Пробирка номер восемь

– А когда я превращусь в ребенка … с кем я буду? До какого времени? Когда меня отдадут … куда?

– Да, это серьезные практические вопросы. Я рад, что вы мне их задаете.

– Сама не знаю, почему я у вас, Бен, это спрашиваю. Откуда вам знать?

– Анна, это будет зависеть от вашей семьи. Они тоже должны пройти психологический тренинг, который поможет им принять ситуацию. Прогнозировать я ничего не берусь, тут вы правы, но … я не вижу ничего страшного, если ваша семья будет какое-то время присматривать за маленькой девочкой, заодно получая совершенно уникальную возможность увидеть свою мать в 'прошлом', понять ее, оценить, сделать выводы и поправки на будущее. Кто может похвастаться таким шансом? Он уникален. Не фото, а живой человек.

– Маленький ребенок – это труд.

– Да, но после этого опыта все они будут другими людьми. Пройдя через такое, никто не может остаться прежним. Вы, Анна, не должны преувеличивать моральные мучения, ни ваши, ни вашей семьи. Вы в какой-то момент перестанете быть для них матерью и бабушкой. Они перестанут об этом вспоминать, так как такое предположение будет выглядеть слишком нелепым, а человеческая психика отвергает абсурд, сосредотачиваясь на реальном и сиюминутном. Да и вы будете просто девочкой, не отягощенной тяжелыми этическими размышлениями и всякого рода интеллектуальными рефлексиями. Вы – ребенок, живущей среди любящих людей. Вот и все.

– А что мы скажем другим?

– Ой, Анна, я уверен, что вы придумаете. А если нет … я вам помогу.

Аня в первый раз смогла улыбнуться. С Беном все казалось не таким сложным. Он был легким человеком. Хотя … может быть тут дело было в том, что доктор – посторонний. С ним бы такое произошло. Она бы посмотрела, как он запел.

– Анна, я знаю доктор Колман говорил с вами о беременности. Вы подумали о нашем предложении?

– Нет, не подумала. Я сейчас не хотела бы об этом говорить. Поймите, это не может быть только моим решением. Я должна посоветоваться с мужем.

– Да, конечно. Оставим пока эту тему. Я должен предложить вам обычную серию тестов, призванных охарактеризовать вашу личность …

– Зачем, Бен? Для чего вам знать про мою личность? Какова цель этих исследований?

– Хороший вопрос, Анна. Приятно иметь дело с образованным человеком.

– Дело в том, что в этом периоде, достаточно, кстати, недолгом, ваша психика будет как бы раздробленной: вы – Анна Рейфман, сознающая свое положение и мучающаяся по-этому поводу, и в то же время вы – Анна Рейфман, молодая девушка, со всеми свойственными ей характеристиками, забывающая об обстоятельствах своей жизни, а просто живущая настоящим, не отдающая себе каждую минуту отчет о том, что с ней происходит. Кроме того, вы – одновременно врастаете в современную американскую цивилизацию, молодежную субкультуру и вы же – советский человек из 'прошлого', с соответствующим менталитетом. Все необыкновенно запутано, сложно и поэтому интересно для ученого. Я вам так же предложу тесты, выявляющие степень вашей депрессии, ну, если она вообще обнаружится… хотя я уверен, что в той или иной степени, вы в стрессе. Это очевидно.

Лисовский спросил, как ей удобнее отвечать на вопросы, на компьютере или ручкой на бумаге. Аня ответила, что на компьютере. Они прошли в другую комнату и Аня села перед экраном. Бен попросил ее быть терпеливой и вышел.

Аня прочитала объем работы: 'Готовы ли вы полюбить себя'; 'Умеете ли бы постоять за правду'; 'Каков ваш творческий потенциал'; 'Склонны ли вы манипулировать людьми'; 'Как вы относитесь к мелочам жизни'; 'Умение слушать'; 'Легко ли с вами'. Фу, какая-то чушь. Да, прочих тестов были еще десятки. Надо же, все было по-русски. Как странно. Ведь, не может быть, что все это сделали только для нее. Надо же … Надо будет спросить у Бена. Ага, вот что-то дельное: 'Каков ваш возрастной потенциал', тут поинтереснее. Ну, ладно, неважно, ведь, с чего начать: вот это вроде ничего: 'Уровень самооценки'. Аня довольно быстро ответила на 20 вопросов, ни разу не колеблясь. Она рассчитывала увидеть на экране краткую оценку своих ответов, но ничего не увидела. Ага, ну понятно, доктор сам все должен обработать и … тогда он увидит картину, а ей – фиг. Нет, так совсем неинтересно. Как жаль, что она сейчас не видит результатов. Когда-то у нее была высокая самооценка, а сейчас … интересно, она стала той же, какой и была когда-то, или … что? Выше, ниже?

Аня работала сначала с интересом, но потом устала. Какая-то популярная психология, тесты для домохозяек в интернете. Аня раньше ни за что бы не стала терять на них время. Да, и оценивать собственную личность не представлялось ей таким уж интересным. Но если первый тест показался ей в чем-то даже примитивным, то над последующими она начала думать все больше и больше. Каждый ответ уже не был для нее таким уж однозначным. Она ни в чем не была уверена и дело еще было в том, что Аня рассматривала разные варианты ответов с точки зрения 'тогда' и 'теперь'. Вот, например, вопрос по-поводу творческого потенциала, на первый взгляд – дурацкий: думаете ли вы, что сами можете участвовать в значительных изменениях окружающего мира. Молодая Аня ответила бы да, в некоторых случаях. ( да, в большинстве случаев. Так она даже и раньше не ответила бы. Никогда не была наивной.), а теперь, подумав, Аня ответила 'нет'. Или: в свободное время вы предпочитаете: – оставаться наедине, поразмыслить; – находиться в компании; – вам безразлично, будете ли вы одна или в компании. 'Нюрка' предпочитала, разумеется, компанию. Она – последних лет … одиночество. А сейчас … Аня не могла решить. Одиночество тяготило, давило и мучило. Компании … ну, какие тут компании? Хотя … она бы хотела быть на людях, только не в семье. 'Черт ногу сломит … а все потому, что у меня в башке перепуталось … полная разножопица.' – Аня была собой недовольна и затруднялась почти на каждом шагу.

Хотелось, чтобы день быстрее закончился. В три часа, она зашла к Бену в кабинет и объявила, что устала и хотела бы уйти. Бен показал ей напоследок компьютерную анимацию, сделанную из ее фото: она – старая, а потом компьютер через вереницу сменяющихся кадров ее волшебным образом молодит, а можно и все было запустить в обратном порядке … от младенца до старушки. Скорость тоже устанавливалась. Бен хотел ее развлечь что ли? Ну, да забавно, хотя Аня прекрасно знала, что подобная техника существует, видела 'превращения' Елизаветы Английской. Фокусы ее позабавили явно меньше, чем Бен ожидал и он больше не стал ее задерживать. Аня зашла поесть в кафетерий, до вечернего разговора с Феликсом времени было еще очень много, и Аня вновь стала размышлять не съездить ли ей в музей-усадьбу Вашингтона. Она сидела на лавочке, смотрела на толпу и пыталась бороться с ленью, разговаривая сама с собой в своей голове:

– Ну, что я тут сижу? Расселась, как колода. И из Лабораторий ушла рано. Устала, видите ли … Все равно придется делать все тесты. Какой смысл откладывать? Могла бы и потерпеть. Но раз уж ушла … почему бы не съездить посмотреть … Интересно же.

– Ни фига, не интересно. Плевать мне сейчас на Вашингтона. У меня жизнь рушится. Что мне красоты?

– Но так же сидеть еще хуже. Поездка развлечет.

– Не развлечет. Вот был бы здесь Феля.

– Ну, и зачем тебе Феля? Папа с дочкой погулять вышли. Вот как ты сейчас рядом с Фелей выглядишь.

– Ну, и что?

– Ну, и то …

– Я бы лучше с Сашкой туда съездила.

– Ага, ну да, с Сашкой лучше. С Сашкой ты бы хорошо смотрелась. А еще с кем бы ты представила красивую пару? Оглянись вокруг. Смотри сколько военных!

– Ага, а я люблю военных … и самых здоровенных.

Аня невольно усмехнулась своим мыслям. Она была довольна, что ей все еще не отказывает чувство юмора. Хоть на этом спасибо. Военных здесь действительно было хоть отбавляй. И что-то в них было! В эту минуту Аня поняла, что ни в какую усадьбу не поедет. Что она себе враг? Она представила себя читающей по-английски объяснялки про дядю Джорджа, про рабство, про его рабов и прочее … Нужно больно …

Когда-то они с Феликсом пришли к выводу, что сидеть и смотреть на толпу никогда нескучно. Аня принялась изучать группки морских пехотинцев, во множестве проходящие мимо. Они были в синем, брюки и китель разных оттенков, почти голубые брюки и темно-синий китель с белым поясом. На головах белые фуражки. Парни были совершенно разные, но форма их уравнивала, делала обманчиво-похожими. Сразу было видно, что это военные. Их ровесники выглядели совершенно по-другому. Аня вспомнила, что ее всегда завораживала форма, хотя она стеснялась в этом признаться. В их круг военные были не вхожи, считались 'сапогами', не достойными внимания. Девчонкой, начитавшись приключений, Аня в своих мечтах видела бравого капитана, в белой или черной форме, блестевшей золотыми галунами. Фуражки, кортики, якоря … Однако, никаких моряков она в реальной жизни никогда не знала, и уже даже и думать забыла о душках-военных и вдруг …

С этим мужчиной Аня познакомилась незадолго до Феликса, уже после возвращения из Того, про которое ей было невыносимо вспоминать. Была поздняя дождливая осень. Она работала в школе учителем физики и однажды субботним вечером ходила с подругой в театр. Вообще-то в театры в те времена Аня ходила часто, но никогда с подругами. А тут … кто-то пригласил, спектакль был новый и модный. Аня решила пойти и в хорошем настроении возвращалась домой на метро. Поскольку она ходила в театр Ермоловой, то у нее был план пройтись до Маяковской и сесть на свою ветку, к Соколу, но шел мелкий холодный дождь и Аня сразу нырнула в метро на площади Свердлова. В центре вагон был еще полным, но на Белорусской народу вышло больше, чем вошло и Аня смогла сесть. Села она, правда, весьма неудачно. Рядом с каким-то замшелым и не очень трезвым мужичонкой, на которого она поначалу и внимания никакого не обратила. Он сидел и что-то бубнил, то повышая, то понижая голос. Ане показалось, что он сам с собой разговаривает, но потом она с удивлением обнаружила, что обращается он оказывается к ней:

– Деушка, деушка … Вот, вы мне скажите, куда вы едете …

Аня молчала, с тоской предчувствуя, что так просто дядька не отвяжется. Ей бы следовало встать и отойти в сторонку, но … она устала. С какой-такой стати, она должна уходить со своего места. Лучше потерпеть, хотя теперь она принялась считать остановки. 'Осторожно, двери закрываются … следующая станция Динамо'. Боже, еще только Динамо. Мужик не унимался и начинал злиться:

– Молчишь, шалава нерусская. Вырядилась, коленки свои показываешь. Брезгуешь с рабочим человеком поговорить. Я – металлист. Я на Пресне работаю. Я сегодня в ночную смену! Я работать буду, а ты, блядь, спать ляжешь. Чтоб вы сдохли все, нелюдь нерусская …

Анина евреинка во внешности была настолько едва уловима, что даже зоологические антисемиты ее не видели. А этот углядел. Это уже было слишком. Аня подняла глаза на стоящих рядом людей, но никто и не думал вмешиваться. Мужик, видя свою полную безнаказанность, только больше распалялся.

– На такси привыкла. Не хочешь с простым народом разговаривать. Морду от меня воротишь. Что, пахну не так? А ты морду-то не вороти … На знаешь запаха портянок-то? Не нюхала … Вот так от нас, от русских пахнет. Проходу нет от этих инородцев …

Аня решила было высказаться насчет 'инородцев', но это было слишком унизительно, она промолчала. Отпираться от своей еврейской крови, предавать мать? Нет уж. Боковым зрением Аня увидела отделяющуюся от задних дверей мужскую фигуру. Молодой мужчина в длинном черном пальто нараспашку, без шляпы, темноволосый встал напротив дядьки:

– Закрой пасть! Урод! Не приставай к девушке, по-хорошему тебе говорю. Хватит! Сиди тихо! Я больше повторять не буду.

– А то что? Ты что, тоже нерусский? Вижу, что нерусский … тут у нас теперь одни жиды … граждане …

Закончить он не успел. Парень одним рывком поднял его с сидения и потащил к выходу. Поезд как раз въезжал на платформу Динамо. Мужичонка попытался вырваться и ругань его стала еще грязнее, переходя в угрюмый, злой мат:

– Пусти, жид, граждане, обижают русского рабочего. От них житья нет.... А-а-а…

Парень одним неуловимым движением выгнул ему за спину руку, от резкой боли, мужик страшно заорал и наклонился к полу. Тут поезд затормозил, двери открылись и парень с такой силой вытолкнул дядьку на платформу, что тот упал всем своим весом ничком, сильно ударившись о грязный пол. Все произошло буквально за несколько секунд. Аня думала, что парень останется в вагоне, но он тоже вышел, то ли, считая, что его спор с пьянью еще не закончен, то ли ему как раз и надо было выходить. В последнее мгновение перед тем, как исчезнуть на платформе, он быстро, но пристально взглянул Ане в глаза. Поезд тронулся, никто ничего не сказал. Аня по наитию, сама не совсем понимая, зачем она это делает, вышла на станции Аэропорт, вернулась на Динамо и перешла на противоположную платформу. Дядьки на полу уже не было, а парень стоял, повернувшись к вестибюлю лицом, как будто ждал ее, знал, что она вернется. Опять этот пристальный настоятельный взгляд. Они шагнули друг другу навстречу.

– Сурен Бадалян. Рад, что вы вернулись. Я вас ждал …

Он достал откуда-то белую розу на коротком стебле и церемонно подал ее Ане. И откуда он ее взял, где прятал? Где купил в этот ненастный осенний день? Какое у него было модное черное пальто, так стильно незастегнутое. Он нейтрализовал мужика в вагоне небрежно, без ярости, злобы и пошлой ругани. Это даже и дракой нельзя было назвать. Один жест – и все! Это было шикарно, необычно, а главное, отвечало Аниному романтическому настрою. Она всегда знакомилась с людьми в гостях, кто-то кого-то приводил, о человеке знали, о нем можно было расспросить, навести справки, а тут … как в старинном романе: рыцарь защитил даму! Обалдеть. Аня оценила ситуацию, в которую попала впервые. Парень в пальто моментально стал героем ее романа. Интересно, кем он был?

А был он вовсе не тем, кем ей сначала показался. Все развивалось стремительно. На следующий день в воскресенье они встретились в центре и пошли в Метрополь. Он на такси довез ее до дома и было уже понятно, что это свидание – начало романа. Аня никогда не задумывалась насколько длительного, справедливо полагая, что такое не предскажешь. Она его, кстати, спросила, откуда он взял розу. Ответ ее разочаровал, хотя и позабавил. Ничего этого она не знала. Оказывается, у дежурных на перроне всегда можно было втридорога купить цветы, которые они в конце дня перекупали в цветочных киосках. Цветы у них уходили, мужики покупали их для своих девушек. Можно даже было не очень дорого купить вчерашние, еще не слишком вялые букеты. Вход в подсобку имели, разумеется, и милиционеры, и уборщицы. Там у них был целый клондайк: цветы, водка, вино, презервативы. Джентельменский набор для свиданий. Прибыль они, видать, делили. Сурен мог бы купить и целую охапку, но один цветок был несомненно лучше и убедительнее в тот момент. На неделе они опять встретились и тут Аню ждал сюрприз. Она вышла к памятнику Пушкина и стала искать в толпе его черное пальто. Его нигде не было и Аня уже стала обижаться, что Сурен опаздал, но тут вдруг она его увидела, но он был не в черном, так понравившемся ей пальто, а в военной форме. Его фигура в шинеле казалась другой. Аня ожидала всего, чего угодно, только не шинели. У нее до этого никогда не было знакомых военных и … что? Она подошла и выжидающе посмотрела на Сурена.

– Мадам, разрешите представиться: капитан Бадалян … к вашим услугам. – проговорил Сурен, чуть смущенно, но с каким-то вызовом.

– А что ты мне ничего не сказал?

– О чем, Ань? Что я военный? Это что-то для тебя меняет?

– Меняет …

– Да? В каком смысле? Я в форме лучше или хуже?

– Лучше.

– Ну, я так и думал. Сюрприз удался. Женщины, я имею в виду настоящих женщин, любят форму. Разве нет?

– Да, ты прав … хотя… посмотрим. А где ты работаешь?

– Анечка, я не работаю, я – служу.

– А серьезно?

– Ань, пойдем … что ты хочешь знать?

– Я хочу, чтобы ты мне о себе рассказал …

Они уселись за столик в 'Арагви', где в этот будний вечер было не так уж много народу. Когда принесли закуски, Сурен кратко, как Ане показалось, по-военному, рассказал ей, что он из семьи кадрового офицера, живет с матерью в трехкомнатной квартире в Лефортово. Отец был завкафедрой в Академии Дзержинского. Несколько лет назад он умер. Сурен – выпускник этой академии, военный инженер, служит в ведении Генштаба, военспецом. Все их родственники в Ереване, и там есть квартира, куда мама уезжает на все лето. По-армянски он понимает, жил летом в Армении … хотя считает себя москвичом. Что Аня хочет еще знать? Он готов ответить на любые вопросы.

– А как тебе удалось так легко призвать к порядку того дядьку в метро? – Аня задала вопрос, который, казалось бы не имел отношения к тому, что ей рассказал Сурен.

– Ой, Ань, это просто. Я занимался и занимаюсь боевым самбо. Я – мастер спорта.

– А где конкретно ты служишь в Генштабе? Это же огромная организация …

– Ань, зачем тебе это. О чем тебе скажет факт, что я служу в 10-ом Главном управлении? Это управление по сотрудничеству со странами Варшавского Договора. Анечка, тебе это неинтересно … поверь.

Аня осеклась. Действительно, ну зачем она его расспрашивала. Все равно, ведь, ничего не скажет. И папа не говорил … дура она.

Они стали встречаться, и Аня замечала, что Сурен в форме и без формы – это были два разных человека. Началась весна, в марте был приказ о переходе на летнюю форму одежды и Сурен гулял с ней без шинели. Он мог мерзнуть, но шинель все равно надевать было уже нельзя: мартовский приказ … Аня не переставала удивляться. Она и понятия не имела о таких тонкостях устава. Он вел ее под руку, всегда справа, таким образом его правая рука была свободна, чтобы отдавать честь. Козыряли и ему. Жест был красивый, небрежный, само собой разумеющейся. Ане нравилось идти рядом с офицером. Сурен в форме отличался от их парней из компании: не курил травку, не напивался, не читал своих стихов, не разглагольствовал о творчестве, своем и чужом. Он не был ни гуманитарием, ни либералом, ни диссидентом. Аня пробовала обсудить с ним политику, но он не хотел ничего обсуждать, и когда Аня спрашивала его, согласен ли он с курсом Политбюро, Сурен раздраженно отвечал, что 'он-солдат, давал присягу …'. С другим человеком Аня принялась бы спорить, но с ним все было по-другому. Аня чувствовала, что он каким-то образом не разделяет убеждений ее компании. Она его туда и не водила. Иногда у них доходило до взаимного недовольства.

Аня вела вольные разговоры, рассказывала о запрещенных книгах, которые ей удалось прочитать, но Сурен ее обрывал, говоря, что 'сынки из благополучных семей просто болтуны, что они все, включая ее, просто не понимают о чем болтают, что страна держится на таких, как Анин отец … что надо не болтать, а делать конкретное дело … Аня спорила, защищала своих друзей, но на лице Сурена появлялось жесткое упрямое выражение, и тогда лучше было его не дразнить.

Один раз она видела его в 'полевой форме', в сапогах, портупее, в гимнастерке вместо кителя. 'Что это ты сегодня такой?' – спросила она, и Сурен ответил, что он ночью улетает в командировку. 'Куда?' – спросила она, зная, что он вряд ли скажет. Он не сказал. Он подолгу рассказывал ей о каком-то майоре, который к нему придирался, хотел понравиться начальству. Какой-то полковник говорил 'глупости', а другой не сильно понимал суть проекта. Аня советовала высказать им свое мнение, отстоять свою точку зрения, не помалкивать, но Сурен раздражался и объяснял, что 'так у них не принято'. 'Что? Ты – начальник, я – дурак? Так у вас?' 'Так' – серьезно отвечал Сурен. Нет умных и глупых, правых и неправых. Есть старший по званию и младший по званию … Тебе этого не понять, а я так всю жизнь живу'. Переубедить его было невозможно.

С другой стороны Сурен 'без формы' был светским образованным молодым человеком, со вкусом, с небрежным лоском избалованного женщинами москвича, знающим толк в ресторанах, красивых вещах и развлечениях. Он был щедр, и в этом, что ни говори, было что-то генетически кавказское, умел поухаживать, отодвинуть стул, подать пальто, придержать дверь, подать руку. Не все ребята из Аниной компании умели быть такими лощеными и галантными. Сурен культивировал в себе эту 'военную косточку', она явно вошла в его плоть и кровь, что Ане очень нравилось. Ее приятели были интеллектуалами … и только, а он был умным, но еще и … 'настоящим мужчиной', чтобы это ни значило, как бы пошло не звучало. Женщины знали, что это такое, и … зачем объяснять. Стыдно признаться, но он был для Ани 'голубые князья' – как тогда пели о царских офицерах.

Их мощно тянуло друг к другу, хотя возможностей для уединения почти не было. Пару раз кто-то давал ключ, и единение было таким ошеломляющим, что Аня почти не замечала ни убогую обстановку, ни чужой неудобный диван, ни грязноватую ванну. И только, когда в конце мая его мать уехала в Ереван, и у них появилась возможность оставаться вдвоем в его квартире в Лефортово, Аня действительно поняла, насколько роскошным был ее друг Сурен. Они ехали к нему после работы, и не в силах медлить, на ходу раздевались и бросались на широкий диван, который всегда был разложен в его комнате. Но даже тогда в той горячке Аня замечала, что ее легкое платьице и белье, брошенное на пол, создают эстетический контраст рядом с его брюками с кантом и рубашкой с погонами: четыре звездочки! Ее капитан. Если Аня приезжала к Сурену, когда он ждал ее дома после службы, он был вовсе не в форме. Откуда он брал эту странную рубашку-апаш, с открытым воротом, через который была видна его волосатая, возбуждающая ее грудь, и крепкая шея. Эти полотняные штаны без ремня, ноги босые, рельефные икры и узкие лодыжки. Без формы он был непредставим в форме и наоборот.

А еще она увидала насколько Сурен знает толк в эротике. Он наливал ей шампанское непременно в хрустальный бокал, зажигал свечи, говорил, что они красиво выглядят оплывшими. Он был способен налить в ванную воду, заставлять ее медленно раздеваться, а потом смотреть на нее в пене, в которую он бросал яркие лепестки, беря один цветок из ее букета. В его стиле было бы купать ее в шампанском, но это было бы уже явным дурковкусьем, которого Сурен не допустил бы. Аня задавалась вопросом, зачем он это все делал? Он вел продуманную игру, чтобы возбудить ее, поразить, показаться оригинальным? Наверное, но было видно, что 'игра' нужна ему самому, он вел ее прежде всего для себя. Капитан Бадалян любил красоту, эстетику секса, умел любоваться ею и собою рядом с нею. Таких мужчин у Ани не было. Черт его знает, где он научился 'играть'? Тогда еще не было глянцевых журналов, в которых помещали томные эротические фотографии, и печатали 'советы' для женщин и мужчин.

Один раз Аня, придя к нему, заметила, что Сурен возбужден, но как-то по-деловому. Он с порога начал ей рассказывать, что подписан приказ о его переводе из Москвы на объект. Это просто здорово, потому что когда он там послужит, ему гарантирован 'майор', потом он подаст рапорт о зачислении его в адъюнктуру, а после адъюнктуры, со званием старшего офицера его отправят за границу на полковничью должность, а там … и до генерала недалеко.

– Ань, ты поняла? Это мой шанс. Сдвинулось с мертвой точки, я так этого ждал. Здесь, ведь, в Москве ничего не высидишь. Надо ехать.

– Что 'высидишь-то'?

– Ты не поняла? Звание следующее. Его так просто не дадут. До старости пришлось бы ждать. А я ждать не хочу.

– Подожди … а я как вписываюсь в твои планы?

– Анечка, ну что ты … ты поедешь со мной! Я все решил: мы поженимся! Командование мне об этом намекало. Женатого офицера там и ждут.

– Постой-ка … а куда надо ехать?

– Да, какая разница! Всего лет пять. Не больше, может даже три года, если повезет … Ань, мы с тобой поедем в Воткинск, это в Удмуртии. Разумеется, я выбью квартиру …

– Ку-да? Ты себя слышишь? Ты, что, хочешь, чтобы я в Удмуртии жила? Ты совсем рехнулся?

– А что такое … ? Это, ведь, временно.

– Пять лет? Временно? Никуда я не поеду! Сам езжай в свой Усть-Пиздюйск … я там жить не буду.

– Ах, вот как? Ну, что ж … не будешь – не надо.

– Сурен, ты лучше откажись. Разве нам здесь с тобой плохо?

– Еще чего … откажись. Это почему я должен отказываться? Из-за тебя? Только баб мне не хватало, чтобы вести меня по жизни … нет, уж.

– Значит, я для тебя – баба? И все?

– А кто ты, Ань? Да ты вдобавок, не та, видимо, баба, которая мне нужна. Ты капризная, избалованная белоручка. Действительно, тебе там со мной не место. Сам не знаю, что это на меня нашло? А без ресторанов не можешь жить, нет?

Аня была не готова к такому предложению, оно застало ее врасплох, она отреагировала на автомате, безотчетно. Не желая больше слушать его обвинений, она вышла за дверь и в абсолютной уверенности, что он никогда в жизни больше не позвонит, медленно побрела к метро. Что пошло не так? Она понимала, что обидела его, что может и не надо было орать ему про 'Усть-Пиздюйск', что, действительно, она в его глазах выглядела 'не очень', даже не 'не очень', а просто предательницей. Он, ведь, ее замуж звал, предлагал разделить с ним все, что суждено. Да, кстати, насчет неплохой карьеры, он не шутил. Может она и стала бы в обозримом будущем 'генеральшей', да … только, хотелось ли ей этого? Вот о чем Аня теперь думала. Интересно, что тогда она ругала себя, считала неправой, испугавшейся трудностей, москвичкой, вообще, скорее всего, не готовой к замужеству, но сейчас Аня внезапно осознала причины своего тогдашнего отказа.