Улица милосердия

Она всегда была адептом диет, за углеводными срывами всегда следовали дни искупления на черном кофе, твороге и коктейлях для похудения. Ребенком Клаудия радостно приспосабливалась к такому режиму: это было что-то вроде их совместного досуга – общее занятие матери и дочери. Каждое утро они взвешивались и записывали свои результаты на листке бумаги на холодильнике.

59 КГ

23 КГ

После Гэри Кейна все диеты кончились. Покупка продуктов стала еженедельным праздником, торжественным ритуалом, как хэллоуинская охота за сладостями. Рацион Деб и ее детей состоял из огромных семейных пачек кукурузных чипсов, печенья с шоколадной крошкой и искусственных взбитых сливок, поедаемых прямиком из морозилки. Они питались так, как питался бы любой ребенок, если бы в мире не существовало взрослых.

Мать Клаудии становилась все больше, пока однажды, наконец, не стала большой. Ее психотерапевт не смогла избежать некоторых предположений: как только Деб располнела, исчезли ухажеры, трущиеся вокруг трейлера. Как только Деб располнела, они обе оказались в безопасности.

Тогда Клаудия этого не понимала. Как и большинство подростков, ее заботила только ее собственная персона. В четырнадцать, в пятнадцать лет она испытывала перманентное чувство стыда и была просто парализована собственной неуверенностью в себе. А наличие внезапно растолстевшей матери делало все только хуже (это не добавляет ей очков). И решающим фактором здесь было то, что набор веса ее матери совпал с периодом ее собственного полового созревания, опытом и без того травматичным во всех смыслах. (Клаудия поздно расцвела – эту фразу нужно запретить на законодательном уровне, – и процесс цветения не доставлял ей ни малейшего удовольствия.) По мере увеличения матери в объемах ее собственная набухающая грудь казалась ей зловещим предвестием неминуемого будущего.

В шестнадцать она перестала есть. Поначалу неосознанно: она была так занята процессом закидывания пищи в приемышей, что забывала поесть сама. Позже она начала делать это сознательно. Она обнаружила, что ей нравится чувство голода, нравилась необычная энергия, которую оно давало, ощущение ясной головы и полного контроля. Она могла есть все, что захочет и когда захочет. В отличие от всей остальной ее жизни, здесь выбор был исключительно за ней.

Клаудия ела все, что хотела и когда хотела, и почти всегда это означало ничего и никогда. Когда у нее сдулась грудь и пропали месячные, она почувствовала себя победительницей. Она совершенно точно доказала, что она – не ее мать.

Она не была и никогда не будет даже близко похожа на Деб.

В КОЛЛЕДЖЕ ОНА ВСТРЕЧАЛА ЛЮДЕЙ, КОТОРЫЕ ПРИЕЗЖАЛИ В МЭН на лето и проводили каникулы в домиках на побережье, но она ни разу не встретила никого, кто жил бы в глубине штата, тем более круглый год. Когда в списке первокурсников – прототипе Фейсбука[8], отпечатанном на мелованной бумаге и известном в кампусе как «скотобаза», – напротив ее имени появилось название ее городка, ей нечего было стыдиться. Для ее однокурсников в Стирлинг-колледже Клэйборн не имел никакого убогого определения, он вообще не вызывал ровным счетом никаких ассоциаций – они все выросли в элитных пригородах восточного побережья и попросту никогда не бывали в подобных местах.

Они были из благополучных семей. Львиную долю из них выперли из престижных частных школ. Стирлинг был для них запасным аэродромом – Клаудия никогда не слышала этого выражения до того, как попала в кампус. Она не подавала документы ни в какие другие места, не подала бы и в Стирлинг, если бы не одна учительница – божий одуванчик – из клейборнской школы, которая сама была гордой выпускницей Стирлинга и которая, храни ее господь, убедила Клаудию попробовать.

Когда пришло письмо о зачислении, Деб не давала ей его прочитать. Пока они орали друг на друга, силясь перекричать телевизор, мать держала ее будущее в своих руках.

Частный колледж – дорогое удовольствие. Это была очевидная правда, но далеко не причина, по которой мать не хотела ее отпускать. К тому времени у Деб уже была вторая работа в агентстве сиделок и по вечерам она ходила к пациентам на дом. Если Клаудия уедет в колледж, кто будет заниматься приемышами? Без ее круглосуточной безвозмездной помощи их привычная жизнь рухнет.

Ее мать не сказала: «Не оставляй меня».

Она сказала: «Ты ничем не лучше других».

Если Клаудии так приспичило учиться дальше («непонятно зачем», могла бы добавить Деб), в Бангоре есть муниципальный колледж. С дипломом медсестры работа в Окружном доме ей, считай, обеспечена.

Это был убедительный аргумент, но тогда Клаудия была готова пойти на все, чтобы уехать в колледж, – ползти по битому стеклу, если понадобится.

Даже разговор такой степени важности не заставил их выключить телевизор.

Рабочий день Тимми начинался в шесть утра. Жаворонок поневоле – наследие службы в морской пехоте: ранние подъемы до конца жизни и один кривой партак.

Он забил бонг и принялся ждать сообщения, звонка или стука в дверь.

В квартире стоял дубак. Он выкрутил отопление на полную и включил реалити-шоу о копах в Майами: нательные камеры, стоянки, обыски, задержания, подозреваемые, пускающиеся в бега. Подозреваемые в Майами не носили маек, палило солнце, а у Тимми в квартире ритмично клацал радиатор, словно кто-то лупил по нему молотком. Где-то вдалеке слышался рокот: снегоуборочные машины неслись вниз по Вашингтон-стрит. Небо на западе было тяжелым и серым, бостонская зима наступала.

Он уже собирался забить второй бонг, но в этот момент вспыхнул экран телефона: даров, эт Брент (от Иэна) ты щас работаешь?

Он отдаленно припоминал имя Иэн, поэтому сразу же ответил: ага, в любое время.

В Майами выли сирены. Он продавал дурь под аккомпанемент программы про наркопреступность и отдавал себе полный отчет в абсурдности этой ситуации.

Он не мог припомнить, кто такой Иэн, и у него не было никакой возможности это выяснить: все сообщения от покупателей он сразу же удалял, это был стандартный порядок его работы. Тимми осторожничал в подобных делах; не склонен рисковать – это выражение он подцепил, смотря «Блумберг». Если вдруг его накроют, копам придется отработать свои денежки. Он не собирался упрощать им работу, предоставив готовое дело на блюдечке собственного телефона.

Он встретит Брента на крыльце. Ему нравилось наблюдать, на чем приезжали покупатели, как они себя подавали. Один раз какой-то придурок на «Хаммере» припарковался вторым рядом прямо перед домом. Включил аварийку, как будто пиццу приехал доставить: двигатель работает, колонки разрываются. Даже радио не выключил. Тимми выставил парня с пустыми руками. Прости, приятель, тут тебе не «МакАвто».

На крыльце он и ждал. Укурки были людьми ненадежными, они могли прийти позже на несколько часов или дней, несоображающие, немытые, непонятно как одетые. Кухонный ящик Тимми был целым бюро находок, полным забытых ключей, солнцезащитных очков, наушников, зажигалок, медиаторов. Ни за одной из этих вещей никто так ни разу и не пришел.

Снаружи было тихо, не считая незнакомого зеленого «Ниссана», стоявшего через два дома вниз по улице с включенным двигателем. Тимми подкурил сигарету и стал наблюдать за обстановкой. Он следил за заведенной машиной.

В Бостоне зима не кончалась никогда. Он уже и не помнил, каково это – открывать окна, выходить на улицу без доспехов, чувствовать на коже солнечное тепло. Его отвращение к зиме было недавним новшеством, звоночком подступающего среднего возраста. Он рос на южном побережье штата и всегда был совершенно невосприимчив к холоду, а рождественские праздники вообще встречал в одной джинсовой куртке. Его испортила Флорида, потерянные годы в Тампа-Бэй, – в тот период жизни у него были явные проблемы с принятием решений. Гражданская жизнь стала потрясением для всего его существа: он походил на разлитую повсюду воду. У него больше не было сосуда для существования.

Во Флориде он в нем и не нуждался. Для всех желающих там круглый год была работа по озеленению: тропический полуостров, покрытый бермудской травой и пропитанный газонными удобрениями – почти двести тысяч квадратных километров декоративной растительности и карликовых финиковых пальм. Там, в сорокаградусной жаре еще молодой и не растерявший выправку морпеха Тимми пахал как проклятый. По ночам он спал беспробудным сном, а на рассвете вставал, чтобы снова приняться за работу. Звучит не так уж и плохо по сравнению с его нынешним положением – по уши в холодной бостонской зиме и панике из-за припаркованной через дорогу машины.

Он продавал травку уже двенадцать лет. Не то чтобы он планировал карьеру в сфере розничной торговли (или вообще какой-либо другой сфере). Как и все остальное в его жизни, это вышло случайно. Во Флориде он продал косяк-другой в качестве одолжения приятелю. Потом жена выставила его из дома, и он, вернувшись в Бостон, начал развозить пиво в фирменном грузовике. А потом его дядя, тридцать лет проработавший в грузовой компании «Стэйджхэндс», раздобыл ему профсоюзную карту.

О, «Стэйджхэндс». Лучшая работа в его жизни. Каждый раз, когда во «Флит-центре»[9] готовился или заканчивался концерт, вызывали десять-двадцать ребят из «Стэйджхэндс». Тимми перевозил шоу Брюса Спрингстина, Боуи, Принса и U2. Хочешь выступать в Бостоне, заказывай «Стэйджхэндс». Город профсоюзов во веки веков.

Проработал он в «Стэйджхэндс» недолго: помимо него было еще много племянников и двоюродных братьев, нуждавшихся в пристройстве. «Я списан», – сказал он знакомому Полу Прютту, когда они грузили в фургоны оборудование для концерта «Аэросмит», а тот взял и предложил ему за деньги забирать посылки с почты.

– Посылки с чем? – спросил Тимми.

– Лучше не знать, – ответил Прютт.

Чтобы сильно не светиться, Тимми принял некоторые меры предосторожности. Он завел фейковый аккаунт на сайте почтовой службы на имя Брок Савадж и придумал легенду для сотрудников. Брок занимался изготовлением уникальных досок для скейтбординга, у него были покупатели и поставщики по всей стране, и пару раз в неделю последние отправляли ему небольшие, легкие посылки, упакованные в прозрачный термопластик.

Когда подходил срок прибытия, Тимми проверял трек-номер на сайте почтовой службы. Потом он караулил на парковке почтовый фургон, проверяя, нет ли поблизости полицейских. Если все было чисто, Брок Савадж молниеносным движением показывал фейковое удостоверение личности и забирал посылку. Прютт платил ему по сто баксов за коробку.

Так продолжалось почти год, до тех пор пока Пол Прютт не обвинил его в воровстве: Тимми должен был принести ему коробку в тремя фунтами куша медицинской пробы. Тимми сразу понял, что Прютт пытается его выжать, поэтому придумал для почтовой службы новую легенду. Брок рассорился со своим партнером по бизнесу, и, если кто-то попытается забрать какую-нибудь из его посылок, сотрудник должен сразу же ему позвонить.

Звонок раздался на следующий день. «Я ничего ему не отдал, – гордо сказал парень. – Если надо, могу позвонить в полицию». «Не стоит», – ответил Тимми.

Когда он открыл посылку, внутри оказалась плитка плотно спрессованных шишек вполне приемлемого качества, упакованная как приветственный подарок.

Добро пожаловать, барыга.

ПРОВОДИВ БРЕНТА С ВОСЬМУШКОЙ «ЛЕМОН ХЕЙЗ», он вышел оплатить счет за кабельное. «Комкаст» спокойно принимает наличку, если платить в отделении. По дороге домой на Вашингтон-стрит он столкнулся со своей соседкой сверху, миссис Ривера. Все руки у нее, как обычно, были заняты пакетами с покупками.

– У тебя там еще один, – сказала она. – Стоит уже полчаса.

Миссис Ривера жила наверху примерно вечно. Тимми не знал о ней ровным счетом ничего, за исключением того, что ее почтовый ящик постоянно ломился от всяких каталогов – с обувью, сумками, интерьерными украшениями, коврами, кухонной утварью, уцененными кормами для животных. Они приходили на имя Марии-Элены Домингес-Ривера – неужели это все ее имена? Существовал ли где-то мистер Ривера? (А Домингес?) Тимми понятия не имел. Периодически какой-нибудь отпрыск или внук миссис Ривера посылал ей огромную фруктовую корзину, завернутую в желтый целлофан, такую тяжелую, что она едва могла ее поднять. Тимми относил корзины наверх и оставлял у ее двери.

Дома он обнаружил на крыльце Пипку Бланшара.

– Пипка, братан, сколько ты тут уже стоишь?

Тимми окинул взглядом улицу и припаркованные по обеим сторонам машины: из десяти, а может и из пятнадцати, крыльцо просматривалось как на ладони.

Пипка Бланшар, сраный ты кретин.

– Чего не написал? – спросил Тимми.

– Я написал, – ответил Пипка.

Тимми достал телефон и вправду увидел сообщение: Это Энтони. Ты дома?

В квартире Пипка устроился на диване, а Тимми включил телевизор, нырнул за кресло и выудил из банки две жирные шишки.

– «Бэй Один» кончился. Это второй.

Пипка фирменно моргнул: сначала одним глазом, потом вторым, словно по его лицу прокатился легкий бриз. «Мне нравится «Бэй Один», – сказал он.

Тимми уже устал это слушать. Всем его покупателям нравился первый «Бэй», что должно было бы быть хорошо, но не было. Ассортимент у него был непостоянный. В торговле все зависит от цепочки поставок; в торговле ты процветаешь или загибаешься по ее прихоти.

У «Бэй Два» были плотные соцветия с семенами, за счет чего они весили чуть больше. Тимми положил на весы две толстые шишки. На электронном дисплее высветилось: 0.125 – ровно одна восьмая унции, обычный заказ Пипки. Каждые две-три недели он садился на паром в Грэнтеме и тратил по сорок минут в обе стороны, чтобы купить свой маленький пакетик травки.

Пипка Бланшар был сраный кретин, но, возможно, не по своей вине. Тимми припоминал что-то отдаленное о несчастном случае и судебных разбирательствах. Так или иначе, в какой-то момент своей жизни Пипка получил по шарам, а вот был ли он до этого смекалистее, сказать было уже невозможно.

Упаковывая траву в два пакета, Тимми, сам не зная почему, принялся рассказывать историю о придурке на внедорожнике. «Тут тебе не МакАвто».

– Я не могу позволить себе делать дела вот так, – сказал он Пипке. – У меня есть ребенок.

Пипке принялся нервно стрелять глазами из одного угла комнаты в другой, словно ожидая, что ребенок Тимми вот-вот выскочит из шкафа.

– У тебя есть ребенок?

– Во Флориде. Ему четырнадцать. – Возможно ли, что он ни разу не упоминал своего сына? Он уже забыл, что и кому рассказывал. С Пипкой они были знакомы всю жизнь, хоть и шапочно, как и все, кто когда-то рос в одном районе. Пипка до сих пор жил с матерью в Грэнтеме, в двух кварталах от дома родителей Тимми.

– Он не очень ладит с матерью. – Тимми потянулся к пульту и прибавил громкость. – Я ей говорил, отправь его сюда, если не справляешься.

Они оба уставились в телевизор. Ведущая новостей на «Эн-И-Си-Эн» смотрелась на экране как инородный объект. На всех остальных каналах репортерши выглядели как порнозвезды, а эта была такая дородная, невзрачная, как неустрашимая почтальонша, проводящая все свои дни на морозе.

Пипка достал из кармана трубку и основательно ее забил. Что ни говори, а травкой Пипка всегда делился.

ПОСЛЕ ОБЕДА ТИММИ ОТПРАВИЛСЯ В ДОРОГУ. Ему приходилось совершать такие поездки каждый месяц – чаще, чем ему хотелось бы, – но Марсель был очень категоричен относительно того, сколько товара он мог продать зараз. Поехать на север – не проблема, на самом деле Тимми это даже нравилось. Проблема была в обратной дороге – бессчетные часы на сто двадцать восьмом шоссе с несколькими килограммами запрещенного вещества четвертого класса в багажнике.

Он петлял по асфальтированным дорогам между застроенных кварталов. Кучи снега достигали колоссальных размеров. На узких боковых улочках выстроились дряхлые автомобили, контуженые ветераны дорожных войн, жертвы разваливающихся дорог и мостов. Все эти машины находились в таком дрянном состоянии, что никому бы и в голову не пришло, что они еще могут передвигаться, и все же они были повсюду: теснили друг друга на Сторру-драйв, плотным потоком осаживали мост Тобин.

Несмотря на все опасности, Тимми любил это занятие. Сам факт владения машиной подвергал его риску, ведь с ее помощью власти могли следить за ним и за его передвижениями: марка, страховка, права, техобслуживание, карточка автоматической оплаты проезда на лобовом стекле. Ему приходилось делать крюк больше десяти километров, чтобы избежать платных дорог, где на его номера будет направлено несколько камер Содружества. Ограничения скорости, двойные сплошные, штрафы за парковку, транспортный суд – если водишь машину в Массачусетсе, рано или поздно придется иметь дело с копами.

(Тут Тимми вспомнился Дэннис Линк, друг детства, с которым он выкурил свой первый косяк, а потом у того случился какой-то подростковый кризис и он по необъяснимым причинам решил стать патрульным. Теперь этот взрослый мужчина проводил дни, прячась с радаром под эстакадами и подкарауливая лихачей. Унизительный способ заработка.)

Он выехал на шоссе.

Он любил это занятие, дарящее одиночество. Пассажиры делали все только хуже: любые разговоры притупляли его удовольствие. Чего ему и правда хотелось, так это чтобы кто-нибудь ехал вместе с ним и молча участвовал в бесконечной череде принятия решений: когда посигналить, когда перестроиться, ускориться или уступить.

Его бывшая жена видела в долгих поездках прекрасную возможность поговорить, а особенно ей нравилось затевать ссоры, покуда он был в заложниках водительского сиденья.

На открытых участках дороги он всегда высматривал других таких же водителей – быстрых, но осторожных, несущихся по средней полосе и использующих левую только для обгона, как в принципе и задумал тот бог, в которого ему хотелось верить. Когда Тимми замечал такого водителя, то иногда приглашал его к диалогу. Совершив вежливый обгон, он удалялся на среднюю полосу, предлагая другому водителю (которым всегда оказывался мужчина) последовать его примеру. Так устанавливался ритм: они по очереди занимали и уступали полосу для обгона, как велосипедисты в пелотоне, – и это была лучшая беседа, которую ему доводилось вести.

МАРСЕЛЬ БЫЛ КАНАДЦЕМ, НО ВСЕМ ГОВОРИЛ, ЧТО ОН ФРАНЦУЗ. Он жил на ферме в северном Вермонте в двадцати милях от канадской границы. Тимми понятия не имел, какие неожиданные обстоятельства вынудили его осесть в таком отдаленном месте. В детстве, во время школьной экскурсии в нью-бедфордский музей китов, Марсель долго дивился кусочку китовой кости размером с монетку, на которой крошечными буквами, видимыми только под лупой, был вырезан библейский стих. Вот настолько же Тимми был знаком с жизнью Марселя – на одну китовую косточку. Вся его биография уместилась бы в один газетный комикс, маленький кусочек бумаги, который запросто можно проглотить.

Дом Марселя стоял в конце гравийной дорожки, которую с обеих сторон обступали деревья. Откуда-то издалека донесся хриплый свист, словно кто-то дунул в горлышко бутылки. Может, сова? Тимми вгляделся в глубь леса, высматривая какое-нибудь шевеление, мелькание крыльев.

Дом выглядел заброшенным, в чем и была задумка. Тимми не стал глушить мотор и дождался, пока Марсель выйдет на крыльцо и махнет в сторону амбара за домом. Он был в своем обычном облачении: джинсы и кожаный жилет, надетый поверх чудаковатой рубашки в «огурцах». У Марселя была характерная внешность гастролирующего фолк-музыканта: развевающиеся седоватые волосы и аккуратно подстриженная борода, а пожелтевшие от никотина зубы цвета гречишного меда придавали ему лихой вид.

Двери в амбар были открыты. Тимми загнал машину внутрь и покрутил корпусом, чтобы размять спину. Марсель закрыл двери.

– Я слышал какой-то звук в лесу, – сказал Тимми. – Сова, наверное.

– Дрон, – ответил Марсель, словно это был уже установленный факт. Он по лестнице забрался на чердак и спустился оттуда с зеленым мусорным мешком. – Эти дроны, они везде. Мне вчера сон приснился. Подосознание всегда работает, даже когда я сплю.

– Подсознание, – сказал Тимми.

– Подосознание – очень крутая штука. Чуть какие изменения в атмосфере, подсознание мне сразу скажет.

Марсель опустился на колени и открыл пакет. Внутри было несколько черных пакетов поменьше, помеченных клейкой лентой: Блу Уидоу, Грин Крэк, Бэй Два.

– Первого Бэя нет? – спросил Тимми без особой надежды. Цепь поставок безжалостная штука: просить у Марселя что-то конкретное – все равно что молиться о дожде.

Марсель едва заметно пожал плечами: «Прости, старик».

Тимми по очереди брал в руки пакеты, прикидывая вес. Марселю он доверял, но проверить никогда не лишнее, тем более что он мог определить вес пакета с точностью до унции.

– А что по еде? – спросил он. – Остались еще мармеладные мишки?

– Есть леденцы, – ответил Марсель.

Ананасовые леденцы были ужасно приторные и оставляли во рту привкус обрезанных веток. Тимми закупил несколько коробок и теперь никак не мог их сбагрить, потому что желающих купить леденцы второй раз как-то не находилось.

– Не, эти еще есть, – ответил он.

Он достал свернутую пачку десяток и двадцаток от немытых укурков, которая выпирала у него из кармана, как гигантский стояк, и пересчитал. После этого он сложил пакеты в багажник, припрятав их внутри запасной покрышки, а все, что не поместилось, затолкал в сумку-холодильник, прикрыв ящиком лагера «Сэм Адамс», который купил еще лет сто назад именно для этих целей. Каждую зиму пиво неизменно замерзало, а летом вскипало на жаре и, пожалуй, уже непригодно для питья.

На удивление, Марсель достал из кармана косяк.

– Есть новости. – Он глубоко затянулся. – Мы с Флоренс будем продавать ферму.

– Что? – спросил Тимми, принимая косяк. – Какого хрена? Почему?

– Возвращаемся в Канаду. Думаю, где-то в конце лета. Я ухожу на пенсию. – Марсель сделал еще одну затяжку. – Ты в курсе, что я толкаю травку уже сорок лет? Хорош, пожалуй.

Под кайфом он любил поразглагольствовать с профессорским видом; превращался в эдакого укурка, который живет ради того, чтобы объяснять устройство мира другим таким же укуркам. Бизнес стал другим, говорил он. Просто качественного товара уже недостаточно, молодежи теперь нужен воск и масло каннабиса; им нужны всякие съедобные штуки. Торговля травкой официально превратилась в полное говно.

– А когда ее легализуют, то все, – сказал он. – Конец.

– Если, – ответил Тимми. – Если.

– Мечтай, чувак. Так и будет. – Марсель геройски затянулся. – Мне-то все равно, я уже старый, но ты еще нет. Что ты тогда будешь делать?

Слышите, как тикают часики? Тимми слышал. Слышал уже давно.

Вообще-то он уже задумывался об этом. Допустим, можно арендовать место и продавать траву в открытую, как шоколадное драже или мятные пастилки, но начальные издержки будут просто космические. По подсчетам Тимми, в магазинчике в Денвере товара было штук на сто, и это не считая аренды, счетов, полок, освещения и холодильников, которые тоже стоят недешево.

И была проблема посерьезнее. Даже если он смог бы наскрести денег на первый взнос по аренде, как он объяснит, откуда они у него взялись? Он десять лет не заполнял налоговую декларацию, а там придется оформлять лицензию, страховку, проходить проверки. Потом надо будет платить налог с продаж, собирать гребаную гору бумажек и все такое, а его полнейшая некомпетентность в этих вопросах как раз таки и стала одной из причин, по которым он вообще взялся торговать травкой.

Неизбежная правда заключалась в том, что, когда марихуану легализуют, он попадет под сокращение, как его отец, когда «Рэйтеон» закрыл свое производство в Уолтеме. Этим бизнесом начнут управлять юристы и банкиры, те же самые мудаки, которые управляют всем на свете.

– Хочешь совет? Зашибай бабки сейчас. Через пару лет такой возможности уже не будет. Финита. – Марсель ухмыльнулся, оскалив зубы карамельного цвета. – Будь я на твоем месте, я бы составил план.

– ЕСЛИ ТРАВУ ЛЕГАЛИЗУЮТ, Я ОТОЙДУ ОТ ДЕЛ, – объявил Тимми Пипке Бланшару.

После того разговора с Марселем прошло несколько недель, и за это время он успел сделать определенные выводы.

– Если траву легализуют, я выхожу на пенсию.

Он протянул Пипке бонг. Это было во вторник, свет уже начал угасать, по телевизору шел гольф, который они не смотрели. Тимми не разбирался в гольфе, но находил виды покатых зеленых полей и приглушенный голос диктора, словно боящегося разбудить ребенка, успокаивающими.

Пипка, казалось, был ошарашен.

– А что ты тогда будешь делать? Ну, то есть ты мог бы найти… э-э… работу.

Последнее слово он произнес нерешительно, словно не мог даже представить Тимми за подобным занятием.

Тимми и сам не мог. Работа, на которую его могли бы взять, не покроет расходы на содержание ребенка. Она и расходы на содержание взрослого-то не покроет, даже учитывая его довольно скромные потребности. Он не путешествует, не ходит по ресторанам и ничего не покупает. Все, что он делает, это курит траву.