Архитекторы

– Но ты на фоне остальных не особо выделяешься, не переживай. Стандартное распределение. Зато с кумирами ты перегнул. Какие-то металлисты в 80-х.

– Моя молодость. Такие концерты были!

– Помню, помню. Отсюда тоже масштабно выглядело. Но у тебя отягчающее благодаря им.

– Что еще?

– Про сатану они пели часто. Еще и раскрашивали себя не пойми, как.

– Молодость это не простит?

– Я бы так не сказал. Не сотвори себе кумира, помнишь? Ты же ещё им и подражал.

– Вот слушаю тебя, и столько абсурдных критериев! И прям диву даёшься. Подумаешь, что малевали себя! Или что по субботам работал. Господи. Да это же жизнь диктует! Молодой, горячий был. Как вырос и достиг чего-то – остепенился.

– Ну вот. Счетчик снова посчитал.

– Что посчитал?

– «Господи».

– У вас отзыв о сервисе оставить можно?

– Только мне. И то устно.

– Выше по лестнице передашь его?

– Вряд ли.

– Тогда просто знай, что сервис у вас такой себе.

– Учту.

– Ещё что-то осталось? Надоело тут стоять. Открывай люк – сигану вниз. Всё равно, как ты сказал, самое страшное уже случилось.

– Последнее осталось в списке.

– И?

– Прелюбодеяние.

– Это было в десятом классе!

– Думаешь, что чувства в том возрасте заново отрастают такими же, какими они и были? Ты в курсе, как твоя измена повлияла на Таню?

– Если честно, не хочу знать…

– То-то же. Запишем и это.

– А теперь всё?

– Теперь да. Остальное нет смысла обсуждать.

– И что, даже не будешь зачитывать, сколько добра я сделал?

– Ты и сам знаешь это. И я знаю. Зачем тратить время, если всё понятно? На суде главное узнать, как сильно ты пал. Добро же заложено в вас изначально, а зло вы приобретаете, проигрывая в борьбе за свою душу.

– И в какой круг закинешь меня тогда? Раз по мне, как видно, все понятно.

– Давай подумаем. Ты крещёный. В лимб не пустят. Прелюбодей. Да. Но с натяжкой, так и быть.

– Будь уж последовательнее!

– Тише, Егор. Обжорой ты не был. Ни скупцом, ни расточителем тоже. Что удивительно. При такой жизни попал прямо в золотую серединку.

– А у вас что же, даже формулы по расчету этой середины имеются?

– Я же говорю – опыт. Чистая эмпирика. Так. Ни гневный, ни ленивый. Хотя на счет гневности сейчас я бы поспорил.

– Плевать.

– Действительно. Так. Не насильник. Вот оно.

– Нашел для меня местечко?

– Кажется. 8 круг.

– И кто там?

– Разношерстная компания: сводники, льстецы, воры, лицемеры.

– Подхожу под лицемера?

– И льстеца.

– Что ж. Это, пожалуй, правда.

– Это самое близкая характеристика по тебе. Люди так быстро по карьерной лестнице без подобных способностей не поднимаются. Но ты никого и не предавал за всё время своей жизни. Кроме Тани, пожалуй. Так что в принципе досье-то на тебя неплохое.

– Однако ад. Ну и пропадите пропадом. Куда идти? Где ход вниз?

– Да подожди, не психуй. Что ты всё заладил про ад?

– А что я не так говорю? По вашим допотопным критериям я прямо-таки грешник. И ты сам намекаешь на то, что гореть моей душе в геенне огненной.

– Нет, мелковат ты всё же, чтобы так себя называть.

– Как же мне называться по-твоему?

– Это уже не моё дело. Моё дело – отправить тебя туда, куда ты заслуживаешь попасть. А это рай. Поздравляю.

– Рай…? Но как? Ты же сам читал вслух все мои прегрешения. Осуждал за них.

– Согласен. Если бы ты жил намного раньше, то точно бы в ад попал. Но там нынче черти совсем с ног сбиваются. Да и качество людей очень снизилось за тысячелетия, откровенно говоря. Сейчас почти по каждому можно в пользу ада вынести решение.

– Ух… Я прямо не знаю…

– Да иди уже.

– Спасибо тебе, Михаил. Не знаю, что сказать ещё… Ух. Такая лёгкость сразу!

– Да это не мне спасибо. А спросу и предложению на вас. Сейчас и ад разгрузить надо, и себе хоть кого-то забрать. Так что ты иди. Иди, иди. Багаж твой тут остаётся, вот тебе и легко стало. Не зря мы его сейчас распаковывали. А ты с чистой душой прямо в ту дверь позади меня. И не забывай, каким был при жизни и о чём мы с тобой побеседовали. Об этом полезно помнить даже в яблоневых садах.

Дом с окнами

Недавно случился странный и дождливый день. Странным он оказался из-за звонка одного коллекционера, хранителя древностей. Быстро наведя о нем справки, я толком то ничего и не узнал. Чем он меня и заинтриговал – быть настоящим отшельником в нынешнее время надо очень постараться. Звонил коллекционер утром и, обещая удивить меня, изначально заинтересовал редкостями в своем доме и спокойной, даже в чем-то возвышенной манерой ведения разговора. Каждое слово тщательно взвешивалось звонящим за доли секунды и произносилось с поразительной уверенностью. Он точно знал цену и себе, и своим словам, и коллекции.

На вид я бы дал ему около пятидесяти лет. Ярко-белые седые волосы, зализанные назад, придавали мужчине интеллигентности. Лицо его тронули морщины, но лишь от того, что улыбался он, видимо, чаще, чем пользовался голографом. Пару раз мой собеседник извинялся, пытаясь отыскать на дисплее управления голографической конференцией нужные отображения команд, хотя голосом отдавать команды куда легче и удобнее. Торс коллекционера облачала белая рубашка. Борода, имевшая тот же оттенок, по крайней мере голограф проводил цветопередачу именно так, сливалась с ней. Еще на мужине сидел жилет красного цвета с вытянутым вырезом, а на шее под воротником красовалась бабочка того же цвета. Выглядел мужчина аккуратно и ухоженно. Как и вещи, показанные им в период нашего виртуального знакомства.

Из-за этих предметов я и летел на геликоптере к особняку коллекционера уже в тот же вечер. Некоторые показанные экземпляры имели по-настоящему высокую цену на рынке. На мой вопрос о необходимости продавать большую часть столь богатой коллекции, некоторые предметы которой относились к двадцатым годам начала тысячелетия, Платон тяжело вздохнул и ответил, что больше не хочет иметь дело с вещами, напоминающими ему о былых временах. Видимо, этот пожилой мужчина горевал, что родился гораздо позже многих своих экспонатов лет на двести, а то и больше. Бывает. Я встречал людей, что долгое время желали жить в другое время, но затем расставались со всеми своими атрибутами давнего прошлого, осознав, что и настоящее их никуда не выпроваживает.

Как бы то не было, я мчался сквозь непогоду навстречу горшочку с леприконским золотом. Магнитной дороги к дому Платона не построили. Он пользовался старыми машинами на колесах, поэтому мне пришлось арендовать геликоптер, чья стоимость за час полета, я был уверен, окупится с лихвой на будущих аукционах. Оставалось благодарить судьбу за столь щедрый подарок в виде целого особняка антиквариата. Пусть пока и не совсем понятного качества.

Машина несла меня вперед, разбивая собой стеклянную стену дождя, перемалывая лопастями капли, неаккуратно подлетевшие к ним. За бортом стояла прохладная погода, но в салоне я выставил вполне комфортную температуру. Пока автопилот нес меня к пункту назначения, я пил горячий шоколад и читал последний номер каталога «Древности».

Когда это занятие мне наскучило, я решил посмотреть за борт. Хотя по часам должен был быть день, за бортом близкая стена дождя переходила в черные тучи наверху и в темень по сторонам. Земля так же пропала из виду из-за ливня. Он смазывался на скорости и от этого все вокруг напоминало серебристую рыбью чешую. Смотреть было не на что, но, к счастью, лететь оставалось от силы минут десять.

Особняк я увидел, уже заходя на посадку. Под дождем он выглядел серо и загадочно, сливаясь с непогодой. В некоторых экранах на его стенах, даже через ливень, можно было разглядеть свет проецируемых ламп. Округу же мешал разглядеть дождь. Лишь от посадочной площадки до веранды дорожка освещалась небольшими, но мощными фонарями, отгонявшими назойливые капли.

Меня встречал робот-дворецкий последней модели, стилизованный под человека. Его одели по моде прошлого века. Зрачки мягко светились синеватым огоньком. Передав мне зонт, он взял свободной рукой мою сумку с походной лабораторией, с помощью которой я определял подлинность товара: возраст и всевозможные параметры предметов, попавших мне в руки; и мы двинулись под зонтами по каменистой тропинке к дому.

Крыльцо освещалось приглушенным светом гирлянд, развешанных между колонн, цеплявшихся за вьюны и выемки в темных кирпичах. Подойдя ближе к дому, я смог наконец-то получше разглядеть его. Особняк оказался невысокий – всего два этажа, но стены терялись в дожде, убегая вправо и влево, поэтому я не понял его истинных размеров. Но он точно имел две трехэтажные башенки, из-за чего походил на небольшой замок. Вьюны то тут, то там свисали со стен. Под окнами первого этажа росли розы, а газон вокруг, коротко подстриженный, напоминал ковер. Правда теперь утопавший в воде. Флюгер на конусообразной крыше одной из башен бешено крутился от ветра. Кирпич намок и теперь почернел от воды.

Платон ожидал меня в дверях. Одет он был в то же, в чем я его видел по голографической связи утром. Только седина выглядела более торжественно. Сам он оказался крупнее, чем его представляла голограмма. Глаза, чуть впавшие в лицо, светились гостеприимством в тусклом свете гирлянд. На носу-картошке аляповато сидели очки, а во рту дымилась толстая, как пальцы Платона, сигара. Он улыбнулся, пожал мне руку и пригласил войти в дом.

– Пен отнесет ваши вещи наверх в свободную комнату, – произнес он сильным басом, отдавая роботу команду.

– Благодарю, Платон, – ответил я, разминая за спиной руку от слишком душевного рукопожатия хозяина особняка, – но я рассчитывал улететь сегодня до ночи.

– А вы не слышали? – удивленно спросил Платон. – По всем каналам объявили о том, что полеты в связи с бурей прекращаются и не обслуживаются. Кажется, вы тут застряли до завтра.

– Не слышал, – протянул я в ответ. – Я не включаю передачи в геликоптере. Предпочитаю путешествовать в тишине.

– Надеюсь это не очень досадно для вас – остаться на ночь. Вы будете нашим почетным гостем. В крайнем случае, я могу отвезти вас на машине до ближайшей станции, если вы не хотите ночевать здесь.

– Нет, нет. Так у нас будет больше времени для оценки. Спасибо за ваше гостеприимство. На завтра у меня все равно нет никаких встреч.

– Тогда добро пожаловать, – улыбнулся Платон от уха до уха, обводя рукой зал, в котором мы стояли.

Время тут как будто бы остановилось. Из электронных приборов здесь находился лишь робот, поднимающийся по лестнице с красным ковром на второй этаж. Мебель здесь стояла из темного дерева, паркет лежал на пару оттенков светлей, посередине зала белела шкура медведя. Справа от входной двери лестница вела на второй этаж, а прямо перед нами вытянулся коридор в другие комнаты. На стенах висели потрясающие полотна с изображением осеннего леса. И каждая картина преподносила его по-своему. Большой платяной шкаф стоял сбоку от лестницы, возвышаясь на добрых два метра.

Хозяин повел меня вперед, мимо лестницы, в коридор, из которого мы попали в просторную кухню. Ее выполнили в темно-кремовых тонах, вторя общему антуражу дома. Здесь так же почти не было ничего электронного. Вместо привычных умных кухонных приборов меня окружили полочки, шкафчики, тумбочки со стеклянными и деревянными дверьми. Уйма всяких баночек, скляночек, тюбиков, упаковочек и пакетиков была расфасована по ним. Вытяжка над газовой плитой тихо жужжала, напоминая этим звуком только проснувшегося шмеля.

Обстановка, в которой я оказался, сильно удивила меня. На кухне не было мраморной и металлической отделки, давно набравшей популярность в жилых домах. Никаких тебе роботов-поваров, никаких вакуумных труб, доставляющих нужные ингредиенты на кухню, а зачастую сразу готовые порции. В углу мерно урчал допотопный холодильник. Удивительно, как он еще работал.

Большой экран занимал ровно половину стены. Смотря в него, я понял, как мне повезло. За стеклом бушевал ураган, прижимающий деревья к земле, а я стоял здесь, в тепле. К слову, изображение непогоды выделялось своей правдоподобностью.

– Скажите, – обратился я к Платону, – какой фирмы ваши экраны? Признаться, я еще не встречал такой интересной отделки в доме.

Хозяин снисходительно посмотрел на меня. Под этим взглядом я почувствовал себя неуютно, как будто учитель собирается отчитать ученика.

– Что вы, это настоящие окна.

– Окна? Настоящие?

Моему удивлению не было придела. Настоящие окна! Да я и никогда не видел их в жизни. Только на картинках в учебниках по истории.

– Конечно настоящие. В этом доме нет этих отвратительных современных экранов, дающих вам только иллюзию того, что вы являетесь участником столь грандиозного события как жизнь.

Я даже присел на стул. Подумать только. Особняк сулил мне неплохой заработок, раз тут были даже окна. Теперь в качестве антиквариата Платона я почти не сомневался. Этот дом имел ауру старины, а его хозяин располагал к себе, и я ожидал, что он припрятал в рукаве некоторые козыри для последующей продажи с аукционов.

– Господин Кашауш, – обратился ко мне Платон, – вы будете кофе или чай?

– Чай, если вас не затруднит.

Окно приковало мой взгляд происходящим на улице. А когда я его отвел, то удивился еще больше: хозяин сам пошел к полкам за чаем, перед этим поставив какую-то тару с отростком на плиту.

– Это чайник, – ответил хозяин дома на мой немой вопрос. – Надо же воду вскипятить.

– У вас разве не проведена питьевая вода?

– Нет, только вода для купания и полива. Зачем мне такие удобства? Шагать в ногу со временем мне поздно, да и неинтересное это занятие. Неблагодарное. Только споткнешься или засмотришься, а время уже на шаг впереди. И снова надо его догонять.

Происходящее меня поразило. Нет. Я был ошарашен. Дом можно было обозвать «диким» из-за его несовременности, а хозяина точно кто-нибудь из моих знакомых обозвал бы интеллигентным дикарем. Адская смесь.

Тем временем Платон заварил чай, разлил его по чашкам и подал к столу. Пар поднимался чуть выше края посуды и растворялся в воздухе. На кухне запахло лесными ягодами.

Стоит сказать, что и аромат на кухне стоял специфичным. Я уже и не помнил, когда в последний раз сталкивался с таким запахом в домах, где я жил или гостил. Никакой стерильной свежести, нейтральности, монотонности, которые стали присущи нашим квартирам и виллам. Воздух был насыщен благоуханием цветов, стоящих на подоконнике, запахом свежеиспеченного хлеба, ароматом зерен кофе и заваренного чая. Казалось, что окружающее меня пространство само по себе съедобно. Мой голод после трехчасового полета дал о себе знать. За окном сверкнула молния. Ее грохот, а также удары капель об окно казались чем-то нереальным и волшебным.

На кухне даже столы стояли неряшливо прибранными. Их скатерти кое-где были порезаны ножом от неаккуратной резки; приглядевшись, можно было заметить замаскировавшуюся в узоре крошку. Блюда с фруктами стояли на виду, призывая своим спелым видом к срочному их поеданию.

Люстра под потолком чуть тускло освещала кухню, ее хозяина и меня, сидящего за столом и вкушающего аромат, витавший по всему помещению. Платон, чуть сгорбившись, заканчивал приготовления к вечернему чаю.

– Сколько вы уже занимаетесь скупкой и перепродажей старинных вещей? – спросил меня хозяин дома, когда мы уже сделали по глотку превосходного чая.

– Мой стаж несколько скромен. Всего каких-то семь лет. Но за это время мне несколько раз сказочно повезло, и я смог сделать себе имя в определенных кругах.

– В чем заключалось ваше везение, господин Кашауш? Извините, если я лезу не в свое дело, но я любопытный человек, да и это связано с нашим с вами делом, – Платон сделал еще глоток, задумчиво вглядываясь в окно, к которому он сидел в пол оборота. Его седину осветила еще одна вспышка молнии за стеклом.

– Что вы, это не секрет. Я с удовольствием расскажу. Однажды я завладел информацией о том, что на одном из чердаков Марселя пылится картина Пьеро Лореньяна. Вы может слышали о нем: он известный минималист двадцать первого века. Так вот, я был уверен, что отыщу эту картину. Излазил почти весь Марсель. Ел заготовленные бутерброды, барахтался в пыли и паутине. Переживал атаки голубей, живших на крышах. В итоге я ничего не нашел и в последний день пребывания в городе зашел в гости к одной милой бабуле, которая помогала расчищать чердак в ее доме. Что вы думаете? Мы так же сидели и пили чай, я поворачиваю голову и, О БОЖЕ, вижу свою «Верность». Эти переплетающиеся линии и одинокая прямая. Стоящая все двести тысяч единиц, она висела на кухне и взирала на гостей той милой бабули-аристократки, которая отдала мне ее бесплатно. Я смог выручить за шедевр больше его рыночной стоимости и поделился с бабушкой частью суммы. Это одна из нескольких историй моего везения, – закончил я.

Платон вдыхал аромат чая и внимательно меня слушал. Его учтивое спокойствие полностью соответствовало его внешности.

– Мало того, что вы дельный и удачливый сын своей профессии, так вы еще и благородный рыцарь не своей эпохи, – улыбнувшись, тщательно выговорил тот.

– Не своей? От чего же?

– В настоящее время мало кто из людей задумывается о пользе для окружающих. Сейчас большинство увлечено удовлетворением своих потребностей в области развлечений и отдыха. Личностей, готовых сделать что-то значимое для других, становится все меньше, – с грустью в голосе проговорил Платон. – Я вовсе не говорю, как подобает это делать в моем возрасте, что раньше жилось лучше. Но все же люди были другие. Как и идеалы. Поэтому я больше доверяю таким как вы.

– Что же во мне такого располагающего?

– Ваша любовь к прошлому, старинному. Я поспрашивал людей о вас. Легкий консерватизм. Готовность излазить крыши Марселя вдоль и поперек ради произведения искусства. Я не могу поверить, что вами двигала лишь жажда наживы. Старинные предметы сейчас дороги, но люди, как я сказал, изменились. Их не влечет история и связанные с ней вещи с духом нафталина. Их ведет за собой только желание покичиться.

Признаться, меня немного поразили такие мысли и ход разговора. Этот человек не заглядывал в душу, не копался в мыслях собеседника. Он не умел этого делать. Но эта искренность и романтизм, который он донес через ужасные бури и мертвые штили жизни, трогали своей наивностью. Платон говорил, но выражал не только свои мысли. Его фразы собирали по кусочкам ту картину мира, которую мог видеть только я, сидя перед ним.

– Если говорить честно, то деньги для меня все же главное, – признался я. – Но всегда есть что-то еще, что-то такое, что находится в стороне и не открывается другим людям. Да, я разбираюсь в искусстве, в прошлом. Но не только потому, что я этим зарабатываю. Я действительно люблю все это. Люблю картины, скульптуры, ковры, мебель. Мне нравится старина, история. О, сколько исторических книг разных авторов я прочел. Сколько часов я провел в музеях.

– Но ведь это не все? – улыбнувшись и прищурившись, спросил хозяин дома. – У каждого человека есть свой секрет. И, если вы не откажите, я бы хотел его узнать.

– Это правда. У меня есть секрет. Но он никак не связан с работой напрямую, – я чуть притормозил разговор.

Платон молчал и смотрел мне в глаза.

– Многие мои коллеги, купив или найдя вещь, сдают ее в охрану, кладут в сейф, защищают ее как могут. Грабителей развелось много, особенно, среди конкурентов. А я приношу свое приобретение к себе в кабинет, и до момента продажи имею возможность созерцать любое творение воочию. Без посредников через камеры слежения.

– Это довольно интимно, – заметил Платон, допивая вторую кружку чая.

Я согласился. Немного антикваров по-настоящему ценили то, что попадало к ним в руки. Зачастую продавцы знали все достоинства и недостатки товара, красочно расписывали его перед покупателями, но даже для них самих искусство оставалось просто набором заготовленных продающих фраз и характеристик. Они не могли сами оценить красоту продаваемого ими очередному толстосуму потому, что чувство прекрасного служило у них на службе, а не было частью их природы. А богачи лишь хотели владеть тем, что больше никто другой не мог себе позволить. Я до сих пор ненавидел то время, когда музеи и картинные галереи отдали на приватизацию. Сколько сокровищ теперь томилось в бункерах и пыльных коридорах.

– Нельзя передать того трепета, когда вы, пусть и в перчатках, можете прикоснуться к самой истории. Когда каждая трещинка, каждая ямочка что-то да значит. Когда картина говорит с вами на языке цветов, а часы девятнадцатого века отмеряют вам оставшееся до вашей смерти время. При этом они скорей всего переживут еще многих своих хозяев. И многим будут твердить: время идет, время идет, – забыв про чай, рассказывал я. – Китайские вазы, восточные ковры, европейские часы, музыкальные инструменты ручной работы со всего мира. Это все не элемент декора, не признак утонченного вкуса. Это часть нас. Часть того мира, который был до нас, плавно превратившийся в наш мир. И это стоит и усердий, и денег.

Платон слушал и не перебивал. Ел домашнее, пышное и вкусное печенье с шоколадными крошками, пил чай. Его глаза следили за мной, моими эмоциями. Изредка он задавал вопросы, подбрасывая дрова в костер моей болтовни. С ним было легко общаться. Этот человек казался другом. Этот человек был Человеком. И пока я говорил, а он слушал мои истории, то думал о том, сколько же лет этому мужчине. Если бы меня спросили о его возрасте, то теперь, увидевшись с ним, этот вопрос ввел бы меня в ступор. Платон обладал нетипичной внешностью. Поэтому я терялся в догадках. Иногда казалось, что ему пятьдесят, а иной раз что и все девяносто лет.

– Не подскажите, который сейчас час, Платон? А то часы остались в салоне геликоптера.

Платон не бросил, но медленно положил взгляд на окно, за которым стало гораздо темнее, за которым все так же хлестал дождь и завывал ветер.

– Закат. Сейчас закат, – тихо ответил он.

Я молча уставился в окно.

– Темнеет осенью рано, значит сейчас около восьми часов.

– Вы сейчас определили время на глаз? – удивленно уточнил я.

– Да. Дело привычное. Когда долго живешь на одном месте, учишься по всяким мелочам в любую погоду определять время.

Разговор тек не спеша. За окном шумел ветер, дождь дубасил в окна, молнии били в землю, а на кухне старого особняка двое сидели и пили горячий чай с вкусными домашними печеньями. Я упустил ход времени за этим теплым разговором с хозяином дома. Ощущение реальности мне вернуло появление в нашем обществе еще одного человека.

Она вплыла на кухню через дверной проем, расположенный за холодильником. Ее полноватое тело ничуть не делало из нее уродину. Наоборот, эта полнота как-то по-своему подчеркивала ее природную красоту. Женщина оделась менее официально, чем Платон: простое черное платье робот-портной удачно подогнал под ее формы. Кудрявые, распущенные волосы покоились своими кончиками на плечах. С ее появлением к кухонному аромату добавился еще один: легкий привкус дамских духов, отдающий карамелью.

– Ну как вам, мальчики, мои печенья? – спросила женщина, которой я не дал бы и пятидесяти лет, своим мелодичным голосом. Он сразу же стал ассоциироваться с легким теплым ветром, летающим над зеркальной водной гладью в середине весны.

– Роза, познакомься. Это господин Кашауш – антиквар и большой любитель домашней выпечки.

– Очень приятно, господин Кашауш, – обратилась ко мне с улыбкой Роза. – Мой муж рассказал о вашем визите. Вы и впрямь выкупите у нас все наши древности?

– Если они будут того стоить. Как вы понимаете, я не могу работать себе в убыток, скупая не те вещи.

– Конечно, я все понимаю. В таком случае вы тут насытите не только аппетит, связанный с желудком, но и свой профессиональный аппетит.

– Роза, ваши печенья бесподобны! – воскликнул я, чуть не подавившись шоколадной крошкой. – Хотелось бы заполучить рецепт этого шедевра кулинарии. Не ел ничего вкуснее за чаем.

– Это можно устроить. Только готовить вы должны сами, руками, а не давать задание роботу, – жена моего клиента была явно довольна вниманием к ее выпечке, которая и правда залетала в рот сама собой. – Рецепт я оставлю у вас в комнате, которая, кстати, уже готова принять вас.

– Благодарю.

Мы чуть склонили головы в знак взаимного уважения.

– Дорогая, мы с Кашаушем сейчас собирались обсудить наши дела, – с доброй улыбкой шепнул Платон.

– Конечно, конечно. Уже ухожу. Только не распродай ему все в этом доме, – с поддельной серьезностью пропела Роза, грозя пальцем мужу.

Она удалилась так же грациозно, как и появилась перед нами. Аромат ее духов долгое время ненавязчиво витал на кухне. Вместе с собой она принесла сюда то, чего я до этого ощутить никак не мог – домашний уют.

– Сколько мы с ней женаты, а все никак не могу отделаться от мысли, что это она заправляет мной и моими делами, – усмехнулся Платон.