Время Петра

– Следующего давай, – зычным голосом приказал старшина.

Сапыгу оттолкнули к печи. К столу подвели другого мужика. Допрос продолжался, каждому присутствующему пришлось держать ответ перед стрелецким старшиной. Наконец Емельян Федотыч громко крякнул и встал из-за стола.

– Тимошка, – прошептал он в ухо караульному. – Будь внимательным, с одноглазого беса глаз не спускай, что говорит, куда ходит, с кем разговаривает, враз все докладывай. Нечисто тут.

Тимошка кивнул головой и исчез за дверью.

– Ребята, гоните их с трактира, – приказным тоном рыкнул Емельян Федотыч.

Караульные стрельцы вывели мирян во двор и затворили дверь.

– Карп, – кликнул старшина.

Из боковой двери появился трактирщик. Он сделал поклон и устремил взгляд на старшину в ожидании распоряжений. Старшина окинул взором трактирщика Карпа. Трактищик был худ и крив, как сосенка на косогоре. Одет он был тоже бедно, но чисто. Сразу было видно, что за ним следят женские руки. Вовремя штопают и стирают.

Услужливость трактирщика очень забавляла Басаргина.

– Какой же ты услужливый, Карп, – рассмеялся старшина. – Не горькую пить остались. За одноглазым смотри. Как вновь появится, тут же в приказ доложишь. Я пока до приказа прогуляюсь, – оповестил он караульных. – Без меня на пост ступайте и не мешкайте, знаю я вас.

Емельян Федотыч важно встал, оправил кафтан и поправил саблю.

Москва ликовала. В честь воцарения Софьи Алексеевны на берегу реки Неглинной соорудили импровизированный деревянный амфитеатр для кулачных боев и медвежьих схваток. Народ облепил деревянные перильца цирка, наблюдая за тем, как два бурых медведя дерутся между собой. Вокруг бродили лоточники с пирогами и питьем.

«Квас, сбитень, пироги горячие, пряники медовые!» – разносились по округе зычные голоса. На одной из трибун сидели два важных человека. Один из них был одет в щегольский кафтан, отороченный по воротнику и рукавам собольими шкурками, что выдавало в нем особу важную. Возможно, даже приближенную ко двору московских государей. Другой же являлся образчиком дремучей старости русских боярских родов.

– Где царевна Софья? – с неподдельным интересом обратился Иван Савватеевич Широковатый к сидящему рядом князю Голицыну.

– На богомолье в Троице-Сергиеву лавру уехала второго дня, – тяжело вздохнул князь.

– Уж лучше бы ей в столице, подле престола быть, – покачал головой боярин Широковатый.

– А ты что, Иван Савватеевич, не иначе как измену какую учуял?

– Смотри, смотри, скоро ему конец, – Широковатый резко, насколько могло позволить ему его пышное тело, вскочил со стула, наблюдая за поведением раненого животного.

Медведь в белом ошейнике упал на траву, поднял переднюю лапу вверх и издал протяжный рык.

– Да ты не криви душой-то, боярин. Коли знаешь чего, так скажи, а матушка Софья в долгу не останется. Али секрет какой? – лукаво произнес Голицын.

– Так ты и сам знаешь, князь, – нехотя отозвался Широковатый.

– Знаю, да не все. К каждому боярину да дворянину шпиона не приставишь. Да и в верности стрелецких полков сомневаюсь я.

– Хочешь, сомневайся, хочешь, сам проверь, Василь Василич, а дело все-таки нешуточное.

Иван Савватеевич слегка пригнулся и поднес согнутую ладонь ко рту. Князь Голицын сразу понял, что от него хочет этот жирный дородный детина из посольского приказа, и тут же приблизился, чтобы лучше расслышать боярина Широковатого.

– Скажу, что сам слышал, – шепотом произнес боярин. – Петрушу-то, с матерью его царицей, Софья в Преображенское отправила. Да только готовят верхние бояре супротив государыни провокацию.

– Это кто же такие, слышал имена? – буркнул Голицын.

Иван Савватеевич отрицательно качнул головой и поморщился:

– А ты сам, Василь Василич, и разузнай. В этом деле я тебе не советчик.

Широковатый достал из кафтана гребень и расчесал бороду.

– Царице нашей, Софье Алексеевне, я завсегда друг, она наши обычаи русские чтит и вольности боярские да княжеские привечает.

– Уж и на том спасибо, боярин, – с почтением откланялся Голицын.

Недоумение и обида застыли на лице боярина Широковатого:

– Не юродствуй, князь, не время, правду говорю.

Медведи тем временем закончили схватку. У одного из них было разорвано ухо, он отчаянно ревел, пробуждая в зрителях животную ярость.

– Совсем обезумели мужики, – презрительно бросил боярин Широковатый. – Озверели холопы. Укажи на кого, вмиг разорвут.

Он брезгливо поморщился и поправил широкий пояс на свисавшем брюхе.

– Я, пожалуй, останусь, – медленно выговорил князь Голицын. – Есть над чем подумать, боярин.

Голицын развернулся лицом к арене, ожидая следующей части представления.

– А ты ступай, Иван Савватеевич, – ответил он, не оборачиваясь.

Боярин Широковатый язвительно ухмыльнулся и направился к выходу. Свое дело он сделал. Время покажет, насколько велика благодарность царевны: али плаха, али поместье новое.

«Надо зайти в Казначейский приказ! – размышлял он по дороге. – Проверить сплетню одну, а может, и чистой правдой окажется. Наперед не угадаешь».

Дверь приказа была обита новым тульским железом. В толстые дубовые доски врезали массивную голову вепря, продев меж клыков кованое кольцо. В горнице приказа пахло медом и топленой печью. Дьяки суетились за своими столами, раскатывая по доске пожелтевшие свитки царских указов. Сам хозяин заведения сидел за широким дубовым столом, уставленным различными склянками с чернилами, холщевыми мешочками с травами. Заметив боярина Широковатого, он приподнялся для приветствия, и тяжело осел обратно на свой стул.

Кивнув боярину толстым подбородком, он ухватился за одну из железных кружек и громко крикнул:

– Федька, подай кипяченую воду.

Ловкий слуга, обхватив полотенцем горячую рукоять, подскочил к Капризову и налил в кружку кипяток.

– Проходи, боярин, – Капризов ногой подтянул к столу еще один стул. – С чем пожаловал? – с прищуром спросил хозяин.

– Давеча слышал, что ты поместному дворянину Суконцеву займ в пять тысяч рублев дал. А расписочку взял?

Капризов усмехнулся:

– И дал, и взял, как же без расписочки? Деньги-то казенные.

Иван Савватеевич огляделся, словно боялся, что их разговор могут подслушать.

– А на какие цели ссудил?

Капризов сделал мелкий глоток из кружки и поставил ее на стол.

– Я про то у Суконцева не справлялся.

Боярин Широковатый разочарованно покачал головой:

– Вот и беда-то наша вся, Терентий Иванович, что не знаем, где голова спать ляжет.

Капризов недовольно поморщился:

– Это ты к чему, боярин?

Боярин безразлично махнул рукой:

– А ни к чему. Заявителя-то хоть знаешь?

– Знаю, – уверенно ответил Капризов. – Только не пойму я твой интерес в этом деле.

Иван Савватеевич сразу понял, что допустил некую оплошность, так нагло придя в Казенный приказ и пытаясь выведать финансовую бумагу. Но игра стоила свеч.

– Так нет интереса никакого, Терентий Иванович, любопытно просто, – произнес Иван Савватеевич, пытаясь изобразить полное равнодушие к данному предмету разговора.

С села Преображенского смерды сказали: видели, мол, у царевича Петра бравого дворянина с мешком денег, а дворянином тем оказался сосед царевича по имению. То, что Суконцев взял деньги в приказе, Иван Савватеевич не знал, сказал, что первым в голову пришло. Капризов, в свою очередь, мог все отрицать, и доказать обратное было бы совершенно невозможно. Но исходя из того, что он не скрывал выдачу ссуды, значит, деньги выдали официально.

Осталось только дождаться возвращения царевны с богомолья и через Голицына узнать, не давала ли матушка добро на ссуду. Конечно, у Петруши и царицы Натальи Кирилловны при дворе есть жалованье. Но уж слишком большая сумма. На эти деньги можно было нанять целый стрелецкий полк или собрать ополчение числом двух полных полков.

Ясно одно, деньги для чего-то нужны, и явно не для ярмарки. Преображенское что, глушь да дыра.

Иван Савватеевич почесал бороду и встал:

– Засиделся я у тебя.

Капризов, довольный, что его оставят в покое с расспросами, согласился и, улыбнувшись, произнес:

– Хоть чаю с душистой липой и медком попей с дороги. А то все о делах да о делах.

Боярин Широковатый немного смутился неожиданному предложению и, подтянув руку к груди, произнес:

– Пойду я. Засиделся.

Капризову пришелся по душе отказ боярина, и он, облегченно выдохнув, погрузился в работу.

– Ну, ежели чего понадобится, забегай, гостям всегда рады.

Боярин, охая и кряхтя, поднялся с табурета и направился к двери. Не выходя за порог, он обернулся и перекрестился, глядя на киот. Капризов молча сопроводил его действия пронзительным взглядом.

Иван Савватеевич по своей натуре был жадный и расчетливый человек. Ему очень хотелось стать для царевны вроде названного отца, получать с ее рук поместья и должности, а звание обычного думного боярина его не устраивало. Но получить Софьино благоволение было делом весьма сложным. Для этого нужно особо отличиться, например, раскрыть заговор.

Нарышкины не сдадутся никогда, и вряд ли они, сидя в Преображенском, умилительно смотрят на провинциальную деревенскую пастораль. Произнеся это почти вслух, боярин брезгливо сплюнул на землю и сам себя выругал за это мерзкое иноземное слово.

А заговор зрел. Он точно был в этом уверен. Заговор – это как нарыв: он тихо зреет, пока не прорвет и не зальет все тело гноем. А гной – это Петруша и его увлечение иноземными вещицами. Ну, все Нарышкины одинаковы.

– А, почитай все, – махнул рукой Иван Савватеевич, глядя на боярские хоромы боярина Калугина.

За посадским двором подьячего Разбойного приказа Гнуси мелькнула отороченная собольим мехом шапка стрелецкого старшины. Иван Савватеевич слегка прищурился, пытаясь рассмотреть, какая особа захаживает к подьячему. Шапка мелькнула над забором, сколоченным из крепких сосновых досок, затем пропала и вновь появилась, но уже в конце улицы.

«Ловко шагает, и не поспеть за ним. А дело весьма любопытное. И мне бы поспешать надо», – подумал про себя боярин и крепче подтянул пояс, чтобы брюхо не сильно отвисало, и устремился вслед за мелькавшей среди дворов шапкой. Пару раз он оступился, чуть не слетев с мостков в грязную апрельскую жижу посадских слободок.

«Бегаю, аки холоп», – подумал Иван Савватеевич.

Но желание быть в курсе всех событий в жизни столицы и извлекать из этого выгоду заставляло дородного боярина быстрее переставлять толстые ноги, обутые в серые сафьяновые сапоги. Стрелецкий старшина, в свою очередь, никуда не торопился, отмеряя свой путь широким и твердым шагом, к какому его приучила походная жизнь. Но хитрец Широковатый быстро придумал выход из сложившейся ситуации. Он резко свернул на одной из маленьких улиц, зная, что срежет путь и столкнется со старшиной лицом к лицу.

В щели меж досок заборов кидались дворовые свирепые псы, учуяв чужака на своей территории. Они просовывали зубастые пасти в проемы заборов и щелкали клыками, заливаясь от собственной ярости. Иван Савватеевич, как и предполагал, вышел на широкую улицу, и столкнулся нос к носу со старшиной Разбойного приказа Емельяном Федотычем, спешащим в сам приказ, чтобы с пристрастием допросить парня, что накануне зарезал в трактире не то раскольника, не то обычного мирянина. Кто именно был зарезанный, он сейчас и спешил узнать.

Но на его пути встал боярин Широковатый.

– Здорово, старшина, – прокряхтел боярин, пытаясь отдышаться от долгой ходьбы.

– И ты будь здрав, боярин.

– Куда так торопишься? – усмехнулся Широковатый.

Емельян Федотович поправил форменный кафтан, подтянул ремень с саблей и лукаво посмотрел на боярина:

– Так и не тороплюсь, поспешаю.

– Случилось чего? – осведомился Иван Савватеевич.

Во дворах, услышав разговор двух людей, еще сильнее забрехали псы.

Посадские, сгорая от любопытства, с осторожностью выглядывали из-за заборов, словно пытались разобрать, о чем говорят эти достопочтенные люди.

– Людно тут, пойдем, – старшина подхватил неловкого боярина за локоть.

Они миновали слободку и вышли к стенам Кремля.

– Дело тут такое. На днях один бравый малый зарезал мирянина или раскольника, черт его знает, кто он.

– Поймали убивцу-то? – с интересом спросил Иван Савватеевич.

Старшина кивнул:

– Поймали и в приказ отправили. Да и пес с ним, убивцем этим.

– Ну?! – Широковатый сделал задумчивое лицо, словно он сам расследовал это дело.

– Меня больше приятели убиенного занимают. Врут, что не раскольники. А спор-то у них за обряды шел.

Иван Савватеевич усмехнулся и покосился на старшину:

– Нашел же, кому верить, смердам. Надо было всех в приказ доставить на дознание. Матушка ведь как говорит, ежели раскольник, то от ереси своей не откажется, если настоящий. Тогда и прощение ему только через покаяние и раскаяние. Иначе в сруб его, как еретика.

Старшина задумался:

– А если он крестится тремя перстами?

Иван Савватеевич задумался:

– Ну, коли так, то и не раскольник он вовсе, а глупец, плетями учить надо да на каменоломни высылать.

– И то верно. Но дознаться хочу, – задумчиво произнес старшина.

– Окажешь честь присутствовать при допросе, Иван Савватеевич? – старшина протянул руку вперед, указывая боярину путь.

Широковатый вздохнул:

– Веди, так и быть, допросим убивцу.

В Разбойном приказе было тихо. Подьячие трудились над бумагами, раскладывая листы с доносами по степени тяжести возможного наказания. Сенька подьячий с острым носом и впалыми щеками, увидев на пороге стрелецкого старшину со знатным боярином Широковатым, достал со стола бумагу и ключи.

– В подвале он, – пояснил Сенька.

– Не убили хоть? – поинтересовался старшина.

Сенька отрицательно мотнул головой:

– Эту седмицу Демьян внизу командует, он не зверствует.

– Вовремя успели, Иван Савватеевич, – осмелился дерзнуть Сенька.

В ответ боярин Широковатый усмехнулся и продолжил расспрос:

– Часто не успеваете?

Сенька скривился и попытался оправдаться:

– Да почитай всегда, когда на смене в пыточной камере Никодим Ноздреватый, не человек, а демон.

Боярин злобно ухмыльнулся:

– Вашего Ноздреватого самого бы в цепи и в подвал. Топорно работаете. Люди издыхают прежде, чем расскажут.

– Так тут и не монастырская келья, а Разбойный приказ, – заступился за подьячего старшина. – Ну, веди! – скомандовал он.

Сенька отворил в стене маленькую деревянную дверцу. Полумрак подвалов Разбойного приказа оставил неизгладимое впечатление на боярина Широковатого. Они шли по глухим коридорам, освещаемым только светом факелов. Где-то в стороне лязгали железные запоры и цепи, и эхо доносило крики умирающих заключенных.

– Тяжко тут у вас, – произнес вполголоса боярин.

Старшина перекрестился:

– Не дай Бог, постояльцем сюда определят.

– Коли совесть перед государыней чиста, то бояться нечего, – добавил в ответ боярин.

Старшина остановился и, посмотрев в глаза боярину Широковатому, спросил:

– А перед государями?

Иван Савватеевич растерянно поморщился:

– Господь рассудит.

Парень, которого доставили стрельцы с трактира за смертоубийство, лежал на соломенной подстилке, одной рукой пристегнутый к решетке кованой цепью. На лице темнели следы от кровоподтеков. Одна бровь была рассечена, но кровь на ней уже высохла.

– Ай-ай-ай, – покачал головой Иван Савватеевич. – Чего лупили-то так? – спросил он у Сеньки, что стоял рядом, бряцая связкой ключей на большом кольце. – На кой вам дознание-то понадобилось?

– Полагается, – ответил Сенька, глупо улыбаясь.

– Так он же признался во всем, – вмешался в разговор старшина.

– Под протокол надобно, – пояснил свою позицию подьячий.

– Ну, надо так надо, – с сомнением произнес боярин. – Отцепи его, – распорядился он. – Мы наверху подождем, разговор имеется.

Парня умыли холодной водой и сняли кандалы. Он брел босой по холодному каменному полу Разбойного приказа. Иногда он останавливался и утыкался лбом в железные прутья решеток. Его не торопили, давая прийти в себя для разговора с важными людьми.

Парня завели в маленькую келью для допросов с решетчатым оконцем под потолком и усадили на лавку.

– Ожидай.

Через несколько минут тяжелая дверь с коваными запорами натужно скрипнула, и на пороге появились два человека. Заключенный с трудом поднял голову и пристально посмотрел на вошедших. Один из них был ему хорошо знаком. Именно этот человек в стрелецком кафтане дал указание бросить его в подвал. Второй человек был ему не знаком. Но дородный вид и богатый кафтан говорили, что пожаловала важная птица. И речь пойдет не иначе о его сиротливой головушке, которую черт дернул связаться с раскольниками, засевшими в трактире. Парень мотнул головой и уставился на белую стену, по которой черной точкой, медленно перебирая лапками, ползла большая черная муха.

Боярин Широковатый немедля уселся на лавку подле стола и, подтянув брюхо руками, с прищуром посмотрел на парня. Стрелецкий старшина Емельян Федотович Басаргин, отодвинув тяжелый стул от деревянного стола, деловито уселся на него, опустив локти на стол.

– Начинай ты, Иван Савватеич, – попросил старшина Широковатого.

Широковатый довольно крякнул, хоть какое-то развлечение.

– Значит, о вере говорили с бражниками в трактире? – строго спросил у заключенного Иван Савватеевич.

Заключенный повернул голову в его сторону.

– О вере, батюшка, – сквозь зубы пролепетал парень. – В раскол они подались, или знаются с ними.

– Повтори, – вклинился в допрос старшина.

– Про огненные корабли говорили, про поклоны и двуперстие, – пояснил парень.

Боярин отчаянно прицокнул языком:

– Я что говорил!

– Как величают тебя? – спросил Широковатый.

– Волдарь, – растянуто ответил парень.

– Чей будешь, откуда? – наседал на него старшина.

– С Поморья я.

– Свободный крестьянин, стало быть? – уточнил Иван Савватеевич с легкой иронией.

Парень согласно кивнул.

– А в Москве чего забыл?

– С рыбным обозом приходил, да деньги все пропил.

Широковатый криво усмехнулся:

– Теперь уж не скоро рыбу свою увидишь.

Боярин обратился к старшине с неожиданным вопросом:

– Раскольники на Москве объявились?

– Так они и раньше были, – усмехнулся кривой улыбкой старшина, – только тихо сидели.

– Так я о том толкую, – добавил ему вслед боярин. – Вновь пришла ересь Аввакумова в столицу.

– Стража! – громко крикнул старшина. – Этого забирайте и не бейте больше. У него вся вина на лице написана.

Боярин Широковатый и старшина вышли из здания приказа.

– Ну, что делать будем, а? – спросил старшина.

Иван Савватеевич покосился на старую кремлевскую стену. Местами кирпич выпал, осыпавшись на землю красно-бурыми осколками и песком.

«Неустройство в государстве нашем», – про себя произнес он.

– Ловить будем, как положено. О таком происшествии придется доложить думному боярину Шакловитому. Он указик издаст, матушка подпишет, тебе, Емельян Федотыч, как и положено, искать.

Старшина пристально посмотрел на боярина. Заметив его взгляд, Иван Савватеевич поспешил его успокоить:

– Тебя не забуду, не сомневайся, вместе дознание провели.

Старшина повеселел. Служба службой, а деньги карман в кафтане не оттянут. Не святым же духом питаться.

Глава 3

Преображенские коллизии

Утро в селе Преображенском выдалось пасмурное. Туман лег на верхушки деревьев, и казалось, будто они покрыты огромным пуховым одеялом, а шапки из тугих, косматых облаков готовы вот-вот пролиться первым летним дождем. Где-то на опушке леса куковала кукушка. Сверчок, примостившись в щели бревен темных покатых сельских изб, издавал радостные трели, радуясь теплу и летнему солнцу. На лугу за селом сидела девчушка, на голове которой красовался венок из первых цветов подснежника и мать-и-мачехи, глядя на старшего брата, закинувшего удилище из сосны в яму у изгиба реки.

Единственными звуками, что нарушали эту райскую деревенскую пастораль, были бой пехотного барабана да стук десятков плотницких топоров.

Юный царевич строил свою первую крепость: Престбург.

Потешные гренадеры, пока еще просто бывшие деревенские холопы, упражнялись с деревянными мушкетами в штыковой атаке и строевых маршах.

– На плечо взять! Шагом арш!

Бывшие холопы, не понимая команды, рушили строй, запинались о переднюю шеренгу, наступая друг другу на пятки. Франц Лефорт бегал по полю, где еще несколько лет назад крепостные сажали овес, и орал на будущих солдат.

– О майн гот. Ты есть тупая русский скотина! – брызгал он слюной, выхватив очередного провинившегося рекрута из строя. – Питер, это очень, очень сложно их обучать.

Высокий юноша, стоящий у деревянных, наспех сколоченных ворот крепости, улыбался, глядя на его старания. Он хлопал широкой ладонью немца по плечу, приговаривая:

– Ты уж постарайся, Франц.

Немец вскидывал руки в стороны и плелся обратно к строю. Так повторялось изо дня в день, пока горе-воины не постигли искусства строевого шага. Но и на этом их беды не закончились. В крепость доставили литые пушки, и будущие гренадеры пытались взять крепость штурмом, над деревянными сводами Престбурга раздавались стоны и проклятия. После очередного штурма бывшие холопы выплевывали на траву зубы и утирали кровавую юшку с разбитых носов.

– Петруша развлекается, – глядя в окно деревянного дворца, шептала прислуге Наталья Кирилловна Нарышкина. Она выпивала свой чай и садилась за новую вышивку.

Но ее Петруша вовсе не развлекался.

Численность потешного войска достигла двух полков. Такую орду нужно было кормить. И Петруша постоянно клянчил у маменьки деньги. Но денег в казне не было. Нарышкины брали деньги у своих сторонников в надежде дождаться того момента, когда юный Петруша достигнет совершеннолетия и сам примет участие в управлении державой, тогда деньги непременно найдутся. Но на пути его полного воцарения стояла властная сестра Софья.

Но сейчас Софья была в Москве, а Петруша здесь, в Преображенском, устраивал очередные маневры своих потешных полков.

– О мин херц, прибыл голландец Карш… Карштен Брандт, – запинаясь, выпалил Меншиков. «Да что ж у этих иноземцев имена такие корявые».

– Приехал, значит, голубчик. Так веди меня скорей к нему, – оживленно воскликнул Петр и, улыбнувшись, обнял Алексашку.

Петр огромной ручищей схватился за деревянную ручку двери. Его глаза сияли от радости. В большой и светлой гостиной Петра ожидал низкорослый мужчина в голландской треуголке, держа в руках кружку с напитком. В середине зала суетилась девушка-челядинка. Служанка ловко расставляла на столе блюда с разными яствами и кувшины с ароматными напитками. Заметив царевича в распахнутых дверях, человек в иноземной треуголке поднялся и отвесил поклон, приветствуя царевича.

– Ну, накормили тебя? – щурясь, спросил Петр у иностранца.

– Да, герр Питер, премного благодарен. Я привез с собой со свой страна немного инструмент, – с трудом проговорил Карштен Брандт.

Он плохо владел русским языком, что весьма потешало юного Петра. Немного смутившись, иностранец продолжил:

– Но я не один, со мной приехать жена. Она много болеть без меня. Нужен уход, – пытаясь оправдаться, произнес голландец.

Петр, разобравшись, в чем дело, поспешил успокоить гостя:

– За этим дело не встанет.

– Питер, инструмент лежит в сундуке, – добавил голландец, – нужно занести его под крышу.

Петр повернулся к двери и громко крикнул:

– Алексашка, беги ко мне скорей.

Через мгновение в двери показалась голова Меншикова.

– Слушаю, мин херц, – протянул он.

Петр указал в сторону двора:

– Пойди во двор, собери сундуки с инструментом и пристрой надежно.

– Сделаю, мин херц, – кивнул головой Меншиков и тотчас исчез.

– Ну, герр Брандт, с чего начнем? – с нетерпением начал разговор Петр.

Голландец отложил жареную курицу обратно на тарелку и вытер платком рот.

– С чего государь желает начать? – поинтересовался он.

– Конечно же, с кораблей! Дерево привезли, пеньку и смолу доставили. Завтра пушечный заряд привезут и пушки, – не пытаясь скрыть юношеского задора, продолжал Петр.

– Чтобы строить хороший корабль, герр Питер, нужен хороший вода. Здесь вода очень маленький. Корабль мелкий будет.

– Будет тебе, Брандт, большая вода, – Петр стукнул кулаком по столу. – На Плещеево озеро поедем. Там флот наш первый строить будем.

– Потешный? – переспросил голландец.

– Зачем же потешный, настоящий! Да так, чтобы пушки палили да врагов на абордаж брать можно было. Все как в Голландии, – гордо заявил Петр.

Брандт согласился с царевичем и произнес:

– Понимаю, герр Питер. Хорошо, будем строить настоящие корабли. Только денег нужно будет очень много, – печально произнес голландец.