Палач из Галиции

Немцы посмеялись, указали бандеровцам их истинное место, но боевой пыл горячих хлопцев использовали. Батальон «Нахтигаль», где Шухевич служил в чине гауптмана, зверствовал во Львове, расстреливал евреев, цыган, польскую и украинскую интеллигенцию, советских и партийных работников, раненых красноармейцев, обычных людей – всех тех, кто попадался под горячую руку.

В сорок третьем он разочаровался в немцах, ушел в подполье, создал Главный военный штаб УПА. Но Шухевич все равно сотрудничал с руководством зондеркоманд, с охотой принимал участие в карательных акциях, направленных против поляков, своих же собратьев украинцев.

В начале сорок пятого, когда ОУН рекомендовала Бандере не возвращаться на Украину, он фактически возглавил движение, названное именем своего подельника. Шухевич нарек себя главным секретарем по военным делам, председателем Главного освободительного совета, главнокомандующим всеми бандами УПА.

Алексей хорошо представлял себе, что такое типичная группа бандеровцев. Жуткая помесь абвера с махновщиной, и все это в лучших традициях партизанского движения! Крупные соединения повстанцев членились на мелкие отряды.

В возвращение немцев никто не верил. Ставка отныне делалась на неизбежный конфликт СССР со странами Запада, в ходе которого и заявит о себе независимое украинское государство. Советская разведка докладывала, что западные спецслужбы будут подпитывать надежды украинцев на скорую войну с большевиками, присылать своих эмиссаров, деньги, технику, боеприпасы. Тянуть время, беречь силы, пока не начнется военный конфликт.

Действовать широким фронтом ОУН уже не могла. К весне сорок пятого войска НКВД и органы госбезопасности разгромили все крупные бандформирования, уничтожили больше пятидесяти тысяч бандеровцев, столько же взяли в плен.

Но у гидры вырастали новые головы. Подполье действовало, усердно гадило. Бандиты появлялись внезапно, убивали людей, сжигали дома и пропадали. На Западной Украине не было такого места, где не страдали бы люди.

Алексей извлек из сумки карту Збровичского района крупного масштаба, развернул. Он знал ее наизусть и все же всматривался, прокладывал стежки между населенными пунктами.

«Где же ты сидишь, старый знакомец? Помнишь ли офицера группы СМЕРШ, который вычислил твою банду год назад, а потом безуспешно преследовал тебя по лесу?» – думал капитан.

Через этот район, заселенный не особенно густо, проходила железнодорожная ветка в Восточную Галицию. Он вплотную примыкал к польской границе. Территория соседнего государства располагалась на северо-западе, до польских Пшецина и Люблявы было не больше двадцати километров. Часть границы проходила по Излучи. Эта речушка протекала через Збровичи и уносилась на восток, к Бежанам, Злотничам и Пухте, до которых от тридцати до сорока верст.

Львов на юго-востоке. Железная дорога проходит через Тусковец, что на юге от Збровичей, на польскую Любляву. Там же, на юге, крупные села Костополь, Лепень, приграничный Жлотов.

К северу от Збровичей на обширной территории раскинулись глухие Хованские леса. Они упирались в границу на севере. В самой глуши затерялось село Хованка, давшее название лесному царству. По периметру зеленого массива стояли Острожи, Гожище, Рывда. Восточнее располагался Троепольский район.

Открытых участков немного, в основном на юге. Повсюду хвойно-лиственные леса, в которых без особого труда можно спрятать парочку крупных войсковых соединений вместе со штабами и обозами.

В два часа дня Алексей, облаченный в форму с поскрипывающей портупеей, в начищенных сапогах, пересек двор, поднялся на крыльцо комендатуры, покурил, осмотрелся. На дальнем краю пустыря, заменяющего городскую площадь, солдаты разгружали полуторку – вытаскивали из нее какие-то бидоны, волокли в столовую. У зачехленной полевой кухни курили патрульные.

Дневная жара еще не спала. От ветерка, налетающего порывами, не было пользы.

С казарменного плаца, расположенного где-то справа за деревьями, доносились командные крики. Там солдаты местного гарнизона проводили строевые занятия, чеканили шаг. Потом они нестройно затянули: «Мы раздуваем пожар мировой, церкви и тюрьмы сравняем с землей!» Такое ощущение, что за последнюю четверть века репертуар в Красной армии не изменился.

Алексей поморщился. Неужто занять солдат больше нечем?

Часовой на входе давно его заприметил, оторвался от стены и с лицом, выражающим неусыпную бдительность, прохаживался по крыльцу. Он отдал честь, когда офицер СМЕРШа наконец-то соизволил войти. Удостоверения не потребовал, тем самым грубо нарушил Устав гарнизонной и караульной службы РККА.

В приемной коменданта сидела женщина с погонами лейтенанта и отсутствующим лицом. Пальцы ее бегали по клавишам старенькой печатной машинки. Треск стоял как в печке. Она подняла глаза, сделала их большими, как блюдца, до краев наполненными смыслом и быстро поднялась. Этой особе, к которой благоволил комендант Глазьев, тоже не понадобились документы Алексея. Ей хватило зрительной памяти.

– Сидите, – заявил капитан. – Занимайтесь своими делами.

Алексея бесило, когда при виде его удостоверения, в котором, как он считал, не было ничего ужасного, вытягивался по струнке весь военный люд, вплоть до дивизионного начальства. Лишь бы выслужиться, произвести хорошее впечатление, чтобы чего не подумал, не взял на карандаш. Это те самые люди, которые еще вчера бесстрашно ходили в атаку, смеялись в лицо смерти. Они знали, что за ними нет никакой вины, но органам виднее.

– Там? – Алексей кивнул на дверь кабинета.

– Там, – сказала женщина, села и украдкой скользнула взглядом по ладной фигуре офицера контрразведки.

Он и сам знал, что в форме выглядит лучше. Многие дамы ему об этом говорили.

– Хорошо. – Алексей сделал пару шагов и остановился. – Напомните, как вас зовут?

Она опять вскочила.

– Лейтенант Савицкая Ирина Владимировна. Служила старшей в группе телефонисток в батальоне связи, который дислоцировался под Дубнами. В апреле подразделение расформировали, меня и еще двух человек направили на работу в Збровичскую комендатуру. Я хорошо умею печатать на машинке, товарищ капитан… – Женщина смутилась, потупилась.

– В гражданской жизни вам это очень даже пригодится, – сказал Алексей. – Откуда вы родом?

– Родилась под Киевом, товарищ капитан, – быстро ответила женщина. – Окончила техникум связи в сороковом году.

– Были в оккупации? – Он по привычке насупил брови.

Женщина занервничала и проговорила:

– Под немцами мы прожили совсем недолго, три месяца. Отец был бухгалтером на машиностроительном заводе, знал людей из подполья. Нас вывезли лесами через линию фронта, доставили в Калинин, потом в Орехово-Зуево. Отец и там работал на заводе, я подала заявление в военкомат…

– Хорошо, мы с вами еще поговорим, Ирина Владимировна. – Он распахнул дверь.

Комендант, придерживая разбитую крышку, прикрывающую мембрану телефонной трубки, крыл матом какого-то Зуева из хозчасти.

Алексей поморщился. Жизнь без мата небогата.

Комендант почувствовал постороннего, мгновенно перешел на русский литературный и швырнул трубку. Понятно, отчего она разбилась. Нервы у всех не железные.

– Проходите, товарищ капитан, – сказал он и начал выбираться из-за стола, загроможденного ненужными вещами.

– Нет уж, лучше вы к нам, Николай Акимович. Забыли, что мы договорились встретиться? Через пять минут жду вас в своем кабинете. И капитана Рыкова тоже.

Вскоре он стоял у окна в помещении, выделенном ему для работы, и пускал дым в открытую форточку. Алексей меланхолично наблюдал за тем, как со ступеней комендатуры скатился молодой боец без оружия. Подтягивая штаны, он побежал через пустырь и повернул к госпиталю. Майор Глазьев послал его за помощником. Что за амуры в служебное время?

Подавляя раздражение, капитан отошел от окна, сел за девственно чистый стол. Он не любил копаться в бумагах, давиться пылью, щелчками избавляться от дохлых тараканов, прилипших к документам. Предпочитал работу в поле.

Руководство комендатуры нарисовалось через шесть минут. Майора Глазьева одолел нервный тик, заместитель Рыков запыхался, тяжело дышал. Интересно, от каких важных дел отвлек его посыльный? Товарищу Антухович тоже нечем заняться в служебное время?

Рыков судорожно застегивал крючок на вороте гимнастерки. Комендант поглядывал на него со злостью. Эх, в военное время они бы так не расслабились.

– Опаздываете, товарищи офицеры, – проворчал Алексей, с нескрываемой иронией посмотрел в глаза Рыкову и спросил: – Вам служба не мешает заниматься личной жизнью?

– Виноват, товарищ капитан, – пробормотал тот. – Всего лишь на минутку отлучился.

– А до этого тянули лямку как бурлаки на Волге? Проводили с населением беседы о вреде национализма? Занимались патриотическим воспитанием молодежи? Ладно, – бросил Алексей. – В следующий раз напишем прогул и не засчитаем трудодень. Это шутка. Надеюсь, вы еще осознаете свою ответственность. Садитесь, что вы тут торчите? – Он кивнул на свободные стулья, офицеры, чуть поколебавшись, опустились на них. – Сделайте лица попроще, вы не на допросе. Повторяю, я прибыл в район для проведения оперативной работы по выявлению и ликвидации особо опасной банды бандеровцев, возглавляемой Нестором Бабулой. Я должен наладить взаимодействие всех сил, имеющихся в районе. Предлагаю оставить субординацию в покое, если она мешает работе. Меня зовут Алексей. Избавьтесь от подобострастия, от страха, что я вас упеку за решетку, если вы сделаете что-то не так. Для этого существуют другие органы. У меня иная цель. Нам реально надо обезвредить и уничтожить банду, терроризирующую район. Для этого хороши все средства. Ладно, почти все. Где личный состав гарнизона, Николай Акимович?

– У них плановые занятия, по плацу топают.

– Мы знаем инструкции, товарищ ка… прошу прощения, Алексей, – проговорил отдышавшийся Рыков. – Бандиты постоянно ведут разведку, используют свои связи среди местных жителей, поэтому запрещены построения всего личного состава на виду у населения. Занятия по строевой, боевой и политической подготовке проводятся повзводно, в порядке очереди, вблизи от казармы, обязательно с личным оружием. Этим занимается старший лейтенант Осипчук. Все занятия идут во время, свободное от боевого дежурства. Бойцы несут караульную службу, выезжают на чрезвычайные происшествия. Гарнизону придан автомобильный взвод. Правда, там всего лишь старые полуторки да пара списанных «козликов». Все это железо приходится постоянно ремонтировать, заказывать запчасти.

– С ними полная погибель, – подтвердил Глазьев. – Каждый день доводится лаяться с начальством складов в Тусковце. Иногда обмениваем детали на продукты, обмундирование, спальные принадлежности. Разговаривать человеческим языком уже не получается.

– Я заметил. Какими подразделениями мы располагаем в районе?

– Комендантский взвод насчитывает тридцать четыре человека, – сказал Рыков. – Бойцы охраняют комендатуру, гауптвахту, гараж, электрическую подстанцию и водозабор, восстановленный с немалым трудом, осуществляют патрулирование. Люди обстрелянные, все воевали. Есть еще гарнизон. Он состоит из автовзвода и полутора стрелковых рот под командой Осипчука. Примерно полторы сотни красноармейцев. У них ППШ, винтовки Мосина, десяток ручных пулеметов, два «максима», гранаты. Ни танков, ни артиллерии, сами понимаете. В крупных селах стоят взводы или отделения, но служба там у них несколько специфичная.

– Понятно. – Алексей поморщился. – Охраняют сами себя. На что-то большее не способны. НКГБ? НКВД?

– Капитана Ткачука вы уже знаете, – сказал Глазьев. – Нормальный сотрудник, имеет опыт, проявляет выдержку. В отделе не больше дюжины милиционеров. Это бывшие солдаты и сержанты полка НКВД по охране тыла действующей армии. В подвале отдела при немцах работало гестапо. Сейчас там оборудован тюремный изолятор, где в одиночках содержатся бандиты и их пособники, провинившиеся красноармейцы и…

– И прочие враги народа, – продолжил Алексей. – Негусто у вас с милицией. С государственной безопасностью, видимо, тоже все запущено.

– Им хорошо досталось, – проворчал Рыков. – В засаду попали на прошлой неделе. Погибли капитан НКГБ Лучанский и несколько его людей. Теперь пытаются наладить работу, но очень мешает нехватка сотрудников. Временно возглавляет отделение старший лейтенант Березин. Молодой он еще, хотя и старается.

– Убивают нас, Алексей. – Комендант глубоко вздохнул и прямо посмотрел в глаза контрразведчика. – Люди гибнут постоянно. Четверо у Лучанского, не считая его самого. У Ткачука недавно пристрелили троих здесь да еще участкового в Бежанах. Два милиционера угодили в госпиталь во Львов. Граната рядом взорвалась, три ноги на двоих недосчитались. В комендантском взводе двое погибших за последнюю неделю. Бандиты обстреляли подстанцию, пытались прорваться на территорию, но их отогнали. Натворили бы там бед, если бы прорвались, весь район обесточили бы.

– Теперь охрана усилена, – проговорил Рыков. – Осипчук выделил отделение. Бойцы несут службу круглосуточно, объект охраняют, как товарища Сталина! – брякнул он, не подумав, и тут же начал наливаться краской.

– Я тихо радуюсь за вас, – пробормотал Алексей.

Такое сравнение не покоробило его. Хорошо было бы, если бы подстанцию действительно охраняли так же тщательно, как товарища Сталина!

– У Осипчука тоже потери, – быстро сказал комендант. – Ездили на вызов в Лепень. Оказалось, что засада, бандиты за околицей напали. Хорошо, что учли подобную вероятность, из «максима» отбились. Но двоих все равно недосчитались. По нынешним меркам это рядовое событие.

– Бандиты неуловимы, – пожаловался Рыков. – Вы извините, Алексей, что говорим так, как есть, но они действительно хуже саранчи. Каемся, не удается пока справиться. У них информация, агенты. Лезут из всех щелей, пакостят и исчезают. Могут атаковать где угодно, в сортир с автоматами ходим! Шесть дней назад напали на райком, представляете? Это в двух шагах от комендатуры, за казармой. Вечером было дело, стемнело уже, но люди еще не разошлись. Вылезли как из тумана, непонятно откуда, никак не меньше десяти рыл, обстреляли окна ураганным огнем, забросали гранатами. Когда бойцы прибежали, их уже и след простыл, только гильзы стреляные остались. Два часа по округе рыскали, никого не нашли. Местные делают удивленные лица, хотя определенно что-то знают. Но не будешь же всех до одного расстреливать!

– Хотя и надо бы, – в сердцах бросил комендант. – Через два на третьего хотя бы. Спокойнее жилось бы тогда. Восемь человек погибли. Бандиты знали, куда стрелять и гранаты бросать. Секретарь райкома товарищ Павленко – бывший фронтовик, решительный человек, его заместитель Гриневский Макар Макарович, председатель райисполкома Грабарь, секретарь по идеологии Кравченко Яков – бывший партизан, хорошо знавший самого Ковпака. Вся партийная ячейка полегла. Павленко собрание актива проводил. Как теперь прикажете призывать людей в партию? Кто к нам пойдет? Работа райкома практически парализована, лучшие люди выбиты.

– Вот что интересно, – вставил Рыков. – У нас нет никаких подтверждений, что группа вооруженных чужаков вошла в город. Десять рыл, обвешанных оружием, не иголка. Повсюду посты, и никто их не заметил. Они явно пользуются подземными ходами.

«Один из выходов расположен где-то поблизости, – сделал мысленную зарубку Алексей. – Весело, нечего сказать. Бандиты в любой момент могут появиться».

– Устроили облаву, прочесали кварталы, прилегающие к райкому. Ничего и никого! – Рыков вздохнул. – А они нам привет на следующий день – больницу обстреляли! Правда, не убили никого, только стекла поколотили. Но опять же откуда взялись, куда делись?

– В Жлотове на опорный пункт напали, – продолжал скорбный список Глазьев. – Подъехали на полуторке под видом красноармейцев, еще с девушкой на заправке шутили, заигрывали, звали на свидание. Потом и ее убили, и всех, кто рядом был. Опорный пункт, правда, взять не смогли, не по зубам им оказался. В Троеполье на военкомат совершено нападение. Несколько сотрудников вывели во двор и расстреляли. Еще две семьи. Они на призывной пункт пришли, сыновей в армию провожать. Потом листки к трупам прицепили. Дескать, так будет со всеми, кто пойдет в Красную армию.

– Поляки возвращаются в родные дома, – сказал Рыков. – А их опять убивают. Село недалеко от Жлотова, Люкля называется, там испокон веков польские крестьяне жили. В сорок третьем гады из УПА с облавой нагрянули, спалили село, кто-то убежал через границу, кому-то не удалось. В мае, когда наши Берлин брали, поляки возвращаться стали. Им никто не препятствовал. Советская власть этому всячески способствовала. Пара десятков семей на родину перебрались, заново дома отстраивали. В начале июля бандюки вошли в село, опять все сожгли, а народ, как гирлянду, на деревьях развесили. Люди негодуют. Вы же, мол, во-первых, интернационалисты, во-вторых, божились бедноту защищать. Почему ничего не делаете? А мы беспомощны, не можем у каждого дома пулеметчика поставить. Да и толку от них!.. Хочешь правду, Алексей? – У коменданта побелели скулы. – Местные власти фактически потеряли контроль над сельской местностью. В крупных поселениях какая-то видимость есть, а в селах – ни хрена. Бандиты ходят, где хотят, творят, что вздумается. Я жизнь отдам, чтобы выполнить приказ, Алексей, – процедил комендант. – Но в этой ситуации мы бессильны. Нас переигрывают. Нужно менять подходы, уплотнять агентуру, засылать своих людей в банды. Это не армия должна делать, не такие великие полководцы, как мы с Рыковым.

– Ладно, разговорились вы что-то, Николай Акимович, – прервал его Алексей. – Хотите поучить СМЕРШ, как ему работать? Не пугайтесь. Что вы побледнели? За правду у нас не расстреливают. А вот за неумение наладить работу – могут. С коммунистами в районе все понятно. Что насчет комсомольского актива?

– Да это форменный пассив, а не актив, – заявил Рыков. – Боится молодежь к нам идти. Родственники не пускают, и кто их осудит? Придут бандиты и всю семью прирежут за сотрудничество с властью. Все комсомольцы – переселенцы с востока Украины. По организованному набору, по зову сердца приехали восстанавливать Галицию и Волынь, налаживать мирную жизнь. Рабочие, водители, милиционеры. У Ткачука, между прочим, половина отдела таких. Живут в общежитиях, на съемных квартирах и тоже подвергаются опасности. Хорошо, если стрелять умеют, а там ведь много женщин.

– Недавно трех комсомолок в лес увели, – мрачно поведал Глазьев. – Через день их тела на дорогу выбросили – еле опознали. Надругались над девчатами пламенные националисты, потом на куски порезали. Два механизатора из Пухты пропали. Пару дней искали, нашли в заброшенном колодце.

– Значит, ничего утешительного вы не можете мне поведать? – осведомился Алексей.

– Можем. – Рыков пожал плечами. – Под Троепольем органами госбезопасности проведена операция, выявили схрон, подорвали его, дюжину бандитов отправили к праотцам. Выявили связника в Зыкове. Он имел контакты с сообщниками на польской территории и неким парнем из британской разведки. Правда, перестарались, погиб при задержании. Участковый отдела НКВД в Гожище ухитрился отбить нападение. Ночью через плетень к нему перелезли. Парень оказался умным, заранее получил информацию о готовящемся визите, семью в подвал сплавил. А сам на крыше курятника пулемет поставил и ждал. Когда они через двор крались, давай поливать их огнем. Пятерых супостатов на месте положил, никто не ушел. Этот парень пока живой, службу несет, но надолго ли?

– Спасибо, товарищи офицеры. Обстановка мне в целом ясна, – проговорил Алексей. – Враги повсюду, успехи весьма скромные. Передайте Осипчуку мои пожелания. Учебу личного состава временно прекратить. Усилить посты в комендатуре, больнице, на всех значимых объектах городской инфраструктуры. Чтобы не спали, если хотят выжить. Активнее вести патрулирование. Немедленно задерживать всех подозрительных личностей, выявленных вблизи постов. Посидят немного, ничего страшного. Отношение к нам местных жителей от этого не пострадает. Оно и так хуже некуда. Быть готовыми по первому требованию предоставить мне рабочий транспорт, до взвода вооруженных и экипированных красноармейцев. Соблюдать режим секретности по всем перемещениям подразделений и даже отдельных личностей. Надо пресечь болтовню, товарищи офицеры! – Он впился глазами в смущенных собеседников. – Никакой служебной информации посторонним, чего бы она ни касалась, даже поставок тушенки. Ни малейших откровений перед женским полом! Еще раз говорить об этом я не буду. Проколетесь – немедленно припомню. Допустите ошибку – отправитесь за решетку. Никакого алкоголя, развлечений и тому подобного. Сразу ставлю в известность, что я решительный противник пира во время чумы. Все понятно, товарищи офицеры? Ваша миссия ограничивается этим. Пока, во всяком случае. Можете идти.

Глава 3

Конкретный план мероприятий он собирался обсуждать с другими людьми. До отдела НКВД было рукой подать. Алексей шел по дощатому тротуару, скользил глазами по прохожим. Вроде люди как люди. Тетушка в платочке и пышной юбке толкала тележку с бидоном. Мужик в картузе тащил связку лопат, опустил глаза, проходя мимо. Убогая старушка божий одуванчик испуганно прижалась к забору, разглядев его форму, стала креститься, когда он прошел. Интересно, форма СС вызывала у нее такую же реакцию?

В отдел он вошел беспрепятственно – красная книжица работала. Два милиционера вытаскивали из кабинета начальника бородатого дядьку в тонкой безрукавке. Они пинками погнали его по коридору. Тот что-то лопотал по-украински, хлюпал носом. Алексей постучал из соображений вежливости.

Капитан Ткачук сидел за колченогим столом и высыпал из полупустых папирос табак, чтобы набить одну нормальную.

– Вот уроды, – пробормотал он. – Всю фабрику надо бы расстрелять. Когда они научатся нормально делать свою работу?

– Ты про бородатого типа? – не понял Алексей.

– Я про табачную фабрику, где делают гильзы для папирос, но забывают набить их табаком, – ответил главный районный милиционер. – Ладно, доберутся еще до них наши длинные руки. Вот только разделаемся с другими врагами!..

– Никого не любишь сегодня? – догадался Алексей.

– Да, когда я не спавший, то никого не люблю. – Ткачук рассмеялся, протянул руку. – Проходи, располагайся. Уже устроился?

Алексей с любопытством огляделся. Пыточные приспособления с потолка не свешивались. На стене портреты Сталина и Дзержинского, все остальное тоже обычное, как и везде. Сейф, стол, старый славянский шкаф.

На краю стола валялась пачка мятых дензнаков. Алексей взял их, повертел. Какие-то странные купюры. Вроде карбованцы, выпускаемые на Украине Третьим рейхом, но на них почему-то изображен бандеровец с автоматом и напечатан призыв к свержению Советской власти. Впрочем, были в пачке и обычные бумажки, выпущенные в сорок втором году так называемым Украинским банком.

– Мзду берешь, капитан?

– Хорошая шутка, – заявил Ткачук. – Можешь взять себе, если хочешь. Или в печке сожги. Просто бумага, ничем не обеспеченная. Хождения в Стране Советов не имеет, не признается, не обменивается и не представляет никакой ценности, даже нумизматической. Этот крендель пытался откупиться от меня карбованцами, которые штампуют бандеровцы в своих подпольных типографиях. Кстати, когда эти юмористы конфискуют у крестьян последние продукты, они иногда расплачиваются с ними такими вот бумажками. Они обещают селянам, что, как только воцарится самостийное украинское государство, эти деньги мигом будут обменяны на новые, настоящие. Кто-то верит. Наивные люди копят их в баночках, зарывают в подвалы. Не понимают, что Советский Союз – штука вечная, на века, на тысячелетия. Западная Украина навсегда стала советской, иначе быть не может.

«Аминь, – подумал Алексей. – Или аллилуйя?»

– А этот крендель? – Он кивнул на дверь. – Из леса дяденька?

– Да какое там из леса, – отмахнулся Ткачук. – Господин Бородай, завсклада в зерновом хозяйстве, что от мукомольного комбината. Как у Маршака, помнишь? – Ткачук засмеялся. – «А то веселая птица-синица, которая часто ворует пшеницу, которая в темном чулане хранится». Страна поставила Бородая на ответственную должность, а он тащит муку мешками и отвозит темными ночами в лабаз на Буковой улице, где его подельники прячут товар с глаз подальше. Куда потом уходит мука, нам пока неизвестно. Работаем над этим. – Ткачук развел руками. – Может, и в лес, дело темное. Зато как он плакался, на коленях ползал!.. И детишек вспомнил, и старенькую маму. Аж на слезу пробил, уродец.

– Пожалеть хочется? – спросил Алексей.

– Удавить! – отрезал Ткачук. – Чтобы больше такая мразь не гадила. Мало нам леших по лесам. – Он набил папиросу, чиркнул спичкой.

Но она сломалась, головка ее раскрошилась.

– Это уже полный капут, – расстроенно констатировал капитан. – Как можно делать такие спички, скажи?