Требуется Сын Человеческий

Я зашагал прочь от голубоватого света во мрак длинного коридора с некоторым разочарованием. Унизивший сам себя директор валялся на полу и теперь смотрел мне вслед с нескрываемой злобой, параллельно сочиняя новые зловещие козни также легко и вдохновенно, как сочиняет стихи какой-нибудь юный влюблённый поэт.

Ничего не меняется. Кровь циркулирует по кругу, всё та же невинная кровь… Под это дело нечистые на руку дельцы приторговывают оружием, пугая обывателей какой-то призрачной безопасностью. «Убей чужих, защити своих близких!» – чем не слоган для производителей штурмового автоматического оружия? Но вот ведь парадокс: они размножаются быстрее, чем винтовка выпускает добрый десяток пуль в секунду. И при этом умудряются бояться смерти! Но как это объяснить!? Ну чего казалось бы, проще: перестань бояться, уверуй в собственное бессмертие, и зашагаешь по воде, «аки по суху», а мир сам собою изменится, заиграв вокруг всеми цветами радужной палитры.

– Маловерные, – ловко балансируя по воображаемой водной глади, качал я головой из стороны в сторону. – Пропащие люди.

– Сюда, сюда, Господи, – донёсся старческий мужской голос из-за приоткрытой двери на противоположном берегу в конце коридора.

– Всё равно по пути, – махнул я рукой и уверенно направил свои привычно босые стопы на зов, дабы потом никому не пришло в голову упрекнуть меня в неотзывчивости и равнодушии.

Лампа вспыхнула перед самым моим носом. Не хватало ещё к врождённой глухоте добавить слепоту. Хороший же из меня выйдет преподаватель!

Постепенно привыкнув к свету коптящего керосинового источника, я стал различать стены и большие стеллажи, заставленные длинными рядами книг. Проходы между стеллажами были очень узкими, но именно оттуда надвигалось какое-то тёмное пятно.

– Что это Вы? – спросил я пятно.

– Будьте осторожны, я приближаюсь, – от бесформенного сгустка пришло сообщение мило картавым голосом. – Меня зовут Марк Оникул. Я – школьный библиотекарь.

Тёмное пятно наконец преобразилось в пожилого сутулого старика с характерным носом и прилагающимися к нему очками, такими несовременными, что их невозможно было даже вообразить.

– Простите меня, молодой человек, – вежливо извинился бывший сгусток, – я, возможно, напугал Вас. Тысяча извинений, но в библиотеке нет электрического света, приходится пользоваться этой старой лампой.

– По какой же причине произошла техногенная катастрофа? – спросил я, глядя на плавно угасающий огонь в светильнике, готовый в любой момент снова погрузить во мрак только что возникшую параллельную реальность. – Так недолго и до конца света дойти.

– О, это всё из-за книг! – с истым благоговением воскликнул Марк Оникул, свободной от лампы рукой очерчивая свои владения, их никто и никогда не должен увидеть, я уже не говорю о том, чтобы прочесть.

– Тогда почему бы не опрокинуть на них оставшийся керосин из лампы и не поджечь? – выступил я с дерзким предложением.

– Пробовали, – зашептал мне на ухо старик, – не горят!

– Каменные скрижали? – со знанием древнего типографского дела спросил я.

– Первоисточники, – одобрительно закивал библиотекарь. – У господина Ловьяди отличная коллекция. Однажды он проговорился мне, что вывез её из секретного хранилища первосвященника перед самым разрушением Храма. Представляете?

– Надо же, – тут и моя голова закивала в такт старческой немощи. – В одном месте собрались все тайны мироздания.

– А Вы проницательны, молодой человек, – библиотекарь вновь поднёс осветительный прибор к моему лицу, чтобы как можно лучше изучить степень моей наивности. – Простите, не знаю, с кем разговариваю.

– Меня зовут Эжен Версо, – представился я.

– Так вот, господин Версо, – вновь обратился ко мне старик, когда понял, что с наивностью у меня всё в порядке, – эти книги однажды уже сгорели, понимаете? Они навсегда потеряны для людей.

– Надо же, какая жалость, – как всегда сочувствия у меня было не занимать. – Уверен, ни пострадай мудрость человеческая так бесповоротно во времена первосвященников, жизнь людей давно бы изменилась к лучшему.

– Вот именно, вот именно, молодой человек, – собеседник даже схватил меня за руку от волнения, – Вы ухватили за хвост самую суть! Всё с этого и началось, белые пятна, чёрные дыры, без этих книг человечеству рано и поздно придёт конец, вот увидите.

– Я-то увижу, – никаких причин не соглашаться со стариком не было. – Но вопрос, видите ли, в другом: что если это Ваш уважаемый директор, господин Ловьяди, преднамеренно отнял у несчастных людей все эти книги, допустим, с целью заставить их всё на свете перепутать. Не станете же Вы отрицать, что когда-то на земле существовал идеальный порядок, сравнимый разве что с библиотечной картотекой?

При словосочетании «идеальный порядок» новый знакомый мой побледнел и прислонился к ближайшему стеллажу. Тело его медленно осело на холодный цементный пол.

– Что это с Вами? – склонился я над библиотекарем. – Тоже хотите медленно умереть у меня на глазах, как и мисс Соул?

Услышав имя несчастной преподавательницы литературы, Марк Оникул резко вскочил, как будто отсутствующий в библиотеке электрический разряд на секунду вернулся на побывку и заодно решил воскресить к жизни заблудшего адепта керосина.

– Что Вы сказали?! – старческие руки больно ущипнули меня за грудь через толстую ткань сутаны, попутно обнажив на левом предплечье ряд маленьких цифр, наколотых на дряблой коже. – Вы всё-таки добрались до нас, поганые нацисты!

– Да успокойтесь Вы! – мои молодые сильные руки еле отодрали этот сумасшедший репей от ни в чём не виноватого платья. – Какие нацисты?! Война закончилась сто лет назад, все жертвы холокоста давно в рай переселились!

– А Гитлер? Гитлер победил? – репей никак не хотел отлепляться, цепляясь теперь за полу.

– Да кто Вам такое сказал? – я уже начинал беспокоиться, что останусь без одежды.

– Директор Ловьяди, – запричитал Марк Оникул, как заключённый на допросе после недели карцера. – Он сказал, что Гитлер победил и из всех евреев в живых остался только я один, и что он спрячет меня на свой страх и риск. А взамен, взамен я буду и дальше скрывать эти книги до того самого момента, пока Гитлер не умрёт и все мёртвые иудеи однажды не воскреснут согласно древнему пророчеству.

– Пожалуйста, успокойтесь, – если бы я был в собственном доме, то, конечно, предложил бы страждущему воды, а так пришлось лечить одним лишь словом. – Это всё неправда.

– Неправда! – воскликнул библиотекарь, от страха теряя разум. – Так, стало быть, Гитлер жив?!

– Да не это неправда! – Вот уж воистину что старый, что малый. – Гитлер мёртв, труп сожгли, Вам абсолютно ничего не угрожает, ну кроме разве что арабских террористов, но сейчас речь не об этом….

– Я понял, – перебил меня Марк Оникул, глаза его озарились. – Это он Вас подослал.

– Кто? – спросил я.

– Гитлер, – библиотекарь стал водить перед моим лицом указательным пальцем. – Это провокация, я догадался, старого еврея не проведёшь!

– Гитлер мёртв, труп сожгли, Вам абсолютно ничего не угрожает, – я включил автоматический голос.

– Хорошо, согласен, может быть, Гитлеру до меня и дела нет, – проблески разума вернулись к старику, – но тогда получается, что Гитлеру нет дела до последнего живого еврея, а это неправда!

– Вот уж помяни царя Давида и всю кротость его, вот уж помяни царя Соломона и всю мудрость его! – попытался я спеленать одержимого популярной скороговоркой.

Но клиент мой оказался не так прост:

– Не притворяйтесь тем, кем не являетесь. Я всё понял, Вас ко мне подослал директор Ловьяди с проверкой, не проболтаюсь ли я о его тайном хранилище. Я не проболтался, и это значит, у него нет ни малейшего повода выдать меня Гитлеру. Так ведь господин Версо, Вы от меня ничего не узнали, ни словечка? Я был нем как рыба, так и передайте директору.

Несмотря на всю до боли знакомую еврейскую логику, в собеседнике моём как будто что-то надломилось. Похоже, ею одною он не удовлетворился и потому топтался на одном месте, явно намереваясь куда-то пойти, но в то же время был не в силах сосредоточиться на движении. Так и не дождавшись моего благословения, библиотекарь стал удаляться, постепенно растворяясь в своих стеллажах, но затем остановился, обернулся и вновь приблизился ко мне, постепенно формируя о себе уже иное мнение.

– Мисс Соул часто приходила сюда ко мне читать эти запрещённые книги, – Марк Оникул заговорил тоном патриарха, со слезами на дальнозорких глазах, точно вспоминал юность. – Ах, что это было за время! После службы я с нетерпением ждал её прихода, наливал дополнительно душистого керосина в лампу, желая произвести впечатление на даму, и знаете, мне это удавалось…

Думаю, теперь уже бесполезно скрывать тот факт, что мы были любовниками. Да нет, не подумайте ничего такого, господин Версо, мисс Соул была женщиной строгих правил. А потом, это вам молодым для любви необходимо снимать одежду, а в нашем возрасте происходит всё по-другому, но поверьте, душа у неё была, и она всю без остатка завещала её своим ученикам.

До того как попасть сюда, Мисс Соул очень долго преподавала в самой обычной школе. Понимаете, молодой человек, с годами, когда ты полностью отдаёшься делу всей твоей жизни, слепо и страстно, то перестаёшь различать эти самые пресловутые нюансы. То же самое произошло и с мисс Соул.

Однажды она застала в туалете двух целующихся четырнадцатилетних девочек. По старинке она возмутилась, накричала на них, кого-то даже ударила указкой по заднему месту. В ответ сопливые девчонки обвинили учительницу в рукоприкладстве. Тогда мисс Соул вызвала в школу родителей. Родители пришли и подали на преподавателя жалобу, а потом добавили, что сначала было бы неплохо мисс Соул завести собственных детей, а потом уж воспитывать чужих. Это ли не крайнее проявление жестокости, господин Версо?! Только тут бедная женщина поняла, что совершила в своей жизни какую-то промашку. Полностью отдаваясь детям, она не заметила, как все критические дни её запущенного организма давно позади, и все дети, которых она считала своими, оказались ей абсолютно чужими. Мало того, выяснилось, что все они до последнего «тихого» отличника её ненавидят. С таким диагнозом бедняжке недолго было переехать в психиатрическую лечебницу, и только счастливый случай спас мисс Соул от катастрофы. Уважаемому господину Ловьяди в только что созданную им экспериментальную школу срочно потребовался учитель литературы, поэтому всё так благополучно для неё в конце концов разрешилось.

– Да, действительно благополучно, – язвительно заметил я.

– Смерть – это не самое страшное, – не согласился с моим остроумным высказыванием Марк Оникул. – Мы столько с ней мечтали об этом, хотели уйти отсюда вместе в один день. Если бы это было возможно, я бы ничего не пожалел, даже этой бесценной библиотеки.

– Хотите, я сейчас вернусь к ней и скажу «талифа куми»? – с участием предложил я. – Мне это несложно, всего лишь пару слов, и вы снова будете вместе.

Услышав родную речь, старый еврей взволновался и на секунду призадумался, но затем отрицательно закачал головой:

– Мне нельзя Вам верить, молодой человек, ни один из тех, к кому когда-то обращались «равви», не имеет права говорить такие слова правоверному иудею. Кем Вы себя возомнили?! Или это очередная провокация?!

– Я всего лишь хотел помочь, – истинно глаголют, не твори добра людям, никогда не будешь испытывать чувства вины. – Это заложено в моей сути.

Библиотекарь как-то странно посмотрел в мою сторону, было видно, что ему трудно поверить в чьи-то добрые намерения.

– Тогда, может быть, поступим по-другому, – вдруг после только что устроенной истерики он заговорил со мной шёпотом. – У Вас есть пистолет?

– Нет, господин Ловьяди, конечно, предлагал его взять, но я решительно отказался, это не в моих правилах, – начал я оправдываться, но еврей перебил меня.

– Напрасно, это облегчило бы задачу. Но есть ещё один вариант: я смастерю петлю, закреплю её на стеллаже, затем влезу на табурет, затяну верёвку, а Вы просто толкнёте бездушное четвероногое существо долой, и наша общая с мисс Соул мечта исполнится: мы умрём в один день, как и договаривались.

Я заподозрил ловушку, но, не желая снова поднимать шум, просто тихо спросил:

– Как давно Вы служите у господина Ловьяди?

– О, это было очень-очень давно, – от моей проницательности не ускользнуло то обстоятельство, что тоскующий от одиночества библиотекарь страдал повышенной словоохотливостью. – Как вы изволили выразиться, молодой человек, сто лет назад, во время войны, кудрявый десятилетний мальчик по имени Марк, так же, как Вы сегодня, господин Версо, постучал в дверь этого здания. В эту ночь мою семью и тысячи других евреев под покровом темноты фашисты вели по центральным улицам города на вокзал, откуда железная дорога нашла-таки короткий путь в гиену огненную. Мне чудом удалось убежать от смерти, и единственный из всех жителей, будь они вечно прокляты, кто открыл мне свои объятия, был господин Ловьяди, он один на целом свете не побоялся спрятать меня.

– Значит, Вы не попали в лагерь? – уточнил я.

– Только благодаря заботам директора, – подтвердил библиотекарь, снова впадая в жалкое состояние. – Но каждый раз, когда в дверь стучат, я вздрагиваю, мне кажется, что это за мной пришли немецкие автоматчики.

– И с тех пор Вы никогда не покидали этого здания? – под толщей вековой пыли я водил этого книжного червя осторожно, чтобы невидимая леска очевидности не порвалась раньше времени.

– Никогда! – ничего не подозревающая жертва заглотила наживку.

– Как же так, господин Оникул, – пришло время подсекать, – Вы противоречите себе точно так же, как все эти книги, окружающие нас, противоречат друг другу.

– Я никогда не покидал стен этого здания, – говорящая старая рыбы и не заметила, как крючки проникли в её внутренности, – потому что по распоряжению директора не имею даже права в технический перерыв оставлять драгоценные книги без присмотра.

– Откуда же тогда у Вас этот номер? – схватил я старика за руку, как вора-карманника с поличным.

– Пустите, пустите! – сгорая от стыда, затрепыхалась жертва моего прямого террора.

– Вы не имеете права так со мной обращаться! Вы ещё хуже нацистов! – извиваясь и выкручиваясь, добыча ещё надеялась, что ей удастся выпутаться из ловко расставленной мной сети. Не зря же я столько лет водился с рыбаками…

– Что здесь происходит? – строгим, склонным к разбирательствам тоном поинтересовался господин Ловьяди. Именно в этот момент он и должен был вмешаться, но его театральное появление отнюдь не стало сюрпризом, ведь не мог же он надолго оставить меня одного в своих владениях.

– Господин Оникул, потрудитесь объяснить, почему посторонние находятся в школьной библиотеке?

– Отнюдь не посторонние, – раз уж пришлось к месту, я счёл нужным сделать заявление. – Немного поразмыслив, господин директор, я решил принять Ваше предложение и занять место безвременно покинувшей школу мисс Соул. Разыгравшаяся на моих глазах трагедия не оставила мне выбора. Когда смерть идёт по пятам, я не могу оставаться в стороне. Вступить в схватку с ней и победить, отныне есть моё главное и первоочередное предназначение!

Скрижали на стеллажах одобрительно застучали в мою поддержку. Некоторые из них настолько прониклись пафосом речи, что едва не искрошили друг друга в песок.

Недовольный тем, что тайна его каменных сокровищ оказалась раскрытой, Ловьяди спрятал свои глазки в пол, давая понять присутствующим, что сердится, и оттого нервно пощипывал навазелиненные ладошки. Ему требовалось время, чтобы обдумать очередной ход, поэтому и продолжал давить на старика:

– Вы, господин Оникул, не справились со своими прямыми обязанностями!

– Это моя вина, господин директор, – определённые правила приличия диктовали мне такое условие поведения среди людей, при котором в любой ситуации необходимо было вставать на защиту слабых и угнетаемых. – В библиотеку я проник с единственной целью – получить учебники для подготовки к занятиям. Давайте формуляр, господин узник совести, так и быть, оставлю Вам свой автограф.

Марк Оникул было потянул ко мне обе руки в знак признательности за то, что я отвёл от него несправедливые обвинения, но Ловьяди в раздражении грубо оттолкнул его от меня, куда подальше вглубь библиотечных застенков. Ему было нестерпимо наблюдать за моим очередным триумфом, поэтому он надул щёки и дважды выстрелил в воздух:

– Это возмутительно! Это возмутительно! В нашей школе не существует учебников, мы здесь ни много ни мало спасаем леса от вырубки.

– Хорошо, господин Ловьяди, – у меня не было необходимости возражать. – Вы, как всегда, правы, ни учебников, ни хрестоматий – ничего такого мне не потребуются, всё, что нужно моим чадам, я знаю наизусть.

– В таком случае прошу, – и уязвлённое самолюбие директора указало мне новый путь. – Я провожу Вас в Вашу комнату.

                              * * *

В пространствах бесчисленных коридоров Ловьяди как-то очень быстро пережил первые неудачи, наверное, ему помогли в этом предприятии родные стены, от которых, впрочем, кое-где уже отваливалась штукатурка. Но директор не обращал внимания на возникшие шероховатости, ибо вновь взялся за своё любимое занятие, за демагогию.

– Это к лучшему: литературу мы немедленно заменим историей! Хватит витать в облаках пустого вымысла, пора крепко взяться за наши корни, за неопровержимые факты, не правда ли? А то погрязли в мифах, как в болотной трясине, ноги не поднять. Каждый балбес, мало-мальски знающий грамоту, позволяет себе сочинять какие-то небылицы. Не проверив факты, не опросив живых и мёртвых свидетелей, не согласовав публикацию даже с собственной совестью, претендует, видите ли, на оригинальное мнение. Скажите, пожалуйста, какие амбиции! А что нам, школьным директорам делать в такой щекотливой ситуации? Нельзя же в самом деле отдавать образование детей на откуп этим демагогам! Этим популистам! Этим шарлатанам! Этим языкастым критиканам! Этим прохвостам без стыда и совести! Вы согласны, господин Версо?

– Прошу заметить, никаких контрактов я подписывать не буду. – Надо было спасать оратора, пока тот не захлебнулся собственной речью. – Не хочу оставлять никаких письменных свидетельств о своём пребывании ни в вашем «милом» заведении, нигде бы то ни было. И так обо мне уже достаточно лжи.

– Об этом я и толкую, господин Версо, – не снижая темпоритма, переключился директор, – но и Вы меня поймите, если вдруг какая проверка, мне не поздоровится.

– Никаких кредитных карт, и серая зарплата в конверте меня вполне устроит, – подытожил я свои условия поступления на работу.

– Господин Версо, – Ловьяди жаждал продолжить спор, но его неиссякаемый фонтан заткнула музыка, ужасная классическая музыка. Противные звуки донеслись до моих бедных ушных раковин откуда-то с потолка или из-под пола, сразу было не разобрать. Они проникали и сквозь стены, предвестники безумной гармонии, лезли, словно черти в неосвящённую церковь!

– Что это? – в негодовании заскрежетали мои зубы.

– Репетиция! – не без гордости объявил директор. – Сегодня вечером у нас концерт в Вашу честь, господин Версо.

– Право, не стоит…

И тут же моя попытка улизнуть в тень от надвигающейся публичности была немедленно пресечена.

– У нас существуют вековые традиции, – настаивал Ловьяди. – Знакомство с коллективом, непринуждённое общение, нам всем этого здесь не хватает. Вот сюда, пожалуйста…

Наконец мы свернули с пути бесконечного коридора в какую-то приоткрытую дверь, и надёжная звукоизоляция прекратила мои мучения.

– Ваша комната, – познакомил нас с уютным помещением директор. – Прошу любить и жаловать. Не стесняйтесь, у нас всё по-простому. Кубическая форма, стол, стул, кресло, кровать, ночная лампа, ночная ваза…. Шучу-шучу, вот туалет, имеются ванная для купания, душ для экстренного омовения. Окон нет, ну и не надо, зато никто подглядывать не будет. Довольны? Вот и хорошо, переодевайтесь, и на концерт, а то мы уж опаздываем.

      По версии Ловьяди вечер должен был наступить незамедлительно.

– Вы не даёте мне опомниться, господин директор, – пожаловался я.

– Нет времени на раскачку, – оправдывался директор, – в нашей школе жизнь проносится в бешеном темпе: сегодня ты – преподаватель, завтра – труп. Ха-ха, снова шутка, господин Версо. Без чувства юмора в нашем деле нельзя. А если серьёзно, то дело обстоит вот как: сегодня ты – преподаватель, завтра – старший преподаватель, послезавтра – заведующий учебной частью, а к концу недели, чем чёрт не шутит, – и директор!

– Чёрт, возможно, и не шутит, – ответил я тоже самым серьёзным тоном, оглядывая служебное жилище.

Улыбка тут же сошла с лица Ловьяди, упала на пол и закатилась под стол.

– Не переживайте так, господин директор, – попытался успокоить я пострадавшего растеряшу, – у меня нет ни малейшего желания подсиживать Вас. Каждый должен заниматься своим делом, Вы согласны?

– Полностью, – вежливо поклонился мой неотступный провожатый и одним ловким движением руки сначала выудил из-под стола, а затем вернул себе предательскую улыбочку на место.

– Ну так идите, – указал я Ловьяди на дверь.

– Куда? – спектакль продолжался.

– Заниматься своим делом, – вторично указал я последнему на выход. – А я с Вашего разрешения буду заниматься своим!

– Простите, господин Версо, но в данный момент у нас с Вами общее дело, – несмотря на все мои старания, директор не желал предоставлять никакой свободы: ни действия, ни мысли, ни совести, – фортепьянный концерт, а на концерт нельзя идти в сутане.

Он не постеснялся даже раздеть меня, вмиг избавив от иезуитской оболочки:

– А где наш отличный английский пиджак? А, вот же он в Вашем шкафу, обратите внимание. Прошу, осваиваете смелее достижения цивилизации, мой юный друг, не стоит противиться. И обуйтесь, в конце концов, в пику прогрессу ходить босиком – это вызывающе, существуют же правила. Иначе, какой пример Вы будете подавать детям? Ну, право, неудобно.

Только ради любопытства я сунул ногу в ботинок.

– То же самое, что попал в капкан, – доложил я свои ощущения.

– Неслыханный моветон, – Ловьяди в негодовании всплеснул руками. – Сначала носки!

И тут же начал нянчиться со мной, как с маленьким ребёнком:

– Вот так, эту ножку сюда, завязываем на бантик, носовой платочек на всякий случай и не забудь сходить пописать перед концертом, я не хочу потом позориться, бегая с тобой через весь зрительный зал в тёмный уголок справлять нужду.

– Здравствуй, богомамочка, – с улыбкой ехидны обратился мой рот к директору.

Тот вздрогнул, и я даю руку на отсечение, что чуть не перекрестился. Нельзя было упускать такого шанса: я схватил Ловьяди за правое запястье и насильно начертил крест перед его физиономией. Свинья завизжала так, как будто её уже режут, и бросилась вон из моих апартаментов.

Я не без удовольствия от только что содеянного крутился перед зеркалом, привыкая к новому внешнему виду. Просто шик!

– Бритва в ванной комнате, безопасная, три лезвия, – голос Ловьяди поскрёб за дверью. – Туалетная вода на туалетном столике, шампунь от перхоти на полке, пилочка для ногтей там же, где такие маленькие щипчики, это чтобы удалять торчащие волоски из носа, сначала немного щекотно, но потом привыкаешь и без этого уже не представляешь своего существования. Брови тоже желательно слегка пощекотать, и поторопитесь, господин Версо, концерт в Вашу честь скоро начнётся. Некрасиво опаздывать.

                              * * *

– Вот мы и пришли, – радостно возвестил директор. – Прошу, господин Версо.

Ходьба в туфлях меня сильно измучила, так как, будь они на размер больше, ступни сейчас не кровоточили бы от мозолей. И это несмотря на то, что до концертного зала мы добрались очень быстро. Ловьяди не испытывал никаких проблем с лабиринтным ориентированием. Казалось, и за закрытыми глазами он ни разу бы не ошибся в выборе очередного поворота. А вот мне разгадать этот коридорный ребус никак не удавалось.

– Когда архитекторы планировали это здание, – стал объяснять директор, с плохо скрываемой улыбкой наблюдая за моими неуклюжими передвижениями, – они взяли за основу строение человеческого мозга. Вначале, когда школу только построили, все коридоры в ней были прямыми. Но с течением времени, по мере того как преподаватели привносили в этот дом свои идеи, коридоры стали постепенно скручиваться. Не хочу хвастаться, но здесь успели поработать такие гении, что коридоры порой превращались в непроходимые спирали. Чтобы как-то исправить положение, приходилось вызывать ремонтную бригаду, и они потом неделю шумели своими отбойными молотками, так что занятия мы вынуждены были переносить или вовсе отменять.

– Гении – это вечная проблема, – согласился я, пощипывая свой гладковыбритый подбородок. Жест, характерный для глубоких раздумий, вместе с цивилизацией приходит обычно на смену грубого почёсывания бороды…