Бездна

– Да с чего вообще мы это обсуждаем? – дернул плечом Сапегин. – Ты уже знаешь, кто ее столкнул, что ли? Что на камерах?

– Очень ты невнимательный, это раз, – поцокал майор языком, – с полицией я не общался, это два. Поэтому знать мне неоткуда, и знал бы – не сказал точно. Ну, и три – у нас в городе, что ни подрядчик на ремонте сетей – то жулик и раздолбай. Меняли в апреле освещение на мосту. Дорожные камеры перенесли ниже, к съездам. Вместе с камерами УВД. Так что моста теперь не видать, только перекрестки при подъездах к нему. Восстановят, надеюсь, письмо мы отправили месяц назад. А пока – прыгай вниз, сколько влезет. Или скидывай кого. Ну, отпустило немного? Гуляйте, душегубы, пока на воле. Ха-ха! Только не колитесь сами. Чистосердечное – прямой путь в тюрьму. В вашем случае – надолго! Ну, как шутка, Вовка? Зашла?..

Важенин ржал заливисто, с удовольствием, так что изо рта летели капельки слюны.

По-летнему короткая ночь накрыла улицы. Молчаливое зеркало реки отражало опоры моста, с которого девушка кинулась навстречу смерти. Соловьям, конечно же, дела нет, и они увлеченно рассыпаются замысловатыми трелями, рассказывая, что на свете нет ничего важнее любви.

4

Поднабравшись более обычного, сознательно заливая ощущение вины за оборванную Аринину жизнь, Сапегин распрощался с майором и девушками. Вечер только-только перестал быть удушающим, пропитанным, ко всем прочим ароматам, запахами пыльной травы и мелеющей речки. Летние кафе вдоль набережной не спешили закрыться на ночь, лишь приглушили музыку и добавили накала оранжевым фонарям. Неслись вопли подвыпивших мужиков, с другого края смеялись девичьими голосами невидимые обольстительницы. В памяти всплыли весьма жизненные строчки чтимого когда-то Блока:

По вечерам над ресторанами

Горячий воздух дик и глух,

И правит окриками пьяными

Весенний и тлетворный дух.

Он неспешно побрел берегом в сторону центра, набирая в телефоне полуночную СМС без имени в заголовке:

«Привет! Давненько не виделись. Извини, наверное, разбудил. Ночь сегодня особенная»

У ротонды на мыске можно остановиться, выкурить сигарету, отправить сообщения двум или трем давним знакомым, подождать минут десять. Есть вероятность, что кто-то ответит. И кто знает, как закончится этот вечер? Спешить домой, в общем, ни к чему. Жена, говорите? Скорее всего спит. Или на даче. Хотя, погодите, она же отбыла, кажется, в санаторий. Все выдумки! Жена от тебя ушла в позапрошлом году, Володя. Ты теперь совершенно свободен.

Размышляя над судьбой Арины, которой предстоит навсегда укрыться глиняным холмом, больно стиснутой жесткой домовиной, Сапегин свернул к ближайшему кафе и спросил себе рюмку водки с лимоном. Сидеть в окружении веселых разгоряченных лиц желания не было, поэтому, поразмыслив, он увеличил заказ до ста граммов в пластиковый стаканчик, завернул лимон в салфетку и кряхтя спустился к воде. А почему, собственно, он сам никогда с ней не был? Или, все же, был? Если хорошенько порыться в памяти, может, что-то и отыщется, но это сложно. Вести счет именам и лицам – глупое дело…

Кто же ее столкнул?.. Получается, было дело третьего дня. Сушь стояла уже вторую неделю, и только после восьми вечера чуть начинался ветерок. На проспекте Мира во вторник вечером не слишком людно. Хоть и летний, но будний день. Арина пришла, конечно, немного опоздав. Минут так на десять. Доехала, наверное, на такси. Вышла, ищет взглядом его, Сапегина, на лавочке. Да только он забыл и не пришел, а явился к ней убийца.

В чем она одета? Жарко, поэтому платье тонкое, она любила очень тонкие и очень короткие платья. Ниже поясницы, сверху тугих, слегка оттопыренных, подкачанных ягодиц, виднеется легким контуром ниточка трусов. Бедра и ягодицы будто приглашают – можно коснуться, но без хамства.

Когда он подходит, Арина оборачивается смуглым овалом лица, улыбается темными глазами, розовыми мягкими губами и говорит неожиданно низким, для хрупкой своей фигуры, голосом:

– Добрый вечер!

Кирилл, не снимая солнечных очков, чуть обнимает, обозначает братский поцелуй – щека к щеке, идет не спеша, покачивая подтянутым торсом, рядом с ней к близкой речке. Они болтают, и Арина в какой-то момент говорит ему, уже ближе к верхушке моста, на подъеме, где снизу торчит шершавый бок бетонной опоры:

– Мне не нужны твои деньги, пойми. Ты же знаешь – я очень хочу быть с тобой. Твоя супруга никогда не сделает для тебя столько, сколько сделаю я. Прошу тебя, подумай!..

Кирилл курит IQOS, провожает взглядом одинокий троллейбус, уносящийся в Заречье, за которым – пустой перекресток с гневным красным глазом светофора, и говорит ей:

– Ничего себе! Ты глянь, что там, в воде!

До воды – метров двадцать, как и до подножия моста. Он перекидывает ее через чугунные перила одной рукой, не выпуская из левой свисток сигареты…

Нет, конечно. Чушь какая! У Кирилла впереди вся жизнь и отличные перспективы. Зачем ему? В конце концов, сто тысяч долларов решат вопрос с любой девушкой. Это для него небольшая сумма. Сапегин отхлебнул водки, зажевал лимоном. Наверху затихал кабацкий гомон, зато прибрежные кусты жили полной жизнью. Соловьев начинал перекрикивать своим скрипом дергач, но певцы-романтики еще вели главную партию.

Виктор Юрьевич прямо к бульвару прибыл бы на машине. Кадиллак – автомобиль заметный, да ему все равно.

– Садись, лень выходить! Тут прохладно у меня.

Да, совсем не то. Ему-то вытащить объемистый живот из кожаного чрева авто с эффективной вентиляцией да еще брести по мосту в гору – должно случиться нечто гиперважное. И Арина села бы к нему, ясно. И говорили бы они в машине. То есть вариант отпадает.

Руслан придет из дома пешком. В немного мятой, странной, хотя и не дешевой одежде. Настороженно, чувствуя подвох, будет слушать, не перебивая, думать тягуче, в такт шагам укрепляясь в зреющей мысли. Предложит молча, одним жестом, прогуляться, как раз к мосту. Там скажет примерно это:

– Ну, послушай, Ариша. Тебе самой не все понятно. Спешить с выводами ни к чему. Время терпит, я все обдумаю… Гляди-ка, кувшинки цветут… Красиво, правда?

Двумя руками ее, отвернувшуюся на миг, подмышки – и… вниз! Опять ерунда. Особо тяжкое, душегубское дело! Он-то, Руслан, единственный из компании холостяк. Никакой проблемы. Да и уболтал бы, опутал хитрыми фразами, удобным образом все бы организовал, чтобы молчала. Тут с мотивом провал…

Доктор Рогов явится немного выпивши. Конечно, возьмет с собой фляжку коньяку или предложит зайти в кафе, чтоб по-маленькой. Дальше, узнав повод встречи, слегка напряжется, но быстренько добавит топлива, будет курить под сиренью и в конце концов растрогается, обмякнет, заморгает прозрачными ресницами. Жена, конечно, и прочее. Ну, да еще одна жена не помешает. Вместе с ребеночком. Не повод, чтоб с моста кидать.

Водка в стаканчике закончилась. Вокруг настолько тихо, что если бы не коростель, Сапегин решил бы, что оглох.

Даже речка замерла в прибрежной тине. Время перевалило далеко за полночь. На телефонное послание никто не ответил, опьянение в веселую стадию, увы, не перешло. Вздохнув, он выбрался на набережную, пошел медленно в сторону площади и дальше – к дому. Скоро начнет светать, и фонари вдоль дороги будут потихоньку гаснуть, провожая его. Впереди, с перекрестка, свернула серебристая легковушка, двинулась в его сторону, на короткую минуту осветив фарами, остановилась на обочине.

– Удивительное дело, – хмыкнул он, приближаясь к выходящей из машины Кате, – и чего тебе не спится?

– Так, – пожала плечами она, – подышать захотела. Пройдемся?

– Ну, пошли. Я вот еще домой не добрался. Думаю. О жизни.

Катя шла рядом, скрестив руки, в рукавах ветровки прятала кисти от комаров. Сказала совсем неожиданное:

– О жизни думаешь? Тебе есть о чем, да.

– Неужели? – удивился Сапегин, но, вспонив о подтрунивающей обычной ее манере, не остановился даже. Может, и правда надо было повисеть с ней? Полгодика. Сейчас бы не скалилась.

– Ну, у тебя же много дел. А личная жизнь – вообще молчу. Разнообразная до невозможности. Позавидовать только. Жалко, что не пускаешь меня в ней поучаствовать, конечно. Ну, значит, так надо.

– Слушай, прекрати свою шарманку, пожалуйста, – Сапегин сморщился, остановился, пощелкал зажигалкой, – опять за старое? Меня женщины… совсем не интересуют. Даже жена ушла, ты ведь знаешь.

Катя остановилась совсем рядом, вглядываясь в его лицо расширенными зрачками, твердо, сквозь зубы процедила:

– Вы Арину завтра хоронить будете. Можешь хоть в эту ночь не врать? Чтобы она спокойно исчезла, не снилась ночами!..

Сапегин обронил сигарету, нашарив ее по огоньку, сдувал дорожную грязь с фильтра, соображая сумбурно. Сердце побежало под ребрами все быстрее, забираясь к горлу.

– Что такое?.. Не понимаю, Катя, о ком ты? Арина! Что?

Катерина отступила назад, рассмеялась, показывая мелкие белые зубы.

– И правильно. Не думай о всякой швали. Сука она была, шалава. Я просила ее к тебе не приближаться. Ты спасибо мне когда скажешь? Или жить с ней собирался, недоноска вашего растить?..

– Да ты чего прешь-то! – крикнул в смеющееся лицо Сапегин, – какого ребенка, идиотка? Я ее пальцем не трогал в жизни.

– Пальцем, может, и не трогал, – пожала плечами Катя. – Встречу, если назначена, либо проводить нужно, либо отменять. Когда забываешь это сделать, твой визави ищет совета у других. У старых подруг, например. Она же была глупая. Пустышка. Зато вам всем казалась особенной. Как она у вас записана в чате? Синица? Не похожа совсем. Кстати, почему синица?

– Потому… – Сапегин, ошеломленный догадкой, раздавленный правдой, тер виски взмокшими ладонями, – птичка красивая, простая, незатейливая. Поет звонко.

– Вот видишь, – Катя подошла опять вплотную, протянула руку, так что от неожиданности он отшатнулся, – это ведь ты назвал ее, верно? Потому что нравилась. Потому что трахал ее, конечно. Чего же на свиданку не пришел? Глядишь, гнездо бы свили… с синичкой.

– Я не спал с ней! – заорал Сапегин уже в голос, и крик полетел по улице во все стороны, – слышишь, сумасшедшая? Что ты натворила, змея?

– Какая теперь разница? – Катерина была спокойна, – слишком много о тебе она говорила… Ответа прямого я не дождалась, да и не надо. Довольно того, что мне ты предпочел шлюху. Живи с этим, Володя. А я рядом буду, никуда не денусь.

Сапегин отвернулся от заурчавшей машины, зашагал прочь, быстрее и быстрее удаляясь от светлеющего за спиной горизонта, где над рекой проступала горбатая спина моста. Коростель с рассветом умчался в болотистые низины за город. Где-то недалеко, в рябинах у дороги, попыталась завести свое простенькое «ци-ци-ци-пи» синица, но солнце уже вставало, и соловьиный хор покатился над городом, в который уж раз утверждая, что главное в этом мире – любовь.

ФОГЕЛЬЗАНГ

1

– Послушайте, ну что вам за охота в такую гадкую пору ехать к черту на рога, на север, да по деревням еще? – Андрей оторвал, наконец, взгляд от телефона, уставился на Сазонова мутными хмельными глазами с розовощекого молодого лица. – Неужели нельзя отправить местных там, кого-нибудь из департамента культуры, пусть от вашего имени все сделают?..

Сазонов вздохнул, опрокинул в себя рюмку ледяной водки, зажевал крошечным бутербродом с вялым говяжьим тартаром. За мелко дрожащим панорамным стеклом ресторана нервно мерцала фарами нескончаемая змея из лаковых автомобильных тел.

– Что-то поздновато для пробки, – отметил вслух скорее себе, чем собеседнику, – давно ли на Петровке такая ситуация, Андрюша? Глянь, и та сторона – Кузнецкий мост, тоже стоит. Времени-то – двенадцатый час ночи!

– Это Москва, Владимир Иваныч, – усмехнулся друг, – пятница, вечер, только веселье начинается. Там, дальше, выезд на Театральный проезд, Лубянка тоже стоит… Так что надумали? Предлагаю послать людей в ваш творческий тур, а мы сейчас перемещаемся пешочком, буквально квартал. У меня тут рядом, в отеле, корпоративные апартаменты. Зовем девушек, только обязательно много. Выпиваем слегка. А завтра… – Андрей отвлекся на очередной месседж в телефоне, – завтра у моего друга, топовика Роснефти, день рожденья. Едем к нему? Там все будут. Вам полезно, а ему приятно, вы же писатель, все-таки!..

– Да не могу я, братишка, – Сазонов покачал головой, – обещал землякам, что приеду. Это ведь не просто презентация книги. Я специально детский сборник сделал. Там ребят собирают по селам, из детдомов даже. На неделю встречи расписаны. Успеем повеселиться… Сам-то не устал еще? Гляди, сожрет тебя этот ритм. Глаза уж дикие. Кто-то говорил, помнишь? Нельзя мешать водку с марафетом.

Андрей Шеин рассмеялся, откинув модно стриженую голову. Под расстегнутым воротом ослепительно-белой рубахи жалостно ерзал острый кадык… Несколько солидных мужчин, окруженных девицами немного провинциального вида, но популярного толстогубого образа, неодобрительно оглянулись, оторвавшись от вазочек с икорным ассорти. Парочка геев театрального происхождения с интересом посверлила взглядами молодого спутника Сазонова и вернулась к своим бокалам с белым вином.

– А я и не мешаю, – без обиды, отсмеявшись, заявил Андрей. – Скорости тут большие, шевелиться приходится очень резво. Иначе никак. Если день прошел без идеи, новых встреч не было, упустил что-то – и все, отстал на шаг. Глядишь, тебя уже списали… О, Эля пришла!..

Высокая большеглазая девушка с худым лицом, равнодушно кивнув Сазонову, опустилась на мягкий стул рядом с Андреем. Надутые, будто обиженные, бледные губы рассеянно чмокнули в щеку Шеина, суетливые пальцы, вытянув из сумочки телефон, брякнули его на стол.

– Ты – чего? Пришла зачем? – Андрей глянул на нее мельком, разливая водку по рюмкам, себе и Сазонову, – знакома с Владимиром Иванычем?

Сазонов припоминал одну из многочисленных спутниц Шеина, которых тот часто представлял друзьям, постоянно путая имена и статусы своих эскортниц – от танцовщицы из «Golden Dolls» до ведущего менеджера очередного строительного проекта. Эта, кажется, откуда-то с севера, почти землячка. И годочков ей – не ошибиться, навскидку – двадцать пять… наверное, еще не исполнилось.

– Да, виделись, – безразлично мазнула та зелеными глазами по заросшему подбородку писателя, – Андрей, можно тебя на минутку? Дело важное.

– Какие секреты, – отмахнулся веселый Шеин, – говори, чего там! Не пускай тумана. Где ты – и где дело важное?..

– Мне денежек надо, – тонкие синеватые пальцы с лаковыми бликами маникюра обвили его запястье, – срочно прям. Немного, Андрюша. Пятьдесят всего.

– Хо-хо, – Шеин засмеялся на этот раз интеллигентно, вполголоса, – ты в своем стиле, Эля. Должна мне уже, забыла? Совесть есть?

– Да отдам я, – девушка расстроено опустила лицо, – понимаешь, попала в ситуацию. Ну, очень нужно!..

Сазонову подумалось: настало-таки хорошее время. Во всяком случае, для молодежи. Нет нужды заводить трудовую книжку в шестнадцать лет, не нужна востребованная профессия либо ремесло. Или родители кормить будут, пока живы, и после них тоже кой-чего останется – квартира, дача, машина… Или найдутся неприхотливые работодатели, которым пустоглазые сотрудники пригодятся для чего-нибудь… Или на горизонте замаячит скучающий меценат с затуманенным стимуляторами мозгом… Тут, главное, не сплоховать, вцепиться покрепче, ну, немного потерпеть.

Конечно, еще вариант – должным образом рассчитать брачный маршрут, но здесь с каждым годом все труднее. Переводятся на Руси удобные кандидаты для семейной жизни, дураки вымирают, благодаря естественному отбору…

Эля с досадой поморщилась и снова сделала умоляющую гримаску:

– Ну-у, Андрей, что мне сделать? Хочешь, поедем в гостиницу? Могу вот с другом твоим. Как вас зовут, забыла?..

Сазонов скривился, будто попал на язык перемолотый в тартаре кислый каперс – задело пренебрежение. Шеин, не дав ему высказаться, вспылил:

– Чего хамишь, босоногая? Разговаривать научись с уважаемыми людьми! – и тут же, остывая, – в командировку поедешь. На малую родину. Личным помощником Владимира Ивановича, большого русского писателя. Командировочные на карту кину. Пока аванс. Когда вернешься, поговорим про долг. Вопросы?..

Сазонов хотел было обозначить свое мнение – зачем, мол, она мне в глуши, с надутыми химией губами и с пустой, растревоженной амфетамином головой, но не стал ронять чужой авторитет. Бог с ней, пусть тащится следом, изображая секретаря.

– Вопросов нет, Андрюша, – вздохнула девушка обреченно, – ты руку-то отпусти. Больно.

2

Маленький пятидесятиместный самолет исхлестало ледяным дождем, как только он провалился в хмурое осеннее утро над Рыбинским водохранилищем. Спустя полчаса стремительно приземлился на короткой щербатой бетонке и застыл неподалеку от районного аэровокзала, заколоченного в пожелтевшую скорлупу сайдинга. Сазонов потянулся в узком кресле, глянув на дремавшую с открытым ртом спутницу, толкнул ее локтем.

– Просыпайся, Эля. Как твое имя полное? Эльвира? Элеонора? Меня тут встречают районные клерки, так что не забудь, ты – мой редактор и заодно помощник.

Девушка сгребла с колен наушники и телефон, поежилась.

– Холодно чего-то. Помощник так помощник. А звать – Ольга.

– Чего же Элей кличут? Скрываешься, что ли?

Она посмотрела Сазонову в глаза.

– А мне так нравится. Оля – дурацкое имя. Мамаша синяя выдумала. И вообще, давай не будем. А то начнутся расспросы, знаю. Мне задание дано понятное – таскать за тобой бумаги. И ночью чтоб не замерз. Не лезь в душу, дядя.

Сазонов, пожав плечами, подтолкнул ее к выходу. Прошло время, когда он мог размышлять над эмоциями других или, что еще хуже, переживать за них, сочувствуя и жалея. Теперь времени мало. Мелькали стремительные осени и весны, сгорали, будто сигаретки-слимы, короткие дни…

В аэропорту встретила начальница управления культуры Анна Сергеевна, давняя знакомая. Владимира Ивановича несколько смутили ее порыхлевшие щеки и нос в капиллярной паутине , красноречивое свидетельство пристрастия к плодовым настойкам местного производства. Сазонов припомнил свое давнее увлечение этой неглупой женщиной, хотел пошутить на манер Кисы Воробьянинова, мол, как вы изменились – но передумал…

– Володя, я скучала-скучала! – обдавая волной цветочного парфюма, вперемешку с луковым духом винегрета, Анна тыкалась мокрыми губами в его щеку.

Ольга уныло подышала за спиной, прижимая к животу писательский портфель и нераскрытый зонт, и выдавила осипшим голосом:

– Здрасьте. Тут можно где-нибудь помыться поскорее? А то мы с дороги.

Ответа она, конечно, не получила. Анна Сергеевна, уничтожив ее взглядом, стремительно потащила Сазонова по бетонке к машине-Волге, сбивая его с шага вихляющимся тазом в тугих галифе.

– Где ты взял эту, Вова? Ведь настоящая баба-лыжа. Ой, учи вас, мужиков – толку нет. Еще наградит тебя чем опасным, вспомнишь меня… а ведь интеллигентный человек, писатель!..

В гостинице по случаю приезда немедленно состоялся дружеский обед, переходящий в ужин. Раньше срока поседевший глава поселения, с тоненькой полоской усов на страдальчески бледном лице, радушно жал кисть Сазонова обеими руками, просил Анну Сергеевну запечатлеть момент встречи на свой телефон, выражал восхищение творчеством писателя, мучительно вспоминая почерпнутые из интернета названия произведений и все же их путая.

– А вот выпивать компании не составлю, простите великодушно. Так сказать, печень… Да… Хочу, как говорится, волею случая челом бить, Владимир Иваныч? С вашего-то уровня полета вдруг да поможете нам, землякам?

У Сазонова от местной водки с легким сивушным духом стало удивительно быстро теплеть во всем теле. Он немного раскаивался, что с голодухи отведал ресторанной солянки, видом сильно напоминавшей разбавленное моторное масло, и теперь физически ощущал, как внутренности покрываются радужными нефтяными разводами… Анна, следуя своей излюбленной привычке, громко шептала в ухо хвалебные речи о своем начальнике:

– Вова, он мужик-то у нас – супер! Обижают его маленько в губернии, а ведь душа-человек. А не пьет – и не наливай. Запойный он, ну да со всяким бывает.

Ольга в куцем черном платье, демонстрирующем нескончаемой длины ноги и стоящую торчком протезированную грудь, широко раскрытыми глазами глядела в усы стеснявшемуся главе. Большой рот с чуть вывернутыми соблазнительными губами предательски отражал ее умственное напряжение.

– Чего он говорит, ни слова не поняла? – шепнула она Сазонову, потягивая минеральную воду, – пурга какая-то.

Глава откланялся в девятом часу вечера, так и не сумев сформулировать мысль о желаемой помощи, но напоследок пригласил помощницу писателя посетить местную достопримечательность – ель с котом-Баюном. Ольга с открытым ртом, вызывая приступы смеха у Сазонова, не нашла, что ответить, силясь разобрать затейливые словесные обороты хозяина. Приканчивая последнюю в пачке сигарету, писатель размышлял о том, что кот Баюн обитал на лиственном дереве, кажется, на дубе, хоть это и не точно.

Быстрые осенние сумерки завершались дождливой теменью. Желтые тряпочки листьев стаями липли к мутным окнам, сырой ветер раз за разом давил на стекла, проверяя – вдруг пустят его вовнутрь? Анна Сергеевна завладела на вахте ключами от дополнительного номера и настойчиво, придавая пьяному голосу гнусавые нотки очарования, приглашала Сазонова:

– Володя, зайдем на минутку, нужно переговорить. Есть важная информация. Тут такие дела, закачаешься. Расскажешь там в Москве, кому следует.

– Аня, ты вино на пол льешь, – механически отметил Сазонов, дернувшись в сторону своей комнаты. Красная струйка коньячной настойки пропитала вытертую ковровую дорожку под ногами растрепанной женщины с погрустневшим лицом. Не удержав обиды, Анна Сергеевна с досадой крикнула ему в спину:

– И черт с тобой! Тренируйся иди с глистой этой.

3

Начинающий помощник литератора Ольга курила в форточку, оттопырив подкачанный зад с белой полоской стрингов. Сазонов провел пальцем по изгибу ее позвоночника, брякнул на стол чуть початую бутылку водки.

– Стол бы хоть вытерла, – покачал головой, – тряпки с себя скинуть успела, а порядок навести ума не хватает. Бесстыжая баба!

– Я тебе не прислуга, дядя, – она повернулась, без капли смущения качнув идеальной имплантированной грудью, – куда еще пить? И так, наверное, повозиться придется.

Сазонов левой рукой слегка сжал ее длинную шею под самой челюстью, улыбнулся пренебрежительно.

– Кому ты нужна, бедолага? Грубить будешь – поедешь в столицу на попутке. Стол вытри. И стакан мне найди. Быстро.

Водку пришлось допивать, хотя время перевалило за полночь. Ольга раздобыла на вахте стаканы, бутылку колы и пакет чипсов. Пьянела она медленно, расплывалась историей своей короткой жизни, сдерживая сердитые слезы. Сазонов традиционно пропускал мешанину чувств мимо ушей, пытаясь запомнить хоть что-то в судьбе интересное. Может, удастся наделить героев будущих книг ее бесхитростными чертами?..

– Что, дядя, брезгуешь? Наверное, богатый. Сам девушку легко прикупишь. Ты ж писатель. А я вот книг с детства не люблю.

– Оно и видно. И не называй меня дядей. Владимир Иванович.

– Пошел ты, Иванович. А меня мамка кредитному вышибале в тринадцать лет за десять тысяч уступила. Ну, потом они, все равно, ее отмутузили. Зубы выбили. Вот я и соскочила с поселка. В Архангельск. А там холодина, и парни – сплошь на «крокодиле». Как СПИДом не наградили, не знаю. Потом в Ярославле танцевала в стрипе, все прилично. После Андрюша встретился. Он мне всегда помогает, красавчик. Только с "колесами" этими немного залетела. В клубе кент какой-то пузырек у меня из сумочки дернул, а колеса на продажу были, не мои. Попала на сотку. Слушай, одолжи! Что тебе сто тыщ, рублей же наших, не валюты. Владимир! Иванович! Ну, будь человеком. А я тебя любить буду. Честно,честно.

– Отстань, нахалка. Тебе – хоть сто, хоть двести – толку не будет. Поучить тебя надо, лучше вожжами, как в старые времена. А то и дубиной – помнишь, на Руси? Впрочем, о чем я? У тебя в башке – рой мух. Это фа-а-акт.

Под утро небо остекленело. Тучи разнесло в клочья и унесло за резные хвойные гребни горизонта. В прогалине елового леса, обрамленное ярко-желтой затейливой бахромой берез, торчит наклонно синее зеркало небольшого озера. Старая большая дворняга с рваными ушами дрыхнет, зябко свернувшись под окнами гостиницы на куче бурых опилок. В форточку проникает свежий, заледеневший даже, воздух вместе с непередаваемой тишиной северной осени.

Девушка Ольга спит на своей половине кровати, распахнув толстогубый рот с двумя белыми кроличьими резцами. Что похожа на зайца – это ничего. Молодая еще – зубы крепкие, да и кривые не так, чтобы очень, вполне себе в меру. Почему теперь много молодых людей с неправильными зубами? Растут себе, как им захотелось – один на другой лезет, будто худой частокол. А ответ-то понятен. Потому что маме с папой недосуг детишками заниматься. Ведь это ж надо следить, потом к доктору вести. Не для каждого.