Текстуры

Левгений Мэн

Текстуры

Божество хлестало этой злой плетью группу людей, без прицеливания. Кому попало, тому попало. [……] отползал в сторону, оставляя за собой густой кровавый след. [……] просто валялся без движения. Только левая щека конвульсивно подёргивалась в припадке колоссального нервного тика. [……] почти не пострадал и с сумасшедшим лицом бегал кругами, дико хохоча. Правый его глаз вывалился из глазницы и шлёпал из стороны в сторону по лицу, болтаясь на какой-то связке из нервов и кровеносных сосудов. Он пытался поместить глаз обратно в глазницу, но тот постоянно выпадал, что вызывало очередной приступ истерического смеха.

Из не опубликованного.

Иннокентий

Термометр показывал 26 градусов по цельсию, но Иннокентию было постоянно и аномально холодно. Вероятно, это было вызвано очередным смещением реальности. Он задумчиво смотрел в монитор и продумывал планы, по публикации своей книги.

Иннокентий в очередной раз решил, что теперь то он совершенно точно напишет автобиографию. Не то, чтоб Иннокентий был замечен в каких-нибудь значимых событиях, о которых можно прочесть в дорогих журналах или научных статьях, нет. Об этом речи пока не шло, но прочтя автобиографию Иннокентия, все сразу же расстроятся, что так долго его не замечали и не было возможности прочесть эту чудесную книгу, которая изменит мир. Во всяком случае Иннокентий примерно так сейчас и думал. Можно сказать – желал. Кроме того, с уверенностью можно было сказать, что к построению логических цепочек у Иннокентия был некоторый дар. Разумеется, это было очевидно именно для него самого, в первую очередь, и он верил в то, что читатель справится со сложностями его "слога". Он уже представлял себе, как читатель пробирается сквозь лабиринт его мыслей, открывая новые для себя. Наш герой мечтал, что найдёт единомышленников. Читателю это может показаться странным, разумеется, но вдруг надуться? Так он размышлял. Позже он решит, что это желание было более чем странным, но однозначно, процесс принёс ему удовольствие. Иннокентию не чужда была радость создателя, когда зритель принимает произведение и оно положительно оценено аудиторией.

Не вполне было понятно зачем ему это будет нужно уже "тогда", но сейчас мысль о читательском признании его авторских способностей, грела Иннокентия достаточно сильно, чтоб написать ещё несколько строк. Та сложность, с которой ему это далось, шептала на ухо, что Иннокентий так себе автор и ничего не выйдет. Но значимость мыслей, которые просились на страницы, не оставляла молодому автору выбора. Иннокентий собрался с мыслями и написал ещё одну строчку. Перечёл её и согласился с этой значимостью, скрипя сердцем от недостатка писательских навыков и испытывая очевидный дискомфорт от посягательства на свою свободу воли. Иннокентий поторговался со своей совестью, и они сошлись на том, что мысли, которые просятся быть написанными, не принадлежат лишь Иннокентию. Что автор играет роль трансформатора некой абстрактной "мысли" в читаемый текст. Это и освобождало Иннокентия от ответственности и давало ему свободу "трансформировать". Когда рядом с Иннокентием звучало слово "свобода", он сразу начинал чувствовать тот груз, который навалился на его плечи, за относительно недолгий срок своей жизни. И его манила та лёгкость, которую обещало слово "свобода". Для Иннокентия свобода не была чем-то абстрактным. Он совершенно чётко осознавал и заранее ощущал свободу от всего, что его терзало и мешало жить. Это было чем-то сродни освобождению от того, что называется – быть человеком.

Иннокентий никогда не отличался человеколюбием в общепринятом смысле этого слова. Он был замкнут, нелюдим и одинок. Не кривя душой, можно сказать, что людей он даже презирал, чего уж там. Иннокентий не сразу узнал об этом. Сначала он людей любил, хоть и об этом он тогда ещё не знал. Его отношение к людям изменилось тогда, когда он понял, что они его не любили сразу. Это вписывалось в концепцию того человека, которого презрел Иннокентий. Он понял почему всегда чувствовал это ледяное одиночество. Все слышали о так называемой "культуре отмены". Это когда общество не приемлет каким-то доводам и считает их недопустимыми исходя из своих моральных ценностей. Человека, который эти доводы высказывает, могут "отменить". Но как можно "отменить" человека по умолчанию, по рождению, этого Иннокентий не понимал и мириться с этим не хотел.

В какой-то мере это освобождало людей от ответственности за "отмену" Иннокентия. В том отношении, что эволюция диктует правила выживания, которое требует завоевания площади для жизни. Как объём, который занимает грибной мицелий, разрастающийся в почве. Чего Иннокентий не понимал, так это почему этот мицелий нацелен лично на него. Это раскрывало перед Иннокентием такой угол зрения, с которого можно было увидеть этот объём, за который с ним бился "мицелий".

Но какую опасность представлял для людей Иннокентий? Он даже гордился собой иногда, думая о своей значимости, если люди пошли на это, ради него одного. А может это нормальное явление для каждого человека? Те примеры "отмены" кого-либо, которые Иннокентий мог наблюдать, даже близко не лежали рядом с отменой Иннокентия. Есть ли возможность выйти из фокуса луча отмены?

Свобода шептала, что можно просто сделать шаг в сторону. Реальность не поддавалась. Вопросы реальности интересовали Иннокентия всё больше. Реальность начала терять свои очертания для Иннокентия постепенно, и через некоторое время Иннокентий не мог с уверенностью сказать, что реальность, а что просто видимость реальности. С одной стороны, неоспоримые факты. С другой, неоспоримая вероятность их иллюзорности. Для наглядности, неоспоримым фактом является существование кирпича, например. Для Иннокентия было очевидно, что факт существования кирпича нуждался в изучении и доказательстве. Чувства "врут". Любое из своих чувств Иннокентий мог подвергнуть критике и найти его иллюзорность, в какой-то момент. Этот пример не передавал в полной мере нереальность фактов, но сейчас у Иннокентия не нашлось другого примера. По сути, чувства человека зависят от информационного потока, чем в свою очередь и являются. Свобода от чувств? Свобода от искажённых чувств? Возможно ли одно без другого? Свобода шептала, что должно быть возможно. Во всяком случае, Иннокентий крепко держался за своё виденье свободы и не видел возможности существования какая-то иной "свободы", кроме как свободы от чужого мнения и устремлений. Когда Иннокентий говорил себе это, он чувствовал, как близок к этой свободе. Но быть скептиком на половину, это не путь Иннокентия. Существование свободы он тоже подвергал критике и осознавал возможность её иллюзорности, в свою очередь. Не приемля чужим мнениям, Иннокентий двигался к свободе интуитивно и наугад. Агенты несвободы, потоки чужеродной информации, Иннокентий подвергал критике в первую очередь. Это немного ослабляло их негативное влияние на сознание Иннокентия. Но он постоянно ощущал их присутствие и был внимателен. Можно ли это чувство назвать "телепатией"? Если и да, то это была какая-то односторонняя телепатия. Не полноценная. Иннокентий не мог например "посмотреть" на любого человека, в любой момент его жизни, а на нём сосредоточился весь фон от мыслей всего человечества. Иннокентий даже вспомнил, как это начиналось. Иннокентий начал сначала чувствовать людей в непосредственной близости к нему, а потом и на некотором расстоянии. Он даже приводил такую аналогию, что вокруг себя он чётко чувствует людей на таком расстоянии, будто как на радаре в компьютерной игре. А если открыть всю карту, то он просто ощущает их существование.

Не слышать их вообще, было бы довольно сложно, пришлось бы уезжать в какую-нибудь тайгу и пользоваться интернетом только по необходимости, например. Это действительно, было бы довольно сложно сделать. Но отгородившись от внешних источников информации на столько, насколько это возможно в современном мире, Иннокентий добился того, чтоб они не могли полностью завладеть его вниманием. Приходилось идти на разные ухищрения и придумывать способы обмануть информационный поток. Странным образом у потока будто было своё, искажённое сознание. Вроде личности, которая состоит из обрывков разных фильмов, реклам, музыки, сводок новостей. Другими словами, из всего потока информации. Иннокентий спрашивал себя, нужно ли сообщить что-то этому человечеству, написав автобиографию. Тому человечеству, которое Иннокентий призирал. Может в нём есть те, кто услыша мысли Иннокентия смогут найти себя? Иннокентий точно не мог объяснить то, что следовало найти в его мыслях. Он знал, что это про свободу. Мнительный Иннокентий посмотрел на мысль, что свобода должна освобождать его от необходимости написать биографию. Но это так сильно резонировало с паталогической неспособностью Иннокентия доводить дела до конца, что бросало ему вызов. Ему, как автору. Автору, не написавшему в жизни даже рассказа.

В защиту Иннокентия, он был очень разносторонне развитый человек, что называется. Знал практически в любой области, но нигде не знал на отлично. Знал все двадцать способов забивать гвозди буквой "В" и один секретный. Немного разбирался в живописи. Обладал неплохим слухом на низкочастотные колебания и прочее. Что ещё в большей степени раздражало Иннокентия и высвечивало вопрос – где эти лавры, которых он достоин?

С этими мыслями Иннокентий подошёл к банкомату. Первым делом Иннокентий погасил кредит, затем перевёл часть денег на другой счёт, снял немного фиата и пошёл по направлению к дому. Иннокентий имел представление о некоторых методах удержании внимания разной аудитории, но пренебрегал ими. Вероятно, зря пренебрегал, но он напомнил самому себе о их существовании.

Будни

Каждая следующая строка, давалась Иннокентию всё с большим с трудом. Его постоянно клонило в сон, целый день в сонном состоянии. Потом ночь. Это пугало Иннокентия. Как ни посмотри, а сон – это необходимый ресурс организма. Такая нехватка сна могла сигнализировать о его очень серьёзных нарушениях. Крайне серьёзных. Собрав волю в кулак, Иннокентий попробовал представить, как будут развиваться его отношения с читателем. Он волновался, что читателя отпугнёт его сумасшествие, в которое сам Иннокентий благоразумно не верил, но ощущал его присутствие. У него даже была теория о том, что сумасшествие – это осознанный выбор человека. Что человек видит черту, за которой он потеряет связь с привычной реальностью. Это помогало ему держать свои мысли под контролем, не допуская в них чужие, отсекая вредоносные информационные потоки. Проблема была в том, что черту Иннокентий уже переступил, судя по всему. Теперь его возможность существовать, определялась контролем над информационными потоками, на сколько это было в его силах.

Каждый следующий день открывал перед ним всё новые бездны отчаянья и безысходности. А проклятая свобода продолжала шептать и шептать, всё не приходя. Отравленное существование, которое не оставляло выбора, кроме как искать выход. Предлагаемые по умолчанию способы выхода, Иннокентия не устраивали как принципиально, так и схематически. Написать о себе, это было единственное придуманное Иннокентием, что напоминало хоть какой-то выход или план действий. Если свобода где-то существовала, то написать о себе, это не самое сложное, как казалось Иннокентию. Разумеется, это было так же сложно, как и всё остальное, но немного чище от эфирного шума.

Был ещё способ существования в вакууме. Это требовало не просто отключиться от информационных каналов, а отключить в самом своём сознании ту область, которая интерпретировала потоки информации. Это обещало видимость идеальной эфирной чистоты, но также лишило бы Иннокентия возможности интерпретировать вообще хоть что-либо, усугубляя его одиночество на качественно другой уровень. Одиночество без осознания одиночества. Звучит заманчиво, но проблема в том, что пока зритель не видит того, что он включён в процесс, процесс не прекращается и жизнь пробегает мимо. Чтоб не стосковаться окончательно, Иннокентий и решил написать книгу. Несмотря на все невзгоды, Иннокентия поддерживала мысль о том, что "написать книгу", это суть его существования. А зачем, это вопрос десятый. Вероятно, в процессе написания у Иннокентия появятся новые способы взаимодействия с реальностью?

В такие моменты Иннокентию становилось лучше. Он с лёгким чувством смущения начинал чувствовать свою "избранность", что этот мир должен узнать почему это так. Несомненно, Иннокентий делал это ради себя, ради своего освобождения. Но что конкретно он делал? Он помогал кому-то в будущем, найти этот путь? Когда Иннокентий "прикасался" к этим вопросам, явно ощущалось напряжение. Будто весь мир начинал слегка дрожать и расфокусироваться. Иннокентий размышлял об этом, как о волнениях на электромагнитных полях. По его теории, весь материальный мир был вроде сгустившихся полей. Когда поле сгущалось до определённой концентрации, появлялась материя. Материя была будто эхом волн. Их проявлением в видимой реальности. Судя по тому, что материя создавалась из волн, тех самых информационных волн, существовали способы влиять на материальный мир, путём корректировки информационных волн. Это была высшая математика реальности.

Иннокентий заварил чай в пакетике и немного расслабился, откинувшись в кресле и думая о манипуляциях волнами. Благодаря этим размышлениям, существование Иннокентия становилось легче и было не так тошно от вездесущей рекламы. В лучшие моменты, Иннокентий представлял себя капитаном реальности. Как его жизнь налаживается, всё получается, как по волшебству и Иннокентий становится по-настоящему счастлив. Тогда эти волны можно было изгибать, как лучи света изгибаются гравитацией. А его корабль, который и есть реальность, летит сквозь электромагнитное пространство, маневрируя гравитационными двигателями.

Можно с уверенностью сказать, что будни Иннокентия были насыщенны событиями и скучными их точно нельзя было бы назвать. Это было похоже на игру с сумасшествием. Очень странное ощущение думать про то, что весь обычный, "нормальный" мир, где-то там, совсем рядом. Без происшествий, размеренный, степенный, со своими трудностями, конечно, но не пронизанный смертельными опасностями. На каждом шагу подстерегала неожиданность, к которой надо было приложить усилия, чтоб выровнять или изогнуть информационную волну. И буквально каждая такая неожиданность могла стать непреодолимым препятствием либо широко открытыми дверьми.

В целом, "как в жизни", но с напоминанием о смерти. Непрекращающемся и реальным. Эти мысли напоминали ещё Иннокентию о том, что вокруг него живут люди, которые бывают очень разными, в зависимости от ситуации. Как в жизни. Это приводило мысли Иннокентия в некое подобие структуры, помогающей ему разложить всё по полочкам. Его не смущало то, что всё "это" в общем, сложно было назвать "реальностью". Существовали вполне конкретные правила существования в той реальности, где все люди работают и обустраивают свою жизнь. Существование Иннокентия не изобиловало контактами с ними, что избавляло от необходимости этот контакт оптимизировать. В данный момент Иннокентий пытался наладить волновой коннект с реальностью, что заполнило бы пробелы с нехватками коннекта и для самых общительных.

Соседи что-то ремонтировали, как обычно у себя, пытаясь нарушить строй мыслей Иннокентия. Иннокентий заметил, что в процессе неспешного написания биографии он уже чувствовал, как расширяется объём его существования и призрачная "свобода" движется ему навстречу. Это были пока только её отголоски, как фрагменты безмятежной водной глади, посреди бушующего океана. Он учился воспринимать сигналы реальности без эмоционального окраса. Если Иннокентию хотелось злиться, он просто мысленно передавал свою злость в то место, которое отвлекало его. Шумным соседям, например. Иннокентию теперь казалось странным, что он не делал так раньше. Иногда Иннокентий пробовал мысленно "договориться" с соседями. Он не мог понять, приносит ли это результаты, но применял, в хорошем настроении.

На телефоне пиликнуло оповещение. Это было напоминание позвонить Ване, решить пару мелочей и поговорить про выбор спектрографа для приуниверситетской лаборатории. Такого счастья тамошние лаборанты в жизни не видывали, и сделка с химиками обещала дивиденды.

– Как считаешь Конь, если бы люди знали секрет, с помощью которого перед тобой открываются все двери, к чему бы это привело?

Иннокентий поморщился, когда услышал "Конь". Детская кликуха теперь раздражала его и привязывала к воспоминаниям, что Иннокентий тоже воспринимал, как вредоносный информационный поток.

– Иван, это очевидно. Наступит анархия, а дальше вымирание большей части людей.

Для Ивана не были секретом скептические взгляды Иннокентия на человечество, и он отнёсся к этой мысли спокойно.

– А как именно все вымрут?

– Начнут себе все, кто что хочет заказывать с помощью секретного "ключа". Начнутся конфликты интересов, междоусобицы, мировые войны. Останется небольшая группа выживших руководителей, которой возьмут на себя контроль над секретным ключом. Будет решено ограничить доступ людей к этой технологии, или что это, ради выживания. В таком состоянии человечество продержится некоторое время, но алчность возьмёт верх над благоразумием и технологию начнут снова использовать, но теперь только самопровозглашённые "хранители" ключа.

– А что собой представляет эта технология? – встрепенулся вдруг Иван.

– Мне то откуда знать, это ты предложил спрогнозировать будущее человечества, с супер-ключом.

Иван продолжал что-то говорить, беззвучно шевеля губами, но Иннокентий его не слышал. Его взгляд устремился в какие-то дали. Он уже думал над следующей строкой биографии, его посетило внезапное озарение. По-быстрому решив вопрос с доставкой, Иннокентий на всех парах понёсся домой, чтоб продолжить письмо и не растерять по дороге интересные идеи, которые подкинул вопрос Ивана.

Мысли

Иннокентий был большой мыслитель. Мысли с такой скоростью проносились в его голове, что перебивали друг друга, наслаивались и терялись. Возвращались, изменялись, появлялись новые. Если Иннокентий не успевал записать толковую мысль, приходилось придумывать другую. Это усложняло процесс и нарушало приятный ритм письма. Оно переставало течь по ровному склону и начинало медленно заполнять ярусы, прежде чем продолжить течь дальше, чем-то напоминая полив рисовых террас. Мысли не лились, а будто мешки с камнями катились по ступенькам. И пока очередной ярус не наполнялся мыслями, они не могли беспрепятственно течь дальше. Иннокентий почувствовал, что эта мысль глубже, чем было очевидно.

Озарение, посетившее Иннокентия, было о том, что раз информационные потоки поддаются корректировке, вероятно это и был тот самый суперключ от всех дверей. А Иннокентий что, получается оруженосец? Кому он несёт тогда это оружие? Может ли он сам им пользоваться? Очевидные фрейдистские аналогии оружия с членом, выбивались из контекста. Член Иннокентия был его собственностью и тем более, кому бы тогда его надо было принести?

Иннокентий уже не впервые приходил к таким мыслям и знал, что дальше он вспоминает о своей "избранности" и фантазии уносили его к зарождению нового цикла человечества, где он принёс своё оружие куда следует и оказалось, что он Адам. Это было заманчиво и лестно, но обязывало. В этот момент Иннокентий всегда бился лбом о "свободу", идя по пути предназначения. И сразу за этим, "свобода" обрушивала на Иннокентия обязанность что-то выбрать, а не просто посмотреть на возможность выбора. Получается, Иннокентий сам мог выбрать, "избранный" он или нет. В этот же момент появлялась мысль, что "избранность" налагает обязанности ещё и сама по себе, не считая обязанности выбора.

Такими путями мысли Иннокентия пришли к тому, что он уже должен исполнять обязанности избранного, чтоб быть избранным. Звучало запутанно и не однозначно, но суть не менялась – вероятно это сумасшествие, в котором жил Иннокентий происходило от того, что он не соответствовал своему статусу. Иннокентий со скептицизмом отнёсся к "своему статусу", вспоминая о своём незавидном финансовом положении. С другой стороны, использованием методов изгибания информационных потоков наверняка можно влиять на это, и Иннокентий уже начал их изгибать. Сначала несмело и аккуратно, примериваясь к новым возможностям. Иннокентий касался этих потоков и смотрел, какую ситуацию это вызовет в информационном поле. В этом всегда присутствовал элемент неожиданности, Иннокентий считал, что это сказывалась нехватка умений гнуть поток так, чтоб последствия были более предсказуемыми и на самом деле контролируемыми.

Подъёмы и спады его "силы мысли" следовали регулярно и постоянно. Иннокентий забирался на высоченную скалу и всё оттуда видел. Потом понимал, что не всё и начиналась глубочайшая пропасть. Эфирные потоки моментально это чувствовали и впивались в Иннокентия острыми зубами безнадёжности и вечного мрака. Они даже иногда брали под контроль его письмо. Иннокентий постепенно учился замечать, когда начинал записывать не свои мысли, а реакцию на них, этих потоков. И как они вызывали реакцию в Иннокентии, занимая его мысли чем-то бесполезным и деструктивным, и просили сообщить Иннокентия об этом. Иннокентий боролся за контроль над письмом, но справедливости ради, чужие мысли иногда получались занятными и после редактуры, вносились Иннокентием в КНИГУ. Он сразу решил, что это будет именно КНИГА, а не просто автобиография.

Даже не совсем так. В процессе Иннокентий понял, что то, что он пишет, вряд ли можно назвать автобиографией. Скорее, это был автобиографичный рассказ. Если бы Иннокентий вознамерился передать всю свою жизнь – Иннокентий поморщился. Жизнь Иннокентия изобиловала такими фактами, о которых он предпочитал не распространятся. Во всяком случае, не в этой книге. Тут у Иннокентия были другие цели, нежели исповедь. И Иннокентий не верил в целительную силу исповеди, тоже важно. Теперь он смотрел на исповедальню, как на маленький театр "для своих". Был ли Иннокентий там своим? В какой-то мере.

Иннокентий вспомнил как в детстве узнал о христианстве и решил, что надо организовать храм. Прихожанами храма стали сам Иннокентий и его друзья. Храм был в старом куске железобетонной трубы, где Иннокентий "расписал" стены жёлтым мелком. Он покрыл их разными изображениями культа и молитвой "Спаси и сохрани", единственной молитвой, знакомой ему. Он даже сейчас мог припомнить её строки, если поднапрячься.

Чтобы лучше понимать Иннокентия можно упомянуть, что те факты, которые он не хотел бы о себе раскрывать, касались в основном причинения физического вреда кому-либо. А именно, этические составляющие. Проще говоря, Иннокентию было стыдно рассказывать, как он кого-то ударил "низачто". Когда же Иннокентий вспоминал, как он ударил кого-то за что-то, по делу, у него просыпались чувства справедливости и гордости. Иннокентий не был силён физически, но Иннокентий был горд. Иннокентий провёл языком по сколотым и треснутым зубам и захотел сделать с кем-нибудь что-то такое, про что он бы потом не рассказывал.

Между тем,

Иннокентий понимал, что никакого обратного пути уже не существует и опять задумался – вернулся ли бы он в ту, обычную реальность, предоставься бы ему всё-таки такой выбор. Это могло легка завести в какие-то дебри, из которых пришлось бы выбираться оправдываясь, что он не трус и его это всё не пугает. Иннокентий не зря много думал и на это у него были мысли в ответ. Да Иннокентий так и "размышлял", по такому принципу. Он начинал думать какую-то мысль, но будто в слух. Именно "проговаривая" мысль у себя в голове. На мысль "слетались" виртуальные "личности Иннокентия". Общаясь с ними, он "оттачивал" свою мысль до состояния, в котором эта мысль не тревожила Иннокентия. Иннокентий говорил себе эту мысль и слушал свои ощущения, ориентируясь на них в выборе ответов. Да, это напоминало то предположение о ноосфере, где существует некая общность ответов, которые надо просто уметь достать из общего банка данных.

Иннокентий вышел на кухню, сделать себе пару бутербродов. Он питался почти исключительно горячими бутербродами с сыром. Он собирался как обычно разогреть бутерброды и с чаем покушать. Открыв холодильник, он увидел, что купил недавно десяток яиц и выбор пал на яичницу. Иннокентий разбил три яйца на предварительно разогретую сковороду так, чтоб желтки не растеклись, а только слегка "схватились". Отделил их от белка, который поджаривал отдельно, с двух сторон, до корочки. К консистенции сырого белка Иннокентий так и не привык, с самого детсада. Как и к молочным пенкам. Отвращение к рыбным котлетам Иннокентий поборол, но помнил эти жуткие, отдающие зеленью куски чего-то, отдалённо пахнущее рыбой. Иннокентий складывал их в маленькую индивидуальную парту, столешница которой поднималась и под нею можно было положить тетрадки или фломастеры, по задумке дизайнера. А также, Иннокентий там мог спрятать следы своей преступной голодовки.