Исповедь исчезнувших

Завтра… А вдруг завтра для нее не настанет никогда?! – внезапно Майю испугала кромешная темень за окном, совсем ей незнакомая черная ночь. Уложив мальчишек, запутавшихся в часовых поясах, на широкой гостиничной кровати, уставилась на узор бухарского ковра, лежавшего на полу. От неожиданной догадки у Майи перехватило дыхание. Чужая жена! Ее смутные подозрения, за два года упокоившиеся под пленительными восточными чарами Сабдуллы, моментально сложились в незамысловатую мозаику: он торопился к жене, детям, семье.

Вконец измотанная дальним перелетом, духотой и тяжелыми думами, Майя свернулась калачиком у ног сыновей, разметавшихся на белоснежной постели, и уснула беспокойным сном. «Маа-йыс, иди домооой! Отец пришел», – с пригорка кричала Саргы. Зов из детства еще звучал у нее в ушах эхом, когда разбудил тихий стук. «Домой! Да, домой!» – мысленно согласившись с эхом, распахнула дверь.

– Ты обманул меня! Ты женат! – не выспрашивая и не дожидаясь оправданий, Майя отрезала со свойственной ей северной прямотой, едва увидев Сабдуллу. Все, что было связано с этим человеком, ее всегда приводило в сладостное умиление. А сейчас перед ней будто бы стоял незнакомец, подмигивая блестящими виноградными глазами и протягивая полную авоську сладостей. Комната наполнилась душистым фруктовым ароматом.

– Ты не спрашивала – я не говорил, – зная резкий нрав возлюбленной, Сабдулла не стал отрицать. – Майя, я вчера сходил к имаму. Он разрешил взять вторую жену. Ты знаешь, я много работаю. Заработал достаточно денег и могу обеспечить моих жен и твоих сыновей тоже.

– Вторая жена?!.. Никогда! Мы возвращаемся! Купи нам билеты.

– Понимаешь, в Узбекистане все изменилось. Сейчас коран разрешает многоженство. Мы с тобой пойдем в мечеть и совершим никях[18]. Ты будешь моей младшей любимой женой.

У Майи от негодования потемнело в глазах: как он может с такой легкостью вершить судьбы!

– Зачем ты оскорбляешь меня и свою жену? Небось, у тебя дети есть, и ты скучал по ним? Ты врал всем, ты предал всех! – Алгыс с Айталом, проснувшись от разгневанного голоса матери, тихо наблюдали за взрослыми из-под одеяла.

– То, что разрешено Аллахом, не может быть запрещено женщиной. Ладно, вы собирайтесь. Я схожу по делам и заберу вас к вечеру. Будьте готовы! – Сабдулла, как ни в чем не бывало, по-хозяйски распорядился и бесшумно выскользнул из номера. Майя всем нутром ощутила исходящую от его спокойного властного тона и незнакомых религиозных слов скрытую угрозу. Ей хо-телось выть от страха, но на нее смотрели беззащитные четыре глаза. Минуту постояв в раздумье, она лихорадочно стала собирать детей.

Обжигающий воздух вмиг укротил строптивое намерение непокорной северянки сбежать от человека, ради любви которого она преодолела тысячи километров. А теперь, прячась под кроной тенистого дерева, она не знала, куда идти. Денег, сунутых сестрой перед расставанием, на самолет не хватало. Жара мутила сознание, а обида душила изнутри: слезы сами полились из глаз.

– Сестра, Вам плохо?.. – услышала она будто издалека чей-то голос. – Вам помочь? – огромные красивые глаза с участием уставились на нее.

– Нам нужно вернуться домой, билеты купить. Я не знаю, куда идти.

– Пойдемте, я провожу вас. Это недалеко, – вызвалась миловидная узбечка, поднимая с выгоревшей травы дорожную сумку. Майя сделала несколько глубоких вдохов и выдохов и, взяв за руки своих шалунов, явно утомленных ташкентским солнцем, ступила за доброй незнакомкой на мягкий полурасплавленный асфальт. По дороге девушки разговорились, и Майя решилась спросить о том, что обеспокоило ее в поведении Сабдуллы:

– В Узбекистане разрешается брать в дом вторую жену?

– Как, ты хочешь быть второй женой?! – красивые глаза еще больше округлились от удивления. – Знаешь, это незаконно, власть запрещает. Но перестройка вернула ислам и обычаи, а Коран разрешает иметь четыре жены. Некоторые просто хотят показать, вот, мол, какой я богатый и сильный.

– А вторая жена – настоящая жена?

– Пусть простит меня Аллах, вторая жена просто лю-бовница. Ай-вай! Майя, тяжело тебе будет, да еще с чужими детьми. Тебя будут считать испорченной женщиной. Для меня это было бы трагедией. Мы недавно поженились. Я не хочу узнать ни о какой второй жене. Запомни, узбекская женщина никогда не согласится на талак[19]. Вся семья будет ненавидеть и тебя, и твоих детей. Смотри, какие они у тебя смышленые, хорошенькие. И правильно, что решила уехать. Во-он, видишь, за большим зданием есть железнодорожные кассы. Счастливо! – узбечка, протягивая сумку погрустневшей спутнице, ободряюще улыбнулась.

Окрыленная верной догадкой и добрым напутствием, Майя с сыновьями направилась в сторону многолюдной площади. Завороженные необычной суетой, они, не замечая сутолоки, нырнули в разноголосую толпу. Такой шум, разнообразие красок и веселую бойкую торговлю Майя, пожалуй, видела впервые. Малыши, наевшись горячей лепешки, наконец-то оживились. Мать с удивлением заметила, что их совсем не пугает большой разноликий город, наоборот, они как бы окунались с лихим куражом в родную стихию. Жизнерадостная, забавная атмосфера, витающая над толпой, целиком поглотила троицу из северной глубинки. Майя, волоча за собой тяжелый саквояж и время от времени окликая убегающих мальчиков, останавливались, чтобы передохнуть в толпе людей в халатах и тюбетейках. Небрежно накинутая через плечо замшевая сумочка на длинном ремешке свободно болталась за спиной. Необъяснимая тревога, поселившаяся в ее сердце после визита Сабдуллы, как бы притупилась в этой яркой круговерти узоров и орнаментов. И даже знойное полуденное пекло показалось ей остывшим. Внезапно она услышала отдаленный гул, похожий на нарастающий протяжный напев. В этом странном, удивительно пронзительном пении женщина уловила что-то необузданное, древнее, и ее опять охватило беспокойство. Душный воздух дрогнул от налетевшего горячего ветра, и небо стремительно затянулось тучами. Подгоняемая тревожными мыслями и тяжелыми каплями нежданного дождя, Майя с детьми устремилась к кассам и, только очутившись перед маленьким окошком, осознала, что не знает, как добраться до своей далекой родины. Кое-как разобравшись с маршрутом и стоимостью билетов, с легкой улыбкой потянулась к свисавшей с плеча сумке. Она была довольна тем, что справилась, ведь раньше никогда не ездила поездом, и, главное, денег хватало до Новосибирска. А там отобьет телеграмму своим, да и Сибирь – не чуждый край. Но рука, пошарив в сумке вслепую, не обнаружила ни документов, ни денег. В разрезанной острым ножом замшевой коже зияла дыра.

* * *

Жизнь одинокой матери в Узбекистане тяжела и безотрадна. Что пришлось там пережить в период дикой свободы 90-х нашей маме, чужой по крови, я начинаю понимать, лишь став взрослым. Ей тогда было столько лет, сколько мне сейчас.

Оказавшись без документов и средств к существованию в незнакомом городе с двумя маленькими детьми, мама не вернулась в гостиницу, где нас ждал дядя Сабдулла. На протяжении тех лет, которые мы вынуждены были провести в окружении трех пустынь, не раз мы с братом вспоминали его, надеясь где-либо встретиться с ним случайно. Но увы, не довелось нам заглянуть в его глаза и понять, что же тогда случилось с нами. Из рассказа эдьиий Саргылааны мы позже, по возвращении домой, узнали о том, что он все-таки приезжал в Таас Олом в поисках мамы. Вдруг под Новый год, как жуткое видение, из тумана появился Сабдулла, один, в тонких ботинках и с букетом в руках. Двойной оглушительный удар тогда сразил всех. Наконец, что-то начало проясняться в смутной истории нашего исчезновения. Одно стало очевидно в столь тревожные времена на грани развала страны мы остались совсем одни. Таай Сэмэн, сдержанный в эмоциях как истинный северянин, привыкший к суровым природным лишениям и тяготам, в ярости чуть ли не задушил пришлого узбека. С другой стороны, его приезд вдохнул в их сердца веру в то, что единственная нить, связывающая с далеким неизвестным Узбекистаном, еще не оборвалась. Провожая Сабдуллу, Саргылаана умоляла его найти нас и передала нам деньги на обратный проезд. Но он, уехав, больше вестей не подавал. Несмотря ни на что, в нашем семейном очаге, в глубине души каждого, где бы он ни находился, всегда тлела искра надежды на возвращение.

В тот день, когда нас обокрали, мы растерянно стояли на опустевшей и покрытой лужами площади, как над неминуемой пропастью. Мама плакала навзрыд, а дождь смывал слезы с ее лица и заглушал безутешный голос обиды. Много ливней еще будет в нашей жизни, но и они все пройдут. Но те слезы горести навсегда поселятся в маминой душе. И только по прошествии многих лет мы с братом поймем, насколько ей трудно было тогда отступиться от любви, отказаться от любимого человека, и простим ее за все прожитые беды и обиды. Как ни парадоксально, через тернии длиною в десятилетие пролегал наш путь к спасению.

Потеряв документы, мы вмиг лишились всего: имени, родины, гражданства, крова и денег, потому что через несколько дней наша страна распадется на осколки, и республики-сестры внезапно окажутся друг другу чужими. Наверно, никогда не забуду слова, как-то брошенные нам вслед с презрением: «Гумрохлар». Это значит, мы – заблудшие. Тогда мама обняла нас и прошептала: «Нет! Мы – исчезнувшие». Мы – затерянные в одном из пятнадцати отрезанных кусков бывшей необъятной страны.

* * *

Мерзлый снег хрустел в такт шагам Саргылааны Павловны, скрипя вдогонку ее обрывистым хаотичным мыслям: «Новый путь… К какой жизни приведет он? Что будет? Суверенная Якутия… Свободный Узбекистан… Где они? Где?». Сестренка Майя со своими мальчишками-погодками как уехали с узбеком Сабдуллой, так словно в воду канули. Почти полгода полного небытия. В маленькой деревне, где каждый знает всё обо всех, сокрушались над непростой судьбой Маайыс Чугдаровой. Жители Таас Олома, взбудораженные нагрянувшими событиями, потихоньку шептались, предполагая, что непутевая землячка попала в рабство с детьми. Телепередачи и газетные статьи на горячие темы об «уходе» хлопкового Узбекистана еще более распаляли их жуткие предположения и слухи. Страна, нещадно ломая судьбы, разрывала братские узы народов, городов, республик. Наступление новых времен в глухом таежном Таас Оломе ознаменовалось загадочным исчезновением Майи с сыновьями. Северная окраина так же, как и повсюду, через боль и страдания вступала в новый мир.

– Однако, неспроста сегодня нас собрали. Скоро совхоз наш распустят, наверно.

– Оннук. Правительство, говорят, готовит постановление о ликвидации совхозов.

– Все твердят «алмаас, алмаас[20]». В казне золота больше нет. Видимо, алмаз только нас спасет.

– Вы не слышали, как человек из министерства сказал, что всех алмазов не хватит, чтобы сохранить совхозы?

– Возможно, и не подпишут злополучное постановление.

– Дьэ иэдээн[21]… Что будет?

Не обращая внимания на оживленных односельчан, гурьбой собравшихся перед сельским клубом после затянувшегося общего собрания, Саргылаана торопливо завернула за угол и скрылась в сумеречной роще. Заснеженная тропинка, изгибаясь между стволами берез, отсвечивающих лунным серебром, опять, уже в который раз, напомнила об исчезнувших: «Майка, Маайыс… Была у нас с тобой одна тропа, а затерялись мы». Женщина, отряхнув меховыми рукавицами соболью шапку от снежных хлопьев, подняла глаза к небу. На небосводе ярко мерцала Полярная звезда, указывая заблудившимся путникам курс на север. Налетевший ветер донес обрывки отдаляющихся голосов. Необычная суета кружилась с метелью над таежной деревней.

– Ычча![22] Бык холода рассвирепел – рога заострились, – сквозь облако тумана, ввалившегося в распахнутую дверь, послышался знакомый голос. – Дорообо![23] Успел-таки к утреннему чаю.

– Сэмэн, садись, хлебни горячего чаю с холода, – Саргылаана поставила на стол чашку. – Кэпсээ[24].

– Спозаранку спустился туман, ходишь как в молоке. Ничего не видно. Айаанка, как дела в школе?

– Таай, в Новом году я буду снежинкой. Эдьиий мне красивый костюм шьет на маскарад, – серьезно поделилась Айаана своей главной новостью, собираясь в школу.

– Ээ, детка, да у тебя уже новогодние хлопоты начались. Да уж… Время летит стрелой, – Сэмэн задумчиво погладил девчушку по голове.

– Таай, а ты меня в следующий раз возьмешь с собой на мунха[25], как Тимку?

– Ну, Тимир – мальчик большой. Со временем из него хороший рыбак выйдет. Чутье у парня есть, на охоту скоро пойдет. А барышням-то зачем мерзнуть и тянуть в ледяной воде тяжелый невод?

Айаана, увернувшись от Саргылааны, с любовью за-вязывавшей ей меховую шапку, неуклюже переваливаясь в оленьих унтах[26], подбежала к дяде и, запрокинув голову, прошептала:

– Я хочу поймать золотую рыбку, загадать желание о маме…

– Тоойуом[27], пора в школу, – тетя, слегка придвинув девочку к себе, обмотала ее круглое личико теплым шарфом.

– Вон сосед твой заждался. Замерзнет – на улице-то минус сорок. Ну, беги! – Сэмэн, взглянув в окно через морозные узоры, поторопил девочку.

– Убай[28], нашел бы ты земляков Сабдуллы. Как там наши мальчишки? Тревожно на душе… Хоть бы строчку написала, что ли! – в сердцах промолвила женщина, с тоской наблюдая за расползающимся по полу седым туманом, укутавшим девчушку на пороге открывшейся двери.

– Да они, как перелетные птицы, уж давно улетели на зимовку. Спрашивал я у своего однополчанина в городе – обещал узнать. Говорит, стройки везде остано-вились. Вряд ли они еще приедут. Жизнь пошла по-другому. Вчера на собрании-то слышала про пай? Если совхоз закроют, будут распределять земельные паи, скот раздадут по дворам. Помнишь, отец наш, бывало, сам себе говаривал, что социализм в окружении мирового капитализма долго не продержится. Хоть и необразованный был, а будто в воду глядел. И в партию не вступал по каким-то своим убеждениям.

– Мудрый был наш отец, да вот Майю сильно избаловал…

Таас Олом гудел под впечатлением общего собрания. Над селянами нависла угроза закрытия совхоза. Труженики, чьими руками создавалось и крепло хозяйство, не могли спокойно принять весть о надвигающемся развале. Собственным добровольным решением признать несостоятельным процветающий совхоз, некогда гремевший своими трудовыми достижениями аж до ВДНХ[29], казалось полнейшей нелепостью для жителей. Задушить своими руками кормильца, сломать самому себе хребет и затушить родной очаг, вокруг которого кипела жизнь, никому не хотелось. Село стояло на распутье: либо застрять на привычных гиблых ухабах, либо ухитриться и рывком повернуть на скользких гребнях колеи. Изо дня в день вспыхивали споры между супругами, возникали разногласия между родителями и детьми, случались ссоры у друзей, стали чаще происходить раздоры среди соседей, разделяя доселе тихий Таас Олом на две непримиримые стороны. Лишь одинокая звезда в молочном мареве тумана, каждую ночь отражаясь в деревенских окнах, словно своей верностью и вечностью призывала людей к примирению и единению. Она, с высоты своей недвижимой оси игнорируя мирскую суету, зажигалась в любую погоду и неизменно сияла над северной глубинкой.

Приближение Нового года, суматошно вторгаясь в дома и души людей веселым шуршанием подарков и елочной мишуры, вселяло радужную надежду. С самого утра женщины и дети толпились у сельмага в ожидании колбасы и яблок, завозимых в северные села и поселки раз в году с открытием ледовой переправы, как раз под Новый год. В магазине с необыкновенным ароматом алматинских яблок витало предпраздничное настроение. Саргылаана Павловна в куче разных игрушек выбрала две одинаковые гоночные машинки и попросила про-давца красиво упаковать. Прижав к груди подарочные свертки и кулек с яблоками, она направилась к выходу, втайне надеясь на скорую встречу с курносыми племяшками. На глаза навернулись давно сдерживаемые слезы щемящей тоски, безутешной жалости и немого ожидания. Искристый снег, накрывший Таас Олом, мерцающими блестками отгоняя неясную тревогу, предвещал новые веяния и большие перемены. Тяжелый 91-й – год несбывшихся иллюзий и неисполненных желаний – подходил к концу. Уходил последний декабрь Союза.

* * *

Наше вольное детство не было беззаботным. Тот нежданный дождь, обрушившийся на нас тяжелым ливнем на площади, казалось, разделил нашу жизнь на «до» и «после». С тех пор жизнерадостное доброе солнце скрылось от нас на долгие десять лет. Оно необычно жестоко и безжалостно палило раскаленными, жгучими лучами. Озорное баловство и ребячьи игры сменились заботой о пропитании. Вместо привычной сочно-зеленой травы, ярко-белого хрустящего снега и освежающего прохладой воздуха все вдруг оказалось кругом желтое и голубое, песок и небо, зной и солнцепек. Многочисленные сестры и братья, щедрым вниманием и любовью которых мы были избалованы, все куда-то исчезли и со временем забылись. Мы остались втроем.

Как бы мы потом ни старались понять, переосмыслить и даже оправдать историю, в которую попали по вине матери ли, Сабдуллы ли или прогнившей советской системы, разбираться уже не имеет смысла. В жизни может произойти все, что угодно. Ни милиция, ни посольство, ни департаменты не могли нам помочь. Главную роль в этой трагедии сыграло время. Время начала перемен, когда в суматохе событий никому не было дела до других, и потерянное время, которое было упущено для выживания. В таких случаях помочь могут только отдельные люди. Мир, как и во все времена, не без добрых людей. Те, кто встречался нам с добрыми помыслами на кривой линии нашей судьбы, невольно становились ориентиром в хаосе рухнувшей страны, в незнакомой среде с иными традициями и укладом жизни. Некоторые сейчас недоумевают, почему никто из них не заставил нас ходить в школу. Не помню, кто написал, но в голове застряли очень мудрые и точные слова: «Тому, кто никогда не стоял на краю, сложно понять тех, кто в этих краях уже побывал». Добавлю лишь одно, в той трудной жизни для многих, кто, не устояв, упал с обрыва или висел на волоске над пропастью, школа отошла на задний план, лишь бы были живы, здоровы и сыты. Путь к выживанию оставался либо через криминал, либо через бизнес. Большинство моих якутских сверстников вообще не помнят, какими были 90-ые годы. Счастье, что им не пришлось испытать, как быть растоптанным колесницей времени.

Первый, кто протянул нам руку помощи, был дедушка в темном национальном халате с лохматыми бровями. К сожалению, имени его ни я, ни брат не помним. Но перед моими глазами сохранилась картина, как он, сгорбившись, шел впереди нас сквозь буйство дождя. Его седая борода и подол длинного халата, словно черные паруса, развевались под порывами ветра. А вслед нам под дробь тяжелых капель во всю мощь динамиков доносилась красивая песня «Сияй, Ташкент, звезда Востока…»

* * *

– Бэрман, гэль!..[30] Бэрман, гэль!

– Мама, смотри, какой-то дед нас зовет. Пойдем… пойдем… – Алгыс, всхлипывая, потянул ревущую в голос маму за руку. Майя, пытаясь остановить рыдания, немного успокоилась и решительно прошлепала по луже в сторону бело-синей торговой палатки, из которой седобородый старик усиленно махал им рукой. Старец, окинув суровым взглядом промокших до ниточки детей, что-то быстро и сердито пробурчал. Увидев, что женщина не понимает его речь, осуждающе покачал головой и накинул на продрогших мальчишек потрепанное стеганое одеяло.

– Вы так громко плакали. Дочка, что случилось? – участливо спросил старик на ломаном русском языке. – Откуда приехали? Где ваш дом?

При напоминании о доме лицо Майи исказилось от разрывающей душевной боли, а на глазах выступили слезы:

– У нас украли документы, деньги. Всю площадь обежали – не нашли. Как же мы теперь доберемся домой, в Якутию?

– А-а шундай денг![31] С Севера?! – старик удивленно уставился на детей. – Я думал, вы корейцы. Их здесь много. А где отец детей?

Майя промолчала. Помня наставления молодой узбечки, ей не хотелось откровенничать с незнакомцем, а врать она не умела с детства. Под пытливым взглядом человека почтенного возраста страх, скребущий у нее внутри, перерос в парализующую панику – она не знала, как себя вести, о чем говорить, а голова вмиг предательски опустела. Взглянув на взъерошенных мальчишек, с испуганными глазами молча восседавших, как мокрые воробышки, на полосатых баулах, украдкой вытерла выступившие слезы и еле слышным шепотом выдавила:

– Идти нам некуда… Домой уже не вернуться… Мне страшно…

– Вы не хотите сказать, где Ваш муж? Он узбек?

– Нет, не узбек. Я сама их привезла. Это я во всем виновата… – Майя, предчувствуя, на какую беду обрекла своих детей, более не могла сдерживаться. Медленно отвернулась и присела на корточки, обхватив голову руками, как бы пытаясь спрятаться от собственных страхов.

– Не хотите говорить – Ваше дело. Позднее раскаяние пользы не приносит, – помедлив, произнес старик. – Слезы не помогут, нужно дело делать. Вставайте, пойдем.

– Куда?

Старец, из-под насупленных бровей задумчиво оглядев малышей, почти засыпающих под теплом мягкого одеяла, произнес:

– Пересидели бы смутные времена дома. Там и стены помогают. Ведь так говорят? Ладно, пойдете со мной. Будете жить у нас, помогать, пока документы не восстановите.

Майя насторожилась. Неожиданный поворот событий испугал ее. Может, вернуться к Сабдулле, чем под чужое крыло? Или все же идти со стариком, так похожим на отца? Тихий страх, навеянный странным перевоплощением любимого человека, накатив тягучей горячей волной, отмел все сомнения. Терзаемая безысходностью и неизбежностью, женщина взяла на руки сонного Айтала и, волоча старшего сына, неуверенно последовала за развевающимся халатом, как за спасительным кораблем. Холодные струйки, омывая лицо, с волос стекали прямо за ворот. Майя, проглатывая солоноватую воду, мысленно обратилась к отцу, как это всегда делала в трудные моменты: «Аҕаа[32]

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Эдьиий, як. – старшая сестра.

2

Кытыйа, як. – деревянная чаша.

3

Кюерчэх, як. – взбитые сливки.

4

Нуучча, як. – русский.

5

Оо, дьэ, як. – межд. Ох!

6

Ийээ, як. – мама.

7

Барыма, як. – не уходи, не уезжай.

8

Убаай, як. – старший брат.

9

Аньыы, як. – грех, грешно.

10

Кэрэ куо, як. – красавица.

11

Таай, як. – дядя.

12

Айа-айа, як. – межд., выражает боль, усталость.

13

Туес, як. – круглый берестяной короб.

14

Тыый, як. – межд. Выражает удивление, восхищение.

15

Байанай, як. – в якутской мифологии: Дух – хозяин природы, покровитель охотников.

16

Туох сонун, як. – какие новости.

17

Чилля – период изнуряющего 40-дневного безветренного летнего зноя.

18

Никях – в исламе: бракосочетание.

19

Талак – в исламе: развод.

20

Алмаас, як. – алмаз.

21

Иэдээн, як. – беда.

22

Ычча, як. – межд. как холодно.

23

Дорообо, як. – приветствие.

24

Кэпсээ, як. – рассказывай новости.

25

Мунха, як. – подледная рыбалка неводом.

26

Унты, як. – меховая обувь.

27

Тоойуом, як. – детка.

28

Убай, як. – старший брат (см. убаай).

29

ВДНХ – в СССР: Выставка достижений народного хозяйства.

30

Бэрман, гэль, уз. – иди сюда.

31

А-а шундай денг, уз. – Да что вы говорите! Вот оно что!

32

Аҕаа, як. – отец.