Валашский дракон

Джулиано живо представил, что могло бы случиться с купцом, если б в нём признали вора, и, по правде говоря, удивился, зачем Урсу взялся рассказывать эту историю. Она была не менее ужасна, чем все те, которые флорентиец слышал прежде, однако нынешний повествователь явно не желал никого пугать:

– Влад Дракул – человек умный и прозорливый, – назидательно произнёс Урсу, а флорентиец по-прежнему чувствовал, что чего-то не понимает.

Наконец Урсу правильно истолковал молчание своего слушателя и усмехнулся:

– Господин, ты спрашивать не бойся. Даже если спросишь невпопад, я тебя за это в реку не кину.

– Возможно, я не знаю, в чём должны проявляться ум и прозорливость, – осторожно начал флорентиец. – но мне кажется, что способ проверки, выбранный Дракулой, не совсем надёжен.

– Почему?

– Купец мог забыть пересчитать деньги и тогда…

– Забыть? Э! – Урсу Богат и Лаче дружно расхохотались. – Вот ты сказал, господин! Забыть?! Да как же это может случиться, чтобы купец деньги не пересчитал! Сразу видно, ты не из наших.

– Не из ваших? – спросил Джулиано.

– Не из торговцев то есть, – ответил Урсу. – А если б ты торговал, то знал бы, что купец полученные деньги пересчитает всегда. Иначе нельзя. Не будешь пересчитывать – разоришься, поэтому у всякого купца пересчёт быстро входит в привычку. Только примешь оплату за товары, ещё подумать ни о чём не успеешь, а руки уже чешутся монетки помусолить.

– В самом деле? – с недоверием переспросил флорентиец.

– Привычка она и есть привычка, – ухмыльнулся Урсу. – Ты б ещё сказал, что можно мимо церкви идти да позабыть перекреститься! А Дракул знал, что купец пересчитать не забудет.

– Да, – подхватил Лаче. – В том-то и хитрость Дракулова была! Он знал, кому деньги даёт! Не монаху, не крестьянину, не дворянину, а купцу! Влад Дракул наши порядки хорошо знал, потому что о нас заботился. Он своих родных купцов в обиду не давал. Мог даже войну начать, если нас кто обижает.

Джулиано задумался, но Урсу не дал собеседнику задуматься глубоко:

– Так, значит, Влада Дракула рисовать будете?

– Да, – ответил флорентиец.

– А зачем это королю?

– Его Величество не упоминал об этом. – Джулиано пожал плечами.

– Ясное дело, король чего-то задумал, – проговорил Урсу.

– Я бы дорого дал, чтобы узнать, в чём задумка, – сказал Лаче.

А вот флорентийцу было совсем неинтересно, для чего понадобилась пресловутая картина. «Поскорей бы закончить и получить щедрую плату», – думал он и совсем не понимал, почему Урсу и Лаче так встрепенулись, услышав про узника: «Что им за дело до него? Лаче утверждал, что сам лично был знаком с Дракулой. Врал, наверное. А почему так разволновался Урсу? Пусть Дракула заботился о торговле, будучи государем, но неужели этого достаточно, чтобы торговцев так заботила его судьба спустя двенадцать лет после того, как он потерял власть?» – удивлялся Джулиано.

* * *

Влад по прозвищу Дракул сидел в Вышеграде много лет3 – так много, что потерял счёт времени. Сначала всё ждал – вот по лестницам раздастся топот, взвизгнет тугой засов, заскрежещет ключ в замочной скважине, отворится дверь, в которую войдет комендант крепости и скажет: «Его Величество даровал тебе помилование». Однако чем дольше длилось ожидание, тем меньше верилось заключенному румынскому государю, что услышать такие слова доведётся.

Государю… Он давно уже без власти и всё же государь, потому что каждый, чью голову однажды помазали миром и увенчали короной, остаётся в своём звании до самой смерти, и никто этого не отнимет.

«Когда началось бесконечное сидение? Сколько тысяч дней минуло с тех пор? – думал Влад. – Не всё ли равно! Можно спросить у коменданта, который каждую неделю приходит проведать, и тот посмеется, но скажет. А толку? Нет, уж лучше не знать наверняка, сколько времени здесь потеряно».

Стремительно уносились вдаль легкокрылые дни, которых Время по очереди выпускало из клетки. Попробуй, догони – не догонишь, особенно когда сам взаперти. Оглянуться не успеешь, а уж высохла весенняя сырость, воздух накалился от летнего жара и остыл, осень минула, зима настаёт, а по зиме нечего надеяться, что венгерский король вспомнит про военачальника, который в прежние времена хорошо умел бить турок.

Турки-османы не любят холода, и потому в обычае у них уходить зимовать обратно в свои земли и пребывать там до весны. Когда турки ушли, военачальник не нужен. «Значит, остается одно, – твердил себе в такие дни заключённый, – ждать, пока снова потеплеет, да надеяться на милость переменчивой судьбы».

Так и жил Влад вдали от мира. Зимой брал с окошка снег и мял в руках, чтоб не забыть, каков тот на ощупь. Весной смотрел, как плывёт лёд по Дунаю. Летом слушал, как шумит рядом лес. Тяжко человеку, который не может ступать ногами по земле. В темнице нет ветра, что веет тебе в лицо или подгоняет в спину. Сквозь каменные стены не греет солнце.

«Как выбраться отсюда? Как? Сам не выберешься», – рассуждал Влад и потому часто вспоминал о своём друге Штефане, молдавском государе, который мог бы ему помочь. Они дружили с юности, с тех давних пор, когда им обоим едва исполнилось двадцать. Штефан в те годы жил легко, опекаемый отцом и матушкой, и ещё не узнал вкуса власти, а Влад, напротив, уже лишился обоих родителей, успел посидеть на троне, потерять власть, сделаться изгнанником и в конце концов нашёл пристанище в молдавской столице.

Приятели даже внешне различались. Влад был тёмный, а Штефан – светло-русый. У первого взгляд был колючий и подозрительный, а у второго – открытый и доверчивый, как у телёнка.

– Недаром у вас в родовом гербе бык, – иногда усмехался Влад, а Штефан, понимая, на что намекает друг, хотел гневаться, но насупленные брови не избавляли от досадного сходства.

– Эй! Только не вздумай опять бодаться, – в притворном страхе говорил Влад, а Штефан, услышав такие слова, конечно, поступал наперекор, всякий раз пытаясь сбить с ног или свалить с лавки. Это не получалось, но всё равно завязывалась дружеская потасовка, пока обидчик не начинал просить прощения:

– Ну, ладно, ладно, я пошутил.

Правда, через некоторое время Влад всё же мог добавить:

– Как же ты станешь жить на свете? Таким взглядом хорошо жалобить девиц, а государь на своих подданных должен смотреть иначе.

На эти слова Штефан не обижался, а лишь внимательно вслушивался – наверное, пытаясь понять, почему в голосе друга ему чудится не то зависть, не то тоска.

Юный Штефан не понимал своего счастья, тяготился родительской опекой, хотел изведать жизненных трудностей, а юный Влад с радостью вернул бы те времена, когда сам жил под опекой старших и был подобен несмышлёному… нет, не телёнку, а скорее птенцу, потому что символом рода румынских государей являлся не бык, а орёл.

Наверное, из-за принадлежности к роду Влад имел привычку сидеть, зябко втянув голову в плечи, будто нахохлившись. Именно в такой позе сидел он, слушая своего друга-счастливца, когда они вместе пили в корчме на окраине города, подальше от дворца, где находился отец Штефана.

– Хорошо тебе, – жаловался наследник молдавского престола. – Ты – птица вольная, а я даже на охоту не могу поехать, когда хочу, и должен спрашивать отцова разрешения. Надоело!

– Не такая уж я вольная птица, – отвечал нахохлившийся Влад. – Мне нет пути туда, куда я больше всего стремлюсь, – в мою землю, потому что я изгнанник.

– Всё равно тебе лучше, чем мне, – горячился Штефан и мог даже стукнуть об стол опорожнённой деревянной кружкой. – У тебя есть деньги, которые ты можешь тратить по своему усмотрению. А мне отцовы казначеи не дают ни гроша. Когда мы с тобой ходим пить, то всегда пьём на твои. Мне уже стыдно тебя не угощать.

– Во дворце твоего отца, куда я вхож благодаря тебе, вино куда лучше, чем в корчме, – отвечал Влад.

– Для тебя, может, и да! – в досаде отвечал Штефан. – А мне здешнее вино кажется во сто раз слаще, потому что здесь никто не отмеряет, сколько мне пить, и не спрашивает: «А не будет ли этот кубок лишним?» Такие вопросы испортят вкус любого напитка!

– Поверь, – с грустной улыбкой отвечал Влад, – самое сладкое вино всегда в родном доме. Именно там, а не в захудалых корчмах. Жаль, что я понял это слишком поздно. Сейчас в моём дворце сидит на троне чужой человек и пьёт вино из погребов моего отца. А я изгнанник, и всё для меня стало с привкусом горечи. Потому и говорю – будь мудрее и цени то, что подарила тебе судьба.

– А что она мне подарила? – спрашивал Штефан. – У меня ничего нет. Мне не устают повторять, что я нахлебник, живу под отцовской крышей, и все мои вещи вплоть до исподнего принадлежат отцу. И даже сам я принадлежу ему, а не самому себе.

– Мне бы твои печали! – отвечал Влад. – Вот у меня больше нет отца, потому что его предали и убили. Теперь я сам себе хозяин. Ты хочешь изведать мою судьбу?

– Я хочу изведать, что такое жизнь, – отвечал друг. – Хочу побывать во всех землях, где ты побывал. Хочу выглядеть опытным человеком, как ты. А пока что я чувствую себя твоим младшим братишкой, хотя мы с тобой почти ровесники.

– Когда-то у меня был старший брат, – говорил ему Влад, – а я хотел угнаться за ним. Затем моего брата убили те же люди, которые предали моего отца. Мой брат умер в восемнадцать лет, а девятнадцать ему уже никогда не исполнится, поэтому, когда восемнадцать исполнилось мне, я сравнялся с ним, но это не принесло мне радости. Видит Бог – я никогда не желал такого вот равенства. И тебе советую – не гонись за мной, не стремись узнать то, что знаю я.

Штефан, казалось, не слышал этих советов. Он оглядывал корчму, словно замечал на её стенах, посеревших от копоти, такие чудесные узоры и росписи, которых не было даже в большой зале во дворце его отца, молдавского государя Богдана.

Богдан, наверное, посмеялся бы, увидев, как гордо восседает его сын на старом табурете и как величественно кладёт руку на выщербленную столешницу, заляпанную свечным воском и изрезанную ножами. Совсем не так сидел Штефан дома за гладким дубовым столом, покрытым красивой скатертью.

«Эх, дурак ты, дурак», – думал Влад, и ему становилось тревожно, потому что в друге он узнавал самого себя, но совсем неопытного. Тревожно было и за Штефанова родителя. Богдан шёл по опасному пути, по которому когда-то шёл отец Влада, но молдавский государь не видел примет, предвещавших беду, а вот Влад, будучи приглашённым на очередное пиршество во дворец молдавского князя, видел, что жизнь там, внешне весёлая, таит в себе угрозу. Очень подозрительно выглядела кучка бояр рядом с Богданом, которые проявляли мало внимания к своему государю. Когда он что-то говорил, те слушали вполуха, смотрели сквозь него, отвечали медленно. «Эдакие тюфяки с бородами, – глядя на них, думал юный румынский гость. – Они как будто не хотят выслужиться, а ждут. Чего же они ждут? Скорой смены власти? Если государь вот-вот сменится, то незачем стараться угодить ему».

За несколько лет до этого Влад наблюдал подобное у своего отца в Румынии. Тогда казалось, что нет ничего страшного, если кое-кто из бояр не выказывает рвения.

– Если одни не хотят усердствовать, мы поручим дела другим, – приговаривал Владов родитель, но незадолго до его смерти вдруг обнаружилось, что нерадивцы, внешне такие медлительные, очень даже проворны в плетении заговоров и что государь, даже имея много верных и старательных слуг, не защищён от беды.

Отец Влада, окружив себя надёжными людьми, полагал, что может жить спокойно, но затем он вдруг скоропостижно умер от «хвори», когда все кругом были здоровы. Ясное дело – отравили! «Как же такое случилось?» – гадали верноподданные, в то время как предатели хитро щурились из тёмных углов. Вначале этих предателей набралось с десяток, но затем они многих верных слуг испортили, ведь измена, как моровое поветрие, распространяется по воздуху…

Влад без труда выяснил, что ленивые бояре Богдана пришли от прежнего молдавского государя. Это не предвещало ничего хорошего, ведь кто хоть раз перешёл от одного господина к другому, наверняка сделает это снова. К тому же случилось и ещё кое-что тревожное – венгерский вельможа Янош Гуньяди пожелал заключить с Богданом военный союз4.

«Вот и с моим отцом всё начиналось так же, – с тоской думал Влад. – Появился этот треклятый Янош и предложил дружбу, но дружба у него особая. Все его друзья должны делать только то, что он говорит, и именно так, как он говорит, а иначе они мигом становятся для него врагами».

Отец Влада слушал Яноша далеко не во всём, и поэтому властный венгр в конце концов решил, что «друг» засиделся на румынском троне и должен быть смещён. Янош пришёл в Румынию с большим войском, состоявшим из отборных наемников, и начал диктовать свою волю, а бояре, увидев грозного венгра, закованного в латы, поспешили присягнуть тому кандидату на трон, на которого указала рука в латной перчатке, причём быстрее всего присягали те, кто прежде считался нерадивым.

Обычно при смене власти смещённому государю дают уехать из страны, однако отцу Влада не дали. Тогда-то ему и поднесли яд, но на этом не успокоились – Янош велел отрубить мертвецу голову и забрал её как военный трофей. Умер и старший брат Влада, которого бояре-изменники положили живого в гроб и похоронили, а теперь всё это угрожало повториться с Богданом и Штефаном.

Как ни печально, но, чтобы предотвратить беду, недостаточно просто предостеречь того, кого хочешь спасти. Влад понял это, когда напросился к молдавскому государю на разговор и рассказал про свои тревоги, однако не был услышан, потому что по возрасту годился Богдану в сыновья. Старшие не внимают советам младших, и отец Штефана подтверждал это правило – сидя на лавке в своих покоях и глядя на юного советчика, стоявшего перед ним, он только хмурился.

– Ты движешься по той же дороге, по которой шли мой отец и старший брат, – говорил Влад, – а чем закончился этот путь, известно.

– Да, юнец, известно, – отвечал Богдан, – и только поэтому я прощаю твою дерзость. Ты дерзок, потому что в тебе кипит гнев из-за смерти родичей, но не думай, что сможешь отомстить своему врагу моими руками.

– Я вовсе не думал о таком, – возразил «юнец», а Богдан встал с лавки и принялся кружить по комнате, будто бык, который выискивает, кого бы поддеть на рога.

– Уверяешь, что не думал? – спросил молдавский князь.

– Нет.

– Но ты хочешь поссорить меня с Янку, – Богдан называл Яноша Гуньяди на свой лад, Янку, а Влад произносил это имя по-венгерски, потому что очень много знал о венграх и даже мог говорить на их языке.

– Я не хочу вас ссорить, – возражал юный советчик. – Я лишь говорю, что ты зря заключил с Яношем союз. Ты думаешь, что поставил свою печать на договорных грамотах? Это только по виду грамоты, а по сути – долговые расписки! Ты всегда будешь должен Яношу, а он тебе – нет, ведь если он откажется от обязательств перед тобой, ты не сможешь призвать его к ответу, потому что войско Яноша куда больше твоего, а вот если условий не выполнишь ты, то поплатишься.

Влад говорил, не замечая, как в его речи появилась ирония, неуместная при обращении к старшим. Не заметил он и того, как Богдан ещё больше набычился.

В эту минуту юному советчику виделось совсем другое – бесстрастное лицо Яноша, принимавшего решение о том, что в Румынии надобно сменить князя. Влад не присутствовал тогда рядом с венгром, но был уверен, что Янош проявил не больше чувств, чем проявляет ворон, когда садится на труп человека, чтобы полакомиться мертвечиной. Это только в песнях поётся, что вороны слетаются к добыче радостно, а на самом деле им всё равно. Такая птица из всех возможных чувств проявит разве что ярость, не желая делить пищу со своими собратьями.

«Недаром на гербе семьи Гуньяди изображён ворон!» – думал Влад, и чем спокойнее виделся ему венгр, тем больше вызывал ненависть. Хотелось сжимать кулаки и скрипеть зубами.

Меж тем Богдан, услышав речи о долговой расписке, вскипел:

– Значит, ты хочешь меня учить? Не рановато ли?

– Прости, Богдан, я не… – опомнился советчик.

– Ты уже забыл, как приходил ко мне скромным просителем? – продолжал молдавский князь. – Ты говорил, что твой отец и старший брат умерли, а румынский трон занят проходимцем, получающим помощь от Янку. Ты говорил, что тебя вынудили бежать, и попросил позволения пожить здесь, в моей столице. Я позволил и сейчас позволяю, хотя Янку уже потребовал, чтоб я выслал тебя подальше, за пределы моей земли. Видишь? Я действую наперекор своему союзнику, которому, как ты утверждаешь, не могу сказать ни слова поперёк.

– Я очень благодарен тебе, Богдан.

– Благодарен? Что-то непохоже! Ведь я слышу от тебя лишь дерзости! Не испытывай моё терпение, а то вправду вышлю. И радуйся, что с тобой сдружился мой сын. Без него я давно бы прогнал тебя, наглеца, да боюсь, он по своей юношеской дурости за тобой увяжется.

«Наглец» привычно нахохлился, а молдавский князь продолжал:

– А что ты говорил про моих бояр? Что среди них есть заговорщики?

– Я не знаю этого наверняка, – ответил Влад.

– Вот и нечего тогда болтать, – сказал Богдан, всё больше напоминая разъярённого быка. – Кто ты такой, чтобы давать советы в государственных делах?

– Я тот, чья голова была помазана миром и увенчана короной, – ответил Влад, сразу расправив плечи и гордо вскинув голову. – Я тот, кто держал в руках скипетр. В этом я равен тебе.

– Ты продержался у власти всего месяц!

«А ты правишь всего год. Тоже невелик срок», – подумал Влад, но промолчал, хотя Богдан прочёл эти слова на его лице.

– И что мне, по-твоему, делать с моими боярами? – продолжал издеваться молдавский государь, ходя вокруг собеседника. – Казнить их за предательство, которого они ещё не совершили?

– Да, – спокойно ответил Влад.

– Ты шутишь или безумен? – с усмешкой спросил Богдан. – Казнить преступников до того, как преступление совершено? Большей глупости я не слышал!

Казалось, гнев у молдавского правителя прошёл. Теперь он искренне считал своего собеседника дураком, а на дураков, как известно, не обижаются.

– Глупец, – повторил Богдан, а Влад спокойно возразил, уже понимая, что разговор бесполезен:

– Я не глупец. Я предлагаю то, что исполнимо, а вот ждать, пока измена осуществится, – безумие. Ведь ты не сможешь никого наказать после того, как тебя предадут, потому что будешь изгнан из страны… или мёртв. Значит, остаётся одно – опередить предателей, не дать их замыслу вызреть. Если бы мой покойный отец мог сейчас говорить с тобой, то говорил бы то же, что я.

Богдан только рукой махнул:

– Ступай, глупец. Жажда мести совсем лишила тебя разума. И не вздумай рассказывать свои бредни моему сыну.

Следуя этому повелению, Влад ничего не рассказал Штефану и надеялся, что неудачная беседа с Богданом забудется тем быстрее, чем меньше про неё поминать. Неудачливый советчик радовался, что продолжает жить в молдавской столице и что по-прежнему вхож во дворец, но радости чуть не пришёл конец, когда однажды на пире случилось досадное недоразумение. Влад всегда сидел за главным столом, то есть за столом Богдана, а в тот день привычное место оказалось занято.

Гость, которого принимают при дворе только из милости, не вправе возмущаться, поэтому обделённый Влад пожал плечами и, усмехнувшись в ответ на озадаченный взгляд своего друга Штефана, сидевшего возле отца, отправился на то место, которое предложили взамен – ближе к дверям залы.

Штефан много раз посматривал на приятеля, словно спрашивал: «Неужели ты оставишь это так?» Однако в середине пира настроение Богданова сына изменилось. Выгадав минуту, когда не надо было поддерживать поднятым кубком очередную здравицу, Штефан решительно встал и подошёл к столу, где сидел Влад:

– Подвиньтесь-ка, братцы, я с вами сяду, – весело сказал наследник молдавского престола, втискиваясь между другом и неким боярским сыном, сидевшими на лавке.

– Что ты делаешь? Иди обратно, – стал отговаривать Влад, очень опасаясь, что шалость телёнка рассердит быка, но Штефан упорствовал.

Наконец Богдан заметил, что сына слишком долго нет, а когда пропавший обнаружился в компании неподобающих сотрапезников, молдавский государь сдвинул брови и громко произнёс, обращаясь к двум боярам – стольнику и чашнику:

– Мой сын ошибся и сел не туда. Укажите ему его место.

Бояре послушно пошли к Штефану, стали просить пересесть, но так и не уговорили. Его даже попытались взять под руки, а он крепко ухватился за пояса сидящих рядом товарищей, будто всё происходящее было весёлой игрой:

– Эй, братцы, держите меня, не отдавайте!

Конечно, если б молдавский государь твёрдо вознамерился вытащить сына из-за стола, то непременно бы вытащил, но для этого требовались другие слуги, боевитые, да и шума получилось бы многовато. Богдан понял, что лучше не трогать отпрыска, и махнул на него рукой.

– Мой отец грозный, но отходчивый, – сказал довольный Штефан. – Уж я-то знаю.

С тех пор для Влада всегда оставляли место за главным столом, но причиной, судя по всему, стало не только происшествие на пире. Влад перестал считаться наглецом и глупцом потому, что кое-что из его предсказаний сбылось, – из союза с Яношем Гуньяди действительно не вышло ничего путного.

Во второй договорной грамоте, которую составил Богдан, желая получить покровительство Яноша, ясно говорилось о военном союзе, однако Янош даже не подумал помогать союзнику, когда через месяц после того, как грамота была заверена печатью, в Молдавию пришло польское войско.

– Выходит, я с ляхами один на один, – сказал тогда Богдан.

Поляки собрали сильную армию с большой конницей и не сомневались в своей победе. Наверное, поэтому они воевали как полусонные, а вот молдавскому правителю нельзя было действовать вполсилы, ведь главную часть его войска составляла не конница, закованная в доспехи, а пехота народного ополчения, вооруженная чем придётся. К тому же ополченцы знали своего государя плоховато, ведь он воссел на престол всего год назад. Если б не воинская повинность, они бы ни за что не отправились воевать, так что Богдан, понимая это, принял единственно верное решение. Он не вступал с поляками в открытый бой, но следовал за ними, действуя не как бык, который прёт напролом, а как юркая собачонка, которая тяпнет сзади и тут же отбежит.

Поляки ходили по Молдавской земле, грабя её, а Богдан, дождавшись, пока очередной вражеский отряд увлечётся грабежом и отделится от большого войска, нападал, причём во всех стычках участвовал сам и даже сына, которого до сих пор старательно оберегал, стал вовлекать в дело при всяком случае.

Конечно, видя такие поступки государя, молдавское войско воодушевилось, а Влад даже стал жалеть, что непричастен к этому. Он не состоял у Богдана на службе, поэтому в войне не участвовал и таскался за молдавскими воинами как праздный наблюдатель, а новости узнавал от Штефана, постоянно хваставшегося боевыми успехами.

Влад слушал друга, улыбаясь, потому что хвастун по наивности выбалтывал много такого, что составляет военную тайну. «Я-то никому не скажу, – думал Влад, – но будь на моём месте кто другой… Эх ты, телёнок!»

Наконец, поляки, которые оказались вконец измотаны мелкими стычками, но так и не смогли навязать молдаванам большого сражения, повернули к себе домой, на север, и вот тогда-то Богдан решился устроить серьёзный бой.

Это случилось близ деревушки, именуемой Красна5. Влад не знал, откуда такое название, однако в тот погожий сентябрьский день оно себя оправдало, потому что трава на поле близ селения покраснела, залитая кровью.

Влад и в этой битве не участвовал, хотя накануне говорил с Богданом, придя к нему в шатёр:

– Позволь мне сражаться. Я не прошусь к тебе на службу, потому что никогда такого не было, чтобы румынские государи становились молдавскими слугами, но я готов помочь просто так. Тебе ведь пригодится лишний воин? Меч, доспех и конь у меня есть.

– Успокойся, юнец, – улыбнулся Богдан, очевидно не желая быть в ответе, если с «юнцом» во время битвы что-то случится. – Не лезь в это дело. У тебя есть своё. Ты ведь хотел отомстить за отца и за старшего брата? Вот и поберегись до поры.

Несмотря на рассказ Штефана, как всегда по простоте душевной выболтавшего отцовские секреты, Влад плохо понимал, как будет проходить битва, потому что не представлял её на месте, а вот Богдан, судя по всему, представлял хорошо, зная все края возле Красны. Тракт, по которому отступало польское войско, вёл по равнине, но возле селения справа и слева от дороги появлялись гряды холмов, заросших лесом. Проход между грядами казался широк, однако там было множество оврагов, а все ровные места занимала пашня.

Влад увидел это только поутру, когда залез на один из холмов и, продравшись сквозь ветви елей, торчавших на вершине, оглядел место предстоящей битвы. Польская конница не могла двигаться ни по лесу, ни по оврагам, ни по пашням, а значит, молдавской пехоте, выстроившейся прямо на дороге, следовало ждать удара только в лоб. На этом Богдан и построил свой расчёт.