Жизнь и судьба инженера-строителя

Очень хорошо мы встретили новый 1946 год: было много сладостей, а по вечерам все дни каникул горели разноцветные лампочки на ёлке; это создавало чудное праздничное настроение и не хотелось ложиться спать; но ещё чудесней было, когда я, простудившись во время снежных игр, болел, конечно, не серьёзно и не опасно, а так, слегка: приятный жарок, возле кровати на стуле стакан, чай с малиной, приятная тишина, не надо учить уроков на завтра и рано просыпаться, можно мечтать, немножко капризничать: дайте мне это, принесите мне то… Можно было делать всё, что хотелось, рассматривать книги с картинками, вырезать фигурки из старых календарей… Часто я думал: как хорошо, если бы опять заболеть, выкинуть из головы всё, что связано со школой, и не думать, а только лежать и болеть.

Во втором классе малыши посещали школу в первую смену, как и старшеклассники; на переменке все резвились в коридоре, и однажды Виктор поймал меня и затащил в свой класс, в котором должен быть урок анатомии; его друзья, чтобы выпендриваться перед девочками, силком положили меня на стол, стали стаскивать штаны и объявили, что анатомию зайца на прошлом уроке уже прошли, а теперь будут изучать анатомию человека; девочки визжали в предчувствии предстоящего развлечения, а я пытался вырваться из рук мучителей – вот такие были игры у старшеклассников; слава Богу, не подвергся окончательной экзекуции, вырвался и убежал к себе в класс; конечно, это было жестоко с их стороны.

Но и мы, малыши, когда стали чуть постарше, хулиганили; на крыльце школы всегда стояла пожилая женщина и продавала изготовленные самой конфеты «тянучка-рубль штучка»; некоторые дети, у которых этот рубль был, покупали лакомство; однажды, и я в этом тоже участвовал, мальчишки, подкравшись сзади, выбили у неё из рук миску с конфетами, которые упали в снег, мы их подбирали и убегали – вот такая забава; бедная женщина стояла и плакала, позже мы узнали, что это была мать футболиста АТЗ, рыжего Мо̀хи (о нём расскажу далее), который учился в вечерней школе; в старших классах вспоминать эпизод с конфетами было стыдно, какими же мы были жестокими идиотами. Зимой играли в «коробочку»: ребята, обутые в валенки, образовывали круг и один становился в центр круга, он вадѝлся, пинал ногой ледышку, остальные изворачивались, прыгали вверх и отбегали, чтобы она не попала по ногам; если в кого-то ледышка попадала, то уже тот начинал пинать её до тех пор, пока она кого-нибудь не заденет – игра развивала реакцию и сноровку, приходилось прыгать с места, чтобы увернуться от ледышки (ранее уже писал, как играли с японцами). Зимы были очень снежными и за сараями в результате метелей образовались огромные сугробы; появилась для нас, малышей, новая забава: мы залезали на крыши сараев и прыгали в сугроб – удовольствие неописуемое, ведь для мальчишек нет более соблазнительного занятия, чем прыгать, скакать, кувыркаться, бороться и вообще побеждать закон притяжения; кроме того, это были первые уроки «не бояться высоты»; правда, домой я приходил весь в снегу, Тихоновна веником очищала меня, сушила одежду и, главное было, чтобы мама, придя с работы, не узнала бы о прыжках, Тихоновна никогда меня не выдавала. Больше всего зимой нравилось кататься на санках, однако обычных в продаже не было; самодельные санки были у нескольких везунчиков, но они боялись их разбить на большой горе; поэтому ребята нашего двора скрепили из досок платформу два на три метра, поставили её на полозья из бруса – получились крепкие и очень большие сани; не важно, сколько человек пять или десять, умещались на них иногда в два слоя; и скатывались вниз с большой скоростью, достигая реки, покрытой чистым льдом; там сани начинали вращаться, разбрасывая ребят во все стороны; опасно, конечно, были ушибы, как же без них; такое катание доставляло большое удовольствие; отряхнувшись, мы впрягались в лямки и с большим трудом тянули тяжёлые сани наверх, а другие толкали их сзади и доставляли на исходную позицию, никто не сачковал; катанием с горы после школы так увлекались, что часто забывали идти домой делать уроки; но забава стоила свеч – удовольствие от продолжительного и опасного спуска было огромное.

Однажды в нашей квартире произошёл случай, оставшийся живо в моей памяти; впрочем, на всех в семье он произвёл такое сильное впечатление, что впоследствии его вспоминали очень часто, так что мои собственные впечатления так перепутались с позднейшими рассказами, что я не могу отличить одни от других; поэтому расскажу об этом происшествии так, как оно теперь представляется мне. В январе 1946 г. у нас дома случился пожар; стояли сильные морозы, многие люди отапливали комнаты разными самодельными электроприборами или «козлами»; в маленькой спальне нашей новой квартиры спали родители и Оля, а я с Виктором – в большой комнате; печь топилась дровами и обогревала две комнаты и коридор; перед сном заслонку задвигали, чтобы ночью не угореть, а утром температура в комнатах сильно снижалась, особенно это было опасно для маленькой Оли; в спальне, где она спала вместе с родителями, папа прикрепил на дверь лист плоского шифера, навесил на него змейкой толстую спираль, которую периодически включали, и она хорошо обогревала комнату; как-то вечером в квартире стало совсем холодно и перед сном включили спираль; легли спать и не стали её выключать, хотя она сильно раскалилась и стала ярко-красного цвета; среди ночи я услышал крик мамы: «Пожар, горим!», быстро вскочил, зашёл к ним в комнату и ужаснулся: дверь и шкаф полыхали огнём, мама в истерике будила крепко спавшего папу; я и Витя побежали на кухню за водой, а когда принесли её, увидели, что мама перенесла Олю в нашу комнату, а папа, отключив спираль, тушил огонь одеялом; втроём мы залили огонь водой, пожар ликвидировали, открыли форточки и двери, чтобы вышел дым, дверь почти вся сгорела; родители боялись, чтобы соседи не вызвали пожарных, которые, как известно, залили бы всю квартиру водой, испортили всю мебель и все вещи; слава Богу, всё обошлось, спать уже не ложились, а мои воспоминания от стресса остались надолго; через несколько дней в квартире на втором этаже, но, слава Богу, не над нами, утром случился пожар; из окна валил дым, который наблюдали выбежавшие во двор жильцы дома; оказалось, пожилой заводской инженер вечером курил в постели папиросу, затем плохо погасив, засунул её под ватный матрас; вероятно, ночью вата тлела, а к утру начался большой пожар; приехали пожарные, они затушили огонь, а потом долго заливали водой стены и перекрытия – ведь дом был полностью деревянным.

Я уже отмечал, что во время весеннего таяния снега в нашем посёлке из-за огромных луж было трудно передвигаться, поскольку ливневой канализации не было; позже, в июне, когда под жарким южным солнцем таяли снега в Саянах, река Алей разливалась по низкому степному правому берегу на многие километры; однажды, через двадцать лет, будучи на военных курсах в Красноярске, я услышал на лекции от майора рассказ офицерам запаса о коварной реке Алей, и вот, что он рассказал; во времена напряжённости с Китаем нашим воинским частям предстояло в срочном порядке двигаться из-под Новосибирска кратчайшим путём на юг к границе с Китаем; предстояло форсировать речушку Алей, шириной всего 80 метров; так было указано на военной карте и это правильно; но только не в единственном месяце в году – июне, когда тает снег в Саянах и все степные реки становятся многоводными и такими быстрыми, как горные; офицер рассказывал нам, что когда их многотысячная часть с вооружением и тяжёлой техникой увидела огромную водную преграду, с командиром чуть не случился инфаркт; были приняты кое-какие меры, но пока вода сама не стала сходить, форсировать реку не удавалось; я слушал этот рассказ и, единственный из всех присутствующих на лекции, наглядно представлял все сложности военных, которые впервые встретились с Алеем – моей родной рекой.

Мама работала заведующей детскими яслями АТЗ, которые перестроили из бывшего барака; персонал был весь женский, кроме инвалида война завхоза дяди Кости, работящего и очень доброго человека; он руководил небольшой бригадой пленных немцев, присланных для выполнения отделочных работ; среди них было несколько замечательных маляров-альфрейщиков, они с высоким качеством расписывали детские комнаты; завершая свою работу, немцы нарисовали большой и прекрасный цветной портрет Сталина; вождь был изображен во весь рост, на кителе красовались все ордена и погоны генералиссимуса; однажды папа фотографировал детей на праздничном утреннике и портрет оказался в кадре; там была и наша маленькая Оля, фото хранилось в семейном альбоме, но позже пропало. Моя мама курила всю жизнь (по рекомендации врачей она с молодости этим успешно заглушала симптомы раннего туберкулёза) и, как она рассказывала, бригадир пленных, вальяжный противный немец, иногда обращался к ней по-русски: «Мадам, угостите, пожалуйста, папироской»; однажды мама заболела и была дома, я пошёл в ясли забрать Олю; ясельный врач, мама одного моего школьного товарища, попросила передать привет маме и сунула руку в мой нагрудный карман; дома я полез в карман, чтобы передать маме «привет», но там было пусто; я расплакался из-за того, что по дороге где-то потерял привет, а мама объяснила, и я впервые узнал, что привет передают устно; как-то дома мама рассказывала, что в ясли приходил милиционер и арестовал повара, которая незаметно воровала продукты; милиция произвела обыск в её частном доме и обнаружила около килограмма сахара, после чего пришли за ней в ясли, больше эту женщину никто не видел; за такие дела в то время давали десять лет тюрьмы; сахара в продаже не было, только по карточкам можно было купить сахарин в таблетках; помню, они находились в тёмном аптечном флаконе, который Тихоновна хранила и выдавала по таблетке к чаю всем членам семьи; однажды она дала мне очень сладкую таблетку попробовать на язык, понравилось; узнать, куда она прятала флакон, было моей мечтой; я предполагал, что его прячут наверху за печью, но там жили сверчки, которых я боялся, и Тихоновна об этом знала.

Абсолютно все ребята гоняли по посёлку «колесо». Что это такое? Конечно, сегодня в Интернете можно найти разное описание, но я расскажу, как это делали мы. На заводской свалке разыскивали металлическое плоское тонкое лёгкое колесо нужного диаметра (от 500 до 700мм); из толстой проволоки каждый себе изготавливал «водило»: с верхнего конца проволока загибалась и делалась удобная ручка, а нижний конец загибался таким образом, чтобы в изгиб (полупетлю) можно было вставлять колесо; момент старта был самым сложным, требовались ловкость и навык: колесо ставилось на землю, его придерживали левой рукой, а правой – подставляли нижний конец водило под колесо; затем левой рукой толкали колесо вперёд и одновременно с помощью водило отправляли колесо катиться вперёд, а самому бежать за ним и следить, чтобы колесо катилось ровно и устойчиво (не наклонялось и не падало плашмя на землю); при этом водило ни в коем случае не должно отрываться от колеса; но особенно ценились колёса с зубчиками, расположенными на внутренней окружности. Почему? Во-первых, с помощью зубцов можно было стартовать, не придерживая колесо рукой, и не толкая его – для этого использовалось водило, зацеплённое за зубчики; во-вторых, с помощью зубцов можно было мгновенно остановить движение; чем выше скорость, тем легче управлять колесом, ведь с большим колесом хорошую скорость не разовьёшь, а маленькое колесо позволяет бежать очень быстро, но существовал риск свалить его набок, поскольку оно неустойчиво; масса колеса тоже имела значение, поэтому выбирали оптимальный вариант и по диаметру, и по массе; часто горожане видели, как ребята бежали друг за другом (это называлось катить поезд) и катили каждый своё колесо по проезжей части улицы Сталина; устраивались также гонки на скорость, среди ребят постарше были чемпионы – победители гонок, но я среди них не числился, хотя быстро бегать с колесом научился.

Основную часть свободного времени занимали игры со сверстниками; вначале это была просто беготня по пустырям недалеко от дома, игра в догоняшки «чур, не мне», игра в «цурку» (начальная лапта), в «Штандер», а что означает это слово, я до сих пор не знаю, возможно, «Стоять!» или «Замри!»? Это когда у некоторых ребят появились маленькие резиновые мячики, которыми играли мальчики и девочки вместе не только после уроков в школьном дворе, но даже во время переменок, и чем больше было участников, тем лучше и веселее; ведущий игрок бросал мяч высоко вверх (делал «свечу») и пока мяч летит, все разбегались подальше и в разные стороны; игрок, который вадился, ловил мяч и кричал: «Штандер!»; все обязаны были мгновенно прекратить бег и замереть на месте, не меняя позы; игрок сильно бросал мяч в ближайшего, чтобы «выбить» его, и если попадает, то поражённый мячом игрок выбывает из игры и игра продолжается; но если ведущий, мажет, не попадает мячом в игрока, то ведущий бежит подбирать мяч, а в это время все убегают ещё дальше, пока не услышат от ведущего команду «Штандер»; фокус в том, что пока, запущенный вверх мяч не поймает ведущий и не крикнет Штандер, можно бежать далеко; дети учились и бегу, и владению мячом; поскольку мячи были в дефиците, помню, однажды кто-то принёс каучуковый тяжёлый мячик и один игрок от удара получил синяк на лице; в дальнейшем мы, малыши, опасались играть таким мячом, а старшие всё-таки играли; но все игры прекращались, когда до нас долетали звуки прекрасного духового оркестра АТЗ.

Когда я был щенком и верил в грёзы детства,

Усатым трубачём себя воображал.

Едва услышав звук военного оркестра,

С ватагою дружков я вслед за ним бежал. (В. Васильев).

Витя учился в восьмом классе, и на уроке военного дела ребят серьёзно готовили к войне даже после победы над Германией; ведь Сталин, имея самую сильную армию в мире, рассчитывал покорить Западную Европу и строить там социализм по советскому образцу; поэтому в июне следующего 1947 года сразу после сдачи всех экзаменов за девятый класс, учеников школ направили на сборы в военный лагерь, который находился в 10км от города; я помню, как однажды ночью проснулся от возни в квартире; оказалось, Витя и его одноклассники пришли домой самовольно; после мытья он на кухне жадно ел; грязную и мокрую одежду заменили, мама собрала узелок с продуктами, а папа отдал ему свои сапоги; через час за братом зашли одноклассники и отправились в обратный путь; мама долго причитала: «Какой худой, почти скелет»; после сборов Витя показывал мне приёмы рукопашного боя, которым научился на сборах; американская атомная бомбардировка Хиросимы и Нагасаки изменила замыслы Сталина по Европе, и уже со следующего года военные лагеря старшеклассников отменили, но уроки военного дела оставили. Готовность советской армии к войне продолжалась и однажды я с ребятами, находясь в Забоке, услышали страшный и продолжительный рёв авиационного мотора; казалось, что от этого рёва, который можно было сравнить с оглушительным раскатом грома, трижды содрогнулась земля; мы выбежали на открытое место и увидели в небе истребитель, который стремительно с наклоном приближался к земле; через пять-десять секунд раздался взрыв и вверх взметнулся густой чёрный дым; лётчик не выбросился с парашютом, погиб; возможно, ему не удалось, снижаясь, выровнять машину; мы побежали на место катастрофы, но там уже были военные и никого не пускали; в молчании ребята побрели обратно.

Город Рубцовск располагается на высоком левом берегу реки Алей, которая берёт своё начало в Западных Саянах, протекает по степному Алтаю и впадает в могучую Обь; летом река во многих местах мелкая и узкая, иногда до 20м ширины; но весной Алей разливается вширь на несколько километров и при этом течение очень сильное; весь правый берег, на котором в Забоке растут густые кустарники и деревья, заливает водой, лишь некоторые островки остаются сухими; разлив реки не спадает весь июнь, вода хорошо прогревается и можно уже купаться; как-то Виктор пошёл с друзьями на речку и взял меня с собой; в то время я ещё не умел плавать, а он и его друзья были отличными пловцами, например Шура Ярин, учась позже в институте, стал мастером спорта; я думал купаться у берега, но они ради развлечения нашли длинную палку, взялись за её концы, вошли в воду и столкнули меня на глубину; мне ничего не оставалось делать, как ухватиться за середину палки, чтобы не утонуть; под громкий смех ребят и приказ: «Держись крепче!», они стали переплывать бурную реку, а я, как лягушка-путешественница, в страхе вцепился в палку и плыл вместе с ними. Это был ужас. Гребли они одной рукой, другой поддерживали палку; во время гребков палка на несколько секунд опускалась под воду, я захлёбывался, дышать становилось трудно, силы оставляли меня, а в голове была одна мысль: «Если отцеплюсь от палки, непременно утону»; сильно захлёбываясь, я стал отчаянно кричать, а они сказали, что скоро приплывут; наконец доплыли до островка, я обессиленный рухнул на траву, а пловцы порядочно уставшие сели рядом; на смену страху пришло огромное облегчение, думаю, они сами перепугались, что затеяли это мероприятие; как меня переправили обратно, я уже не помнил, но идя домой, Виктор предупредил: «Расскажешь маме, убью!»; переживший мною страх был настолько велик, что в течение нескольких лет в детстве и юности меня преследовал сон, приснившийся мне всего один раз, но потом долго не выходивший из памяти, как бы снился наяву, мучая своим странным содержанием: являлась картина безбрежного водного пространства, через которое меня, не умеющего плавать и с трудом цепляющегося за палку, переправляют вплавь идиоты-мучители; зато дома Витя учил меня переводить на бумагу портреты: разлиновываешь оригинал рисунка на клеточки и так же чистый лист, и постепенно заполняешь клеточки на листе; также он научил штриховкой переводить на чистый лист изображение на монетах; научил играть в морской бой.

Подростки и юноши военных лет были жестокими, их воспитывала улица, родителям, как правило, было некогда, у них основная забота – это работа и необходимость прокормить семью, особенно, если в ней несколько детей; многие посылали деньги на Украину нуждающимся родственникам, которые пережили оккупацию или вернулись недавно из эвакуации; на посёлке возле берега реки была «знаменитая» довоенная Барнаульская улица, населённая местными; они недружелюбно встретили эвакуированных из Украины, появлялись в посёлке пьяными, устраивали драки и поножовщину, матерились; помню, уже в старших классах, один местный подрался с десятиклассником нашей школы Лёней Никулиным, высоком крепким и красивым парнем, штангистом; он скрутил хулигана, но тот извернулся и бритвой полосонул по лицу Лёни; было много крови, в больнице наложили швы, позже на лице остались шрамы; когда я учился в институте, вспоминал этот случай; мне рассказывали о ростовских карманниках, «работающих» в трамваях; они обчищали пассажиров и однажды стоящий рядом мужчина сказал женщине, что в её сумку лезет вор; тот стал оправдываться и спросил мужчину: «Ты видел? Так больше не увидишь!», и своим носовым платком, к которому были прикреплены бритвочки, нанёс порезы на лице мужчины; затем быстро спрыгнул с подножки трамвая и скрылся. Виктор и его друзья-старшеклассники в целях обороны изготовили кастеты и носили их вечерами, идя по улицам или приходили на танцплощадку; так что «шуточки и издевательства» были невесёлыми, даже в быту это проявлялось; когда Виктор учился в десятом классе, у нас дома несколько его друзей готовились к выпускным экзаменам; однажды я пришёл из школы и застал такую сцену: нашу кошку Мурку они усадили на выступ дверной фрамуги, расположенной очень высоко, почти под потолком; кошка была беременна, прыгнуть с высоты на пол боялась, громко мяукала, а они стояли и издевательски хохотали; а когда услышали, что мама пришла с работы, быстро сняли бедную кошку.

Но это ещё не всё. У Виктора был красивый цветной с белой эмалью значок МОПР (международная организация помощи рабочим), который мне очень нравился, и я попросил брата отдать его мне; договорились, что за три удара по уху значок будет мой; три сильных удара по левому уху я выдержал и получил значок; всё это, естественно, втайне от родителей, и хотя мама спросила, почему ухо красное, я ответил, что подрался в школе. Прошли годы, я вышел на пенсию и, как это часто бывает у пожилых людей, стал плохо слышать левым ухом, причём глухота прогрессировала и в итоге моё ухо теперь совсем не слышит, пришлось покупать слуховой аппарат; я это не связывал с прошлым, ведь аппаратом пользуются тысячи пожилых людей; когда Виктору в 2009 году исполнилось 80 лет, я приехал на юбилей в Краматорск и прожил с ним неделю; у него, естественно, накопились болезни, в том числе кардиология, лёгкие (он всю жизнь был заядлым курильщиком) и понимал, что дело идёт к финишу, умер он через три года; много мы тогда проводили время вместе, с удовольствием гуляли по весеннему городскому парку, разговаривали, вспоминали своих родителей, посещали церковь; настал день моего отъезда, и брат меня удивил – со слезами на глазах, сказал: «Да, Толя, я ведь тебя бил, прости»; я ответил, что прошла вся жизнь, я уже всё забыл, и это была правда; уезжая домой, в поезде подумал, что не зря говорят о человеке, который на финише жизни вспоминает свои неправедные поступки и просит отпущение грехов; вспомнил также, что наш папа иногда был скор на расправу: однажды дома, когда Витя в очередной раз захотел поиздеваться надо мной, я увидел, как отец сильно ударил его в лицо; стёкла от разбитых очков врезались в кожу, потом Витя лечил порезы. В четвёртом классе, у ребят появились другие игры; одна их них – в «сыщиков-разбойников»; суть заключалась в том, что команда разбойников убегала, оставляя следы в виде стрелок, нанесённых мелом, чтобы сыщики могли организовать по оставленным следам погоню; требовалось много мела, но где его достать? К счастью, недалеко от города был небольшой меловой карьер, откуда брали мел для школ, для побелки помещений и пр.; мел из этого карьера был самого высокого качества (замечу, как и всё на благословенном Алтае!), так что писать им на школьной доске доставляло большое всем удовольствие; мы набирали куски мела в неограниченном количестве для всех наших игр, в том числе спортивных, где требуется разметка; к счастью, мел не принадлежал никому, кроме Бога, и мы его спокойно брали для игры. Теперь об игре. Ребята старались составить две равносильных команды примерно по пять-шесть человек разбойников и сыщиков; ритуал деления участников на команды был единым для всех наших игр; стремились к тому, чтобы команды были примерно равносильными, иначе будет не интересно играть, да и вообще обидно быть в слабой команде; выбирались двое ребят – две матки (капитаны команд); после этого к ним подходила пара одинаковых по силе ребят с выбранными ими самими кличками (ребячье творчество) и они вместе произносили присказку: «Матки, матки, чей вопрос, кому в рыло, кому в нос?»; матка, чья была очередь выбирать, выслушивала вопрос, который также произносился двумя подошедшими претендентами хором: «Бочка с салом или казак с кинжалом? Или: дед или баба? или: танк или самолёт? и т.д.»; матка выбирала одного, и он отходил в её команду; таким образом, более или менее по справедливости (за этим строго следили все и пресекали мошенничество) составлялись две команды, а затем или добровольно, или по жребию (подкидывалась монетка) назначались разбойниками и сыщиками; команды расходились в стороны и обсуждали свою тактику игры; затем разбойники убегали, а через полчаса за ними начинали гнаться сыщики; разбойники свой путь отмечали крупными стрелками мелом на дороге или на любых предметах, особенно при поворотах маршрута и зигзагах; они могли запутывать сыщиков, делая ложные ответвления в тупики, чтобы сыщики теряли время погони; сыщики должны были отыскивать стрелки, перечёркивать их и бежать дальше; стрелки можно было также выкладывать на земле палками или камнями; играли, как правило, до наступления темноты, когда стрелок уже не видно; иногда пробегали до пяти километров, т.е. через весь город; выигрывала команда разбойников, которую не догнали, или команда сыщиков, догнавшая разбойников; если выяснялось в процессе игры, что нарушались правила (не поставлена стрелка на повороте или стрелку совсем плохо видно и др.), команде засчитывалось поражение; эта игра развивала хорошие качества у ребят; мне, например, нравилось быть разбойником – быстро находить решение, чтобы запутать сыщиков и с большой скоростью бежать вперёд; сыщиком быть тоже интересно: искать стрелки и предугадывать (как на войне или в шахматной игре) мысли и логику противника, и выбранное им направление движения; в общем, «интеллектуальная» спортивная игра. В четвёртом классе все начали увлекаться лаптой, предтечей, как теперь выясняется, американского бейсбола и отчасти регби; благо больших и ровных пустырей было достаточно, и размечали поле по всем правилам; выстругивали из дерева хорошие индивидуальные биты; поскольку маленьких мячей, типа теннисного, в продаже не было, часто делали мяч их куска каучука; такой мяч был хотя и маленький, но довольно твёрдый, и при попадании его в игрока, особенно в лицо, можно было нанести травму; играли по правилам, очень азартно, домой приходили измотанными; я рос, как дикое деревцо в поле, – никто не окружал меня особенною заботливостью, но никто и не стеснял моей свободы.