Каталог оккультных услуг

Апофия нашлась именно там, где Нор и рассчитывала: она склонилась над стоящим на плите воком, и горячий пар окрасил ее сухие, как бумага, щеки розовым румянцем. Ее коротко стриженные седые волосы были собраны в пышный помпадур, и сложно было поверить, что Апофии Ву почти семьдесят. Она еще не растеряла грации балерины, какой когда-то была, и Нор не удивилась бы, если бы, опустив глаза, увидела на ее ногах пуанты.

Нор наклонилась над воком и вдохнула аромат кипящего жаркого. На разделочной доске громоздились красные и зеленые перцы чили, сычуаньский перец, тофу и имбирь: судя по всему, блюдо намечалось острое. От предвкушения у Нор заслезились глаза.

Апофия замахала рукой, отгоняя Нор от плиты.

– Зря ты в такой ливень бегала, – заметила она. – Что-то ты бледная.

– Ты всегда так говоришь, – пробормотала Нор. На улице могло быть плюс тридцать, а Апофия все равно повторяла, что Нор какая-то бледная, как будто бедная девочка виновата в том, что ее кожа сохраняла свой нежно-палевый цвет даже посреди лета.

Астрид, прабабушка Нор, построила Башню на руинах кедрового домика самой Роны, то есть, проходя через кухню, Нор наступала ногами на те же места, по которым некогда шагала ее прародительница. Нор чудилось, будто она все еще слышит шелест роскошных юбок Роны. Она бы не удивилась, если бы, повернув голову, вдруг встретилась взглядом с жутковатым лиловым глазом.

Джадд сидела за столом в столовой, и у ее мощных ног уже успела свернуться клубком Древность. Бабушка сидела спиной к Нор, и та некоторое время молча смотрела, как дым из трубки розового дерева, завиваясь, пробирается к потолку, а потом и вовсе пропадает.

Джадд была целителем, однако никто не просил ее вылечить разбитое сердце или приступ зимней хандры; она занималась физической болью. Иная боль не желала быть вылеченной, и ее надо было уговаривать, уламывать, вынуждать подчиниться. Другая собиралась на руках Джадд и липла к ее пальцам, как шелковистые нити паутины. Третья боль выходила льдинками и разбивалась о землю. Четвертая оборачивалась тяжелыми, плотными камнями, заполнявшими огромные ладони Джадд; от пятой боли руки ее покрывались волдырями, а те становились алыми ранами, из которых сочилась жидкость, и Апофия заматывала их бинтами и покрывала толстым слоем мази. Это была мучительная Ноша. И хотя действительно мало кто знал, как именно Джадд исцеляет, тем, кому она помогала, было достаточно того, что она это делает.

Как и большинство тех, кто имел дело с Великаншей, Нор любила и боялась бабушку. Та возвышалась, как гора, и вселяла страх, но на ее суровом лице проступала доброта, а в огромных руках жила нежность.

Джадд развернулась, и стул под ней заскрипел. Ее длинные серебристые волосы, заплетенные в свободную косу, были обернуты вокруг головы, как венец. Над ними потрудились ловкие пальчики Апофии: пальцы Джадд были слишком крупными и слишком изувеченными для такой тонкой работы, от большого пальца до мизинца все было испещрено наслоениями шрамов от множества исцелений. Сегодня в этих руках покоилась книга Ферн – «Каталог оккультных услуг». Когда Нор рухнула в кресло напротив, Джадд с громким стуком бухнула книгу на стол.

– Когда ты узнала? – спросила Нор.

– Только сегодня, – ответила за бабушку Апофия, ставя перед Нор чугунный горшочек.

Она принялась яростно тереть полотенцем мокрые лохматые волосы девочки, и та замахала на нее руками.

– Съешь что-нибудь, – приказала Апофия, прежде чем снова скрыться в кухне.

Нор съела самую капельку тофу и проростков бобов, а потом отодвинула горшок и взялась за книгу. Заклинания из книги Ферн были ей знакомы – они передавались в их семье из поколения в поколение. Напротив каждого из них стояла цена. Тут был наговор плохой погоды, порча на неудачи, гадание на огне и сглаз на чувство вины, который, как известно, благодаря вовремя подсунутой горстке обманчиво красивых цветков белладонны вызывал галлюцинации. Но в каталоге Ферн встречались и другие чары, которых Нор не помнила. Нечто под названием Помутнение Рассудка, якобы дающее силу управлять чужим разумом, и проклятие Отвращения, призванное подавлять аппетит.

Нор закрыла книгу. Она очень рассчитывала на то, что искусство наложения заговоров и плетения чар кануло в Лету в 1907 году, со смертью Роны Блэкберн. Но теперь, глядя на страницы книги, она начинала в этом сомневаться. Ей свело живот от страха, а перед глазами замелькали образы, которые она предпочла бы забыть: черная обугленная кожа, лужи крови.

– Что будет, если она правда способна все это наложить? – услышала она свой голос.

– Ни черта хорошего, это уж точно, – ответила Джадд, щурясь на Нор сквозь дым. – Чтобы творить магию, не имеющую ничего общего с ее Ношей, ей придется совершить абсолютно ужасные вещи. И их последствия будут не менее ужасными.

Она была права. Чтобы Ферн смогла творить магию, выходящую за рамки отведенной ей Ноши, требовалась жертва, причем крайне мучительная. Требовалась боль, которую, как Нор знала, ее мать всегда причиняла другим без малейшего сомнения. Она наверняка находила этот процесс крайне занимательным или даже захватывающим.

Нор нервно пробежалась пальцами по внутренней стороне руки; она даже сквозь ткань чувствовала тонкие рубцы шрамов.

– И что нам, блин, теперь делать? – пробормотала она.

– А что тут сделаешь, девонька, – ответила Джадд. – Прямо сию секунду – точно ничего особенного. – Она встала, влезла ногами в свои гигантские ботинки и потянулась к дождевику. Древность медленно поднялась с пола и встряхнулась, разминая затекшие артритные суставы. – Тем более сегодня вечером я пообещала Харпер Форгетт поглядеть, что можно сделать с ее кашлем.

Великанша и ее волкодав вышли на улицу и исчезли в темноте. Нор щелкнула выключателем около двери. Она слышала, как шумит вода у нее за спиной и как в кухне тихонько напевает себе под нос Апофия.

Нор стояла на крыльце и смотрела на деревья, теперь освещенные треугольником света, струящегося от Башни. Она мысленно пересчитывала вспухшие линии шрамов, испещрявшие ее запястья и сгибы локтей. Она считала их, пока ее волосы не высохли после дождя и не перестали свисать сосульками, пока ей не перестало казаться, что она сейчас задохнется, потому что сердце бухает где-то не в том горле.

Прогнать боль может только могущественная стихия. Когда Нор наконец вошла обратно в дом, она напомнила себе, что, быть может, она и не такая, зато у нее есть бабушка.

3

Заклинание превращения

Каждый должен постараться овладеть хотя бы самым простым заклинанием превращения. В жизни каждого наступит момент, когда до отчаяния захочется стать кем-то еще.

Рона Блэкберн

На следующее утро трава была мокрой и блестела. Последние следы вчерашнего ливня вовсю капали с сосновых иголок. Пустячок увязался за Нор по Извилистой улице, но отстал сразу же, как увидел гудящих альпака, нежащихся на утреннем солнышке. Стоял прекрасный день: небо было цвета ляпис-лазури, листья окрасились в красные, золотые и бурые тона, и ветер нес их по тротуарам – только это и выдавало, что на дворе сентябрь, а не апрель и не май.

У обочины дороги росли тысячелистник и чертополох, а из-под скрюченного древесного корня выглядывала живучая герань. Ветерок легонько покачивал синие люпины. Несколько недель назад Калима посадила в клумбах перед домом луковицы нарциссов. Весной их участок запестрит всеми оттенками желтого.

Когда Нор была помладше, она часто играла, делая вид, будто нарциссы – это чашки. Она устраивала целые чайные вечеринки в садике перед «Ведьминым часом». Однажды Мэдж помогла ей расстелить на грязной земле покрывало с ее кровати и Нор целый день сервировала бутоны одуванчиков и горстки клевера на тарелках из кленовых листьев. Потом Мэдж вынесла ей печенья и приторного лимонада. Нор принялась за еду, а Мэдж посадила ее к себе на колени и плела ей венки для волос.

Это было одно из немногих счастливых воспоминаний детства Нор. И ни одно из них не было связано с ее матерью. У Ферн доброта слишком быстро сменялась злобой, чтобы ей можно было доверять. Одной из любимых игр Ферн было причинять людям боль, и Нор часто приходилось играть с ней. Она никогда не выигрывала.

Завернув за угол, Нор обнаружила, что пространство в конце Извилистой улицы преобразилось, как преображалось утром каждой второй субботы. Движение автомобилей перекрыли, и на дороге расположилась россыпь торговых палаток и раскладных столов. По улице сновали привычные местные и туристы. Мамы и отцы толкали коляски с младенцами, а дети постарше ехали за ними на велосипедах. Молодая парочка пила одну на двоих чашку горячего шоколада и заедала печеньем, теплым и липким, завернутым в белую шуршащую бумагу.

Перед домом Художника были выставлены разномастные инсталляции и керамика ручной работы. Перед мастерской механика Тео на вышитом покрывале были разложены обточенные морем стеклышки всех оттенков синего – лазурные и небесно-голубые, кобальтовые и берилловые.

– Что значит «для чего они нужны»?! – поучала Савви какого-то незадачливого прохожего. – Они же красивые!

Сегодня в ее растрепанных, кудрявых, как штопор, волосах горел закат ядовито-розовых и огненно-рыжих тонов.

Харпер Форгетт и Калима торговали шарфами и свитерами из шерсти альпака, а рядом расположился Рубен Финч с артишоками, мангольдом всех цветов радуги и пастернаком; все это было таким огромным, что не оставалось сомнений, что он вырастил все своими руками. Катриона, бывшая одноклассница Нор, вместе со своей милой и такой же очаровательно пухленькой матерью торговала копченым лососем и кедровыми досками для гриля. Нельзя сказать, чтобы они с Нор когда-либо дружили, и тем более не имело смысла изображать особую симпатию сейчас, но Катриона помахала рукой, и Нор помахала в ответ.

Поднимаясь в «Ведьмин час», Нор прошла мимо пекарни и успела разглядеть Блисс Суини, которая оживленно болтала с покупателем, по локоть погрузив руки в пышный шар теста. Из двери высовывался извилистый хвост очереди.

Заходя в свой магазинчик, Нор задержала дыхание, но, чего бы она ни ждала, ее ожидания не оправдались. Несколько туристов рылись в ящиках с целебными кристаллами, другие ждали, когда Вега, читавший будущее по ладоням, расскажет им, что их ждет. Кучка оживленно болтавших пожилых женщин ждала утренней пешей экскурсии. Книга Ферн Блэкберн красовалась на самом видном месте у кассы, но, похоже, не привлекала особого внимания. Не похоже было даже, чтобы ее покупали.

Хотя мать исчезла много лет назад, все это время Нор боялась – или даже ожидала – ее возвращения. Это всегда казалось неизбежным и даже являлось Нор в кошмарах. Даже в самые солнечные дни страх возвращения Ферн маячил на краю зрения темным пятном на окне, не пропускающим света.

Возможно, ее страхи были ничем не обоснованы; быть может, харизма ее матери и ее власть над людьми были и вполовину не так велики, как боялась Нор. Или, может, ее мать изменилась, стала доброй и благородной? Вдруг в этот раз им повезет? Но стоило Нор позволить себе утешиться этой мыслью, как она вспомнила: ни одной женщине рода Блэкберн никогда ни в чем не везло.

К раннему вечеру сельскохозяйственная ярмарка рассосалась. Последняя экскурсия по подводной жизни вернулась несколько часов назад; некоторое время назад сюда пришла Савви, но быстро пропала под навесом, где Вега гадал по ладоням.

Чтобы хотя бы попытаться не заснуть прямо за стойкой, Нор стала расставлять на ближайшем стеллаже коробку благовоний. Ее всегда забавляли их названия: «Цитрусовое полотно», «Свежий туман у водопада», «Небеса»…

«Интересно, кто там у них решает, как должно пахнуть небо, – подумала Нор. – Не хотела бы я себе такую должность».

Зазвенели колокольчики над дверью, и Нор обернулась на звук. В магазинчик вошла Мэдж вместе с кучкой туристов, громко и радостно делящихся впечатлениями от экскурсии. Нор затаила дыхание, но большинство желало купить набор для чар отворота или оберег, а вовсе не книгу ее матери.

Мэдж сняла с головы капюшон плаща. Пряди ее прямых блестящих черных волос липли к разрумянившимся щекам. Нор всмотрелась в лицо Мэдж и с радостью заметила, что в нем не осталось ни следа вчерашнего отчаяния.

– Можешь сбегать в «Молоко и мед» и прихватить парочку эфирных масел? – попросила она Нор. – А не то Веге придется весь вечер гадать без ароматерапии.

– Ах, какое святотатство!

– Смейся сколько хочешь, но большинство очень успокаивает, когда им предсказывают будущее, – заметила Мэдж. – И, между прочим, тебе его предсказание могло бы особенно пойти на пользу.

– Ага, может, в следующей жизни так и сделаю, – отозвалась Нор, – но ты уговаривай меня, уговаривай.

– И буду уговаривать. – Мэдж ласково потянула Нор за прядь лохматых волос; та закатила глаза, но все же улыбнулась.

– Только составь список, ладно? – попросила она Мэдж. – А то жалко будет, если я возьму иланг-иланг, а тебе нужен сандал.

– Да, это уж точно будет святотатством, – согласилась Мэдж. Она быстро накидала список и вручила его Нор вместе со стопкой флаеров, чтобы та положила их на стойку спа-салона. Тут из палатки Веги выбежала подозрительно радостная Савви.

«Кажется, Мэдж полностью пришла в себя. Даже Савви с ее невыносимым выражением лица – нормальнее некуда», – с облегчением подумала Нор.

– Давай, рассказывай, – не выдержала Нор, когда девочки неторопливо побрели в сторону спа-салона «Молоко и мед».

– Что тебе рассказать? – с невинным видом переспросила Савви.

– Даже не пытайся. Что тебе сказал Вега? Что ты неожиданно получишь крупную сумму денег? Встретишь в темном переулке высокого и симпатичного незнакомца?

– Так, слушай, во-первых, – начала Савви, – если я встречу в темном переулке незнакомца, он тут же получит в самое чувствительное место. И мне плевать, насколько он будет симпатичный. Во-вторых, если уж тебе так интересно, Вега сказал, что меня ожидают внезапные сложности. – Она рассеянно потянула за серебряное колечко в левой брови. – И что на этой неделе мне важно произвести хорошее впечатление.

– На кого произвести? Здесь никогда не бывает интересных новых лиц. – Проходящий мимо турист косо посмотрел на Нор, и она подалась ближе к Савви. – Ты же понимаешь, что предсказания Веги никогда не имеют никакого отношения лично к тебе? – продолжила она. – Наверняка он сегодня сказал то же самое как минимум десяти людям.

– Ну что ж, если ты вдруг заделалась спецом по гаданиям, – ехидно проговорила Савви, протягивая ладонь, – предскажи что-нибудь сама.

Нор уставилась на руку Савви. Последней женщиной рода Блэкберн со способностями к хиромантии была, что ожидаемо, Рона Блэкберн. Из всех, кто родился позже, ближе всех подошла Грета, вторая дочь, наделенная тяжкой Ношей вещих снов. Для всех остальных дочерей Блэкберн любые гадания – на чайных листьях, ладонях, рунах или картах таро – были все равно что книги на незнакомом языке. Для Нор хиромантия была одним из множества кусков наследия Роны Блэкберн, которые ее не интересовали. Она покачала головой и посмотрела в лицо все еще выжидающе ухмыляющейся Савви:

– Для меня это просто куча линий и завитков.

– Но ты же выросла в лавке Мэдж! – принялась убеждать ее Савви. – И ты же Блэкберн! Наверняка тебе что-то да передалось! – Она не убирала руки. – Давай, чихни на меня капелькой своей древней черной магии!

Краешком глаза Нор заметила, как линии на ладони Савви начали светиться и мерцать. Стараясь не замечать очень четкого разрыва в линии сердца подруги, она поспешно закрыла глаза и приказала заполнившему ее голову незваному потоку бессвязных слов утекать своей дорогой.

– Ладно, проехали, – вздохнула Савви. – Но насчет того, что никто сюда не приезжает, ты ошибаешься. На той неделе я плыла на пароме из школы и встретила Рида Оливейра.

Глаза Нор широко раскрылись, а пульс заскакал электрическим разрядом.

– Но он… он же уехал! – запинаясь, выпалила она. – И никто никогда не возвращается на Анафему.

Савви развела руками.

– Ну да, но ведь никто сюда и не приезжает, правда? – Она загадочно посмотрела на подругу, и не успела Нор придумать убедительную причину пойти куда-нибудь еще, как ее уже тащили к спа-салону «Молоко и мед», Риду Оливейра и неминуемому унижению.

На таком маленьком острове, как Анафема, прибытие новых жителей может перебаламутить всю округу, особенно если у них два сына-тинейджера – Рид и Грейсон Оливейра. Нор впервые увидела Рида в тот же день, когда пошла в старшую школу на одном из более крупных островов. Хотя школа никогда не приносила Нор особых успехов, идя по Извилистой улице, она позволила себе несколько минут радостного предвкушения и даже перед тем, как сесть на паром и сорок пять минут плыть до школы, зашла в Уиллоубаркскую продуктовую лавку.

Лавка, одно из первых сооружений на острове, представляла собой маленькое серое здание в одну комнату рядом с причалом для паромов; после великого пожара ее перестраивали, но над входной дверью все еще висела старинная вывеска. На острове было полным-полно всевозможных садов и огородов, и в большинстве семей сами пекли хлеб и сами делали мороженое, масло и сыр. Некоторые даже добывали мед.

Но на всем острове только в Уиллоубаркской лавке можно было купить хоть что-нибудь непортящееся: стиральный порошок, шампунь, контейнеры макарон с сыром и арахисовое масло собственной марки. Именно в Уиллоубаркской продуктовой лавке все дети острова покупали гигантские шоколадные батончики, свежие булочки с корицей из пекарни «Сладости и пряности» и стаканы горячего шоколада с горкой взбитого шоколадного крема, чтобы выпить на пароме по дороге в школу.

В то утро все немногочисленные отделы магазина кишели бродящими туда-сюда заспанными школьниками, с которыми Нор училась всю свою жизнь и которые уже составили о ней свое мнение. Нор попались две симпатичных чирлидерши, никогда не обращавшие внимания на ей подобных, а за кассой стояла Катриона, совсем не такая симпатичная и популярная, как ей хотелось. Здесь было и несколько Колдуотеров. Нор, как всегда, подчеркнуто держалась подальше от Гейджа.

Она бесшумно и незаметно вышла из магазина, нервно играя с перчатками без пальцев, которые Апофия связала ей, чтобы не было видно перевязанных запястий. Перчатки были шерстяными, и от них кожа чесалась почти так же, как коросты под ними. Нор мысленно проклинала привычку Савви опаздывать, когда увидела его – удивительное новое создание, стоящее на маленьком причале, как какое-то чудо или мифическое существо.

Он облокотился на перила, откинув свое длинное тело на жилистые мускулистые руки, и как будто ни капли не переживал о том, что у него сегодня первый день в новой школе. Но Нор достаточно времени прожила, пытаясь привлекать к себе как можно меньше внимания, и поэтому превратилась в превосходного наблюдателя.

Нор слышала, что всего через несколько дней после переезда на Анафему у Рида внезапно умер отец. Потеря отца – то, что Нор очень хорошо понимала. Ей безумно не хватало собственного отца, часто ее глаза наполнялись слезами от одной мысли о нем. Конечно, между их ситуациями была огромная разница: Нор никогда по-настоящему не знала отца. Она гадала, каково это – терять отца, который по-настоящему у тебя был. Она думала, что утрата должна быть невыносимой.

Поэтому она увидела на лице Рида Оливейра грусть. И страх. А прежде всего он выглядел потерянным, как внезапно отвязавшаяся лодка. Нор прекрасно знала это чувство.

К концу первой четверти Нор так ни разу и не заговорила с Ридом, хотя они вместе плавали на пароме и то и дело сталкивались в коридорах. У нее был французский сразу после него, и иногда они одновременно проходили в дверь класса, но Нор оставалась для него такой же невидимой, как и для всех остальных. И разве должно было быть иначе? Она же нарочно старалась стать совершенно незаметной.

А потом…

Всю неделю шел дождь, было серо, ветрено и мерзко, и то утро не было исключением. Назавтра начинались зимние каникулы, и, по негласной традиции, большинство школьников осталось дома. Те немногие, кто решил все же поехать учиться, как обычно, взошли на паром.

Нор направилась прямо к буфету, от которого доносился манящий аромат свежесваренного кофе. Там уже собралась длинная очередь, и Нор, стоя в ней, покрепче прижимала шарф к шее и все время дула на пальцы, пытаясь хоть немного согреть их. Паром плыл по ревущим водам, а дождь молотил по стеклам.

Только когда очередь дошла до нее, Нор поняла, что ей не хватает пары долларов. Покраснев, она забормотала неразборчивые извинения бариста, отчаянно роясь в сумочке в поисках завалявшейся мелочи. Вдруг Рид Оливейра похлопал ее по плечу:

– Позволь мне угостить тебя.

Потом Рид и Нор отнесли свои стаканы к пустому столику в задней части палубы.

– Я не думала, что ты знаешь меня, – призналась Нор.

– Сложно было бы тебя не знать, – с улыбкой ответил Рид.

– Да, пожалуй, школа у нас маленькая, – заметила Нор.

– И, кажется, у тебя французский сразу после моего, – добавил Рид. – Но даже если бы не это все, я бы все равно нашел способ познакомиться с тобой, Нор Блэкберн.

В тот вечер Нор с удивлением обнаружила у себя в рюкзаке клочок бумаги. Он гласил: «Tu es si belle, ça me ferait mal à chercher ailleurs». «Ты так прекрасна, что мне больно отводить взгляд».

Она очень долго писала ответ. Снова и снова проверяла свой перевод, чтобы быть уверенной, что нигде не ошиблась. Но, когда ей осталось только отдать его, ее вдруг охватила паника. Она могла думать только о шерстяных перчатках без пальцев, под которыми скрывались перевязанные запястья, и о том, как она иногда теряла нить урока миссис Кастилло, потому что цветы на подоконниках все время жаловались, что их слишком сильно поливают. Если он узнает ее – узнает по-настоящему, – как она может быть уверенной, что настоящая она ему понравится? Никак. Так что она разорвала свой ответ на мелкие клочки и никак не подала виду, что получила его записку.

Исторически сложилось, что истории любви женщин Блэкберн длились три дня.

История любви Нор не заняла и двадцати четырех часов.

Неудивительно, что после этого Рид больше ни разу с ней не заговаривал. На следующий год Нор бросила учебу, а он окончил школу и, как и все остальные, вскоре уехал.

А теперь – теперь он вернулся?

«И что мне с этим делать?» – тихонько пробормотала себе под нос Нор.

Когда они с Савви подошли к «Молоку и меду», Нор расслышала тихий плеск падающей воды в многоярусном фонтане. В воздухе висел сладкий запах лаванды. К нему примешивались базилик, розмарин и мята: за спа-салоном расположился целый сад, полный безупречно ухоженных трав и цветов, из которых Витория Оливейра добывала эфирные масла.

Внутри салона царила та же атмосфера покоя и уюта: бамбуковое половое покрытие, теплый свет бра, тихие звуки арфы. На главной стойке лежал прайс-лист на услуги салона: от минеральных грязевых ванн до массажа глубоких тканей.

Савви, подпрыгнув, взгромоздилась на стойку.

– Ю-ху! – крикнула она, болтая ногами и по очереди стуча своими туфлями на платформе по стеклу.

– И тебе ю-ху! – ответили ей.

И появился он. Он всегда был высоким, но теперь казался тоньше, как будто потерял на материке часть себя. Его длинные лохматые темно-русые волосы прядями свисали вокруг ушей, а на смуглой коже внутренней стороны его правого предплечья красовалась большая татуировка птицы – быть может, вороны. Его яркие карие глаза остались такими же, как Нор помнила, и за его беспечной уверенной улыбкой по-прежнему читалась нотка грусти. И еще одно осталось прежним: пульс Нор по-прежнему реагировал на его приближение.

– Ты же в курсе, что никто по доброй воле не возвращается сюда, если уж удалось сбежать? – поддразнила его Савви.

– Значит, я решил нарушить все правила разом, – с улыбкой ответил он. Потом показал на флаеры, которые Нор сжимала в руках: – Ни разу не был на так называемых сеансах Мэдж, хотя наслышан. Я много упустил?

– Нор принципиально бойкотирует их каждый год, – ответила Савви. – Ну, знаешь, тридцать первого октября у нее день рождения.

– Правда? – Рид улыбнулся Нор, и она почувствовала, как под его взглядом заливается краской.

– Мэдж послала меня взять эфирных масел, – выпалила Нор и выбросила руку со списком куда-то в сторону Рида.

– Особенно нас интересуют те, которые полезны в любви. Для приворота. Для соблазнения, – добавила Савви.

– Нужна помощь по этой части, да? – спросил Рид.

– Увы, некоторым из нас нужно еще как-то закончить школу, и они слишком погружены в учебу, чтобы отвлекаться на зов сердца. – Она трагически вздохнула. – Еще успеется.

– Как скажешь, – улыбнулся он (пульс Нор снова подскочил) и вчитался в лист Мэдж. – Сейчас все принесу.

Нор громко облегченно вздохнула и только потом поняла, что Савви весело смотрит на нее.