На руинах Константинополя. Хищники и безумцы

Арис условился с турецким господином, что после начала осады будет каждую четвёртую ночь или чаще давать знать о себе через записки. Привяжет записку к стреле, проберётся на западную стену возле Харисийских ворот, или, как их ещё называли, Адрианопольских, а затем выстрелит так, чтобы стрела упала на дорогу, ведущую в турецкую столицу.

Так Арис передал сведения о том, что защитников очень мало – всего несколько тысяч – и что их с трудом хватает, чтобы приглядывать за стенами, длина которых очень велика. Если заставить защитников скопиться в одном месте, то остальную часть стен оборонять стало бы некому.

Таким же образом он рассказывал о настроениях в городе, об открытых распрях между католическим и православным духовенством, а также о скрытой вражде между ромеями и итальянцами, то есть венецианцами и генуэзцами.

Особенно внимательно тень следила за предводителем генуэзцев, который пользовался особым доверием василевса и потому вместе со своими несколькими сотнями воинов защищал самый важный участок западных стен – между Шестым и Седьмым холмами. Там под стену ныряла речка Ликос, из-за чего укрепления считались уязвимее.

Разумеется, тень сообщила об этом обстоятельстве запиской на стреле, и записка, судя по всему, возымела действие, ведь турецкие пушки вскоре начали обстреливать этот отрезок стены сильнее, чем прежде.

Предводитель генуэзцев в свою очередь забеспокоился. Он относился к своим обязанностям так внимательно, что даже ночью, когда все бреши, появившиеся за минувший день, были уже заделаны и наибольшая часть воинов отправлялась спать, этот человек ходил по стене и проверял, всё ли в порядке. Когда он доходил до границы своего участка стены с северной стороны, то часто переговаривался с венецианцами, которые защищали северо-западный угол возле Влахернского квартала.

Из этих бесед тень почти ничего не понимала. Оставалось только надеяться, что предводитель генуэзцев будет прогуливаться по стене вместе с кем-нибудь из ромеев. Из уважения к собеседнику генуэзец часто переходил на греческий, причём говорил с ромеями весьма охотно, даже рассказывал о своих беседах с василевсом.

Подслушивать было удобно, и даже надевать латы не требовалось, ведь именно в этой части города рядом со стеной проходила улица. Можно было тихо идти вдоль укреплений и следить за ходом беседы, потому что в ночной тишине хорошо различалось большинство слов. И вот однажды апрельской ночью тень, в темноте следуя за собеседниками, услышала, как к предводителю генуэзцев, занятому разговором с ромеем, кто-то подошёл и тихо передал некую весть.

По тому, как внезапно генуэзец прекратил беседу и быстро направился по стене на север вместе с вестником, тень сразу поняла, что произошло нечто важное. Надо было проследить!

Прячась во мраке и ступая совсем неслышно, тень обнаружила, что генуэзца отвели в квартал, где жили венецианцы. Посреди квартала стоял католический храм, чьи главные двери выходили на небольшую площадь. Судя по тому, что во многих окнах храма был виден свет, там собралось много людей, и именно туда ввели предводителя генуэзцев.

Получалось, венецианцы пригласили его на некое важное собрание, но узнать подробности тень не могла. Возле главных дверей стояла стража, и с других сторон церкви было никак не подступиться, потому что там на улице тоже стояли люди и охраняли.

Тень кусала губы от досады и не хотела себя оправдать даже тем, что итальянского языка всё равно не понимает. Даже если бы удалось подслушать, вряд ли бы что-то прояснилось.

«Нет, – мысленно твердил Арис, – всё равно можно было бы догадаться. По жестам или упомянутым именам…» Он уже совсем отчаялся, но всё же не решался уйти, а меж тем заседание подошло к концу. Главные двери открылись… и вдруг из них вышел тот, кого юноша-тень совсем не ожидал увидеть. Это был сам василевс! А рядом – предводитель генуэзцев.

Венецианцы, вышедшие из дверей вслед за ними, раскланялись и распрощались с этими двумя, а затем василевс и генуэзец двинулись по улице пешком. Судя по всему, даже василевс был вынужден прибыть на эту тайную встречу безлошадным, потому что стук копыт по мостовой в ночном городе перебудил бы половину квартала.

Тень неслышно двинулась следом, всё так же прячась во мраке. Её не смущала ни охрана василевса, ни человек, сопровождавший предводителя генуэзцев. Звук их шагов был не так громок, чтобы полностью заглушить беседу, которой следовало ожидать.

Некоторое время василевс и генуэзец шли молча, но постепенно разговорились. Генуэзец из уважения к собеседнику, конечно, говорил по-гречески, поэтому тень воспрянула духом и старалась ловить каждый звук.

О том, что обсуждалось на тайной встрече, громко не говорят, но в ночной тишине тень всё же расслышала три важных слова, прозвучавшие довольно громко из-за того, что звук отражался от мостовой и каменных стен. Было сказано: «турки», «корабли», «огонь». И вот почему ещё до наступления утра тень пробралась на западную стену, чтобы отправить послание своему турецкому господину: «Франки, которые находятся в городе, хотят неожиданно напасть на наш флот в заливе и сжечь. Будьте настороже».

Дозорные, уставшие за ночь, почти спали, поэтому не заметили, как некий латник пробрался на стену рядом с Адрианопольскими воротами и выстрелил в ту сторону, куда уходила едва видная в потёмках дорога.

* * *

Сказки, рассказываемые самому себе, могут быть опасными. Шестнадцатилетний Шихаб, часто представляя себе беседу Искендера и Багоя, так увлёкся этой придуманной жизнью, что настоящая становилась всё более и более противна. Вернулись мысли о смерти, которые, казалось, оставили его. Зачем продолжать существование, которое мерзко и бессмысленно?

Тоска по родным тоже давила, стала сильнее, чем прежде, потому что Шихаб больше не мог видеться с матерью даже тем странным способом, изобретённым во время обучения на виночерпия, – не мог притворяться ею и видеть её присутствие в глазах окружающих людей.

Так же обстояло дело и с сёстрами, а когда Захир требовал изобразить женщину, Шихаб, конечно, показывал хозяину не их. Евнух изображал ту неблагодарную служанку господина Алима, на которую злился до сих пор. «Она заслужила такого испорченного господина, как Захир», – думал евнух и потому притворялся весьма старательно. У него даже появилась женская одежда для таких случаев, накладные косы, а также чёрная краска для глаз и румяна. Чем больше сходство, тем лучше!

Евнух улыбался фальшивыми улыбками и клянчил подарки – делал так, как делала бы та, кому он подражал. Но если выклянчить удавалось, чувствовал себя ещё более мерзко, чем тогда, когда не удавалось. Именно поэтому Шихаб стремился к тому, чтобы проиграть в своей игре. Клянчил всё больше и хотел, чтобы подарки становились всё дороже. Евнух полагал, что чем невыполнимее просьба, тем вероятнее отказ, однако это правило почему-то действовало далеко не всегда.

Ах, если бы евнухи были действительно бесстрастны, как легка была бы их жизнь! Если бы Шихаб не злился на ту неблагодарную служанку, которая, конечно, давно забыла о нём, он не совершил бы огромную ошибку.

Однажды, явившись к господину изображать женщину, Шихаб увидел на крышке сундука небольшую коробочку, почему-то оставшуюся неубранной, и раз уж женщина по природе отличается любопытством, в коробочку следовало заглянуть. Там оказались очень дорогие серьги.

– Это мне? – лукаво спросил евнух у господина, но услышал твёрдое «нет».

Вне всякого сомнения, эти серьги Захир купил для жены, которая в очередной раз выказала недовольство своим непутёвым мужем и грозилась пожаловаться отцу. Такой красивый и дорогой подарок в сочетании со словами любви обязательно должен был заставить недовольную смягчиться. И примирение было просто необходимо. Евнуху не следовало даже думать о том, чтобы выклянчить этот подарок для себя. Захир ни за что бы не согласился, пока в нём сохранялась хоть капля разума. А если бы евнух принялся настаивать, то получил бы строгий окрик. И именно поэтому Шихаб принялся настаивать.

Евнух «выступил в поход на сердце своего господина». Осторожно вёл наступление, используя оружие женских чар, и отступал, когда натыкался на стену раздражения. Выждав, снова наступал.

Шихаб был бы только рад в итоге поссориться с господином, заплакать, но когда уже пролились первые капли – он играл очень увлечённо! – недоступный подарок вдруг оказался у него в руках:

– Ну хорошо-хорошо. Возьми. А для жены куплю другие.

Шихаб даже растерялся поначалу: «Как же так? Неужели господин совсем лишился разума?» Пожалуй, от такого беспутного человека, как Захир, по нескольку раз на неделе устраивавшего пьяные застолья в своём доме, следовало ожидать чего-то подобного. Но вот чего евнух уж точно не ожидал, так это того, что буря разразится так скоро и накроет всех.

Следующим вечером евнух, находясь в своей комнате, готовился к тому, чтобы развлекать гостей на очередной пирушке, и настраивал саз, когда дверь резко распахнулась. На пороге появился очень строгий пожилой мужчина, одетый очень богато. Шихаб поспешно поднялся и поклонился.

– Вот он! – послышался жалобный возглас Захира. – Из-за него все мои несчастья! – Однако через мгновение стало ясно, что обращался Захир не к своему виночерпию, а к незнакомому пожилому человеку. То есть причиной своих несчастий назвал не незнакомца, а «любимого друга», Шихаба.

Евнух уже начал догадываться, что происходит, когда незнакомец гневно произнёс:

– Собирайся, виночерпий. Больше ты сюда не вернёшься.

Ну конечно же, строгий пожилой мужчина был не кто иной, как тесть Захира! Жена, вовремя не получив подарка, который мог бы предотвратить неприятности, пожаловалась на мужа своему отцу, и отец явился в дом непутёвого зятя, чтобы разом покончить с главной причиной жалоб, то есть с Шихабом.

«Вот и всё. Настал конец моей никчёмной жизни», – подумал Шихаб, вспомнив, что на евнухов не распространяются многие запреты, касающиеся людей. Убить евнуха – не грех, ведь это не убийство человека.

Чем меньше у тебя имущества, тем легче попасть в рай после смерти – так говорил Посланник Аллаха. Вот почему первым делом Шихаб, отложив саз, подошёл к шкатулочке, где хранились подарки от Захира. Евнух разом схватил все драгоценности, а затем осторожно приблизился к разгневанному незнакомцу и отдал их ему. Тот принял, ссыпал себе в кошелёк, и это только укрепило Шихаба в мысли, что надо ждать скорой смерти. После этого евнух быстро связал в узел ту одежду, которую не мог надеть прямо сейчас, взял узел в левую руку, в другую – саз и кивком дал понять незнакомцу, что готов идти.

Очень скоро Шихаб вслед за тестем Захира вышел на улицу. Уже стемнело, в окнах зажглись огни, но богатому человеку можно было не опасаться ночных грабителей, потому что его сопровождала большая и хорошо вооружённая охрана.

«Вот кто меня убьёт, – подумал евнух, глядя на эту охрану. – Зарубят мечами и кинут в глухом переулке. А затем изломают саз и кинут рядом». Однако тесть Захира, направившись куда-то вместе со своими людьми и с евнухом, вовсе не спешил свернуть в глухой переулок, двигался по широкой улице.

Наконец все остановились возле ворот в высокой каменной ограде, окружавшей некий большой дом. Охрана осталась снаружи, а тесть Захира и Шихаб вошли во двор и дальше – в просторную, хорошо освещённую комнату для приёма гостей.

Евнух никогда не бывал здесь, но что-то в обстановке и в поведении слуг, смотревших на виночерпия с сочувствием, показалось смутно знакомым. Неужели это был дом местного работорговца? Сомнения отпали, когда хозяин дома, упитанный седобородый араб, оглядел Шихаба с головы до ног так, как будто оценивал товар. Работорговец и его богатый гость кратко поприветствовали друг друга.

Оба расположились на софах возле маленького круглого столика, на котором через минуту оказался широкий поднос с чаем и сладостями, а когда слуга, принёсший всё это, удалился, гость заговорил о деле:

– Почтенный, ты давно знаешь меня, поэтому не станешь думать, что я хочу тебя обмануть. Я готов продать тебе этого раба, – он указал на Шихаба, продолжавшего стоять посреди комнаты, – почти не торгуясь, если ты обещаешь мне, что в скором времени перепродашь его подальше отсюда. Лучше всего, если отвезёшь его в соседние земли.

– Чем же этот раб так провинился, что его хотят продать, но не хотят наказать по всей строгости? – осведомился покупатель.

– Прости, почтенный, но я не скажу тебе этого, – ответил тесть Захира. – Скажу лишь, что я, если бы мог, приказал бы всыпать палок не этому рабу, а кое-кому другому. А раз это невозможно, незачем понапрасну портить дорогой товар. Если ты согласен, назови свою цену.

Сделка была заключена необычайно быстро – менее чем за полчаса. Так Шихаба снова продали, но ещё до того, как продавец и покупатель пришли к окончательному согласию, евнух придумал, как самому извлечь выгоду из происходящего, то есть изменить свою жизнь к лучшему.

Поняв, что никто не собирается его убивать, Шихаб спокойно стоял посреди комнаты и слушал, как работорговец жалуется:

– Товар хороший, но не слишком свежий. Ему уже семнадцать лет. Много. Я едва ли смогу продать его с выгодой для себя, если цена останется прежней.

Вот почему, как только тесть Захира покинул дом, евнух поспешил обратиться к работорговцу:

– Господин, ты заключил более выгодную сделку, чем думаешь. Человек, который меня тебе продал, не всё обо мне знает.

– И что же он не знает? – заинтересованно спросил работорговец.

– До того, как стать виночерпием, я три года был домашним слугой. Слугой в покоях господина. И делал всё очень хорошо. Если ты продашь меня не как виночерпия, а как слугу, то выручишь за меня гораздо больше.

– А почему же ты перестал быть слугой? – с некоторым подозрением спросил работорговец, но Шихаб, конечно, не собирался рассказывать, что украл деньги и сбежал.

– Когда я был слугой в личных покоях, мой господин разгневался на меня, потому что я хорошо служил не только ему, но и его молодой жене, – многозначительно произнёс евнух и скорбно вздохнул.

Проверить истинность рассказа у работорговца не вышло бы. И даже если бы он решил навести справки в школе виночерпиев, где знали о прошлом Шихаба, ничего бы это не изменило. «Меня обвинили в краже денег, потому что рассказ о настоящем моём проступке стал бы большим позором для моего хозяина», – спокойно и уверенно мог бы ответить Шихаб.

– Так уж вышло, – с глубоким сожалением в голосе рассказывал Шихаб своему нынешнему владельцу, – что тот мой господин, взяв себе молодую жену, не рассчитал сил. Она была недовольна мужем. Когда он приходил, то всё заканчивалось очень быстро. Прежде, чем она успевала в полной мере понять, что происходит.

Работорговец захохотал, поэтому Шихаб вздрогнул. Ему представился хохочущий Фалих, которого никогда не удавалось обмануть. Однако нынешний работорговец смеялся не насмешливо, он верил рассказчику:

– Но как же ты служил госпоже, евнух? Или тебе отрезали не всё?

– Руки мне никто не отрезал, – с нарочитым смущением произнёс Шихаб и обнял свой саз, который всё так же был при нём. – Сначала она требовала, чтобы я сам надевал на неё те подарки, которые приносил ей от господина. Позднее стала требовать, чтобы я обнимал и целовал её от имени своего господина. А ещё через некоторое время… Скромность велит мне умолкнуть. Скажу лишь, что однажды господин застал нас за этим занятием. Сначала собирался меня убить, но затем решил, что незачем терять деньги, и решил наказать меня иначе, сказал: «Ты хотел притворяться мужчиной, а придётся быть женщиной». Вот так я и стал виночерпием.

Работорговец продолжал смеяться, но теперь от удовольствия. Он явно был согласен, что нового раба надо перепродать именно как слугу, а не как виночерпия. Шихаб, сохраняя виноватое выражение лица, в сердце тоже веселился. Он покончит с унизительным ремеслом и сможет снова занять достойную должность личного слуги!

Позднее, когда евнух оказался в Турции и стал слугой в личных покоях Мурата, отца нынешнего султана Мехмеда, то однажды поймал на себе подозрительный взгляд.

– Ты красиво наливаешь вино, Шехабеддин, – сказал Мурат, глядя, как евнух сидит на пятках и наполняет из кувшина пиалу, стоявшую на низком круглом столике. Бывший виночерпий обращался с кувшином легко и непринуждённо, будто играл. – Никогда не видел такого умения у слуг. Даже у тех, что прислуживают за трапезой, – заметил Мурат, который, конечно, знал, что есть виночерпии, развлекающие собрание.

Однако Шехабеддин, нарочито смутившись, сделал вид, что не понял намёка:

– Благодарю, повелитель. В доме работорговца, где я обучался быть слугой, всех учили так разливать вино, и в этом умении я стал одним из лучших.

Помнится, в конце того же дня, когда Мурат произнёс похвалу, Шехабеддин, лёжа на своём тюфяке в общей спальне для султанских слуг, представил очередной разговор Искендера с Багоем.

Ничто не мешало рисовать картины в мечтах, ведь масляные лампы уже не горели, комната погрузилась во тьму, и лишь слышно было, как кто-то укладывается поудобнее, укутывается покрывалом, а в воображении Шехабеддин видел обширную залу для пиршеств, освещённую множеством огней. Праздник уже заканчивался. Многие гости спали прямо на пиршественных ложах возле столов, но Искендер не спал. Сидя во главе собрания, он подставлял чашу Багою, который умело наполнял её вином из кувшина.

– Господину понравилось, как я танцевал сегодня? – вкрадчиво спрашивал Багой на языке румов, хоть и коверкая слова. – Я видел, что твои гости были довольны, но господин никак не показал своего одобрения.

– Твой танец был красив, – спокойно отвечал Искендер, – но я предпочёл бы, чтобы ты вместо танцев научился чему-то другому.

Багой огорчённо потупился. Своим танцем он хотел порадовать Искендера, отблагодарить за полученную свободу, а теперь оказалось, что эта благодарность неугодна. Багой не понимал, что от него хотят, но тут почувствовал, как рука Искендера взяла его за подбородок и заставила снова поднять голову.

Искендер ободряюще улыбнулся Багою, так что сердце недавнего раба затрепетало от радости, и сказал:

– Я думаю, мне нужно дать тебе должность. Но не во дворце, а в войске.

– В войске? – Багой растерялся. – Но я ничего не знаю о войне. Надо мной будут смеяться.

– Не посмеют, – ответил Искендер. – Я лично послежу за этим.

– А если я не справлюсь с обязанностями, господин? – прошептал евнух, но ободряющий взгляд Искендера развеивал сомнения лучше, чем тысяча слов:

– Да, тебе будет трудно, но в то же время легко. В войске ты поймёшь, что значит быть человеком, а во дворце можешь так никогда и не научиться этому.

– Поэтому господин не хочет давать мне дворцовую должность?

– Да. А ещё потому, что я собираюсь в поход в земли Хинду14 и хочу взять тебя с собой.

Шехабеддин представлял, как воодушевило Багоя это известие. Наверняка наедине с собой тот радовался куда больше, чем в присутствии Искендера. В присутствии господина бывший раб просто не посмел бы проявить всю свою радость. Но больше всего Шехабеддину нравилось думать о том, что беседы Багоя с Искендером, которые рождались в воображении, не пустые сказки. Искендер действительно дал Багою должность в войске. Об этом Шехабеддин узнал от дворцового библиотекаря, с которым в свободные минуты вёл пространные разговоры о книгах, а библиотекарь любил поговорить. Библиотекарь показал Шехабеддину сочинение одного автора, написанное на языке румов15, и там среди прочего рассказывалось, как Искендер, находясь в землях Хинду, приказал, чтобы его люди снарядили за свой счёт корабли для речного флота – сотни судов. А одно такое судно построил и командовал им в плавании «перс Багой, сын Фарнуха».

* * *

Чем больше Мехмед смотрел на Шехабеддина-пашу, тем больше убеждался, что перед ним не комнатный слуга. В военном лагере евнух чувствовал себя так же привычно, как в дворцовых покоях.

Казалось, что боевая музыка, а также грохот пушек, отрывистые команды начальников, ржание коней, скрип походных телег и рёв волов нравятся ему даже больше, чем песни и игра придворных музыкантов. Да и в шатре Шехабеддину как будто веселее жилось, чем в городском доме. А когда надо было куда-то отправиться, тот вскакивал в седло и разъезжал по пыльным или слякотным дорогам с не меньшим достоинством, чем прежде, когда ходил по полу, начищенному до блеска, или по выровненной садовой дорожке.

Судя по всему, именно Заганос научил Шехабеддина быть воином. Кто же ещё? Мехмед был почти уверен в этом. Без своего друга евнух вряд ли научился бы любить походную жизнь, хотя при отце Мехмеда часто исполнял обязанности военачальника в мелких войнах с франками, на севере. «Командовать войсками можно, даже сидя в носилках, – думал султан. – А вот самому стать воином – только если сердце к этому стремится или если твой друг – воин, а ты хочешь быть рядом с ним».

Глядя на Шехабеддина и Заганоса, Мехмед временами завидовал им. Этих двоих связывала истинная дружба. Им посчастливилось не только повстречаться в этом огромном мире, но и сохранить дружбу на много лет.

Особенно важным казалось Мехмеду, что между Шехабеддином и Заганосом не было соперничества. Ни один не стремился выбиться вперёд, оттеснив второго себе за спину, как это нередко бывает между друзьями. Каждый знал свои слабые стороны и не стыдился получить от товарища совет и помощь в делах, в которых товарищ более силён и сведущ. Принятие помощи не означало, что кто-то теперь первый, а кто-то отодвинут на менее почётное место.

Мехмед помнил, как евнух, старающийся сохранять внешнюю невозмутимость, но на самом деле очень довольный, принёс в шатёр своего повелителя стрелу с запиской и доложил:

– Я получил из города весть от своего человека, находящегося там. Франки, союзники румов, хотят неожиданно напасть на наш флот в заливе и сжечь.

Юный султан сначала забеспокоился и не понял, почему Шехабеддин так доволен:

– Что? Надо немедленно отправить Заганосу-паше распоряжение, чтобы держал наготове пушки, которые поставлены на берегу.

– Повелитель, Заганос-паша с минуты на минуту узнает о намерениях наших врагов. – Евнух сделался ещё более довольным. – Я отправил ему гонца, а сам поспешил к тебе. Всё будет хорошо. Нас не смогут застать врасплох. Наши враги будут посрамлены.

– Если так и случится, я тебя награжу, – сказал Мехмед, но Шехабеддин с поклоном ответил:

– Нет большой заслуги в том, чтобы узнать намерения врага, которые предсказуемы. Заганос-паша с самого начала, как только наш флот оказался в заливе, ожидал, что будет нападение. И расставил дозоры. В письме Заганосу-паше, которое дано гонцу, я сказал: «Догадка верна». Пусть лучше Заганос-паша получит мою часть награды, а я доволен уже тем, что смог послужить для исполнения замыслов моего повелителя.

Мехмед нисколько не сомневался, что на самом деле евнух рад помочь Заганосу, а уж затем – своему повелителю. Но разве можно было винить одного из старых друзей за то, что он стремится помочь второму.

Нападение на флот случилось через четыре дня16, и в итоге франки действительно оказались посрамлены. Они думали, что под покровом ночи смогут подобраться к турецким кораблям незаметно, но дозорные Заганоса не смыкали глаз и увидели движение тёмных силуэтов по воде.

Заганосу пришлось стрелять почти вслепую, и всё же ядра попали в цель. Аллах пожелал, чтобы правоверные отомстили неверным за два предыдущих унизительных поражения. В предрассветной мгле было видно, что одно из франкских судов начало быстро погружаться под воду, а остальные с позором отступили.

Два больших франкских корабля замешкались, поэтому турецкий флот попытался захватить их, и пусть из этого ничего не вышло, ведь корабли франков по-прежнему были подобны слонам, но «слоны» убегали в страхе.

В честь такого события Мехмед устроил пир и при всех похвалил Заганоса за успехи, однако Заганос стал говорить, что без сведений, полученных от Шехабеддина, успехов могло и не быть:

– Гораздо легче искать товар на рынке, когда точно знаешь, что товар уже завезён.

Мехмед одобрительно улыбнулся, но сам вдруг расхотел радоваться и веселиться. Опять почувствовал зависть. Ведь он, несмотря на все советы Шехабеддина, так и не смог найти себе такого друга, с которым не было бы соперничества и споров. «Ты должен держать своё сердце открытым, и друг появится», – говорил евнух. И что же? Заганос и Шехабеддин вкушали плоды крепкой дружбы, а их повелителю только и оставалось, что завидовать.

Мехмед думал, что истинным другом всегда будет учитель – тот рум, который преподавал ему язык румов, прививал любовь к румам и непоколебимо верил в великое будущее своего ученика. Тот рум, который сочетал в себе красоту и мудрость и которого хотелось слушать, как пророка.

Почти пять лет между учителем и учеником царило полное согласие – пока ученик не вырос и не настало время изменить отношения, которые бывают между старшим и младшим. Ученик начал действовать в соответствии со своими убеждениями, иногда даже не спрашивая совета.