Пригород. Город

Жалкие пародии на растения еще как-то приживались на земле. Я видел эту чахлую флору, похожую на кустарники. Плесень и лишайники тоже обитали в этом почти безжизненном мире.

Каждое утро… Хотя все застыло в неопределенном сумраке, солнца я не заметил, и нельзя угадать, что освещает эти мрачные просторы. Итак… Каждое утро мы ходили на бесполезную работу. Люди начищали никому ненужный металл, который имел свойство сразу покрываться ржавчиной и плесенью. Мы очищали от грязи склянки, чинили ненужную ветошь, облагораживали кусты, которые, пока мы спали, приходили в негодность. Вся эта работа оказывалась абсолютно бессмысленной, ненужной даже тем существам, бродившим по окраинам котлована. Они сонно передвигались туда-сюда и бросали нам работу. Железяки, склянки и ветошь летели от них к нам, не подчиняясь закону тяготения. Каждая из этих вещей находила того, кому она предназначена. Работа совершенно беспросветная – ни капли творчества.

Не услышишь детский смех в этом мире, нет и людей в обычном понимании этого слова. Другие обитатели барака – фигуры без лица. Вместо него – пепельного цвета расплывшийся блин. Сердечная тяжесть и изнеможенность лежали на их «лицах». Творческая ущербность острым ножом навсегда уродовала людей, нивелировала личность, но отблески индивидуальности все-таки я мог разглядеть.

Когда работа заканчивалась, мы шли в бараки и ели. Пищей служили лишайники. Потом наступал тяжелый сон без сновидений, но он не давал отдыха. И всегда я видел это застывшее серое небо.

Я пытался разглядеть во время работы существ, бродивших по краю котлована, однажды мне это удалось. Случилось волнение на горизонте – существа зашевелились. На этот раз они собрались в группу и спустились к нам. Я не сказал, что в котловане есть одно место – перешеек, по которому можно, не преодолевая высот, выйти из замкнутого пространства. В этом понижении зияло нечто черное и неподвижное, похожее на застывшую смолу. Тот, кто находился здесь давно, сказал, что это море. Я не поверил. Море не бывает таким: черным, без волнений на поверхности, совершенно мертвым. Существа охраняли этот единственный выход из котлована. Но мне пришлось поверить старожилам сих мест.

Существа зашевелились. Они стали спускаться к нам, а по морю, не делая волн, плыл черный ящик. Это было судно с торчащей мачтой, тоже аспидного цвета и без парусов.

Существа приближались к нам. Они быстрой приседающей походкой, делая широкие шаги, сокращали расстояние. Все ближе и ближе. Я смог разглядеть их очень подробно. В это время ящик причалил к котловану. Эти существа огромны. Они оказались собаками в пять человеческих ростов. Псы шли на задних лапах. Передние – руки с трехпалыми конечностями. Я понял, что этих монстров видел раньше. И тут с мучительной болью родилось одно слово, которое подходило для описания существ: «Анубисы», целая свора жутких псов, передвигающаяся на задних лапах, остановилась и стала разглядывать нас. Их свирепые и умные глаза вылавливали людей поодиночке из толпы, и никто не мог сопротивляться их воле. Дошла очередь и до меня. Велением взгляда Анубиса я вышел и поплелся на корабль. Всего было где-то двадцать человек, попавших в черный ящик. Внутри него нет освещения. Мы чувствовали, как судно отчаливает и разворачивается на сто восемьдесят градусов, как, не спеша, скользит по черной глади вод. Ящик плыл очень медленно, слишком медленно. От вечной усталости, что преследовала меня всегда, я чуть не провалился в сон. Затем мы почувствовали, как судно стало делать спиралеобразные движения, уходя вглубь. Последнее, что помню – меня затягивало вниз и я, не в силах бороться с усталостью, провалился в сон.

Когда проснулся, небытие окружало меня, и кроме…»

5

Рукопись продолжалась, но я расхотел читать. Глаза мои больно резало, словно от едкого дыма. Представил себе костер, рвущийся в небеса. Тогда пошел на кухню, отыскал большую кастрюлю и принес ее в комнату. Изорвав рукопись, скомкал клочки и бросил их в нее. Найдя зажигалку, подпалил листы. Заполыхал огонь. Я не думал о том, что случится пожар в квартире. Смотрел на пламя, но оно быстро потухло, остался лишь пепел от рукописи. Мне было неинтересно, что будет дальше с главным героем. Я видел там, на страницах, рассказывается история путешествия от первого лица по мрачным, но сказочным мирам, и, может, на последнем листе узнал бы имя героя. Может, этот герой я? Этого не случилось. Сейчас персонаж канул в лету, стал безвестным.

Когда развернулся спиной к комнате, то она словно рассыпалась. Почувствовал всем телом, как мир исчезает. Самое интересное, это ощущение приходило не однажды, и я привык к нему. Секунду назад думал о рукописи. Секунду спустя уже и не вспоминал о ней. Историю с Генри не забыть, просто она ушла в глубокое подполье. Вещь оставлена пылиться в бездне разума, ее положили в долгий ящик.

Вышел из квартиры, и только пальцы были грязны от пепла. Каким образом испачкал их? Пытался вспомнить, но не смог. Похоже, не прикасался к сожженным бумагам, но тогда откуда грязь? Этот пепел напомнил о Генри. У него нет родственников, и тело кремируют.

Я пошел в свою квартиру. Я просто желал забыться навсегда. Мне удалось. Тяжелый сон всосал в себя душу. Видел в смутных грезах события, которые произошли несколько часов назад. Во сне встречался с врачом.

Пожилой мужчина напротив

Зима забыла эти края. Я вспомнил, что когда-то с радостью встречал первый снег, выпадавший вначале последнего месяца осени, а теперь тосковал по морозу и белому пологу, досадуя на погоду не по сезону. Я не люблю лето. Я люблю золотую осень, прохладную и солнечную, голубой хрусталь чистого неба, тонкую корочку льда на лужах и жду с нетерпением снега, но в этом году было не так.

Я поежился от мороси и ветра, нырнул в вокзал и, встав в очередь за билетом, огляделся. Народ толпился. Любые дни – будни или выходные – не были помехой человеческому потоку. Казалось, никто не работает, а все куда-то едут, к чему-то стремятся, боясь что-то упустить. Вечное движение путников виделось бесплодной попыткой изменить серую жизнь. Люди приходят и уходят сквозь стеклянные двери. Мои глаза невольно останавливались на них. Вошел парень в кожаной куртке и черных джинсах, поправив сумку, больше похожую на заплечную суму, встал в очередь. Прошмыгнула детвора. Девушка с явным осознанием своей красоты грациозно продефилировала мимо. Затем ввалилась группа молодых парней и девушек, радостно гогоча, они просочились сквозь толпу ожидающих, и двери, ведущие к платформам, проглотили их.

Подошла моя очередь. Купил билет. И, отойдя в сторону, переложил из одной подмышки в другую стекла, обмотанные полиэтиленом и скотчем. Посмотрел на табло и пошел на платформу.

Поезд уже стоял. Нырнул внутрь и занял место у окна. Было свободно. Напротив сидел пожилой мужчина. Думающий, наверно, о чем-то своем, он вглядывался в непогоду.

– А куда вам стекла? – спросил вдруг незнакомец.

Человек лет шестидесяти, небрежно одет, седые редкие пряди зачесаны неаккуратно, лицо небритое, но, несмотря на это, он не производил впечатления опустившегося человека. Я, поймав усталый взгляд чужих глаз, произнес:

– В деревню. В окна вставить надо.

– Дело хорошее. А сколько стекольщик взял за работу?

Я пожал плечами. Ведь ходил к нему, заказал размеры, он при мне нарезал, я заплатил, но сколько забыл. Со мной так часто бывает: я не помню цен. К примеру, подхожу скрупулезно к покупке, но напрочь вылетают из головы цифры, как только дело завершено.

– Не знаю, – ответил я. – Не помню.

– А я тоже в деревню еду, – не обращая внимания на мое замешательство, продолжил попутчик. – Кто бы мог знать, что заведу кота, вот еду его кормить. Он у меня вольный. В городе бы зачах, а в саду – самое оно. – Голос его замер на ласковой ноте.

Поезд тронулся. Станция поплыла в окне. Дождь продолжал моросить.

Я перевел взгляд на небольшую корзину, стоящую рядом с моим попутчиком на сидении. Наверно, там и лежало лакомство для его любимца.

– Да, кто бы мог подумать… Кто бы мог…

«Странный человек», – мелькнула мысль, вовсе не покоробив меня. За этими словами не скрывалось брезгливости, стеснения или безразличия. Незнакомец удачно вписался в этот ненастный вечер. Стало уютно на душе от его присутствия. И чем он расположил к себе?

Я потерялся в догадках, а он продолжил:

– А все с несчастного случая началось. Шел по улице и вдруг, будто по груди резануло, как иголкой пронзили. Ну, я и потерял сознание. Когда очнулся, набрал «скорую» по сотовому. Они приехали и в момент забрали. Уже в палате врач, веселый такой молодой человек, сказал: «Ну, папаша, свезло тебе в рубашке родиться. Тромб оторвался и прошел сквозь сердце. Иные богу душу отдают, а ты ничего, молодцом». А зачем мне эта рубашка? Зачем? Все едино. С женой развелся давно. Дети взрослые, редко они навещают. Зачем? А он: «Ты, папаша, не унывай, у тебя вся жизнь впереди. Займись чем-нибудь. Заведи себе кота, например, и заботься о нем. Ты ж пенсионер, время у тебя есть, так?» Оно, конечно, так. Но я тогда промолчал. Когда выписали, спасибо ему не сказал, совет он мне дельный дал. Нехорошо вышло. Не отблагодарил.

Попутчик замолчал.

Я вслушивался в стук колес. Больше мы не произнесли ни слова.

Выйдя на станции, я посмотрел в заплаканное окно поезда. Пожилой мужчина кивнул мне. Я, почему-то стесняясь, поднял руку в ответ, вяло помахал ему, а сердце беспокойно забилось. Отчего? Почему? Кто он мне вообще? Лишь этот вагон свел нас вместе, но также он и развел. Была лишь одна точка соприкосновения наших путей. Я не мог справиться с вихрем странных эмоций, возникших в это мгновение. Не мог понять их.

А поезд уехал, растворившись в серой дали.

Цветок забвения

1

«У древних греков существовало мифическое представление о полях асфоделей в Аиде. По ним блуждали тени умерших, которые не совершили преступлений и не были столь праведными и героическими в земной жизни, чтобы попасть в Элизиум. На полях асфоделей тени подвергались только забвению прежней жизни, и асфодель был символом забвения».

– Книга хорошая, но, к сожалению, не катит. Толстый фолиант, но… А что делать? Такова концепция. Не формат.

Наконец, обличительная тирада закончилась, и я, ощутив в руке вес книги, точнее осознав его, вышел от редактора. Ладно. Перечеркнуто. Забыто. Мне дела нет до ваших форматов, но только сейчас удивился тяжести написанного труда. Расхожее выражение «слово имеет вес» обрело плоть и физическую суть.

Я был на улице. Солнце стояло высоко. Оно вело свою игру на стеклах витрин, на зеркалах машин. Я, никуда не торопясь, шел себе и шел. Легкость в сердце. Камень упал с души. Еще одно издательство не приняло, но главный редактор прав, не формат. Это мимо всех бульварных романчиков о брутальных героях, о разборках, о золушках. Другими словами, о кровопусканиях и о выдавливании слез.

Вернулся домой. Выложив на стол из сумки увесистую пачку формата А4, бросил короткий обвиняющий взгляд: мол, ты, бездарный текст, причастен к провалу. Не просто причастен, а ты главный участник. Еще раз прочитав заглавие на первом листе: «365 голосов», ушел на кухню разогреть воду. Я решил глотнуть чая из суданской розы и переосмыслить прожитое утро.

Покончив с чаем, возвратился в комнату. Открыв первую страницу, пробежался по строчкам и застыл в недоумении. Еще один шаг. Вторая попытка. Третья. Нет. Сегодня не могу читать, а надо не просто читать, а вгрызаться в текст и переосмыслять. Закрыл фолиант. Отодвинул. Перед моими глазами был желтый кусок обоев – малое пространство между плоскостью стола и книжной полкой. Взгляд сам скользнул вверх и бессмысленно уставился на знакомые корешки.

Затем я встал и измерил шагами комнату. Повторил процедуру. Результата нет. Я прекрасно помню содержание книги. Итак, с чего все начинается?

А, ну, да…

Да… Начинается…

Но мысль бестактно прервал телефонный звонок. Я чертыхнулся. Бросился в прихожую и сорвал с рычажков трубку.

– Алло! – Мой голос прозвучал раздраженно.

– Привет.

– А, это ты. В чем дело?

– Я понимаю, что не вовремя, но есть одна просьба. Ты бы не мог зайти ко мне в больницу?

Я опешил. Больница? Чего он там делает? Я перебрал все варианты, но не вспомнил ни одного его знакомого или родственника, нуждающегося в уходе. Или реально что-то случилось?

– Ты меня слышишь? Алло?

– Да. Слышу. Я просто растерялся. Все дело в том, что… – Я бросил короткий взгляд на левое запястье. Было около одиннадцати. – Четыре часа назад мы встречались…

– Знаю, знаю. Я попал в онкологию. У меня рак легкого. Первая стадия.

– Черт! И ты молчал?!

– Ты нервничаешь больше меня, – голос приятеля излучал олимпийское спокойствие. – Я сам узнал только что. Ну, ты придешь? Я хочу кое-что сказать тебе.

– А по телефону?

– Нет.

– Адрес говори.

Он сказал и, минуту спустя я, закрыв квартиру, помчался. Затем перед глазами мелькали ступени, улица, прохожие. Вот автобусная остановка. Вот нужный маршрут. Наконец, больница мелькнула в окне. И снова улица, люди, двери, лестницы.

Поднявшись по ступеням лечебного заведения, почувствовал, что мышцы ног стали ватными. Шагал неуверенно. Меня напугала тишина больницы. Ни один человек не попался на встречу. Пройдя в палату, я остановился в испуге. Тишина накрыла, страх проник в каждую клеточку организма. Я вздрогнул и резко обернулся, услышав противный скрип сзади – открылась дверь. На пороге стоял человек в белом халате.

– Вы кого-то ищите? – строго спросил врач.

Я назвал фамилию и номер палаты.

– Так он умер. Только что тело перевезли в морг.

– Прекратите немедленно! – взорвался я. – Хватит врать! Умер? Не верю! Я прекрасно знаю, что такое первая стадия рака. Опухоль не более трех сантиметров, расположена в одном сегменте легкого или в пределах сегментарного бронха. Метастазов нет. Ничего хорошего, но пока это не смертельно.

Врач устало посмотрел на меня.

– Вы хотя бы знаете, где находитесь? – спросил он.

– В больнице!

– Это не больница, – будто стесняясь, сказал врач. – Это забвение.

– Да какого черта!

– Успокойтесь, успокойтесь. – Врач замахал руками и приблизился ко мне. – Прилягте. Отдохните, ради бога.

– Какой бог! Его нет! – Но я все же подчинился и, вытянувшись на кровати, тупо посмотрел на серый потолок с желтыми пятнами.

Врач, придвинув стул, сел рядом, сложив пальцы в замок.

– Слушаю вас внимательно.

– Где Иван Дмитриевич Кучнев? – чеканя каждое слово, спросил я.

– Так это же вы Кучнев, – прозвучал рассеянный голос. – Но сейчас не об этом. Я хочу знать то, что вас беспокоит, а не то, кого вы ищите.

Я закрыл глаза и как мантру повторил про себя несколько раз фразу: «Черт знает что происходит, это полный бред». Повернул голову и ощупал взглядом человека на стуле. Его мутно-серые глаза смотрели спокойно, заглядывая ко мне в душу, и он вновь задал вопрос: «Что вас беспокоит?» «Психолог хренов!» – мысленно выругался я.

– Где мой друг?

– Давайте сначала успокоимся. Вспомните, пожалуйста, не только этот день, но и всю прошедшую жизнь. Сосредоточьте внимание на чем-нибудь хорошем. У вас есть детские воспоминания? – Я приподнялся. – Лежите, лежите. Вот так, хорошо. Я неудачно пошутил, простите. Прислушайтесь к моему голосу. Так, вернемся в детство. Закройте глаза. Вспомните что-нибудь приятное.

Голос врача был глух. Я действительно засыпал, медленно погружаясь в прошлое. Кудесник, владеющий сейчас душой и телом, окутал колыбелью слов, и я, как маленький ребенок, радуясь теплу и уюту, все больше зарывался с головой в фантастическую смесь вымысла и реальности. Нити событий заплелись в пряди и распутались, завязались в хитрые узлы – кто-то владел ими. Кто-то вел мою судьбу. Неприятное и странное ощущение, но я не хотел, чтоб оно прекратилось. Я желал его понять. Кажется, всем телом ощутил шершавые пальцы, которые манипулировали тонкой стезей. Я понял: я – есть нить. Та самая, в руках мойры.

Грудь на мгновение обожгло, и я очнулся. Врача не было, но в палате находились люди. Откуда они взялись? Сел на кровати и огляделся.

– А где врач? – спросил я соседа, который лежа читал книгу.

– Так обхода еще не было, – не отрываясь от чтения, произнес человек.

– Но он только что приходил.

– Тебе че, приснилось? – Он закрыл книгу и, сняв очки, посмотрел на меня. – Какой врач? Ты спал как ребенок… Иван, ку-ку, ты где? Там или здесь?

Я обхватил голову руками и понял всю нелепость ситуации. Сон был настолько реален, настолько четко я видел каждую деталь, что усомниться в окружающем мире даже не пришлось. Мелькнула пугающая мысль: схожу с ума. Болезнь и обстановка онкологического отделения давила на мозг. Надо срочно бежать от этого. Найти хоть какое-нибудь занятие. Прав был поэт, сказав: «Не дай мне бог сойти с ума, уж лучше посох и сума».

– С тобой все в порядке? – забеспокоился сосед.

– Да приснилось какая-то дрянь.

Во время обхода врач ненадолго задержался в нашей палате. Он насторожено посмотрел на меня и спросил:

– Вы сегодня, господин Кучнев, выглядите уставшим.

– Разрешите моей жене принести ноутбук. Очень нужно.

– Нет, – произнес он. – Не желательно. Сотовые можно. Но если вас так неодолимо тянет к перу, я дам общую тетрадь и ручку. Согласны? – Я кивнул. – Вот и славно. Получите, как только обход закончу.

Врач сдержал слово. Теперь в моих руках были шариковая ручка и бумага. Я успокоился. Странный и нелепый сон почему-то не хотел уходить, он назойливо танцевал перед мысленным взором.

Итак, с чего начать? – Ручка коснулась листа. – Пусть будет… Да, сирень.

2

Сирень была удивительного цвета. Неземного. Волшебного. Скорее ее цветки, расточающие густой аромат, не лилового, а небесно-голубого. Легкий ветер играл цветочной пеной, и, казалось, находилось под окном не дерево, а сказочное море. Володька засмотрелся. Он приотворил окно, смежил веки и, вдохнув запах, в мгновение охмелел. Открыл глаза – детская площадка пустовала. Значит, на улицу нет смысла выходить.

Стол у окна, обвинительно скрипнув под тяжестью веса, умолк. Володька краем глаза увидел толстую книгу, а, слезши, прикоснулся к обложке и прочитал название: «Теория вероятности».

Да, она самая, о ней говорил брат. Володька однажды заинтересовался необычным словосочетанием – теория вероятности – и канючил: «Ну, расскажи, а».

А что это такое?

«Вероятность дождя небольшая» – вспомнился безликий голос по радио. «Сегодня вероятно погода будет хорошая» – это из разговоров родителей.

Он умел читать, но почему-то опасался открывать загадочную книгу брата. Шероховатая обложка жгла пальцы и манила: «Распахни меня». И словно нервная дрожь волной прошла по телу, и опьяняющий аромат сирени, казалось, усилился. И он, открыв книгу, разочаровался. На листах жили знакомые слова по соседству с формулами, что подобны заклинаниям древних магов. Володька прочел много сказок о них, и был убежден, нет, знал: у каждого волшебника есть свои заклинания, что написаны в виде рун понятных лишь хозяину. И вот, перед ним танцуют крючки, змеи, палочки вместе с цифрами и буквами. «Это и есть руны», – подумалось Володьке.

Он закрыл книгу и стал рассуждать самостоятельно о вероятности, вспомнив рассказы брата: «Ее можно вычислить. Имеются простые формулы».

«А если, – представилось ему, и голова закружилась от восхитительной мысли, – что если вероятностью можно управлять, хоть иногда, а?» Он вспомнил игральную кость. Бросая ее, выпадет одно из шести чисел, весело подмигнув белыми глазками, или одним глазом, по-разбойничьи ухмыльнувшись.

Достав из коробки с игрушками заветный кубик, он долго вертел его в пальцах, любуясь шоколадным цветом и белыми кружочками. Наконец, подошел к столу. Бросил. Выпало «четыре». Еще. «Один». «А что, если загадать», – решил Володька и, бросив, представил «три». Кубик лежал на столе, подмигивая озорно той самой гранью. «Получилось!» – воскликнул он. И всякий раз, какое число бы ни придумал, всегда сопутствовала удача.

Володька почувствовал себя богом, играющим в кости.

…

Когда боги играют в кости – это угрюмая и монотонная игра. Рутинная. Выхолощенная. Азарта и в помине нет.

Архивариус мертвого царства миллионы лет соблюдает один и тот же ритуал: ведет учет теней на полях забвения. В его толстых фолиантах записаны все, кроме мертвецов, попавших в Элизиум, и кроме тех, кто обречен на мучения за великие злодеяния. Как только на земле всходит солнце, он из опочивальни спускается тяжелыми шагами в мрачное подземелье, что именуют архивом. Беря наугад с полки книгу и разворачивая ее, он надевает очки и читает. Сдувая пыль времен со страниц, Архивариус вглядывается в цифры. Сегодня удача улыбнулась этим безымянным теням, прописанным на желтых листах. Но кто из них покинет царство Аида? – Решает случай.

Когда боги начинают играть в кости, Архивариус с книгой спускается в игровой зал. Там его ждет царь мертвых.

– Приветствую тебя, о всемогущий Аид.

– Да не оскудеют твои архивы, – иронично заявляет тот. – Приступим?

В ответ – кивок.

Они садятся за стол, укрытый зеленым сукном. Перед ними – рулетка. Архивариус, достав кости, бросает их. Затем то же самое повторяет Аид. Ему выпадает большее число, и он крутит колесо первым. Игра началась. Прыгает шарик. Цифра. Ее архивариус отсчитывает, начиная с верхней строчки в книге, и громко произносит длинный номер. Появляется тень за его спиной. Аид смотрит поверх слуги на черное шевелящееся пятно, лишенное имени и биографии. Архивариус пальцем перечеркивает номер в книге, и он исчезает из списков мертвых.

Так поочередно они вращают рулетку. Теней становится больше, но в какой-то момент хозяин загробного царства, медленно поднявшись из-за игорного стола, произносит:

– Хватит, – и, обращаясь к мертвецам: – Вы свободны.

Он хлопает в ладоши. Тени растворяются. Они отныне не принадлежат Аиду, а рождаются на земле. Игра окончена.

Однако Архивариус подобострастно смотрит на господина.

– Что еще? – удивляется Аид.

– Я бы хотел знать судьбу того мальчика, играющего в кости. Как мне с ним поступить?

– Ты не властен над его нитью – так решил Зевс, и жизни ребенка тебе не оборвать.

– Но если он зайдет далеко?

– Живыми владычествует Громовержец, пусть он и решает, но… – Аид замолкает ненадолго. – Но мальчишка, пожелавший управлять судьбой игральных костей, впоследствии захочет подергать нити человеческих судеб.

– Этого я и боюсь, господин.

– Пока мы бездействуем, ибо так решил Зевс.

– Значит?

– Игра продолжается.

Аид исчезает. Архивариус вздыхает. Ему не нравится затея Зевса. «Наверно, на Олимпе боги обречены на безделье, как и в подземном царстве, только оно имеет разные истоки. Но что хочет Громовержец? Неужели он, глядя на людей, не может сдержать разочарования, поэтому и придумал опасное развлечение? Но для чего?» Архивариус не находит ответа. Он возвращает книгу на место и поднимается в свою комнату.

…

В тронном зале Аида мечется беспокойная тень, однако хозяин, будто не замечает ее и натужно улыбается. Наконец, произносит:

– Довольно. Зевс, прекрати. Ты становишься невыносим.

Тень исчезает, и на ее месте появляется высокий статный мужчина.

– Я тебя слушаю, Громовержец.

– Аид, ты не веришь в мою игру с тем мальчиком? Так?

– От тебя ничего не ускользает, Всевидящий, но объясни, что тебе нужно в этой игре?

– Насколько далеко может зайти человек? Ты никогда об этом не думал?

– Чем всё это кончается, я знаю.

– Да, но тогда мы ограждали человечество от падения в бездну. Тогда мы вмешивались, но что если…

Лукавая улыбка заиграла на губах Зевса.

– Ну, продолжай, – Аид настороженно всматривается в серые глаза хозяина Олимпа, пытаясь прочесть следующую фразу.

– Что если мы как бы умрем? Да, я знаю, они давно забыли о нас, и лишь через законы судьбы мы еще можем воздействовать на смертных. Но что если отменить и это? Как далеко зайдут они? Давай, проведем опыт на одном человеке?

– Так вот в чем дело. Ты хочешь вырвать из моих уст согласие? Хорошо. Я не буду препятствовать игре, но если она зайдет далеко…

– Твои слова – бальзам для сердца.

– Не язви. У тебя его никогда не было. Ты всегда играл с людьми, не задумываясь. Конечно, отличные игрушки, не спорю, но это чересчур, поверь. – Зевс смотрит, выжидая, – Хорошо, хорошо, я не буду вмешиваться. А теперь оставь меня.

Зевс превращается в тень и исчезает.

Аид садится на трон и думает о последствиях опрометчивой игры, и как избежать их. Мысли переворачиваются тяжело, точно пудовые камни, но рождается отличный план. «Если этот мальчишка зайдет далеко, – думает властитель мертвых, – то можно…».