Хотите, я буду вашим понедельником?

Кло сидит у пианино под винтовой лестницей, перебирает ноты, когда две, это восьмая, когда четыре, это шестнадцатая, а когда три, это что, повторяются, три, три, три… Ф-ф-ф-ф-ф-ш-ш-ш!

Клепа подскакивает, когда видит хозяйку с топориком, не понимает, как, почему, за что…

Ну, ты же понимаешь, говорит хозяйка, ну так же будет, в новостях за завтрашний день так написано, а новости за завтрашний день врать не будут, они никогда не врут, вот они говорят, что вы всех нас перебьете, чтобы в доме жить, дома, они же такие, там один хозяин должен быть… Так что извини, новости не зря нас предупредили, чтобы мы опередить вас успели…

Хозяйка взмахивает топором, нет, нет, не может, не может она этого сделать…

Клепа спохватывается, сбрасывает с себя домашний халат, прыгает на четыре лапы, выпускает хвост, вот, вот, смотрите, не надо со мной такое делать, я же вот она, я же вот она…

Тетя Векесса обнимает Клепу, чешет за ухом, ах, ты моя хорошая…

Клепа сидит на окне, смотрит в зимние сумерки – зимы здесь неправильные, почти бесснежные, чуть-чуть посыплет с неба ночью и утром растает, и все. В сумерках видны соседние дома, светятся окна, в окнах видны силуэты с чуткими ушками и длинными хвостами. Клепа не выдерживает, дергает кисти на шторах, пугается коготком, ах, Клепа, Клепа, – снова выпускает руки-ноги, убирает хвост, кутается в халатик, перебирает клавиши на пианино, что же значит, когда три…

…тьма поднимает окровавленную морду, с хрустом перекусывает кости последнего дома, смотрит в сторону тех краев, где еще виднеется свет, – спешит туда, перебирая лапами…

Yazjik

…когда остается один-единственный язык…

…нет, не этот, который во рту или на тарелке с грибами и сливочным соусом – это мы про говяжий язык, если что – а этот, который лэнгвижд, лимба, спрак, шпрехе, генго, сафа, тааль, лингва, еще одно есть, но мы этого даже не произнесем, – сначала «а», но не «а», а что-то среднее между «а» и «i», потом z, но не z, а что-то среднее между z и s, а потом… нет, потом не «i», а такой звук, будто вас ударили кулаком в живот, а потом – k, и будет yazik.

Так вот, когда остается один-единственный язык…

…что значит, почему? Ну вы даете, языки-то перебили все…

…что значит, кто перебил? Вы правда не знаете, кто убивает языки?

Вот и никто не знает.

…зачем? это вы у них спросите, что они против языков имеют, да вы ничего у них и не спросите, потому что вас, людей, уже тысячи лет как нет…

И вот когда перебьют все эти лэнгвиджи, лимбы, спраки, шпрехи, генги, сафы – останется один-единственный язык, последний, не подстреленный, – его и не добивают, потому что он сам загинет, ну где языку в одиночку выжить, даже пять-шесть языков в одиночку не выживут, а уж один…

Вот когда язык остаётся один, он начинает строить башню.

Нет, вы не ослышались.

Выбирает себе еще не остывшую землю под еще не остывшим солнцем, начинает возводить башню, один ярус, черного цвета, второй ярус – белоснежный, третий, цвета пурпура, четвертый, синий, пятый, ярко-красный, шестой серебряный, и седьмой из чистого золота.

И когда языков становится много…

…что?

Почему их становится много?

А-а-а, этого никто не знает, это великое таинство языка, которое никому не ведомо… но вот сегодня мы как раз посмотрим за языком, вот он один остался, давайте глянем, как чудом выживший язык выискивает еще живую планету под еще живым солнцем, выкладывает ярусы башни, первый – аспидно-черный, второй – ослепительно-белый, третий пурпурный…

Язык начинает последний ярус из чистого золота, язык ждет.

Что-то происходит, язык как будто ломается, проваливается сам в себя, проваливается в никуда, сгибается в три погибели, рассыпается на части, смешивается – и вот уже не один язык, а десять, и не десять, а двадцать, и не двадцать, а все пятьдесят, и не пятьдесят, а двести, не меньше. Двести языков пытаются достроить башню, один кричит – подай кирпичи, второй отвечает – ничего не понимаю, третий зовет кого-то, требует – раство-о-ор, кто-то кричит – не понима-а-аю…

И началось – башня, туррис, тауэр, торн, турн, кула, веж, вежа, порева, тава, татаи…

Языки расходятся, разбредаются, разбегаются, каждый сам по себе в бесконечной пустыне, – пройдет немало времени, когда языки начнут сближаться друг с другом, осторожно принюхиваться, прислушиваться, – сонне – сан – сонца – диелли – соло – сол – кун уота…

Языки сердятся, ощериваются, скалят зубы:

– Сол! Сол! – кричит один из языков.

– Соло! Соло! – не отступает другой.

– Сонца! Сонца! – сердится третий.

– Кун уота! Кун уота! – рычит четвертый.

Бросаются друг на друга, рвут зубами, когтями, вонзаются друг другу в глотки, клочьями летит шерсть, хлещет кровь, пустыня становится красной…

…в опустевшей пустыне остается один-единственный язык, одинокий, всеми покинутый, зализывает кровоточащие раны, бегает по пустыне, нюхает остывающие следы, ищет своих, не находит.

Через века и века язык догадывается, что можно сделать – выискивает еще живую землю под еще живым солнцем, начинает возводить башню…

Два я

…однако, когда я вошел в Коллинз-Холл, то обнаружил хозяина, мистера Коллинза, лежащим на полу в просторном холле – хозяин был мёртв, в этом не оставалось сомнений. Я не мог поверить себе, что все случилось именно так, что теперь я ничего не узнаю, ничегошеньки-ничего…

К сожалению, мне ничего не оставалось кроме как набрать номер Телефона и объявить ему:

– Господин Телефон, к сожалению, я ничего не могу узнать…

– А что такое? Коллинз не хочет с вами разговаривать?

– Нет, но… видите ли, он мертв… поэтому уж никак не сможет ничего сказать…

– …а кто это вам сказал, что я ничего не могу сказать? – грянул голос у меня над ухом. Я подскочил как ошпаренный и изумленно уставился на почти прозрачного Коллинза, парящего в полуметре от пола.

– Вы… вы…

– …то, что я умер, еще не значит, что я ничего не могу сказать… итак… вы ко мне по поводу разработок?

– Да, с вашего позволения… вы говорили мне, что открыли способ жизни после смерти…

– Что же, сейчас, сейчас… – призрак начал рыться в в столе в поисках бумаг, – что такое… вот ведь черт…

– А что случилось?

– Похоже, что бумаг нет…

– …как нет?

– Похоже, что их забрал тот же, кто прикончил меня…

– …да что же это такое? – я в отчаянии всплеснул руками, – я прихожу уже в третий дом, где должен раздобыть важную информацию… и всякий раз я натыкаюсь на мертвого хозяина или хозяйку! Кто… кто их всех убивает?

Я обреченно посмотрел на Элизабет, понимая, что она мне ничего не ответит.

– Что значит, – кто? – Элизабет зависла в метре от пола, – так вы же нас и убивали!

– Я?

– Вы, а кто же еще? Вы приходили сюда, мы пускали вас в дома, как дорогого гостя, а вы каждый раз убивали хозяина и забирали документы из стола! А потом приходите как ни в чем не бывало, и делаете удивленные глаза…

Я еще раз посмотрел в ящик стола, надеясь увидеть документы по временным петлям, но, разумеется, ничего не обнаружил. Оставалось найти самого себя, забравшего бумаги, но как это сделать, я даже не представлял…

Что-то среднее между блузкой и формулой света

…она бесшумно проскальзывает в дверь, замирает на пороге.

Начинаю как можно вежливее:

– Слушаю вас.

– Вы… вы могли бы мне помочь?

Смотрю на неё, она пытается стушеваться, закрыться сама собой, спрятаться, не может.

– Гхм… ну кем бы вы хотели быть?

– Ну… – пытается покраснеть, не может, – я даже не знаю…

– Давайте я вас сделаю красивой девушкой.

– Ну… разве что если не очень красивой, а так… поскромнее… а то все смотреть будут…

– Ну, вот так подойдет? Волосы вам темные сделаем…

– Ой, цвет какой-то тараканий…

– А так?

– Вот, это получше…

– Нос…

– …как-то уж слишком правильный… может, чуть-чуть горбинку добавить, самую малость…

– Так?

– Отлично…

– Мне кажется, вам к этому подойдет чуть-чуть восточный разрез глаз… и телосложение хрупкое…

– Ой, что-то я сильно красивая получилась…

– Ну, могу помассивнее сделать…

– Ой, не надо… пусть так будет…

Она смотрит на себя в зеркало, которое я уже сколько обещаю себе протереть, – я позволяю ей порыться в куче тряпья на полу, которое опять же сколько обещаю себе развесить по вешалкам, да что развешивать, все равно все оборвут… Она не знает, что выбрать, достаю ей юбку-карандаш и что-то среднее между майкой и блузкой, вылавливаю что-то среднее между туфлями и кедами, вот это да, я и не думал, что у меня вообще такое есть…

– Вот так… – отступаю, довольный своей работой, – так вас никто не узнает…

– Спа…

– …постойте, имя еще надо…

– А мне Айна нравится, можно?

– Отчего же нельзя, пусть Айна… Фамилию бы еще… Айна Мур устроит?

– Здорово звучит… Ой, спасибо вам огромное… сколько я вам должна?

– Да, собственно… я так… просто помогаю…

– Нет, но вот это вот все… – указывает на кучу тряпья…

– Да это я оптом в секонде беру… а вы не стесняйтесь, сумочку себе подберите, кошелек, вот у меня телефончики бэушные, подвески там всякие на шею…

– Уж не знаю, как вас благодарить… если бы не вы, меня бы сегодня же убили…

– Ну, это вы преувеличиваете что-то.

– Да ничего не преувеличиваю, за нами же настоящая охота идет… – она обреченно смотрит на меня, – вчера четверых застрелили… За что они так с нами? За что?

– Вы же понимаете, они боятся, что если вы попадете в руки негодяев там всяких, которые хотят весь мир завоевать, это катастрофой кончится…

– Так может, это негодяи, а не мы виноваты?

– Так не может быть, а так оно и есть, а что делать, у людей своя логика… вернее, полное её отсутствие…

– Я, между прочим, могла бы людей к звездам отправить…

– Интересно как… а расскажите поподробнее?

– Ну… я вроде как не должна рассказывать…

– Да ладно, мне можно… и… вы же спрашивали, чем можете отблагодарить?

Она смущается, понимает, что отступать некуда, смущенно расстегивает блузку, снимает юбку, я с интересом разглядываю формулы, поначалу непонятные, нет, что-то знакомое, ну, конечно, ага, так, так…

Киваю:

– Вот теперь вам спасибо… было очень интересно…

Настораживаюсь, думаю, не сболтнул ли я чего лишнего, а то еще заподозрит меня, что я это не просто так спрашивал.

Она ускользает за дверь так же неслышно, как появилась – я еще раз перебираю записи, формулы, вот это да, тут можно временем управлять, изгибать пространство во все стороны, – похоже, в скором времени я и правда смогу завоевать мир…

Если хотите, я буду вашим воскресеньем

Посылка пришла ко мне в половине восьмого вечера – до этого я и не знал, что посылки умеют ходить, а вот нате же вам. Впрочем, меня поразило не это, а тот факт, что на посылке не было обратного адреса, да и необратного тоже…

– Вы… вы ничего не перепутали? – осторожно спросил я посылку.

– Даже не знаю, – ответила она, – может быть. А может быть, нет.

– Но вы… ко мне?

– К вам.

– А от кого?

– Я даже не знаю.

– Как это не знаете?

– Господин, я же просто посылка, как я могу что-то знать?

Мне ничего не оставалось кроме как согласиться с ней и открыть посылку, – когда я разрезал скотч на коробке и развернул оберточную бумагу, то увидел четверг – самый обычный четверг, немножко потрепанный, но самую малость, одетый в серый костюм-тройку и чуть подернутый дождичком.

– Здравствуйте, – сказал я как можно вежливее, – вы ко мне?

– Боюсь, что да.

– Так да или нет?

– Право, я сам не знаю, я всего лишь четверг.

Я пригляделся к четвергу, но так и не понял, за какой месяц этот четверг и даже за какой год, – было в нем что-то неуловимое, напоминающее о начале двадцатого века, отдающее черно-белым кино, первыми самоходными повозками и аппаратами легче воздуха.

– Э-э-э… располагайтесь.

– Спасибо.

– Чувствуйте себя как дома.

– Большое… спасибо.

– Не хотите ли чаю?

– Большое спасибо, не откажусь.

– Вы можете занять комнату в мансарде.

– О, это будет прекрасно, благодарю.

Я понял, что темы для разговора исчерпаны, и на языке вертится один-единственный вопрос, какого черта в самом-то деле…

– Э-э-э… – начал я как можно осторожнее, – а, собственно, почему…

– Что почему?

– Почему вы… почему вас послали мне?

– Как так? – изумился четверг, – это я должен спрашивать вас, почему меня послали! Вернее, не должен, я всего лишь четверг…

– Гхм… – я в отчаянии схватился за следующий вопрос, как за соломинку, – а где ваши понедельник, вторник, среда, и так далее?

– Они… они… послушайте, как хорошо, что вы мне напомнили, и правда, а где они? Вы их не получали?

– Нет…

– Я видел, что четверг не на шутку приуныл, поэтому я добавил:

– В конце концов, вы можете дать объявление, что ищете понедельник, вторник… и так далее.

– Как же я дам объявление, я же четверг!

– Ну, хорошо, я дам за вас объявление…

Я дал объявление в местную газету, – после чего в моем доме начался настоящий хаос, мой телефон буквально обрывали бесконечные звонки, в дверь стучали непрестанно, к нам (к нам?) приходили вторники, понедельники, субботы, пятницы, очаровательные воскресенья, которые я с удовольствием оставил бы у себя, – но четверг неустанно заявлял, что это совершенно не те воскресенья, а также пятницы и среды, и все остальные.

Так продолжалось до того дня, когда к нам в дом буквально ворвался понедельник, – уставшй, невыспавшийся, как все понедельники, увидел четверг и возмущенно хлопнул себя по коленке:

– Вот вы где! Ну, сколько можно в самом-то деле, я его везде ищу, а он сидит, как ни в чем не бывало!

– Вы… меня ищете?

– Ну, конечно же! Итак, понедельник, четверг, вторник, пятница… осталось найти среду, субботу и воскресенье… Давайте же, скорее, собирайтесь!

Я понял, что четверг сейчас уйдет, и я так и не узнаю развязки этой истории, – поэтому мне не оставалось ничего кроме как спросить:

– Я могу… составить вам компанию?

– Как раз хотел попросить вас о том же, – оживился четверг, – боюсь, нам придется воспользоваться вашей помощью, чтобы колесить по всему миру…

– …и как это все понимать? – спросила пятница.

Она спросила это месяц спустя, когда мы сидели на берегу залива где-то в Марселе, в компании всех дней недели кроме воскресенья.

– Что понимать? – не понял вторник.

– Ну… вам не кажется это как минимум странным, – кто-то посылает семерым случайным людям по всем частям света дни недели! Зачем? Почему? И… и что мы вообще за дни? Вот скажите, уважаемый понедельник, за какое вы число?

– Я понедельник пятнадцатого мая пятидесятого года.

– А вы, уважаемый вторник?

– Я вторник десятого ноября тысяча триста пятидесятого года.

– Вот это да, – изумленно выдохнули мы все, никто не ожидал увидеть такой старый вторник.

– А вы, любезная среда?

– Я среда двадцать второго августа две тысячи четыреста тридцать пятого года.

– Простите?

– Среда двадцать второго августа две тысячи четыреста тридцать пятого года.

– Но… получается, вас еще нет? – нахмурился вторник.

– Уважаемый вторник, я же не выговариваю вам, что вас уже нет?

– Нет, но… гхм… Ладно, давайте перейдем к четвергу.

– Я четверг двадцатого марта тысяча девятьсот двадцать четвертого года.

Я мысленно кивнул про себя, так я и думал, что четверг был из двадцатых годов прошлого века.

– Я же пятница шеститысячного года…

– Шеститысячного? – изумленно ахнули мы все.

– …до нашей эры… где-то в январе, хотя я не могу сказать точно.

– Ничего себе, – вырвалось у меня, – тогда и пятниц-то не было…

– Ну, если люди тогда еще ничего не знали о пятницах и не приручили их, это не значит, что пятниц не было! А вы, уважаемая суббота, когда вы были… или будете?

– А я не была и не буду.

– То есть… то есть, как это?

– А я есть.

– Что вы имеете в виду? – нахмурилась пятница.

– Я имею в виду, что я сегодня.

– С-сегодня? Но сегодня же вторник.

– Ошибаетесь, сегодня я.

Мы недоуменно смотрели на субботу, которая сошла с ума и уверяла, что оно как раз сегодня. Кто-то еще пытался возразить, но среда жестом призвала всех к молчанию.

– Что же, дамы и господа, когда мы все немного познакомились друг с другом, нам нужно разобраться, для чего кто-то послал нас разным людям в разные точки земного шара… Э-эй, уважаемый вторник, может, все-таки подумаете над моим вопросом?

– А что тут думать, – лениво отозвался вторник, – вы что, не знаете?

– Представьте себе, нет.

– А, так вы забыли… – кивнул вторник, – ну конечно, он сделал так, чтобы вы забыли…

– Кто… кто сделал?

– Тот, кто разослал нас по городам…

– Так для чего же мы нужны, ну не томите, скажите же нам! – встрепенулся понедельник.

– Ну как вам сказать… – вторник сонно потянулся, ленивый, весь какой-то тестообразный, – в общем, в эти дни… должны произойти какие-то исторически значимые события, связанные друг с другом… в общем, в будущем они приведут к чему-то очень важному, к какому-то технологическому прорыву…

– …да к какому же?

– Если бы я это знал, – развел руками вторник, – похоже, он заставил нас забыть…

– Кто он?

– Тот, кто отправил всех нас… Чтобы даже мы сами не помнили, кто мы есть.

– Но к чему такие сложности? – не унимался понедельник.

Судя по всему, у этого события немало противников… Кто-то не хочет, чтобы оно произошло…

– Так, вспоминаем все, что можем вспомнить, – скомандовал понедельник, – что значимого происходило у вас? Какие события?

– Э не-е-ет, – протянул вторник, – вы ищете значимые события, а событие-то может оказаться и совсем не значимым… смышленый мальчик увидел ветряные мельницы и представил, как они будут лететь по небу, треща крыльями, – через много лет он рассказал своему сыну сказку о крылатых мельницах, а еще через много лет сын соорудил первую неумелую модель вертолета… Или где-нибудь в городской суете случайно столкнулись парень и девушка, перекинулись парой слов, обменялись номерами, потом пышная свадьба, потом у них родится дочь, которая сварганит какую-нибудь заумную программу, обладающую сознанием… Или человек случайно кликнет по рекламной ссылке и найдет свое призвание. Или тысячи лет назад какие-нибудь скитальцы набредут на долину, в которой решат поселиться на веки веков, а через века там появится столица столиц, собирающая в свои университеты умнейшие умы… или какой-нибудь сервер дал сбой, который в будущем приведет к открытию чего-нибудь такого… Ну, вы понимаете. Мы не знаем, что искать…

– И что нам остается? Прятаться непонятно от кого? Или попытаться собраться всем вместе?

Вторник не ответил, он явно не знал, что отвечать. Повисло тягостное молчание, а я подумал, что неплохо было бы найти воскресенье, может, получится познакомиться с ним поближе и даже съехаться, чтобы каждый день был воскресный, и на работу – никогда-никогда…

– …так кто же вы? – тоном, не терпящим возражений, спросил понедельник, сверля меня взглядом, – кто вы? Тот, кто отправил нас случайным людям, помимо всего прочего самому себе? Или тот, кто пытается уничтожить нас, чтобы не произошло что-то… знать бы еще, что? Или… а может, вы и есть воскресенье, которое мы никак не можем найти?

– А если я скажу вам, что правильны все три варианта? – спросил я.

– Ну, знаете, мы уже готовы поверить во все, что угодно… Но зачем вам пытаться нас уничтожить и одновременно спасти?

– Видите как… – я задумался, подбирая слова, – скажем так: я понял, что событие, которое произойдет, так сказать, во время меня, с одной стороны, конечно, будет величайшим, а с другой стороны приведет мир к настоящей катастрофе. Поэтому сначала я решил уничтожить всех вас, даже направил убийц по вашему следу… А потом спохватился, что все не так уж и плохо, что я напрасно боюсь того, что перевернет мир с ног на голову, ведь прогресс не остановить… И я пытаюсь спасти всех вас, рассылаю вас по случайным адресам, но второпях последним пишу свой собственный адрес и отправляю четверг самому себе…

– Так что же именно должно произойти во время вас, в воскресенье? – спрашивает пятница.

– А вы еще не догадались?

– Да… как-то нет. Перемещения во времени какие-нибудь открыли?

– Близко-близко, горячо-горячо, а если подумать?

– М-м-м… честное слово… не знаю…

– В тот день впервые успешно наделили сознанием… сам день. Дни перестали быть отрезками времени, оборотами земли вокруг солнца, они стали личностями, осознали сами себя… Сами понимаете, мир после этого уже не был прежним…

– И что вы думаете сейчас? – спросила суббота, которая была каждый день, – что вы решили, уничтожить нас… или дать нам собраться вместе?

Я еще раз оглядел их всех, представил себе мир, который никогда не будет прежним, и кивнул:

– Я дам нам шанс.

М-б-п-р

…ромб пропал…

…нет, не так, слишком уж сложно – м-б-п-р – надо как-то попроще, чтобы язык не спотыкался, как еще ромбы называют, а вот – бриллиант, бриллиант пропал… нет, тоже н-т-п-р, или вот, он называл себя даймонд, вот – даймонд про… нет, опять н-д-п-р…

Короче…

…короче, вы его знаете. Между месяцем и сердцем зажат маленький клочок жизни, мы называем его ромбом или даймондом.

Но ведь был же он, был, говорим мы им обоим, – месяцу и сердцу, ну был же, – а то сейчас начнут отпираться, а-а-а-а, не было ничего, а-а-а, это все легенды, не было никакого даймонда…

…ах да.

Да-да, конечно, конечно, сейчас-сейчас, мы же сначала должны все объяснить, сию минуту…

…ну вот представьте себе поле…

Да нет, не так, это поле должно быть круглым, нет, нет плоским круглым, а круглым круглым… вот-вот, шарообразным, что за слова опять о-о-о… Правильно догадались, круглое поле парит в пустоте, а над круглым полем в небе рождается и умирает свет… Что говорите? Свет тоже круглый как поле? Ну, не знаем, не видели, может, и круглый, как поле…

Здесь меня называют Изгиб, я держу поле между месяцем и полукругом, – где полукруг, там можно расслабиться, пастись безмятежно, а где месяц, там приходится быть начеку, чтобы не оттяпал чуток земли, кушать-то все хотят. Ну так у нас до сих пор случается, что кто-то у кого-то нет-нет да и крохотную полосочку землицы оттяпает, ну а как хотели, сами виноваты, зазевались, нечего было зазевываться. Раньше-то похлеще было, раньше и вовсе только так друг на друга набрасывались, вонзались корнями, высасывали друг друга дочиста… сейчас самые сильные остались, которые просто так друг на друга не бросятся, иначе огребут по полной…

…а?

Да нет, не кустарники… не мох… я даже не знаю, как объяснить, а, ну да, поросль, вот удачное слово – по… хотя нет, тоже неудачное, с-л-ь…

Так что давненько такого не было, чтобы целый клочок бесследно пропадал, это новенькое что-то. А вот нате вам, Даймонд, и где теперь Даймонд, был же Дамйонд между Месяцем и Полукругом, и нет…

Куда дели Даймонда, допытываемся у месяца, куда дели даймонда, допытываемся у полукруга, кто из вас его прибрал, или оба вместе схватились, высосали дочиста…

Месяц с полукругом оправдываются, отмахиваются, а мы-то что, почему сразу чуть что, сразу мы виноваты. Да вы к даймонду к этому присмотритесь, или к ромбу, или как его там, что он творил-то вообще… Ну а как ему не творить, парируем мы все, вы его зажали на крохотном клочке земли, там ничего из земли и не высосешь, вот он и пускает корни глубже и глубже в землю, тянется выше и выше вверх, что ему остается-то?

Ну, хорошо, ну а делся-то он куда, спрашиваем мы.

Да кто его знает, мы его трогаем, что ли, да его и не тронешь, у него уже броня какая…

Так вы же все боялись, что он высоко в небе раскинется, свет вам закроет, разве нет?

Боялись, еще как боялись, было дело… он же зачем над землей тянулся, он же так и говорил, что собирается небо захватить, за облака, что ли, цепляться хотел, или что-то в этом роде.

Так где же он, где он, не унимаемся мы, что за грохот тут был вообще ночью, можете нам объяснить?