Петля Сергея Нестерова

Руслан Григорьев

Петля Сергея Нестерова

Книга первая

Предисловие

Несколько лет назад мне принесли на отзыв киносценарий об августе 91-го года. ГКЧП, переворот, путч, революция, контрреволюция – как только не называют эти три дня, кардинально изменившие течение истории нашей страны. Чем дальше я читал сценарий, тем больше приходил в ужас от незнания людьми материала, с которым они работали, и страстного желания потуже завернуть интригу так, как они ее понимали.

Почти все действующие лица – офицеры КГБ СССР. Генерал – маньяк, не пожалевший в политической мясорубке свою единственную дочь. Его помощник – хладнокровный расчетливый убийца. Начальник отдела – подлец и предатель. И остальные не лучше. А что они делали в эти действительно судьбоносные для всех нас дни, в кошмарном сне присниться не может.

Об этом мне пришлось сообщить молодым сценаристам, добавив, что произведение построено на сотнях больших и маленьких неправд, которые в сумме вырастают в одну громадную ложь. И, как бы ни старались ее приукрасить, зритель все равно поймет и не поверит, а значит, и смотреть такое кино не будет.

«Но ведь никто не знает всей правды! – С возмущением и обидой воскликнули они. – А кто знает, тот молчит! Разве не было в КГБ таких людей, как мы их представили?»

И тогда пришлось, как участнику событий того времени, рассказать о том, что было моей правдой и чем делились со мной коллеги. Как огненным плугом прошелся ГКЧП по нашим судьбам, уничтожив цвет и гордость органов государственной безопасности, верных и преданных сынов своего Отечества. Рассказать, какими были в молодости, что пришлось испытать в жизни, во что свято верили, кого мы любили…

Беседа была долгой. Профессионалы киноиндустрии слушали, не перебивая, и, когда я закончил свой рассказ, спрятали сценарий в портфель. «Жаль, конечно, – прозвучало с разочарованием, – что не получился фильм, но после того, что вы рассказали, снимать нашу «фантастику» – рука не поднимается. – Помолчали, и неформальный руководитель творческого коллектива добавил: – На самом деле, вы располагаете совершенно уникальным материалом. Напишите, поверьте, никто об этом так, как вы рассказываете, не знает…»

Некоторое время спустя родились первые строки будущей повести о жизни и судьбе одного из многих офицеров госбезопасности, чья служба оборвалась после трагических событий августа 1991 года. Писать приходилось вечерами, ночами, в выходные и праздники. Порой останавливался, хотелось все бросить от неверия, что когда-нибудь закончу книгу, и она увидит свет. Но слово-обещание, данное друзьям-чекистам Владимиру Андреевичу Миронову и Виктору Александровичу Петренко, моим родным и близким, которые помогали и поддерживали меня, заставляло вновь и вновь возвращаться к прекрасному, незабываемому времени нашей молодости.

С уважением,Руслан Григорьев

Лето 1973 года, совещание

Совещание у заместителя начальника Управления Назарова подходило к концу. Последним выступал один из лучших работников Александр Муравьев, которого коллеги и кое-кто из руководства звали Муравчик. И не только из-за созвучности фамилии; он действительно чем-то напоминал муравья: небольшого росточка, с круглой блестящей на лбу головкой, стремительный и деловой.

Муравьев был на последних аккордах своего в целом мажорного выступления, когда Назаров внезапно спросил:

– Александр Николаевич, а сколько у нас в Союзе учащихся из Индии?

Докладчик пришел в замешательство, поскольку вопрос не был связан с темой совещания, однако заминка длилась секунду, не более. Саша, воробей стреляный, хорошо знал, что нет ничего хуже, чем молчать перед начальством.

– Виктор Петрович, – с умным видом, издалека начал Муравьев, одновременно пытаясь понять, чего же все-таки хочет высокое руководство, – общая численность граждан Индии, обучающихся в высших и средних специальных учебных заведениях Советского Союза, находится в постоянном движении. Сейчас заканчивается учебный год и Минвуз СССР…

– Извините, вы можете назвать цифру? – перебил Назаров. Выражение лица у него при этом, как всегда, было непроницаемым.

Какое отношение имеют интересующие Назарова сведения к Универсиаде, главной теме совещания, для всех присутствующих оставалось тайной. Но в Управлении хорошо знали, что Виктор Петрович, прошедший в органах путь от старшины до генерала, поднимавшийся по служебной лестнице последовательно, шаг за шагом, через войну, ранения, учебу по ночам, участие в сложнейших, с риском для жизни, контрразведывательных операциях, никогда ничего не делал и не спрашивал просто так.

– Могу назвать примерную цифру… – попытался уйти от прямого ответа опытный Муравьев. Он интуитивно чувствовал, что в этой ситуации что-то не то: не будет Назаров спрашивать ради простого любопытства.

– Спасибо, мне все понятно, присаживайтесь, – спокойно отреагировал тот. – А вы, Сомов, знаете свой контингент? У вас что, Африка? Сколько, например, нигерийцев у нас учится? – поднял Назаров своим вопросом Бориса Сомова.

– Одна тысяча сто двенадцать человек, без учета лиц, завершающих обучение и прибывших к нам для поступления на учебу, – отчеканил Боб, который, несмотря на хорошо обозначенную приличных размеров лысину, считался молодым сотрудником. Он и еще двое ребят пришли в отдел в начале прошлого года после окончания Высшей школы КГБ и по чекистским меркам считались слабо обстрелянной молодежью.

– А сколько у вас в обслуживании землячеств?

– Двенадцать, Виктор Петрович.

– Замечательно! Садитесь, пожалуйста.

– Слушай, Борь, – шепотом, с неистребимым армянским акцентом спросил Сомова сидящий рядом с ним Рубен Оганесян. – Ты что, действительно помнишь: сколько, где, кого?

– Нет, конечно, – с усмешкой ответил Сомов. – Так, примерно. Что он, проверять, что ли, будет?

Тем временем Назаров стал подводить итоги совещания.

– В целом я удовлетворен вашими сообщениями. Есть понимание решения предстоящих задач, подготовлены агентурные позиции, рационально, на мой взгляд, задействованы силы и средства Оперативно-технического управления.

Генерал, сделав небольшую паузу, открыл свою папку.

– Товарищи! В свете последней информации, поступившей из Первого главного управления, и без того непростая оперативная ситуация на период проведения международных молодежных спортивных игр еще более усложняется. Резидентурами внешнеполитической разведки в странах Ближнего и Среднего Востока получены данные, что экстремистские и террористические организации попытаются использовать Универсиаду в Москве для осуществления акций устрашения и так называемого возмездия. Есть также заинтересованность спецслужб ряда стран Западной Европы и США дискредитировать Советский Союз как организатора крупных международных форумов, используя для этого любые удобные предлоги… – Он посмотрел один из документов и отложил его в сторону. – В целях экономии времени не стану повторять положения информационного письма наших коллег из Ясенево, с этим материалом ознакомитесь в рабочем порядке.

Назаров повернулся к начальнику отдела Ляпишеву, сидевшему справа.

– Яков Серафимович, ориентировку Первого главка я вам расписал, получите после совещания.

Ляпишев, привстав со стула, кивнул, принимая к исполнению указание. Потом сел и оглядел присутствующих.

В кабинете находилось около двадцати человек.

Напротив сидел его зам Павел Зитин, здесь же за столом совещаний – начальники отделений вперемежку со старшими операми и, уже у стен, молодежь. Непонятно только, как за столом оказался первогодок Семушкин и почему Алексей Иванович Супортин скромненько притулился недалеко от двери. Может, конечно, это случайность, а может, и нет: уж больно прыток рыженький Семушкин.

Назаров вел совещание в присущей ему манере: не отступая от намеченного плана и четко выдерживая временные рамки.

– Прошу не забывать, товарищи, что наш административный аппарат в подавляющем большинстве не имеет опыта проведения таких масштабных международных спортивных мероприятий, поэтому сбои могут происходить, что называется, на ровном месте. В свою очередь, любой промах может быть использован не в наших интересах, и в этой связи вы не должны упустить ни одной мелочи, просчитывая возможные негативные последствия действий или бездействий наших чиновников и специалистов, несущих ответственность за положение дел на своем участке.

Виктор Петрович, как один из руководителей Управления, хорошо понимал, что Универсиада – большое испытание для всех государственных, в том числе и силовых структур, перед которыми поставлена конкретная задача: не допустить повторения трагических событий мюнхенской Олимпиады. И в этой связи основная тяжесть решения оперативных задач ложится на отдел Ляпишева – оперативное подразделение, которое на восемьдесят процентов укомплектовано молодыми сотрудниками разных национальностей. Здесь, в его кабинете, помимо украинцев и русских, сейчас находились казах, армянин, чеченец и эстонец. Конечно, ребята все молодые, горячие, некоторые и года не проработали, зато прекрасно подготовлены, чего так не хватало сотрудникам в сороковые и пятидесятые годы, не откажешь им также в остром уме и хорошем нахальстве, что немаловажно в оперативной работе.

Свои мысли Виктор Петрович хорошо умел скрывать от окружающих, поэтому постановка оперативных задач происходила без пауз в заданном ранее темпе.

– Лица, прибывающие на Универсиаду с враждебными намерениями или с целью проведения конкретных акций, должны иметь возможность опереться на людей, знающих местную специфику, и для этого как раз и могут пригодиться сограждане и соплеменники, не первый год находящиеся в Союзе. Указания на это имеются в ориентировке Первого главка, о которой я сказал… – Последние слова были обращены уже к Ляпишеву. – С учетом названных обстоятельств, прошу обратить особое внимание на ситуацию в землячествах иностранных учащихся из стран Ближнего и Среднего Востока, а также Латинской Америки, в первую очередь, взяв под контроль лиц, подозреваемых в принадлежности к террористическим и экстремистским организациям. Усильте их агентурное сопровождение, «Фараона» и «Дрейка» возьмите под круглосуточное наружное наблюдение.

Генерал закрыл папку, и заключительные фразы выступления произнес в приказном порядке.

– План агентурно-оперативных мероприятий по обеспечению Универсиады прошу представить на утверждение руководства Комитета к восемнадцатому. Ответственный – начальник отдела Ляпишев Яков Серафимович… Вопросы есть? – Он посмотрел в зал. – Раз всем все понятно, тогда за работу, – сказал он, поднимаясь из-за стола.

Кто-то в полголоса подал команду:

– Товарищи офицеры!

Все встали.

– Товарищи офицеры! – ответил Назаров, давая понять, что официальная часть действительно закончена. – Жён предупредили, что переходите на казарменное положение? Если кому-то нужны письменные подтверждения, давайте подпишу, – то ли в шутку, то ли всерьез бросил Виктор Петрович, однако видимой реакции не последовало. Кто знает, чем для тебя обернется такая забота руководства?

Народ с совещания выходил довольный: никого не «расстреляли», ценные указания получили и вообще сегодня – пятница, пора по рюмке да по домам.

Замыкающим в череде отсовещавшихся оказался заместитель начальника отделения Поздняков Юрий Михайлович – «Михалыч», который немного задержался по просьбе Назарова.

– Сомов! – окликнул он Бориса, – Виктор Петрович просил тебя подготовить справку по обстановке в нигерийском землячестве. У тебя там заготовки наверняка есть. Час тебе хватит? Учти, генерал ждать не любит, так что засучи рукава и за работу… И обязательно укажи численность нигерийцев, сделай еще разбивочку на студентов и аспирантов. В общем, что тебя учить? Вперед, Боб! Ты же у нас ударник и умница, каких мало! – В голосе слышалась неприкрытая ирония, после чего Михалыч жестко, в приказном тоне продолжил. – Документ за своей подписью оставишь в нашем секретариате или у дежурного. Исполняй, боец!

Сомов изменился в лице, а Поздняков, не обращая на него никакого внимания, подхватил под руку Нестерова, шедшего несколько впереди:

– Зайди ко мне.

Через пять минут Сергей был у него в кабинете.

– «Обрадовал» ты Борьку, Михалыч, дальше некуда. У него было планов громадье, а он бедняга засел за машинку, разложил дело по нигерийскому землячеству и что дальше делать, не знает. Какие-то цифры у него вообще не бьются, расхождение то ли в два, то ли в три раза.

– Ничего, ничего, наука ему будет. Он думает, что самый умный? Всех обманул? Всё-то он помнит и знает! Да Назаров на семь метров под землей видит! Он таких молодцов-мудрецов как орешки щелкает. Вставил мне, конечно, за плохую воспитательную работу с молодыми сотрудниками и в конце приказал: больше внимания уделять воспитанию и обучению молодёжи. Вот теперь я Боба и погружаю в воспитательно-образовательный процесс.

– Жалко мужика, товарищ командир…

– Всех жалеть, жалелки не хватит. Будешь начальником, сам поймешь… Ничего, пусть работает. В последнее время действительно задаваться стал, – Поздняков махнул рукой, отсекая дальнейшие рассуждения по неинтересной для него теме. – Слушай, да хрен с ним, сам виноват, пойдем лучше пообщаемся. Славка идет, Рубенчик, как всэ-э-гда. Ты как?

– Не, Михалыч, извини, не могу. На день рождения подписался, я и так опаздываю, ещё цветы надо купить.

– Что ж, дело молодое – холостое, может, невесту подберешь. Ты учти, пока не женишься, не видать тебе опера, так и будешь ходить в младших.

– Да какие там невесты, Михалыч? Девчонки замужем уже.

– Тогда зачем тебе этот день рождения? Пошли с нами, водки с друзьями попьешь!

– Не могу, обещал.

– Ну, как знаешь.

По тону чувствовалось, Михалыч раздосадован и обижен. Но Нестеров действительно не мог ничего поделать. Такой уж у него был характер. Если что пообещал, умри, но сделай.

День рождения

В полвосьмого он позвонил в дверь квартиры «новорожденной».

– Наконец-то! Раздевайся, снимай пиджак и вешай здесь. У нас как в парилке! – встретила его с поцелуями хозяйка бала Татьяна.

Пристраивая на вешалку пиджак, Нестеров обратил внимание, что рядом висит точно такой же.

«То ли приличных вещей маловато, то ли нас многовато», – мелькнуло у него.

Практически всех за столом он знал, кроме грузина, который пришел с Любашей Китаевой. Этот человек в поле его зрения никогда раньше не попадал.

«Интересно, – подумал Нестеров, – что это он такими маслеными глазками смотрит на нашу Любочку? Очередную жертву нашел джигит?»

Пока Сергей пил-закусывал, на ухо рассказали, что грузин – не просто грузин, а Заслуженный артист Грузинской ССР – две недели назад познакомился с Любой в центральной клинической больнице, где она оказалась со сложным переломом ноги после горных лыж. Томаз, славный сын кавказских гор, попал туда же с переломом руки, который получил на съемках художественного фильма про войну под Москвой. В Тбилиси у него жена и двое детей, но, видимо, на Любашу запал здорово. Эта же кокетка, хоть на костылях, но глазками так и стреляет, так и стреляет! Всю информацию и сопровождающий блок в виде охов и ахов, междометий и причитаний ему выдала Алка Поклонская, их общая подруга.

Нестеров увидел Любочку Китаеву первый раз на сцене МИИТа: она вела концерт самодеятельной песни. Что-то в ней было такое, что сразу запало в душу, какая-то изюминка, чертовщинка. Он хотел за ней приударить, но пришлось нажать на тормоза. Друг-приятель, Юрка Панин, разъяснил диспозицию: Любаша Китаева только с виду эдакая стрекоза, а на деле – железобетон, комиссар в юбке, всякие шашни-машни категорически исключены. Можно не пробовать. На таких девушках женятся, а не крутят с ними любовь. И это еще надо заслужить, поскольку не счесть числа отвергнутых ею воздыхателей.

К такому развитию событий Сергей готов не был, поэтому у них с девушкой сложились исключительно дружеские отношения. За два года, что прошли с момента знакомства, они много раз бывали в одних и тех же компаниях; причем, как правило, он приходил на сборища то с одной, то с другой девицей. «Господи, Нестеров, – сказала как-то Люба, не скрывая сожаления, – что ж ты такой бестолковый? Каждая следующая у тебя хуже предыдущей».

Веселье было в разгаре, но нормально выпить-закусить ему не дали, хотя аппетит был зверский: пообедать на работе опять не удалось. В руках Сергея почти сразу оказалась гитара, и он стал аккомпанировать сначала Танюше, потом Любаше, потом опять Танюше. Так они и пели, две подруги, сменяя друг друга, хотя Татьяна категорически не терпела в своем присутствии ни одного женского певческого голоса и исключение делала только для Любы… Ах, какие замечательные голоса, сколько души и сердца было в каждой вещице! Заслушаешься! Сергей, словно в ударе, извлекал из гитары такое, что никогда ему раньше не удавалось.

Вообще-то гитара была не его инструментом. Почти десять лет он играл на ударных в разных составах вместе с профессиональными и самодеятельными музыкантами. С легкой руки друга своего старшего брата Нестеров начал заниматься этим делом еще в 14 лет, потом играл в клубах, дворцах культуры, на свадьбах, юбилеях, праздниках, знал почти все кабаки Москвы. Музыканты, или как их еще называли «лабухи», выставлявшие себя на «бирже труда», считали его, несмотря на молодость и отсутствие музыкального образования, очень неплохим ударником. А это была высокая оценка. На бирже значились, как правило, профессионалы, конкуренция была такая, что многие не выдерживали.

Все устраивалось достаточно просто. В переулке от памятника первопечатнику Федорову к улице 25-го октября в предпраздничную пору стояли музыканты с инструментами, и «купец» (тот, кто нашел «халтуру»), тоже лабух, ходил, подбирая состав. Приглашал, конечно, в первую очередь тех, кого знал, а если из новеньких – то лишь с серьезной рекомендацией. Репертуар был универсальный, платили за вечер по десятке на брата. Так что за первомайские праздники Сергей зарабатывал рублей шестьдесят, а за новогодние – «стольник» и больше. Мама, повар в детском саду, за месяц получала меньше.

Она же и научила его играть на гитаре-семиструнке, показав три аккорда; дальше он уж сам: что-то подсмотрит у других, что-то подберет. В музыкальной школе Сергей не учился, в нотах не разбирался, но на слух мог подобрать любую песню и подстроиться под исполнителя так, будто выступал с ним сто лет.

За столом Нестерова обычно выбирали тамадой, посему приходилось и на гитаре играть, и регулировать процесс всеобщего веселья. Татьянин день рождения в этом смысле ничем не отличался от других торжеств. Обычно Сергей всем уделял равное внимание, а в этот раз по неведомым для себя причинам сконцентрировался исключительно на Любаше и ее спутнике.

Нестеров видел, как Томаз смотрит на нее. В его взгляде не было ничего нетактичного. Скорее, наоборот. Обожание и восхищение – вот что было в его глазах; так смотрят родители на своих играющих малышей. Но в то же время он оставался мужчиной, который хочет произвести впечатление на даму, и это было видно по оттенкам в голосе и манере поведения. А Любашка… Ей нравилось быть предметом обожания такого мужчины. Не переходя границ приличий, она отчаянно кокетничала, и трудно было сказать, понимала ли возможные последствия своего поведения. Может, не отдавая отчета, хотела, чтобы между ними возникли более серьезные отношения? Кто знает. Зато Нестеров понимал, что эта потенциальная любовь несет в себе только горе и разочарование, а для Любы, вероятно, трагедию. От осознания последствий того, что может произойти, ему хотелось что-то сделать, – по крайней мере, не дать Томазу возможности совершить ошибку и больно ранить такого светлого человечка, как Любочка. Однако желание желанием, а где для этого возможности? Что реально он мог сделать? Ответов у него не было.

Между тем вечер в его застольной части близился к концу, кто-то уже уехал, кто-то начинал собираться. Обычно Нестеров уходил из компаний в числе последних, но сейчас надо было сделать исключение. Руководство нагрузило: в семь тридцать утра на Белорусском вокзале он должен встретить поезд из Софии и получить посылку. Поэтому хочешь – не хочешь, а пора, как говорится, и честь знать. Времени половина одиннадцатого.

Как только он объявил о своем решении пуститься в путь-дорогу, материализовалась Алка Поклонская, попросившая проводить ее, а то, видите ли, боится одна возвращаться.

Серега как джентльмен не мог отказать даме, к тому же Аллочка была девушкой привлекательной, глядишь, сложится что-нибудь… В полутемной прихожей она без устали болтала, но главное обозначилось: родители уехали на дачу, а это сигнал, что шансы плодотворно продолжить отдых повышаются.

Перекинув пиджак через плечо, Нестеров обнял спутницу за талию, и, воркуя как голубки, через пять минут они были на остановке. Они поднялись на заднюю площадку подошедшего троллейбуса, и он привычным жестом полез в верхний карман пиджака за удостоверением, чтобы махнуть им как проездным… И вдруг его пробил холодный пот.

– Мамочки родные, пусто!

Реакция была мгновенной. Нестеров выпрыгнул из троллейбуса, слыша вслед недоуменный Аллочкин возглас: «Сережа, ты куда?» Под светом уличного фонаря он увидел, что впопыхах схватил не свой пиджак. Хмель улетучился моментально: за потерю удостоверения уволят из органов как пить дать! Он помчался назад. Пулей, без лифта, взлетел на пятый этаж, ворвался в квартиру и, только когда в руках оказался его пиджак, в кармане которого лежала заветная красная книжечка, с облегчением перевел дух. Никто ничего, конечно, так и не понял, да и объяснять было не нужно – про его работу в КГБ знали лишь Татьяна и ее муж.

Праздник счастливо продолжался, и несильно сопротивлявшийся Нестеров опять оказался за столом. Обрадованный, что все обошлось, на подъеме чувств он завернул что-то немыслимое и витиеватое про любовь, фортуну и счастливый случай, который сводит и разводит людей в бурной реке жизни. Получилось красиво и не хуже, чем в Грузии. Даже Томазу понравилось.

– Слушайте, – в продолжение тоста раздался голос с левого края стола. – Сейчас здесь остались только семейные люди, все женаты и замужем, кроме Сереги и Любы. Давайте мы их поженим!

Все загалдели:

– Даешь комсомольскую свадьбу! Сделаем их счастливыми! Счастье в каждый дом! – «Новорожденная» Татьяна взяла быка за рога.

– Люб, Сереж, вы сами не против? Нет? Тогда, Серый, пиши расписку, что женишься на Любаше.

Откуда-то появились ручка и Нестеров на салфетке, сдвинув свою рюмку и тарелку, написал: «Расписка. Я, Нестеров Сергей Владимирович, 1948 года рождения, проживающий по адресу: Москва, Башиловская ул., д. 28, кв. 62, обещаю, что в течение трёх последующих месяцев по любви и согласию женюсь на Любе Китаевой». Подпись, число.

– И ты, Любаш, напиши.

Смеясь, не придавая значения своим действиям, под парами шампанского, Люба размашисто написала: «Согласна» и расписалась.

Конечно же, сразу выпили за счастье молодых, потом еще и еще, и все это с шутками-прибаутками. Единственный, кто не поддался общему веселью, Томаз, самый трезвый из всех, с грустью и явным неодобрением смотревший на «юмористов», сидящих за столом.

Первые последствия

На следующее утро Нестеров с великим трудом заставил себя подняться. Съездил на Белорусский, получил посылку и отвез ее домой. В девять он, как ветер, был свободен от всех обязательств, только голова трещала после праздника и во рту, как табун лошадей ночевал. Мало-помалу он все-таки прилично набрался, хотя помнил абсолютно все.

Дождавшись десяти, Сергей спустился в магазин взять пару пива, а дома получил нагоняй от матери за пьянство с утра. Не вступая в дискуссии – все равно мать не переспоришь, – он вышел на улицу позвонить Любаше Китаевой. Можно было, конечно, звякнуть из дома, но не хотелось, чтобы разговор слышали соседи, телефон-то стоял в коридоре.

Люба ответила сразу, будто ждала звонка.

– Люб, привет! Это Сергей.

– А, привет, слушаю…

– Любаш, подъехать хотел, обсудить, как жизнь дальше строить будем… – Он не знал, как ему следует вести себя в возникшей ситуации.

– Сережа, ты о чем? Как жили, так и дальше жить будем. – Голос девушки звучал обыденно, разве что была какая-то слабая, неизвестная нотка.

– Но мы же теперь жених и невеста?

– Слушай, оказывается, ты помнишь, что было вчера? Молодец! А я думала это так, по пьянке… Нестеров, ты, вообще-то, в своем уме? Или еще не отошел после вчерашнего? Какие мы с тобой жених и невеста, сам подумай!