в сторону палача. Тот торопливо подошёл к креслу князя-епископа и поцеловал перстень, украшавший безымянный палец его преосвященства. Князь махнул кистью, словно отгонял назойливую муху. Палач попятился и остановился в центре зала.

– Глава магистрата передал мне вашу просьбу, майстер Шварц, – князь говорил дружелюбно, подчёркивая тем самым, что хочет помочь несчастному. – Объясните, что препятствует исполнению ваших обязанностей, и я постараюсь уладить это дело.

– Ваше преосвященство, – глухим и жирным голосом заговорил палач, – я осмелился просить временной отставки у городского Совета по одной единственной причине. За последний год количество казней возросло, и я не справляюсь с возложенными на меня обязанностями из-за внезапной слабости. Стыдно сказать, но, видно, я устал и стал мучиться головными и сердечными болями. Я прошу уступить моей просьбе и дать мне отдохнуть. Небольшая передышка – это всё, что мне нужно.

– Сколько аутодафе проведено майстером Шварцем?

– С января по июль нынешнего года – 22 сожжения еретиков по приговору епископального суда, – доложил секретарь.

– Слышите, майстер Шварц? – князь повысил голос. – Что скажете?

– Всё верно, 22 смертных приговора. Вот этими самыми руками, – заторопился палач, – мною исполнена воля Святого престола и Римской церкви…

– Вы меня не поняли, майстер. Количество меня не интересует. Вы исполняли приговоры епископального суда, так?

– Так, ваше преосвященство.

– И почему-то обратились с просьбой об отпуске к магистрату, а не ко мне, князю-епископу. Объясните, почему?

Палач испуганно глянул в сторону бургомистра, как бы ища поддержки. Но Ханс Мирт поглаживал свою лысину и молчал. Руди Шварц бухнулся на колени, ткнулся лбом в гранитный пол и что-то замычал.

– Вас вынудили это сделать, так?

– Нет!.. То есть да!.. То есть я…

– Вы попались на вранье, майстер Шварц, и решили, что магистрат закроет на вашу ложь глаза, если вы всё исполните так, как велит господин бургомистр.

– Руди Шварц скрыл от магистрата истинную причину своей просьбы, – подал голос Ханс Мирт. – И мы сочли необходимым…

– Руди Шварц скрыл это, прежде всего, от меня, ибо он подчиняется мне, а не магистрату! – Иоганн Георг перебил Мирта и развёл руками, словно удивился наивным словам бургомистра. – Майстер Шварц, скажите: осуждённый Мартин Бек – ваш брат?

– Сводный брат, ваше преосвященство!

– За что он убил ростовщика?

– Марти не выполнил условия кредитного договора. Ваше преосвященство! Я предупреждал Марти, чтобы он не связывался с этим пройдохой Горенштейном. Ростовщик выдвинул драконовские условия займа. Но Марти меня не послушался, он надеялся, что найдёт сорок талеров для уплаты процентов. Всё вышло так, как я его предупреждал. Денег не оказалось, и Марти стал упрашивать ростовщика повременить с требованием долга. Но этот Люцифер – известная сволочь! Он сначала вынудил Марти подписать вторичную долговую расписку, а потом заявил, что проценты выросли и теперь мой брат должен уплатить ростовщику в два раза большую сумму, чем прежде. Причём, немедленно, так как дальше будет ещё хуже, потому что Люцифер обратится в суд. Марти струсил. Сначала он ныл и просил у меня взаймы, потом хотел обворовать ювелирную лавку, а потом… потом…

– Потом зарезал ростовщика, угодил в тюрьму и епископальный суд приговорил убийцу к повешению, – князь поднялся с кресла, подошёл к бургомистру и повторил, глядя ему прямо в глаза. – Епископальный суд, а не городской суд, верно? А ты, олух, – князь повернулся к валявшемуся на полу палачу, – кинулся за подачкой не к тому корыту. Но мне, как представителю Святого престола и великого императора Фердинанда, истинной ценностью представляется Высший Суд, а не мелкое сутяжничество. Торговцы будут изгнаны из храма. Встань, мерзавец!

Руди Шварц поднял исковерканное ужасом лицо, по которому тёк пот пополам со слезами.

– Почему ты воспротивился исполнению приговора моего суда? Отвечай, ублюдок!

– Мартин Бек – мой брат…

– Он, прежде всего, убийца и преступник.

– Но я… я не могу поднять руку на брата…

– Это решать не тебе, а Всевышнему.

– Смилуйтесь, ваше преосвященство! Каин и Авель…

– Каин совершил смертный грех и был проклят Господом за братоубийство. А ты понесёшь наказание за превратное толкование Священного Писания. Ты – еретик и будешь сожжён вместе со своим братом-преступником, ибо… – князь положил правую руку на грудь, пальцами коснулся паллиума и торжественно возвысил голос: – Ибо лгущий о Боге строит лживый храм, который истинным христианам должно немедленно уничтожить. Сказано в Библии об отступниках и их гнездилище: «И о храме сем высоком всякий, проходящий мимо него, ужаснется и свистнет, и скажет: «За что Господь поступил так с сею землею и с сим храмом?» И скажут: «За то, что они оставили Господа Бога своего, Который вывел отцов их из земли Египетской, и приняли других богов, и поклонялись им, и служили им, – за это навел на них Господь всё сие бедствие». Да будет так. Стража, убрать отсюда этого вероотступника!

Палач завизжал и пополз к князю, в надежде ухватить его за ботинки. Но вбежавшие стражники грубо подняли несчастного, тряхнули его так, что у него хрустнули кости, и выволокли из зала. Дубовые двери закрылись. Иоганн Георг сел в кресло и с наслаждением разорвал бумагу с донесением начальника Службы городского порядка.

– А это, – князь сгрёб медальон и швырнул его по столу в сторону бургомистра, – сожгите вместе с преступниками. Аутодафе состоится завтра утром. Объявите об этом в городе. Потом потрудитесь найти нового палача и представьте мне его сегодня после вечерней службы.

О ВРЕМЕНИ И ПРОСТРАНСТВЕ

Да, именно этот сон Кожан видела несколько минут назад, когда её одолел странный дурман или с нею случился обморок, вызванный духотой и туманным бормотанием подростка. Сон или гипноз? Она вспомнила трусливого палача, коварного бургомистра, мрачного князя-епископа. Она могла поклясться, что была там, в Старом дворце на Епископской горе, и могла слово в слово повторить всё, что говорилось на заседании Совета.

Дикий бред! Какая-то чушь! Женщина непроизвольно зажмурилась и заткнула уши, словно была не в силах справиться с этим жутким воспоминанием. Она не слышала, что мобильный телефон голосит в сумке, не понимала, о чём её спрашивает проснувшийся мальчик.

– Вы совсем на себя не похожи, – мальчишка держал её за руки и осторожно встряхивал. – Всё в порядке?

Женщина вздрогнула. По лицу её пробежала тень, словно порхнула большая птица. Где-то далеко играла музыка и тенор самозабвенно выводил: «O sole, o sole mio-o… Sta infronte a te-e-e, sta infronte a te-e-e…» Наконец, Кожан пришла в себя, отодвинулась от подростка и спросила зыбким, как после глубокого сна, голосом:

– Кто ты? Только правду, без разводок.

– Григорий Мухин. Из Социального приюта для детей и подростков.

– Допустим. Что сейчас со мной было?

– Вы спали. А потом испугались сновидения.

– Так это был просто сон?

– Ну, да. Путешествие в прошлое.

– Praemonitus praemunitus, – внезапно вспомнила Кожан. – Причём здесь это?

– Догадываетесь, почему погиб Руди?

– Струсил?

– Смотря, как относиться к его окончательному выбору. Если как к случаю – то да, это всего лишь трусость. Если иметь в виду, что это фрагмент длительной и важной истории – палач погиб ради чьего-то спасения.

– Он хотел спасти брата.

– Вы опять рассматриваете случай. История гораздо интересней.

– Чья история?

– Ваша.

Майя Сизифовна опустила взгляд, чтобы скрыть волнение. «Пожалуй, он не шутит, а собирается сообщить мне что-то очень важное. Надо не спугнуть его и притвориться беспомощной. Почувствовав власть, этот выкормыш потеряет над собой контроль и обязательно проколется. Узнав его замысел, я перехвачу инициативу и загоню его в угол».

Женщина прикусила губу и, притворившись, что поражена услышанным, сказала дрогнувшим голосом:

– Всё как в сказке – чем дальше, тем страшнее. Маленький мальчик перехитрил взрослую тётеньку. Наверное, он думает, что теперь тёте ничего не остаётся, как просить у мальчика пощады. Вроде бы, так оно и есть. Отступать некуда. Надо сдаваться на милость победителя, – тут Кожан внутренне перекрестилась и сменила размышляющую интонацию на угрожающую. – Но тётя может передумать и разочаровать мальчика.

Диль навострил уши. Добыча сама шла в капкан. На всякий случай он просчитал про себя до двадцати, как советовал Наставник, и потом ещё раз прислушался к своим ощущениям. Никакого волнения он не уловил, если не считать лёгкой пульсации в правом виске, что было обычным признаком охотничьего азарта. Микроавтобус с шипением летел по масляному от дождя шоссе, а Кожан в этот момент видела за окном залитую солнцем площадь Гагарина и неподвижную автомобильную пробку. Время утратило плотность и распалось. Пространство хрустнуло, дало трещину и брызнуло красивыми, волшебными осколками. Кристалл работал, бояться было нечего.

Диль сказал очень внушительно, словно экзаменатор, поймавший нерадивого студента за чтением шпаргалки:

– На вашем месте я бы не обольщался. Если вы не понимаете, о чём идёт речь, – а вы этого не можете понимать – перестаньте блефовать и попробуйте начать всё сначала. Имейте в виду, Майя Сизифовна: вам повезло, что вы встретились со мной, а не с Остроградской. Она бы вам такого шанса не предоставила.

Кожан быстро переспросила:

– Откуда ты знаешь про Эльвиру Мухтаровну?

– Просто вы ей звонили и называли её директором детского дома, в который мы едем. А я запомнил.

Чиновница вспомнила, что так оно и было. Ей показалось странным, что этот эпизод выскочил у неё из головы. Такого с ней раньше никогда не случалось. Она строго контролировала свои слова и поступки, всё запоминала и поражала сотрудниц отдела блестящей памятью. Мальчишка прав. Она явно устала, ей надо было тихо сидеть дома, пить чай с мятой и никуда не ездить.

Подросток спокойно смотрел на неё и ждал, что она будет делать дальше. Солнечный свет, льющийся в салон микроавтобуса сквозь промытые дождём окна, обещал великолепный день. Майя Сизифовна внутренне встрепенулась. Ей показалось, что она стоит перед разгадкой какой-то важной тайны. Конечно, надо было держать марку, быть с мальчишкой издевательски властной, может быть, даже грубой. Но любопытство взяло верх и Кожан, что называется, поплыла.

– Мухин, ты похож на зубного врача, приготовившегося удалить мне больной зуб. Смотришь на меня строго и с таким сожалением, как будто увидел что-то нехорошее у меня внутри. Какую-то заразу. Ну, хорошо, удаляй зуб, если он кажется тебе испорченным. Я не боюсь и я не против.

– Только не говорите потом, что я вас обманул, ладно?

– Хорошо, договорились. Итак, ты обещал мне распутать старые узелки в кармане моего пиджака. С чего начнем?

– С самого начала. Сегодня вы в очередной раз собирались поступить против собственной совести. Сдать сироту в детдом, хотя сами лично терпеть не можете эти заведения и считаете, что в большинстве случаев они калечат, а не спасают детей. Однако вы научились вести себя двулично, оправдываясь перед собой тем, что к маленькому обману вас вынуждает ваш ответственный пост, забота о детях и здравый смысл. Потрясающее заблуждение! И вы себя убедили, что это не заблуждение, а просто такой вынужденный прикид, мулька, показуха для всех остальных. Но сегодня вас выдала ваша одежда, ярко-красная юбка. Случайное совпадение, намекающее на возможность покончить с вязкой двуличностью, которая вас рано или поздно погубит.

– Допустим, что ты прав. Хотя, скорее всего, я угодила в сумасшедший дом, где тринадцатилетние мальчики дурачат взрослых и корчат из себя Кашпировских и Гарри Поттеров. Да, в дурдом на колёсах, – Кожан говорила так, словно пыталась убедить себя в том, что в происходящем нет ничего необычного. – Детские дома, опека, милосердие – всё это не моё, допустим. Но я никогда не чувствовала в себе потребность приносить людям зло.

– Вы этого не хотели, но вы это делали, как всякий ослеплённый самообманом человек. Знаете, почему вас хотела зарезать Нюта, та крохотная сиротка с вывернутыми ногами?

– Она была больна на голову.

– Она разглядела в вас палача и испугалась, что вы тащите её на эшафот. Только сами вы в тот момент думали, что спасаете девочку, и никто бы не смог вас в этом разубедить. А она не знала, как вывернуться от вас, избавиться от предчувствия гибели и ужаса близкой смерти.

– Господи, да что ей было нужно?

– Мама. Дом. Любовь.

Три обычных слова, так просто сказанные подростком, окончательно сбили чиновницу с толку. Она почувствовала всю нелепость ситуации, когда мальчик объясняет ей, многоопытной завотделом опеки, очевидные вещи. Кожан промолчала, собираясь с мыслями.

– Впрочем, вы об этом хорошо знаете, – продолжал Диль. – Не будем толочь воду в ступе. Я предлагаю вам на выбор: случай или историю. Что предпочитаете?

– Судя по твоему наглому тону, выбор у меня только один. Историю.

Диль многообещающе хмыкнул.

– Тем более что она уже началась. Вы готовы слушать?

Кожан кивнула. Если бы не усталость, если бы не этот ужасный сон, она стёрла пацана в порошок. Ей показалось странным, что он так быстро меняется. Был сначала равнодушным, потом вдруг впал в назидание, быстро сменил его на участливость, а теперь смотрит, как охотник на дичь. Что-то здесь не так, какая-то за всем этим кроется западня. Майя Сизифовна решила вести себя осторожней. Не спешить с выводами, а внимательно прислушаться к тому, что расскажет мальчишка.

– Вы верите в переселение душ, Майя Сизифовна?

– По-моему, это чепуха.

– Верно. Потому что переселяются не души, а сами люди. Если молоко перелить из пакета в стакан, то оно примет форму стакана, но не перестанет быть молоком. Человек, его тело и душа меняют форму, но от этого сам человек не меняется. Вот тут и кроется маленькая тайна. Знаете, наверное, что есть такой эффект, когда нам кажется, что мы снова переживаем то, что уже однажды пережили? Были уже в этой комнате, видели этого человека, вели именно этот разговор.

– Дежавю.

– На самом деле, всё куда интереснее. Дежавю – это когда мы видим повтор кинофильма, но ничего не знаем про то, кем он снят и кто его показывает. Если же нам напомнить процесс съёмки и ещё раз подвести к режиссёру, то мы увидим себя совершенно другими. Такими, какими были в момент команды «мотор».

– Другими?

– Ещё бы! Мы видели другой свет, вдыхали другой воздух, слышали другие звуки. Если дать нам возможность пережить это ещё раз, вернуться на съёмочную площадку, надеть прежний костюм, повторить слова забытой роли – это может стать отправной точкой для изменения человека.

– Разве мы не обязаны доиграть до конца порученную нам роль?

– Человек, как актёр, может повести роль иначе. Сымпровизировать. Актёр трансформирует роль, роль меняет человека, человек продолжает жить с новым опытом, источает другой свет, другой запах, слышит другие звуки.

– Всё так просто?

– На самом деле, нет. Это я упростил про кино, чтобы вас не запутывать. Но суть вы, кажется, поняли.

– Я поняла, что мной, как послушной актрисой, может кто-то управлять, разыгрывать всякие сцены с моим участием, распоряжаться моими эмоциями, чувствами, мыслями. Вообще, сбацать со мной всё что угодно. Например, сохранить мои мозги в порядке или сделать меня сумасшедшей. Прикольно! Жесть, как вы говорите! Но это какое-то мракобесие, лажа и мистика!

– Я же предупредил, что всё сложнее. То, что вы описали, действительно мистика. Но мы мистикой не интересуемся. Это для лохов. Мы обращаемся к тем, кто способен мыслить, а не впадать в кайф.

– Кто это мы?

Диль опять хмыкнул и мерзко причмокнул губами: