Солнце моё

Пока я завтракал, матрос мерно покачивался надо мной в такт наклонам яхты. При этом независимо от положения тела поднос он держал строго горизонтально.

Окончив завтрак и отпустив матроса, я огляделся. Первое, что мне показалось странным – это отсутствие старика. Я несколько раз внимательно обшарил глазами палубу, но хозяина яхты действительно нигде не было… Вокруг меня деловито совершалась обыкновенная морская работа.

Я подошёл к капитану.

– А где старик?

– Какой старик, господин Огюст? – переспросил кэп.

Я хотел продолжить дознание, но тут в моей голове мелькнула странная мысль. Что, если роль старика в «этом спектакле на водах» перешла ко мне? А его самого нет и быть не может, потому что теперь есть… я. Невероятно! Но как иначе объяснить изменившееся поведение команды и исчезновение самого хозяина яхты? Я припомнил жуткий момент его пространственного раздвоения. Выходит, ночью случилось какая-то невероятная метаморфоза. И началась она накануне вечером, ещё при мне. Я вспомнил, как странно смотрел на меня старик. Он же прощался!..

Я бродил по палубе и внимательно всматривался в лица матросов. И каждый из них склонял голову в знак послушания моей ещё не высказанной воле. Нагулявшись, я перешёл в капитанскую рубку и присел на тот самый стул, на котором ещё вчера восседал старик. В голове отчаянно пульсировала кровь. Необходимо было сосредоточиться и обдумать моё новое положение и тактику общения с командой. Переубеждать их нет никакого смысла. Единственное, что могло бы изменить отношение команды ко мне, это присутствие старика, но его нет!

Я ещё раз вспомнил прошлый вечер. Старик, говоря «уходи», глазами умолял меня остаться, словно просил: «Стой же, я ещё не нагляделся на тебя! Побудь рядом…» Когда же я выполнил его команду и вышел вон, старик не остановил меня.

Подошёл капитан с докладом.

– Господин Огюст, фарватер, предложенный вами вчера, слишком сложен даже для такого маневренного судна, как наше. Мы правим на шельф, где мелководные каменистые пороги могут повредить корпус и создать нам определённые трудности. Прикажете не менять курс?

«Зачем он это сделал? – подумал я, понимая, что решение о порожистом фарватере было принято стариком сознательно. – Этой ночью закончилось его время. Он передал мне право на продолжение собственной жизни и, видимо, решил проверить в деле мою житейскую хватку? Ну, хитрец!»

Оказавшись перед реальным житейским препятствием, я почувствовал азарт преодоления.

– Нет, кэп, мы меняем курс на обратный. Возвращаемся в порт! – объявил я как можно более твёрдым голосом.

Предупредив командирским тоном вопросы и, не дай бог, возражения, я указал кэпу на штурвал, рыжему верзиле – на румпель и хотел выйти из капитанской рубки, но ещё один матрос, кажется Филипп, неожиданно вырос на моём пути. Он держал перекинутую через локоть идеально выглаженную одежду.

– Господин Огюст, вчера вы просили подготовить вам новую одежду, – кэп склонил голову в вежливой улыбке, – она готова.

С этими словами он принял у матроса и переложил на свою согнутую руку милый старомодный костюмчик с большими узорчатыми пуговицами и жёстким накрахмаленным воротничком.

– Пройдёмте в вашу каюту, я помогу вам переодеться.

Честно говоря, я не видел необходимости в каком-либо переодевании, но, с другой стороны, по правилам игры, невольным участником которой я стал, у меня не было другого выхода.

Начинался прилив. Движение воды увеличило без того предельную скорость хода, и через три с половиной часа перед нами забрезжил тонкий горизонтальный силуэт берега. Ещё через час мы вошли в гавань Сан-Педро и причалили к пирсу набережной.

Как только швартовый канат был наброшен на оголовок кнехта, я поспешил на берег.

8. КАТРИН

Изумление, которое я испытал, когда яхта приблизилась к берегу и готова была войти в гавань Сан-Педро, не передать словами. Вместо привычной многоэтажной гостиничной застройки, напоминающей игольчатую спину огромного дикобраза, мне предстал низкорослый уездный городишко со стелющейся вдоль берега двухэтажной вереницей симпатичных домишек вековой давности. Каждый из них являл собой архитектурный раритет, явно не подлежащий сносу.

Яхта направилась к ближайшему свободному пирсу. Команда стала готовиться к швартованию. Изредка матросы поглядывали в сторону берега и понимающе улыбались, приветствуя друг друга жестами об окончании плавания, понятными только им одним.

«Странно! – удивился я. – Они что, не видят, куда мы причаливаем? Это же не Сан-Педро!»

Я искренне возмутился и готов был отдать приказ к отплытию, но услышал за спиной добродушный голос капитана:

– Господин Огюст, согласитесь, милее нашего Сан-Педро нет города на свете, не так ли?

– Капитан, вы сказали: «Сан-Педро»? Но это не Сан-Педро, капитан! – воскликнул я, хмурясь от мысли, что кэп меня разыгрывает.

– Вы шутник, сеньор Огюст! Я узна́ю Сан-Педро даже с закрытыми глазами.

– Как?

– Сердце подскажет. Сердце порой лучший советчик, чем глаза и, тем более, уши! – улыбнулся кэп, всматриваясь в берег.

Я ничего не ответил, но подумал про себя: «Ладно, главное – не торопить события».

* * *

Как только яхта пришвартовалась к свободному причалу, я по перекинутому трапу поспешил на берег. Да что же это такое?! «Или я сплю, или сошёл с ума» – думал я, с каждым шагом всё более убеждаясь, что по воле старика и собственного любопытства влип в очень странную историю.

Вместо суматошного курортно-туристического Сан-Педро моих родных 90-ых годов, передо мной, как в сферическом кинозале, предстал тихий портовый городок давно минувшего времени…

Чопорные двухэтажные особнячки, мелкие киоски и журнальные тумбы, экипажи и фасоны платьев горожан походили на бытовые зарисовки первого десятилетия двадцатого века.

Высокие жёсткие воротники, широкие шляпы и причёски в стиле девушек Гибсона, худые, спортивные силуэты и однобортные костюмы мужчин – всё это давным-давно вышло из моды и навсегда забыто ею.

«Наверное, – подумал я, пытаясь зацепиться хоть за какое-то разумное объяснение увиденного, – во время моего плавания в городе что-то изменилось, и на набережной прямо сейчас снимается исторический фильм.

Я стал глазами искать съёмочную группу, но ни рельсовых вышек, ни толпы зевак, ни прочих атрибутов киношной суматохи не было, хотя прямо на моих глазах одна за другой разыгрывались сногсшибательные мизансцены прошлой, давно забытой жизни. Их действие не прерывалось ни на минуту…

* * *

Мои наблюдения прервал хрупкий, похожий на «перезвон» полевых колокольчиков, девичий голосок:

– Хэй, Огюст!

Я обернулся. Молоденькая девушка в длинном развивающемся платье, похожем на перо, гонимое ветром, бежала ко мне. Мгновение, и она увила мою шею своими тоненькими соломенными ручками.

– Огюст, Огюст, – шептала юная пери, – ты вернулся, я так счастлива!

Ситуация!.. Богиня заключает вас в объятья, её густые шелковые волосы ласкают ваше лицо, щекочут шею, а вы… вы даже не знаете, как зовут прекрасную незнакомку!

– Пойдём скорей! – девушка чмокнула меня в ухо и потянула за руку в сторону первой линии домов. – Мои падрики, – она засмеялась, – с утра уехали в Торревьеху, я в доме одна и так по тебе соскучилась!

– Сейчас, – ответил я, оборачиваясь в сторону причала, – только распоряжусь…

Я подумал о своих судовладельческих обязанностях и не напрасно. Ко мне вразвалочку приближались три колоритных морских волка – кэп и два матроса – Филипп и Васса.

Они остановились. Кэп сделал шаг вперёд, взял под козырёк и отрапортовал:

– Господин, Огюст! Не извольте беспокоиться. Радуйтесь жизни и помните: мы всегда у вас под рукой, чтобы ни случилось.

– Д-друзья!.. – от волнения я стушевался.

Слёзы благодарности брызнули из глаз. В ответ кэп шмыгнул носом. А рыжий громила Васса, «позабыв» правила флотской субординации, подошёл и дружески обнял меня за плечи. Щерясь в улыбке, как расколотый на две половинки арбуз, он гаркнул, перекрикивая шум моря:

– Хозяин, благослови выпить за твоё здоровье десяток кастильских либр* добрейшего Аликанте Буше!..

– Аликанте Буше? – удивился я.

– Вот-вот! – отозвался Филипп. – Наше южное вино, оно, как море. А в море, известное дело, моряк не тонет – он возвращается!

Филипп на пару с Вассой закатились шершавым штормовым хохотом.

– Эй вы, жареные селёдки, малый назад! – добродушно крякнул кэп, усмиряя развеселившихся матросов. – Господин Огюст, – добавил он с лёгким наклоном головы, – не смеем вас задерживать!

Вслед за капитаном матросы неуклюже раскланялись (по всему было заметно, что кастильские либры уже потекли в их иссохшие на ветру глотки), и колоритная троица зашагала по направлению к наиболее оживлённой части портовой площади, туда, где над толпой утренних гуляк значилась вывеска «Таверна «Белый Сандро»».

«Сандро? – подумал я. – Странное имя, какое-то нездешнее».

*Либра – 1 кастильская либра равна 460 граммам.

9. ДОМ КАТРИН

Я смотрел, как они ухолят, и задавался вопросом: «Это мои новые друзья?..» Как много странного явила мне судьба за последние сутки: старик, яхта, кэп, эта девушка… На слове «девушка» я обернулся и обнаружил, что моя нежданная спутница находится в состоянии крайнего возбуждения. Вид её напоминал трепетание голодного галчонка и умолял меня поторопиться.

«Она хорошенькая» – подумал я. Мне вдруг привиделся недавний сон и хрупкая Катрин. Этого не может быть! Прелестная незнакомка точь-в-точь походила на мою русалку. Те же тонкие крылья-хворостинки рук, то же золото волос… «Разве что нет рыбьего хвоста» – ухмыльнулся я, совершенно сбитый с толку.

– Огюст, что с тобой?

Не дождавшись ответа, незнакомка схватила меня за руку и повела вглубь прибрежного квартала.

* * *

По дороге девушка без умолку рассказывала новости Сан-Педро, случившиеся в моё (?) отсутствие. Я вглядывался в приметы незнакомого мне времени и не мог налюбоваться их причудливым разнообразием.

Мы подошли к роскошному особняку. Фасад дома был украшен затейливой колоннадой. Над центральным портиком на уровне второго этажа располагался просторный балкон, увитый многолетней виноградной лозой. Точно такую архитектурную деталь я видел по выходу из «Талассии», когда вслед за стариком задержался на круговом перекрёстке.

Скаты крыши и пологие фронтоны дома посверкивали свежей кровельной медью. Ступенчатое крыльцо было выполнено из ценных пород мрамора и украшено затейливыми вазонами с садовыми цветами. Во всём чувствовалась умная мужская рука и женское внимание к мелочам.

– Пойдём же! – девушка открыла парадную дверь и буквально втолкнула меня в прихожую. Нам навстречу вышла средних лет служанка.

– Беренгария, это сеньор Огюст, – девушка представила меня, – его пригласил папик. Я покажу гостю дом, а ты, пожалуйста, иди к себе.

Лицо служанки осветила едва заметная улыбка. Женщина ответила: «Да, сеньорита» и вышла.

Мы поднялись на второй этаж, прошли по коридору с высоким потолком и, распахнув высокие узорчатые двери, оказались в большой светлой зале. Богатство представленной декорации определённо указывало на то, что зала является центральным помещением в доме. Потолок был украшен крупными архитектурными кессонами, выполненными из дерева. Три высоких окна наполняли пространство залы светом. Солнечные лучи дробились в узорах тюлевых занавесок. При малейшем колыхании материи на стенах возникало движение света, и начинался искромётный танец. При этом казалось, что причудливый рисунок венецианской штукатурки (отделку стен, как я потом узнал, производили итальянские мастера) включается в танцевальный круговорот. Я невольно улыбнулся, разглядывая дивный солнечный аквариум, в котором человек должен был по замыслу архитектора ощущать себя весёлой рыбкой, потерявшей связь с земной гравитацией.

В центре залы торжественно стоял большой дубовый стол, нарочито витиеватой формы. «Не иначе, как Гауди проектировал эту странноватую столешницу!» – подумал я, припоминая свои впечатления от экскурсии по Барселоне. Я считаю себя истинным испанцем, но разделить национальный восторг по поводу архитектора Гауди и исковерканных им фасадов не могу. Простите, тошнит!

* * *

– Ну что ты стоишь? Идём! – поморщилась девушка.

Мы обогнули угловую китайскую ширму, покрытую изображениями аистов и болотной растительности, и оказались в уютном уголке, обставленном мягкой мебелью. Я заметил небольшой лист бумаги кремового цвета, подколотый к ширме на поперечную шёлковую вязь. Лист был исписан крупным неровным почерком. Мне удалось прочитать только первую строку: «Катрин, любимая…»

Катрин!.. Не надо объяснять, какое потрясение произвела надпись в моей душе. Вновь перед глазами пронеслись чудище, трон, каракатицы, карабкающиеся по грот-брам-реям памяти, и… нежная русалка Катрин, моя весёлая и печальная подружка.

– Это что?.. – спросил я, указывая на листок.

– А-а, это… – девушка вздохнула, – только, пожалуйста, не ревнуй! Это Рикардо, мой двоюродный брат. Влюбился в меня, как мальчик! Я ему говорю: «Рикардо, я же тебе сестра, ты не должен меня любить как женщину», а он за своё: «Браки заключаются на небесах. Кто там знает, что ты моя сестра?» Я ему говорю: «Бог всё про нас знает, и Дева Мария тоже!» А он: «Ну и пусть знают. Я всё равно тебя люблю и хочу на тебе жениться!» Тогда я рассказала отцу про проказы Рикардо…

– И что отец? – спросил я, думая совершенно о другом.

– Отец любил Рикардо и сказал: «Он смелый!»

– И что же дальше?

– Дальше? Да ничего. Рикардо не вернулся из плавания. Говорят, слишком много выловили дорадо и перегрузили яхту. Из их звена не вернулся никто. А на следующий день мне сказали, что видели твой вельбот у Розовых островов целым и невредимым. Я так за тебя обрадовалась, что совершенно не могла скорбеть по Рикардо, когда его память отпевали в церкви. Отец тогда на меня страшно разозлился: «Твой брат погиб, а ты даже слезы не прольёшь!»

Девушка опустила голову и добавила:

– Не обижайся. Я тебя так долго ждала, я ни в чём перед тобой не виновата! Ты мне веришь?

– Конечно, верю, Катрин, – ответил я, улыбнувшись.

С меня вдруг слетело смущение, будто камень упал с души. Внезапный прилив горячей нежности к настоящей, невыдуманной Катрин затопил моё сердце и стремительно понёсся по кровотокам. «Сон в руку!» – ликовал я, наслаждаясь событием, указавшим имя моей «возлюбленной».

Она присела на диван.

– Иди ко мне…

Я медлил. Затем опустился перед ней на колени и прижал к лицу протянутые ко мне ладони.

– Катрин, милая, я очень по тебе соскучился. Ты помнишь, как нам было хорошо там, на дне? Помнишь, как мы тайком потешались над чудищем и гнали с порога зануду стригуна, когда тот стучался в нашу пещерку и пискляво требовал, чтобы я отдал тебя ему? А когда ты пропала, я долго искал твои следы, не находил и вдруг обнаружил тебя здесь, в родном Сан-Педро. Счастье моё, мы снова вместе!..

– Пресвятая Дева Мария, что ты говоришь, Огюст? Какой стригун?! Ах, я глупая девчонка! Ты устал, ты очень устал, а я…

Её тревожный голос вынудил меня очнуться. «Господь сладчайший! Что я несу!» – кровь ударила мне в голову.

– Ты права, Катрин, я устал. Позволь мне немного передохнуть с дороги.

– Конечно! – девушка облегчённо выдохнула, улыбнулась и спорхнула с дивана. Ни тени смущения или огорчения я не увидел на её лице, вновь искрящемся любовью и трогательной заботой обо мне.

– Отец разрешил, чтобы ты какое-то время пожил у нас. Он хочет с тобой поближе познакомиться и надеется подружиться. Идём же!

Катрин проводила меня на первый этаж в крохотную, любовно убранную комнату. Усадив в кресло, она без лишних слов поцеловала меня в плечо и вышла, прикрыв за собою дверь.

10. ОТКРОВЕНИЕ

Выдохнув очарование случившегося, я приступил к самоистязанию. «Господь Всеведущий, что со мной происходит?» С одной стороны, я горько сожалел о потере родного дома, ведь там остались и ждут меня отец и сестра. Как-то они сейчас? Мысль о покинутых близких жгла сердце и плавила сознание. Я ощутил собственное недостоинство. До сих пор оно надёжно таилось в моём подсознании, прячась за мальчишеской заносчивостью и неразумием, и вдруг вырвалось наружу. Неужели для этого надо было «сменить» эпоху? Передо мной возвышалось старинное напольное зеркало. Я увидел в нём не самовлюблённого чела, но поверженного в смущение событиями последнего дня великовозрастного подранка!

Говорят: большое видится на расстоянии. Верно, на расстоянии почти вековой давности я ощутил огромную любовь к отцу, несмотря на его «вечное» недовольство результатами моих житейских опытов. В думах о сестре я отыскал в себе массу платонической привязанности к этой парадоксальной и чувствительной личности, считавшейся в семье старшей по отношению ко мне, хотя, на самом деле была младше на два года. Ах, Тони, давно мы не сидели и не таращили глаза, переглядывая друг друга! Моя милая сестрёнка Тони, твой брат оказался полным идиотом! Ты даже представить не можешь, куда его угораздило провалиться!

То, что произошло со мной, невозможно представить здравым рассудком – в историческом подземелье вместе с ожившими мертвецами исполнять игры живой плоти!..

Я громоздил в уме всё новые и новые «комплименты» моему незавидному положению и одновременно любовался… проснувшимся во мне красноречием. Действительно, там, наверху в славном испанском будущем я безуспешно пытался реализовать хоть что-то из очевидных талантов, которыми наделили меня Бог и природа. Я неплохо владею пером и мог бы писать вполне приличные тексты. Но о чём писать? О воинствующем дарвинизме просвещённой Европы? Да пошла она в жопу со своими развращёнными респектами! Надо быть или Сервантесом, чтобы суметь из навозной жижи выписать романтическое приключение, или использовать эту жижу вместо чернил, чтобы текст приобрёл соответствующий запашок. Увы! Делать первое я не умею, второе – не хочу.

Я мог стать неплохим референтом или бизнесвокером, но устроиться в приличную компанию на мало-мальски приличную должность – трудней, чем верблюду пройти сквозь игольное ушко. Видите, я знаю Библию и могу цитировать Бога!

* * *

Долго лить слёзы в двадцать лет невозможно. Будет неправдой сказать, что прежде я был востребован и счастлив. Я рано остался без матери. Отцовское воспитание походило скорее на десятилетний курс самостоятельности без права на ошибку. С любимой девушкой отношения, несмотря на взаимную любовь, не сложились. Она не могла принять моё хроническое безденежье, а я – её высокомерную заносчивость по пустякам и внутренний настрой на всеядный разорительный шоппинг. «Тут, пожалуй, такого нет», – подумал я, возвращаясь к воспоминаниям дня. – Странно, отсутствие техники на улицах, за исключением двух – трёх забавных автомобилей с ревущими, как львиный прайд, двигателями и выхлопными трубами, извергающими громады чёрного дыма, меня нисколько не напрягало. Наоборот, с трогательным удовольствием я наблюдал городские экипажи и огромные, несоразмерные моему представлению о них, велосипеды.

Пока мы с Катрин шли от набережной к дому, меня так и подмывало остановить какую-нибудь пролётку, развалиться на кожаном сидении и, оглядывая свысока осанистое дефиле гуляющих горожан, раскурить, например, сигару!

Однако минутный восторг, родившийся от ненасытного стремления молодости играть в преуспевающую жизнь, скоро сменила тема рассудительности. Действительно, сотни артефактов прошлых лет наполняли моё сознание странным ощущением дальнего с ними родства. Я вглядывался в причудливые изгибы форм и не чувствовал к ним культурного отторжения. Так упавшее дерево разглядывает свои вывороченные из земли корни.

«Как странно! – размышлял я, погружаясь в сладкую дремоту. – Всё, что я вижу сейчас, мне известно! И не только по фильмам и историческим книгам. Юнг прав. Внутреннее знание, этакое коллективное бессознательное существует! Я обнаружил то, что просто не помнил. Осознать себя не былинкой перекати поле, но фрагментом общей человеческой истории – это круто! Даже засыпая, я украшал свои мысли незнакомыми на первый взгляд словами, подхваченными, будто налету, в дальних тайниках памяти.

11. ХУАН АНТОНИО ГОМЕС ГОНСАЛЕС ДЕ САН-ПЕДРО…

Я проспал, вернее, пролежал в забытьи ровно сутки и проснулся только на следующее утро. Разбудило осторожное постукивание.

– Кто там? – спросил я, выдавливая звук из пересохшего горла.

– Сеньор Огюст, вас ждут к завтраку, – ответил низкий женский голос, видимо, служанки.

Голос показался мне знакомым. «Опять коллективное бессознательное?» – подумал я и вдруг вспомнил: Беренгария! Ну, конечно, это был голос Беренгарии. Я выждал небольшую паузу и ответил, украсив речь вежливым словом благодарности:

– Благодарю, сеньора Беренгария, сейчас иду!

Вдруг сгусток крови, как вылетевший из пращи камень, ударил мне в голову. Надежда на то, что я в бреду, обмороке, больнице – где угодно! – ещё трепетала в моём сознании. Но теперь…

«Стоп!» – во мне встрепенулся молодцеватый Шерлок. – «Время, в которое я странным образом переместился, давно кануло в Лету. Однако исторический взгляд на время – не единственный. Я понятия не имею о релятивистской механике Эйнштейна, но, говорят, там случается и не такое!» Трепет и восторг эксперимента вновь охватили меня: «Фортуна вынуждает жить на два времени!»…

Повторный стук прервал мои мысли и заставил поторопиться. Я оделся, тщательно оглядел себя в зеркало и вышел из комнаты.

* * *

Беренгария ждала у двери. Моё появление она приветствовала лёгким приседанием, затем выпрямилась и, не говоря ни слова, торжественно поплыла вверх по парадной лестнице. Я улыбнулся и последовал за ней.

Служанка ввела меня в уже знакомую залу, описанию которой я посвятил несколько восторженных строк ранее. В центре залы за столом «а ля Гауди» сидели три человека – мужчина лет пятидесяти, красивая статная женщина неопределённого (бальзаковского) возраста и моя несравненная Катрин. Мужчина, в котором нетрудно было распознать главу семейства, встал и вышел мне навстречу.

– Папа, это Огюст, я прошу вас с ним познакомиться, – сказала Катрин отрывисто, как бы роняя слова.

Она казалась взволнованной.

– Хуан Антонио Гомес Гонсалес де Сан-Педро, – торжественно произнёс глава семьи, протягивая мне руку.

– Огюст Родригес Гарсиа, – ответил я, принимая рукопожатие.

– Моя жена, Мария де Монтсеррат Риарио Мартинес де Сан-Хосе, – выговаривая имя жены, дон Хуан отвесил супруге церемониальный поклон, – моя дочь, э-э… впрочем, мою дочь вы, насколько я понимаю, уже знаете. Прошу за стол, сеньор Родригес, – хозяин улыбнулся и указал на единственный свободный стул.

Не успел я присесть, как слуга в потёртой малиновой ливрее поставил на стол четвёртый прибор и принялся украшать его всевозможными яствами.

– Сеньор Родригес, моя дочь сказала, что, пока вы были в плавании, ужасный пожар уничтожил ваше родовое гнездо в Картахене, и вам предстоит отстраиваться заново. Примите мои самые искренние сожаления.

Я склонил голову, лихорадочно соображая, как мне следует реагировать на это печальное известие.

– В связи со случившимся позвольте мне, сеньор Родригес, – продолжил дон Гомес, – предложить вам услуги нашего дома, пока вы не исправите положение погорельца.

Отмалчиваться дальше не представлялось возможным.

– Досточтимый дон Гомес, примите мою искреннюю благодарность, – коротко ответил я, припомнив наказ отца: «Меньше слов – меньше печали».

* * *

По окончании приветственного ритуала дон Гомес, а за ним и все остальные приступили к завтраку. Впервые в жизни я чинно принимал пищу. Это что-то! В нашем светлом будущем мы совершенно не заботимся об изобразительной стороне дела. Польза целиком и полностью определяется количеством и качеством съеденного. Во время трапезы за спиной практически каждого едока изнывает от безделья какая-нибудь техника. Электроника не знает этикета и ежеминутно просит аудиенции, нарушая установленные ритуалы правильной и счастливой жизни.

Теперь же, постигая науку неторопливого застольного разговора, я отвечал на вопросы родителей Катрин и по ходу разговора вживался в чужую, незнакомую мне реальность. Одновременно я резал на кусочки дымящуюся на тарелке мякоть кордеро, сдобренную десятью приправами и соусами, которые предлагали слуги и лично сам хозяин. Я глотал отрезанные кусочки, не пережёвывая. Жевать и одновременно толково отвечать на вопросы у меня просто не получалось.

– Сеньор Родригес, – обратился ко мне дон Гомес, – пусть дамы простят меня за несвойственную их интересам тему, но мне непременно хочется знать одну деталь. Скажите, вы играете в шахматы?

Он перевёл на меня взгляд, полный нетерпеливого ожидания. При этом тело дона Гомеса неестественно подалось вперёд и застыло едва ли не в падающем положении. Опасаясь, что хозяин действительно может потерять равновесие (центр тяжести его грузного тела явно выступал за площадь опоры), мне ничего не оставалось, как поспешно сказать: «Да». Отвечая дону Гомесу, я наблюдал краем глаза, как донна Риарио приложила палец к губам и что-то тихо сказала Катрин. Затем она подняла к глазам лорнет и внимательно посмотрела в сторону мужа.