Семечки

– Всем оставаться на своих местах! Вы окружены!..

Дальше было не разобрать: взревели моторы, паника, крики, стрельба. Все бросились врассыпную. Автомобили летели, давя людей и не разбирая дороги.

Саша Краузе, пробежав невольный кросс на отлично, остановился лишь тогда, когда понял, что за ним никто не гонится. Милицейских, прежде всего, интересовали грузовики и фургоны, точнее их владельцы, торгующие заразой. Нужно было, прежде всего, перекрыть каналы, по которым шла контрабанда, добраться по этим каналам до самих источников эпидемии, и уже после заняться лечением пострадавших. Сначала изолировали было в тюрьмах и больницах ВСЕХ пойманных семечкоманов. "Богоугодные" заведения наполнялись и переполнялись. Но пока жил корень зла, такая общая изоляция была малоэффективна, если не вредна. Она требовала сил и времени. А на воле вместо одной отрубленной головы вырастало десять. Поэтому впредь решили оставлять тюремные вакансии только для распространителей наркотика. К слову сказать, многие торговцы семечками сами не употребляли свой товар. По отношению же к употребляющим, но не торгующим власти ограничились тем, что ставили их на учет, изымая и уничтожая весь их наличный запас яда.

Но вернемся к Саше Краузе. Отдышавшись, он поплелся домой. На другой "черный" рынок идти не хотелось. Тот находился далеко. Да и настроение сегодня было испорчено. Из состояния грустной задумчивости Сашу вывело то, что он ощутимо уперся в нечто своей склоненной головой. Перед ним стоял фургон. Тут Саша вспомнил, что некоторые торговцы семечками в целях большей конспирации предпочитают "черным" рынкам (скопом проще "засветиться"!) работу в одиночку. А что, если это как раз они? Была – не была, спрошу. И Саша заглянул в кабину, где сидели двое в штатском.

– Мужики, пощелкать не будет?

– Будет-будет! – весело отозвался один. Они выскочили из машины и подхватили Сашу под руки. – Вот сядешь в клетку, там и пощелкаешь! – И втолкнули его в фургон. На передней стенке фургона решетчатое окно красовалась. Кажись, менты, подумал Саша, вот влипнуть угораздило!

Но из милицейского участка, куда он был доставлен, его отпустили довольно быстро. Только записали фамилию и домашний адрес. Да еще усмехнулись на его пустой мешок.

Саша вышел. Напротив участка, через дорогу, стоял автомобиль-цистерна.

– Эй! – окликнул Сашу водитель. – Семечек надо?

Но Саша был теперь ученый. Он глядел недоверчиво и молчал.

– Ты что, семечек в рот набрал?.. Значит, не надо. – Водитель оглянулся на своего напарника. – Поехали дальше…

А-а, была – не была, не выдержал Саша. Один раз отпустили, авось, отпустят и в другой! Да и где они меня повезут? Не в цистерне же!

– Стой! – крикнул он. – Покажи.

– Что?

– Товар покажи.

– Давай тару. Куда тебе? – Водитель вылез из кабины.

– Вот мешок.

– Колян, полсотни качни, – сказал водитель напарнику, смерив мешок взглядом и сунув в него кишку навроде пожарной. Мягко загудел мотор, кишка ожила, и из цистерны полилось такое родное, нет, не шуршанье – музыка сладчайшая. Лицо Саши застыло в блаженной мине: приятно уху! Не прошла и минута, мешок надулся.

– Ровно пятьдесят. Счетчик как в аптеке! – заметил водитель.

– Электро-о-ника! – восхищался Саша.

Своя ноша не тянет. Легко нес ее Саша, покачиваясь от удовольствия. Иногда он выпрямлялся, бережно опускал ее на асфальт, облизывал с губ сладкий пот, и в отсвете фонаря сверкала его счастливая железная улыбка (верхний ряд зубов был искусственным), улыбка щелкунчика.

Все-таки повезло! – думал Саша. Хотя все деньги выложил, но зато теперь хватит надолго. А там, глядишь, и свои подсолнухи на балконе подрастут!.. Вот только менты могут нагрянуть. Тут Сашина улыбка заржавела. Где бы спрятать семки?.. А вскрою-ка я пол! Под полом они ни фига не найдут?

Уже к дому подходил Саша, когда что-то твердое и холодное больно уперлось в его висок. И кто-то спросил его, ласково так спросил: жись али мешок? Будто девушка подкралась сзади и закрыла нежными ладонями глаза: угадай, мол, кто? Лена? Газя? Соломея?.. Пистолет Макарова! – угадал Саша. И как бы смущенный тем, что он узнан, ретировался от виска пистолет. Саша повернул голову. Перед ним стояли два жлоба. Что они сегодня все парами! – подумалось ему. А жлоб с "пушкой", тот, что поменьше, сказал:

– Правильно. А теперь передай мешок моему приятелю. Видишь, как он хочет тебе помочь. (Второй жлоб прямо рвал ношу из рук.) А то чего, думаем, мужик мучается, не дотащит еще!

– Да спасибо, ребята, я не устал! Своя ноша не тянет.

– Так то СВОЯ!.. Ты почувствовал, как она резко прибавила в весе? Вон у тебя ноги подкосились.

Саша, теряя мешок и поняв, что отшутиться не удастся, решил схватиться за последнюю соломинку, которая, впрочем, весила двадцать пять килограмм.

– Ребята, подождите, я согласен. Давайте разделим поровну. Полмешка вам, полмешка мне.

– Но нас же двое! И посмотри, какие мы большие! – усмехнулся жлоб поменьше. – А-я-яй, нехорошо…

– Да что ты с ним говоришь! – вышел из себя жлоб покрупнее (а может, напротив, стал самим собой). – Стукни ему по кумполу этой штукой, которой Макаров телят пасет.

– Не горячись, Жора! Товарищ прав. Мы же не бандиты какие-нибудь, и экспроприируем только излишки… чтобы не попортились!

С этими словами жлоб открыл мешок и, черпая горстью, наполнил семечками Сашины карманы.

– Справедливость – прежде всего! – сказал он.

Страшно матерился Саша, когда налетчики скрылись из виду. Хотелось выть от собственного бессилия. Обида была еще горше оттого, что семечки забрала не милиция, а такие же, как он сам, щелкунчики.

8

Рядовой милицейский по фамилии Худи патрулировал свой район. Вечерело. Небесный шар, еще недавно белый от злости, постепенно успокаивался и скатывался в лузу горизонта. Чтобы семки там лузгать. Знал: ждут они его там, в мешочке, черненькие.

Жара спала. Но это не имело для прохожих большого значения, потому что они находились все время в тени. Дома стояли по колено (или по пояс, смотря на этажность) в зелени. Каждый двор был одновременно сквером. А со стороны улиц дома ограждались от проезжей части роскошными аллеями.

По дворам и аллеям бродя, нес рядовой Худи дежурство.

Был доволен своей службой Худи. Обладая хорошей памятью, он наизусть затвердил букву инструкций, а следовательно, не терялся ни в какой обстановке и всегда знал, что делать. Начальство ценит исполнительность и рвение, и у Худи не было нареканий. Прибавьте сюда молодость, полную здоровья и одетую в красивую форму (белая рубашка оттенялась черными – галстуком, дубинкой на руке и пистолетом на животе, воткнутым за ремень), и вы поймете, почему с лица Худи не сходила улыбка. И она вызывала ответную у прохожих пригожих девушек.

И вдруг эта обаятельная улыбка застегнулась на "молнию" губ. Худи, сидя на скамейке, увидел подозрительную личность. Чем личность подозрительна, Худи бы объяснить затруднился. Но показалось ему, что перед ним прогуливается любитель семечек. Он вспомнил слова лейтенанта Уткина, проводившего инструктаж: "Харкун прежде всего бросается в глаза своим грязным, неряшливым видом". Однако мужчина, заинтересовавший милицейского, был выбрит, причесан. Одежда его была чиста и выглажена. Но даже такая выразительная деталь как галстук не могла ввести Худи в заблужденье. Лента памяти продолжала вращаться в голове человека-магнитофона: "Впрочем, некоторые харкуны, особенно новички в наплевательском деле, еще по инерции следят за собой. Если внешний вид подозреваемого не дает вам в руки улик, проследите за ним. (Тут Худи встал и пошел за господином.) Харкуны не могут долго без своего зелья, и очень скоро при верности ваших предположений ваш подопечный начнет плеваться". И действительно, не оставили они за собой и квартала, как подопечный Худи смачно плюнул.

– Стоять! Руки вверх! – крикнул ретивый блюститель порядка и, подбежав к оторопелому господину, обыскал его. Гм!.. Семечек не было. Наверное, только что кончились, подумал Худи. "Несомненной уликой является характерный запах изо рта и темно-коричневый цвет языка".

– А ну дыхни!

Субъект дыхнул. Семечками и не пахло.

– А покажи язык!

Тот показал.

– Ага! – обрадовался Худи. – Коричневый!.. Говори, где ты живешь?

– Да вот в этом доме.

– Тем лучше. Пошли к тебе.

Войдя в квартиру, осмотревшись и не приметив в углах набитых мешков, ласково к хозяину подступил Худи. Давай, мол, дядя, выкладывай, где у тебя семечки. На что вежливый дядя, изобразив на лице сочувственную мину, отвечал, что многое есть в этом доме, но семечек к сожаленью… А известно ли дяде, что он прячет страшный яд и что сам он опасно болен? От верной гибели хотят спасти его добрые люди в лице рядового Худи. О! Дядя весьма тронут заботой о нем, но относительно своей болезни он в полном недоумении. Тогда Худи обиделся: ах ты хитрая бестия! А с виду такой приличный господин… Погоди же, я отмою тебя в чистой воде. И принялся отмывать Худи черное золото подсолнухов. Но не намыл ни грамма, хотя брал пробы везде, где только можно: в ванной и туалете, в шкафах и кладовке, на лоджии и даже внутри рояля.

Наконец, весь в испарине, надув губы и глядя исподлобья, остановился он перед хозяином, невозмутимо сидевшим в гостиной, в кресле. Сбоку от хозяина находился небольшой столик, на котором стояла ваза с черемухой и несколько бутылок пепси. Грациозно брал и кушал черемуху хозяин. – Жарко, – произнес он, – не угодно ли стаканчик прохладительного? Или вот ягодок сочных? – Но Худи только гордо записал фамилию субъекта и его домашний адрес. Тем самым как бы говоря: я не признаю своего пораженья и еще возьму реванш!

Через полчаса он докладывал лейтенанту Уткину, что задержал харкуна, произвел в квартире обыск, не давший, правда, результата, но зелье быть должно, и хорошо бы поискать с собачкой. Услышав фамилию подозреваемого, Уткин растерялся, не зная, плакать ему или смеяться.

– Вы что, в самом деле обыскали его?! (Худи молчал, почуяв неладное.) Это же мэр города!

– Но коричневый язык, господин лейтенант!

– Коричневый язык? Гм… А! Это, должно быть, от черемухи. Всем известно, что мэр от нее без ума… Стыдно вам, рядовой Худи, не знать в лицо начальства!

Какой же я осёл! – думал севший в калошу милицейский. – Он же при мне ел эту чертову черемуху!

И плохо бы кончилась для Худи его непростительная ошибка, если бы за него не заступился все тот же мэр. Вернее всего, простился бы с милою службой Худи, но мэр сказал извиняющемуся по телефону лейтенанту Уткину: – Не будьте строги с этим парнем. Он сам того не подозревая доставил мне несколько приятных минут.

9

А вообще-то кадры милиции были нужны. Нужны как никогда. И срочным порядком набиралось пополнение. Сотни юношей и девушек добровольно откликнулись на призыв: город в опасности! И девушки ни в чем не хотели уступать хлопцам. Так же ловко они научились "хлопать" бандюг из нагана, так же больно могли ударить по лицу ногой. И не боялись они ударов ниже пояса.

Однако кривая нарушителей росла гораздо быстрее, чем прямая блюстителей порядка. И бандиты брали числом.

А еще давно ли служба в милиции была почти номинальной! И чтобы раскрыть все преступления, хватило бы одного комиссара. Да и что это были за преступления! Так! Молодые люди иногда повздорят из-за девушки. Это же в порядке вещей: на то и молодость, чтоб горячиться. Воровство считалось настоящим ЧП, а убийство – событием века.

И вот словно штиль сменился штормом. Чума налетела. "Грызуны" расплодились. А каждый грызун – это потенциальный преступник. Ведь он не работает, а семечек ему подавай. И тут прямая дорога к разбою.

Ладно еще, если грызун грабил грызуна. Чтоб они там все перегрызлись! Но ведь страдали нормальные люди. У них нельзя было отнять семечек, поскольку они таковых не имели, но у них водилось то, за что торговцы давали семечки: деньги, золото, драгоценные камни, произведения искусства. Было: отпускали товар и за вещи. Но постепенно отказались от этого: вещи и относительно дешевы и много места занимают.

И вообще, некоторые торговцы бесились с жиру. Слишком разборчивы стали. Одному чистоплюю подавай только чистое золото, другому – только камешки. Третий аристократ коллекционировал ювелирные шедевры, а четвертый специализировался на книгах или живописных полотнах.

И куда денешься! Бежали на поводу наркоманы у торговцев. Шел грабеж – ни дня без взлома! – как частных коллекций, так, случалось, потрошили и музеи.

Распоясалась преступность. А милиции, напротив, приходилось все туже. Но не боялась милиция ударов ниже пояса.

10

Оперативная группа под командованием лейтенанта Уткина шла на дело. А может быть, и ехала. Не в этом дело. А дело в том, что это дело было обычным делом. Облаву за облавой приходилось совершать. Не успеют сотрудники соснуть как следует, как снова их ждет задание.

Вот и теперь была выслежена опасная банда. И милицейские подбирались к ней, чтобы обезвредить. В само бандитское логово, в саму "малину", нет, поскольку тут не ягоды, а семечки, скажем так: в сам "подсолнух" лежал их путь.

Зашли уткинцы в нужный подъезд. Сухая лузга запотрескивала под ногами. Если бы не спецзадание, следовало бы согласно инструкции обойти все квартиры с целью обыска и конфискации заразы. Но теперь главное было обезвредить тех, за кем числились хищения и убийства.

Лейтенант Уткин лично нажал кнопку звонка. И тут же закрыл пальцем "глазок" в двери, чтобы квартира не подглядывала. Там соловей пропел. Затем шуршанье послышалось и стихло, дверь не открывалась. Еще одну трель заставил исполнить птичку лейтенант. Пел соловей, но разбойники молчали. Тогда Уткин кивнул рядовому Анне Шмуц, игравшему роль ударника, мол, действуй. Анна, которую сослуживцы любовно называли Анкою, вышибла дверь ногой. И тут же, увернувшись от пули, ей предназначенной, с раскруткой на триста шестьдесят градусов, другою ногой уложила стрелявшего бандита. Вот уж про такую не скажешь, мол, ноги коротки.

Опергруппа с арией "Бросай оружие!" ворвалась в логово. И очутилась, как в воде, в шелухе по колено. Однако других бандитов что-то не было видно. Как в шелуху они канули.

Бродили уткинцы сухим черным взморьем, шуршали в непростых поисках. Где же остальные? С балкона не нырнешь: высоковато, шестой этаж. А на балконе и на кухне стояло до десятка полных известно чем мешков. И вот один мешок привлек внимание лейтенанта. Все гладкие, округлые, а этот какой-то шишковатый, какой-то угловатый. Уголовный мешок! – подумал лейтенант Уткин и врезал мешку под солнечное сплетение. Тот взвизгнул женским голосом. И как царевна сбрасывает лягушечью кожу, из-под холстины показалась сама атаманша шайки, известная в преступном мире под кличкой "Зойка-барометр". Прозвали так Зойку за ее развитое чувство опасности. Но, как видим, на этот раз не сработало чувство. Видно, пополнел "Барометр" и стал толстокож.

– А где еще двое? – спросил Уткин, имеющий сведения, что шайка выступает квартетом.

– Ищите! – усмехнулась атаманша. – Что найдете – ваше!

Но никого больше не нашли милицейские. И уже собрались уходить, когда в комнате раздалось громкое "апчхи". Обшарить все до сантиметра! – приказал лейтенант. Стали искать вновь. И вот один оперативник своим кованым ботинком споткнулся обо что-то в углу. Взревев, из-под лузги, как покойник из земли, вырос человеческий бюст.

– Чё пина-а-аешься! Знаешь, как больно! – плакал громила, сидя на полу и потирая ладонью ухо.

Да, этому уголовному элементу не откажешь в находчивости. Почуяв шухер, он ловко зарылся в шелуху, словно ящерица в песок. И глядишь, отлежался бы там, если бы, услышав, что милицейские уходят, не сделал глубокий вдох облегченья. Вместе с воздухом широкая ноздря громилы всосала и шелушинку. Тут и выдал себя пылесос-неудачник.

Так и закончилась эта операция. Правда, четвертого не нашли. Но, возможно, его и не было. То есть такой не существовал в природе. И ошиблись, приняв трио за квартет.

11

Комиссар милиции Джон Сидоров трудился в поте лица. Но поскольку лицо комиссара за отсутствием волос распространялось на всю голову, можно сказать и так: трудился в поте головы Джон Сидоров.

Однако, несмотря на титанические усилия, городские власти не могли обуздать вышедшую из-под контроля стихию. Положение с каждым днем ухудшалось. Закрывались промышленные предприятия, вставал транспорт, начались перебои в продовольственных поставках. Правда, в последнем пока не было нужды, так как (нет худа без добра!) харкуны ничего, кроме семечек, не ели, и поэтому образовался даже некоторый избыток продуктов питания.

Семечкоеды же своим продуктом питания были обеспечены хуже. Зверели они и усиливали сопротивление. Джон Сидоров сознавал это. Если харкуны организуются, думал он, нам конец! Уже звонил ему начальник городского гарнизона генерал Гулыба. Сетовал генерал, что много солдат скурвилось и самовольно оставило службу, перебежав в лагерь грызунов. Между прочим, эти мерзавцы прихватили с собой оружие.

Да, накалялась обстановка. Главное, в чем видел Джон Сидоров спасение, нужно было срочно уничтожить источник эпидемии. А источники оказались обширными. Своим ушам не поверил комиссар, когда услышал сообщение воздушной разведки, что все окрестные поля засажены подсолнухом. Но вертолетчики работали с кинокамерой, и своим глазам пришлось поверить комиссару. Елы-палы! "Хлеба – налево, хлеба – направо!" Краю не видать. Заболела земля желтухой до самого горизонта. Как такую прорву выкосить? Приказать это сделать самим хозяевам полей? Наивно. Бросить силы из города? Но, во-первых, развяжется война с фермерами и, во-вторых, останется без защиты город, чем не преминут воспользоваться здешние харкуны. Где же выход?.. Надежду подал доктор Лоренцо. Он рассказал, что пытается создать химикат, истреблявший бы подсолнухи, и что цель будто бы близка. И так ясно представлялось Джону Сидорову: ранним погожим утром проплывают над желтыми нивами маленькие тучки в форме самолетов. За тучками тянутся шлейфы их частых слез. И там, где влажное горе тучек касается большеголовых цветов, поникают цветы своими желтыми головами.

Но это, если посчастливится, – завтра и за городом. А пока шел горячий сенокос в самом городе.

Дело в том, что те же разведчики, взлетев на милицейском вертолете "Мираж", раньше открытия, сделанного над полями, совершили другое не менее удивительное открытие. Батюшки мои! Александровск-то заволосател. Лысые крыши небоскребов неожиданно заросли густым золотом. Словно Джону Сидорову на зависть. Один из летевших так и сказал:

– Хорошо, что с нами комиссара нет, а то непременно усмотрел бы здесь обидный для себя намек.

Впрочем, шеф огорчится в любом случае. Еще бы! Ведь, можно сказать, у него под носом снимали харкуны свои урожаи.

Вот уж поистине: "не надо тому за чертом далеко ходить, у кого черт – за спиной!" Ловко черти воспользовались плоскостью крыш. Разбили цветнички! И с домом, можно сказать, рядом. И снизу ничего не видно.

Зато какое обозрение сверху! Что ни дом – то желтый. Осталось только мэрию да милицейское управление засадить… А вот – творцы новых альпийских лугов занимаются своими полевыми работами! Загорают они среди подсолнечников. И некоторые уже, как семечки, почернели… А это что за диво?!. Мишка, стоп-машина! Зависни над этим домом. Леонид Ильич, позвольте ваш полевой бинокль. Гляну, як хлопец с дивчиной масло пахтают. Ух какие старательные! Аж растения содрогаются. Да вы на камеру, на камеру снимайте! Фильм назовем "Дай, я в тебя сплюну!" Эх, черт, спугнули! Гляди, как заметались, ха-ха. Одежду ищут. Не помнят, где и раздевались… Признаться, иногда я начинаю завидовать этим детям природы. На все им наплевать.

Однако недолго плевали со своих высоких полей грызуны на город. Уже на следующий день после их обнаружения в воздух поднялся добрый десяток военных и милицейских вертолетов. И пошел горячий, как похоть, покос! Люди в форме и с литовками в руках (не путать с женщинами литовской национальности!) десантировались на крыши. Косить научились довольно быстро. Словно всю жизнь косили. Размашисто, вращая всем корпусом, косили. Дело спорилось. Тем более что площади были сравнительно невелики, а трава редкой и высокой. Хрустели цветы зла и падали как подкошенные. Закончив, сгребали их в одну кучу и тут же, на крышах сжигали огнеметами.

Выходил на балкон молодцеватый комиссар. Наблюдал пламя и дым костров. Славно горели у небоскребов их воровские шапки волос. Снова облысели небоскребы, лишь пепел падал на их грешные головы. И как иезуит, удачно проведший аутодафе, довольно потирал комиссар свои руки.

А в окнах облысевших домов мелькали искаженные злостью лица. И вслед улетающим вертолетам неслась неслыханная брань и грозились кулаки.

12

Не вынеся более притеснений и видя, что их достаточно для открытой борьбы, решили харкуны объединиться. Для начала решили они "пугнуть" власти демонстрацией.

С утра в условленных местах (для каждого района – своё) точка к точке, песчинка к песчинке сливались они в огромных пестрых демонов толпы. И потекли демоны ущельями улиц из разных концов к центральной площади, где находился муниципалитет. Потекли, чтобы образовать дьявольское озеро и затопить ненавистное управление.

Люди шли, как в прострации. Здесь пели и пританцовывали. Там слышалось выкрикиванье лозунгов. Разумеется, лузгали все как один. Но все это машинально. Мысли уже не принадлежали людям, не управляли ими. Людьми распоряжались демоны толпы. Шла ДЕМОНстрация.

Живой поток, как паруса стругов, нес на себе плакаты и транспаранты. Кричали паруса деловыми предложениями и афоризмами. "Мэра – на мыло!" "Меринова – в мэры!" "Семечек и кина!" "Подсолнух – это свобода!" И так далее.

Среди потока двигалась, между прочим, машина с вышкой. "Балкончик" вышки был поднят и декорирован под желтое соцветье. Там, в центре этого искусственного подсолнуха полулежала голая дама. До сих пор она была известной певицей. Но теперь ей, пристрастившейся к семечкам, стало не до пения. И она решила лечь на курс порнозвезды. И нисколько не жалела о сделанном. Ведь не надо больше надрываться, репетировать, не надо шить новых платьев. Лежи себе молча, как дома на кушетке, да кушай свое лакомство. Да, это была настоящая синекура, работа даже не спустя рукава, а спустя с себя все, что можно. И в славе Розалина ничуть не проиграла. Скорей наоборот. И в заработке, теперь натуральном: у нее всегда было что пощелкать. Одно только немного смущало экспевицу: стала она полнеть.

Но при внимательном рассмотрении демонстрантов выяснялось, что переживания ее были напрасны. Похоже, входила в моду полнота. Очень много шло людей с весом. Да и по части одежды харкуны старались не отстать от своей "Дюймовочки". Мало на них было надето. Да и то, все изношенное и грязное, готово было рассыпаться в прах. "Подсолнух – это свобода!"

Если на пути демонстрантов попадался зазевавшийся автомобиль, то его вместе с водителем переворачивали на бок. Это называлось "застолбить дорогу".

Так, с песнями, с криками, с интенсивной жестикуляцией заполнили демоны кратер площади. Но перед муниципалитетом, защищенным плотиной солдат и милицейских, волна толпы остановилась. Се-ме-чек! Се-ме-чек! – скандировала волна. Прибой затих лишь тогда, когда на балконе мэрии сам мэр появился и кашлянул в микрофон.

– Сколько же можно повторять, господа?! – спокойно и как будто устало заговорил он. – Семечки – это кака! Бросьте, господа, щелкать, пока не пропали совсем. А мы вам поможем вылечиться. Болезнь ваша опасна, но, как оказалось, излечима. Записывайтесь на прием к доктору Лоренцо. Ему уже удалось поставить на ноги… впрочем, вы и так на ногах… привести в сознание, скажем так, двоих ваших коллег по несчастью. И теперь эти двое, глядя на многочисленные живые примеры, с ужасом думают: "Неужели мы были такими"?..

Но тут внимание толпы неожиданно переключилось на человека в гольфах, шортах и майке. Рябь оживления прокатилась по толпе, и послышались голоса: Меринов! Меринов! Человек стоял на "подсолнухе", возвышавшемся среди площади. Как известно, группа, коллектив, партия, стадо, банда не может без руководителя, шефа, вождя, вожака, главаря. И этот Меринов выдвинулся в среде харкунов.

Он поприветствовал порнозвезду хлопком по заднице и так обратился к своей пастве:

– Тьфу… Братва, да не слушайте вы его! Они вас, видите ли, вылечат! Да их самих надо лечить! Всегда обманывали и теперь врут. Спросите у академика Шебалина. Вот он, здесь, возле машины. (И мелькнула седая эспаньолка с застрявшей в ней шелухой.) Семечки – это пища богов. И боги дали ее нам, чтобы на земле снова рай наступил. А эти пакостники вздумали противиться. Ой, не гневите богов!