Драконий пир

– Да где уж взять денег на прибавку жалованья, господин Влад, – вздохнул Калчо. – Казна пуста. Одна война идёт за другой. В прошлом месяце Владислав ушёл в поход, а теперь ты к нам пришёл с войском…

– В прошлом месяце ушёл в поход? – перебил Влад. – И с тех пор не возвращался?

– Нет, не возвращался, – ответил писарь. – Он лишь прислал письмо, в котором велел своей супруге взять сына, собрать всё, что можно из вещей, и скорей ехать за горы, пока не пришли турки и не ограбили дочиста.

Влад не удержался от ехидного смешка, представив себе, как семья Владислава бежит за горы, в венгерскую Трансильванию, со всем скарбом, но затем подозрительность снова возобладала над весельем, и на ум пришёл вполне резонный вопрос:

– А что же ты остался? Не боишься турок?

– Бояться-то боюсь, – ответил Калчо, – но только года мои уже не те, чтобы по первому слову отправляться в неведомый путь. Ноги плохо ходят. В молодости я за горами не был, а сейчас и побывать не хочу. Лучше уж я здесь посижу, подожду, что дальше случится, да и за канцелярией надо кому-то приглядеть. – Писарь помолчал и добавил: Господин Влад, окажи милость, вели туркам, чтоб ничего в канцелярии не трогали. Всё равно там для них поживы нет. А то они уже приходили, ничего не взяли, но вещи разбросали, ларь один запертый сломали, а я бы им и так открыл, да только они не стали ждать, пока я за ключом схожу, сорвали навесной замок. Только зря силы потратили, ведь в ларе не нашлось ничего – только печать Владислава запасная, да воску красного кусок, да чернил банка, да перьев пучок, да листов…

– Хватит причитать. Сам же сказал, что ничего не взяли, – оборвал его Влад.

– А ещё в том ларе письмо было для тебя, – продолжал писарь. – Я его для сохранности в ларь положил, чтоб вручить, ведь важное, наверно, письмо. Кто бы стал тебе по пустякам письма слать в такое время?

– Мне? Письмо? – удивился Влад.

– Тебе, господин, – кивнул Калчо. – Тебе.

– Как это возможно? – продолжал недоумевать Влад. – Я только прибыл. Ещё никто не знает, что я здесь.

– Хоть и не знают, но догадываются, – ответил Калчо. – Это письмо привёз гонец из Брашова. Просил передать в собственные твои руки, если появишься.

Брашов был одним из семи немецких городов Трансильвании – больших богатых городов, каждый из которых подчинял себе не только территорию внутри своих стен, но и округу. Такие города, как небольшие государства, вели свою политику, хоть и считались – наряду со всей с Трансильванией – частью Венгерского королевства.

– А что же гонец сам мне не передал? – насторожился Влад и даже подался вперёд на троне.

– Турков испугался, – пояснил Калчо, – вот и уехал прежде времени. Он всё печалился, что придётся ему остаться и тебя дожидаться, а я сказал, что передам. Ну, он обрадовался и поспешил восвояси.

– И где же письмо? – спросил Влад, снова откинувшись на спинку трона и напуская на себя безразличный вид.

Калчо ещё ничего не успел ответить, а Войко, всё это время стоявший рядом с писарем, проворно сунул правую руку в левый рукав своего кафтана и вынул оттуда лист, сложенный в несколько раз и запечатанный печатью красного воска:

– Оно у меня, господин.

Серб с поклоном подал своему хозяину письмо, после чего Влад взломал печать, развернул бумагу и досадливо поморщился:

– Латынь. Я плохо её понимаю.

Влад уехал в Турцию в пятнадцать лет и потому не успел выучить этот язык. Детям румынских государей начинали преподавать латынь после семнадцати, потому что так делалось во дворце константинопольского правителя, где была устроена школа под названием Золотая палата. В Тырговиште учили по образцу той школы. Когда же стало ясно, что Влад должен отправиться в Турцию и не сможет как следует доучиться, ему наспех преподали азы латыни, но за четыре года он почти всё забыл.

Сейчас в голове у Влада сидели одни лишь турецкие фразы, поэтому латинские строчки, написанные быстрым, размашистым почерком, виделись ему ничего не значащим сплетением закорючек.

Калчо аккуратно потянулся и взялся двумя пальцами за край письма, которое, казалось, вот-вот выпадет из левой руки раздосадованного юнца, сидящего на троне.

– Я могу прочесть, – сказал писарь.

– Ты? – Влад глянул на него испытующе. – А может, ты сам и сочинил это письмо, и запечатал? Может, не было гонца из Брашова? А?

– Гонец был, – ответил Калчо, но руку от письма убрал.

– И когда же он приезжал?

– Позавчера.

– А семейство Владислава к тому времени уже уехало?

– Да.

– Странно. – Влад покачал головой. – Шлют гонца в пустой дворец, где письмо даже принять некому. Никто ведь не знал, что ты тут окажешься.

– Вот я и говорю, господин, что гонцу было велено тебя дожидаться, – повторил Калчо свои недавние слова.

– Странно. – Влад снова покачал головой. – Что же это за письмо такое важное, которое мне необходимо получить сразу же по приезде?

– Я могу прочесть, – повторил писарь.

– Ладно, читай, – неохотно согласился девятнадцатилетний юнец, ведь делать было нечего. Калчо оказался единственным на всю округу, кто мог прочитать и понять это послание.

Влад повелел своим слугам, чтобы перестали держать того под локти, и с высоты трона протянул писарю документ.

– Так-так… – пробормотал Калчо, уткнувшись в бумагу и пробегая её глазами.

– Что же там написано?

– Тебе пишет Николае из Визакны, господин. Он приглашает тебя приехать в Брашов.

– Николае из Визакны? – Влад пожал плечами. – Я такого не знаю. И зачем мне ехать? Я ведь почти государь! Почему должен ехать я? Это ко мне должны ехать люди из Брашова, а не я к ним. Если я сам к ним поеду, это умаление моей чести. Разве не так? Они смеются надо мной? – это было произнесено уже с тенью гнева, поэтому писарь согнулся в поклоне так, что не стало видно лица:

– Нет, господин. Письмо – вовсе не насмешка.

Влад помолчал немного и спросил:

– А сам этот Николае объясняет, зачем приглашает меня в Брашов?

– Да, – с готовностью ответил Калчо, чуть приподымая голову. – В письме сказано, что тебя приглашают в Брашов, пока там не появился господин Янку из Гуниада…

Писарь называл этого венгра на румынский лад, но Влад сразу понял, о ком речь:

– Янош?! – Он вскочил с трона, позабыв все отцовские уроки о спокойствии. – Выходит, Янош жив? Не погиб в Косове? И в Брашове это знают!

– Выходит, да, – тихо проговорил писарь.

– И почему же мне следует приехать к брашовянам раньше, чем этот негодяй Янош?

– Потому что брашовяне хотят заключить с тобой союз, ведь ты теперь новый государь вместо Владислава, а Янош может помешать этому союзу.

– Странно, – в который раз повторил Влад и сел обратно на трон. – С чего это брашовяне так ко мне добры? Они ведь меня не знают. Вот отца моего они знали, но он всё время с ними ругался. Так почему они так обо мне заботятся? Уж точно не в память о нём.

Калчо молчал.

– А может, они думают, – продолжал рассуждать Влад, – что если заключат со мной союз, то турецкая армия, которую я привёл с собой, не пойдёт грабить брашовские земли? Может, именно грабежей опасаются брашовяне? А Яношу всё равно, что турки станут заниматься грабежами. Ему важно, чтобы брашовяне оставались в союзе с Владиславом, потому что Владислав – ставленник Яноша.

Писарь молчал.

– Ехать или нет? – спросил Влад, обращаясь к Войко. – Как думаешь?

Серб пожал плечами:

– Прости, господин, но я ничего не смыслю в этих делах и потому не могу давать советы.

– Что бы я ни решил, надо сочинить им ответ, – задумчиво проговорил Влад и посмотрел на писаря. – Распрямись, Калчо. Хватит прятать от меня глаза. Я хочу спросить тебя и при этом видеть твоё лицо. Пойдёшь ли ты ко мне на службу? Мой отец не успел прибавить тебе жалованье, а я прибавлю. Пойдёшь? Грамотный писарь, который ещё и латынь знает, мне нужен.

Калчо как-то странно посмотрел на девятнадцатилетнего юнца, сидящего на троне, и тяжело вздохнул:

– Послужить-то я тебе послужу, господин. Послужу охотно. В память о твоём покойном родителе, хоть он и не прибавил мне жалованья. Послужу, сколько бы ни продлилась эта служба.

– Про что ты сейчас говоришь? – насторожился Влад, но прежнего недоверия к писарю уже не чувствовал. – Ты намекаешь на то, что сидеть на троне я буду недолго? Почему?

Калчо снова вздохнул и опять склонился так низко, что не стало видно лица:

– Прости меня, господин. Вначале я сказал тебе неправду. Но теперь скажу всё как есть.

– Про что?

– Тот гонец, который привёз тебе письмо из Брашова, и тот гонец, который привёз сюда послание для супруги Владислава, – это один и тот же человек. Однако гонец просил меня не говорить тебе этого. А уехал он не потому, что испугался турков. Он уехал, потому что испугался тебя. Испугался, что ты как-нибудь узнаешь, что он служит Владиславу и что возит его письма. Ведь если бы ты узнал, то казнил бы этого посланца.

– Почему казнил бы? – не понял Влад, но тут же сам начал рассуждать: – Если оба письма доставил один гонец, значит, Владислав знает о том, что написано в письме для меня, и не возражает против этого. Если б возражал, брашовянам пришлось бы слать другого гонца. А гонец один и тот же. Значит, Владиславу зачем-то нужно, чтобы я приехал в Брашов. Зачем? – этот вопрос был направлен писарю.

Калчо повернул голову чуть боком, посмотрел на Влада исподлобья одним глазом, будто боялся посмотреть обоими, и сказал:

– Я, конечно, простой писарь, а не государственный муж, но за свою жизнь многого наслушался на советах, поэтому есть у меня соображения. И вот думаю я, что отправители сего письма замыслили хитрость. Они хотят, чтобы ты, господин, поехал в Брашов и тем самым остался без турецких воинов, которые защищают тебя, пока ты в Тырговиште. Не езди, господин. Ты ещё так молод. Будет жаль, если…

– Что «если»?

– Если тебя в Брашове схватят, а затем убьют. Ты приедешь, и окажется, что там Янку тебя уже дожидается, чтобы отрубить тебе голову, как уже отрубил твоему родителю.

– Так значит, гонец хотел заманить меня в ловушку?! – Влад опять вскочил с трона.

– Вот потому гонец и уехал, – начал кивать писарь. – Испугался, что его уличат. Он уже испугался, когда узнал, что я тут останусь. Видать, забеспокоился, что я скажу тебе лишнего. Я уже заподозрил неладное, когда он супруге Владислава письмо передал, а с ней не уехал. Все уехали, а он ходит тут один по двору. Я сначала подумал: «Может, стащить чего хочет, так ведь ничего ценного во дворце и не отыщет». Спрашиваю осторожненько: «Чего это ты, господин, тут забыл?»

– А он?

– А он мне в ответ: «А ты чего тут делаешь?» Я отвечаю, что при канцелярии состою и никуда из дворца не денусь, пусть хоть светопреставление начнётся. Гонец оторопел и странно так смотрит на меня. Я удивился. А когда гонец поведал мне, что имеет к тебе поручение, тут я подумал грешным делом, не убьёт ли он меня, чтоб я не проболтался, что тот и для Владислава письма возит. Но, слава Богу, не такой этот гонец оказался человек. Не способный оказался на убийство. Он только взял с меня слово, что я передам тебе письмо и не стану говорить, что он Владиславу служит.

Влад стоял, поражённый услышанным, и смотрел куда-то перед собой невидящим взглядом. Так, наверное, чувствует себя человек, который давно не был дома, приезжает, открывает дверь, надеясь найти если не радушный приём, то хотя бы покой и тишину, а вместо этого видит, что в комнате устроили себе гнездо злющие осы. Человек стоит и даже не думает о том, что надо окурить это гнездо дымом, а затем взять длинную палку, сбить гнездо на пол, выкатить вон и поджечь. Нет, он замирает на пороге и не может понять: «Как так? Неужели я даже в собственном доме должен ждать опасностей?»

Наконец Влад немного пришёл в себя, спустился по ступенькам с трона, взял писаря за плечи, заставил приподняться, посмотрел ему в лицо и сказал:

– Это ничего, что ты сказал неправду вначале. Я вижу, что ты – честный человек. Может, ты один и остался честным в этом дворце. Неспроста, наверное, здесь нет ни одного слуги. Наверное, все убежали вместе с Владиславом, потому что все тоже испугались моего гнева, как тот гонец. Вот, к примеру, Нан. Где он сейчас?

– Нан? – переспросил писарь. – Тот, что был одним из самых доверенных советников твоего родителя?

– Да. Где сейчас Нан?

– Он умер, господин. – Калчо вздохнул. – Вскоре после твоего отца умер.

* * *

На улицах Тырговиште опять не оказалось ни души, хотя Влад и старался показать жителям, что настроен мирно: он уже снял доспехи, оставив только меч, и ехал без турецкой охраны.

Нового хозяина дворца сопровождал лишь Войко, а направлялись они к дому Нана – вернее, к тому месту, где этот дом раньше стоял. Калчо сказал, что теперь там почти одни головешки, ведь пожар случился сильный. Остались лишь стены первого этажа, потому что они были сложены из камня, а больше ничего не осталось.

Писарь также сказал, что люди, тушившие пожар, долго рылись на пепелище прежде, чем им удалось найти обгорелые кости. Чьи кости нашлись – лишь Бог знает. В доме было много людей: сам Нан, его жена, сын, дочь, а ещё – трое слуг. Ещё четверо челядинцев избежали смерти, потому что спали в другой части дома. Прежде чем огонь до них добрался, успели вылезти на улицу через окно.

Странный это был пожар. Четверо спасшихся после рассказывали, что хотели хозяйскую семью выручить, но хозяев не нашли. Обыскали все комнаты, кроме одной, дверь в которую была намертво закрыта. Спасшиеся говорили, что бились-бились в неё, пока не увидели, что из-под порога коричневый дым течёт, к потолку поднимается, глаза ест – значит, за дверью уже всё было в огне.

А ещё они хотели открыть ворота, чтобы впустить с улицы народ с вёдрами, но ворота никак не открывались. Засов не двигался, будто снизу намазан чем-то липким. Хотели топором засов рубить, а топор пропал. Пока народ снаружи ворота бревном протаранил, в доме уж всё полыхало.

Неспешно проезжая по улице, Влад вспоминал эти пояснения писаря, которые сами были повторением чьих-то слов. «Всё слухи, – думал юнец. – Найти бы тех четверых челядинцев и расспросить. Но где их теперь найдёшь?»

Дом боярина Нана был виден издалека, и казалось, это место невозможно спутать с другим. Чёрный провал вместо крыши. Рядом – чёрные обугленные ветви садовых деревьев.

Когда-то это строение походило на крепость. Не в пример большинству жилищ в Тырговиште, жилище Нана окружал не дощатый забор, а высокая стена, которая срасталась со стенами самого дома. Когда-то белая, теперь она выглядела серой, вся в трещинах, а местами слой штукатурки и вовсе отвалился, обнажая кирпичи.

Влад спешился возле ворот, в которых теперь появились широкие щели, потому что доски наполовину сгорели. Сквозь щели виднелся двор, заросший бурьяном и кустарником. Войко со всей силы налёг на правую воротину, чтобы она чуть приоткрылась внутрь и господин мог пройти.

Даже сейчас в этом дворе ощущался лёгкий запах гари, или Владу это только казалось. Под ногами при каждом шаге что-то ломалось и похрустывало – головешки или кирпичное крошево.

Вот заросший травой холмик, который некогда был крыльцом со ступеньками. Возле холмика прямоугольная дыра в стене – дверь. В комнатах все стены стали чёрными от копоти, и тоже везде разросся бурьян и кустарник.

Внутрь дома кто-то протоптал еле заметную дорожку. Влад огляделся: «Неужели здесь ещё кто-то может жить?»

В кустах раздался шорох. Из листвы бурьяна выглянули две рыжие морды бродячих псов. Войко, увидев их, поднял с земли камень, но морды исчезли раньше, чем камень просвистел в воздухе.

– Прочь отсюда! – на всякий случай крикнул слуга.

Влад ещё раз огляделся.

– А знаешь, Войко, – сказал он, – ведь я этого Нана не очень жаловал, хоть и должен был с ним породниться. А теперь… вот если бы сейчас оказалось, что он не умер, я бы обнял его, как отца.

– А за что же ты его не жаловал, господин? – спросил Войко не столько из интереса, сколько из-за того, что понял: юному хозяину требовалось выговориться.

– За что не жаловал? Да… – Влад махнул рукой, – если подумать, из-за пустяка. Дело давнее. Пять лет назад это случилось. Отец тогда вынужден был гостить у султана, на румынском троне сидел проходимец вроде Владислава, но другой, а я с братьями и с мачехой прятался в дальнем имении у Нана. Мне там показалось скучно. И я сбежал. И пропадал недели три. А когда вернулся, Нан велел меня запереть в пустом амбаре и держал там долго. А после сказал, что если б был мне отцом, то высек бы меня.

Влад внимательно посмотрел на Войко, пытаясь угадать, как серб оценит этот рассказ – посчитает ли, что Нан тогда позволил себе лишнего, или не посчитает. Войко при слове «высек» только чуть поднял брови от удивления, потому что знал, что княжеских сыновей можно сечь, только если на то будет воля их отца, а иначе даже мысль о таком деле является дерзостью, и всё же слуга не оказался возмущён.

– Нан был по-своему прав, – продолжал Влад, – ведь из-за меня такой переполох случился. Все боялись, что я попался людям того проходимца, который сидел на троне. Если бы я вправду попался, моему отцу было бы куда сложнее вернуть себе власть. Вот все и испугались. И Нан, наверное, тоже испугался. Но я тогда сильно обиделся на него. Думал, он себя выше меня ставит.

– А на самом деле?

– А на самом деле он просто хотел поучить меня уму-разуму, чтобы я не стал позором для своего отца. Мне ведь тогда четырнадцать было. Я только и думал о том, что передо мной весь мир открыт. Всё хотелось изведать, всё попробовать. Наверное, мой старший брат должен был за мной приглядывать, но он и сам тогда ещё из отрочества не вышел. Вот Нан и решил посадить меня в амбар, а после сделал внушение.

– Значит, из амбара выпустил?

– Конечно. И всё же велел своим слугам приглядывать за мной, чтобы я снова не сбежал. А тем временем мой отец выпросил у султана войско и вернул власть, а после с Наном уговорился, что я женюсь на дочери Нана. А я жениться не хотел. И про невесту знать ничего не хотел. А теперь мне жалко. Мне бы хоть узнать, красивая она была или не очень. Я ведь даже лица её не помню. Значит, забуду скоро, а я не хочу забывать. Всё-таки хоть мы с Наном и не успели породниться, а его семья – это и моя семья была тоже. И этот дом – мой дом.

Слуга слушал внимательно и не перебивал.

– Посмотри, – сказал Влад, широким жестом показывая вокруг. – Вот ведь как получилось. Приехал я домой, и что же нашёл? Вот что. Один мой дом разорён, а другой сожжён дотла. Отец, когда сосватал мне Нанову дочь, говорил, что этот дом станет для меня кровом в том случае, если во дворце опять поселится некий проходимец. Отец говорил, что в этом доме меня всегда радушно примут. И вот я приехал, и нет мне радушного приёма ни там, ни здесь.

Влад говорил уже не столько для Войко, сколько для себя. Девятнадцатилетний юнец будто размышлял вслух:

– Пока мы не добрались до Тырговиште, я всё гадал, стал ли Нан предателем или не стал. Выходит, что нет. Ведь его убили подло – дом подожгли. Если б он что-нибудь дурное совершил и за это поплатился, то умер бы по-другому. Когда правые люди неправому мстят, они не так мстят – домов не поджигают. Они выбирают открытое место и нападают с оружием при свете дня, чтобы все видели, что это Божий суд. А Нана убили подло. Значит, он за правду пострадал.

Влад замолчал, но продолжал размышлять, как же могло случиться, что во время пожара Нан с семьёй куда-то делись, а вернее, собрались все в одной комнате, дверь в которую оказалась наглухо заперта. Почему сам Нан, жена, сын, дочь или кто-то из троих челядинцев не открыли на стук? Не смогли, потому что к тому времени были крепко связаны или мертвы?

«Поджигатель не мог действовать один», – размышлял Влад. Слишком много всего следовало сделать – затащить всех хозяев и ближних слуг в одну комнату, запереть дверь, поджечь дом и сделать всё, чтобы затруднить тушение. А ещё этим поджигателям следовало убить сторожевых собак, чтоб не мешали и не шумели, и это, наверное, оказалось самым сложным – убить собак без шума.

«А может, не было никого постороннего? Может, те четверо челядинцев, которые чудом спаслись, сами всё учинили, а затем дом подожгли, выбрались и начали рассказывать, будто ничего не знают. Их бы отправить к пыточных дел мастеру да расспросить хорошенько!» – думал Влад.

Конечно, казалось удивительным, что четверо человек, долго и верно служивших своему господину, вдруг решились его убить. «А неудивительно, что слуги моего отца, верно служившие ему, вдруг взяли и сделали то же самое?» – с ожесточением твердил себе девятнадцатилетний юнец. «Пусть бояре избрали другой способ убийства, но действовали похоже, – повторял он. – Ведь они не только на самого господина подняли руку, но и на семью. Брата моего не пощадили. А если бояре смогли, то отчего же простые люди не могут?»

Сложно теперь было докопаться до правды. Прошло уже почти два года. Почти два года с тех пор, как погиб отец Влада. Почти два года с тех пор, как старший брат оказался погребён заживо. Почти два года с тех пор, как сгорел Нан с семьёй. Почти два года с тех пор, как во дворец султана доставили весть, что на румынском троне теперь сидит Владислав, венгерский ставленник, смело перешагнувший через множество смертей. Два года Влад жил мыслью о том, что вернётся в Тырговиште, всё выяснит и отомстит. И эти два года пролетели, как один день.

* * *

Когда Влад вместе с Войко вернулся во дворец, то увидел, что остальные его слуги, подаренные султаном, уже доставили сюда обе телеги с походным добром и готовятся обживаться.

– Господин, – с поклоном произнёс один из слуг, – не прикажешь ли запереть ворота? А то заходят сюда чужие люди, не поймешь, откуда взявшиеся.

– И кто же заходил? – рассеянно спросил Влад.

– А вот. – Слуга указал на некоего парнишку, стоявшего возле крыльца. Рядом с парнишкой на ступеньках лежал огромный узел – что-то завёрнутое в серую холстину.

Заметив Влада, парнишка встрепенулся, сгрёб узел в охапку – значит, не очень тяжела была ноша, хоть и велика, – а затем бодрым шагом направился к новому хозяину дворца. Приблизившись на расстояние семи шагов, паренёк бережно опустил ношу на землю и поклонился.

– Доброго дня, господин, – произнёс он и тут же попросил: – Возьми меня на службу. Я много чего могу делать – комнаты убирать, печи топить. Стряпать не умею, но знаю, как правильно подавать блюда на государев стол. Да и весь распорядок дворцовый знаю: в котором часу государю вставать положено и в котором – спать ложиться. И знаю, что все слуги в такое время должны делать – что отнести, что принести государю, чтоб он сам не утруждал себя распоряжениями. Человек вроде меня тебе пригодится.

– Пригодится? – Влад покачал головой. – У меня достаточно слуг. И они знают мои нужды лучше тебя.

Паренёк смутился на мгновение, но сразу нашёлся:

– Вот и Владислав мне то же сказал, когда я к нему просился в услужение. Достаточно у него, говорит, слуг. И я, раз такое дело, отступился.

На лице Влада не отразилось никакого отклика на эти слова, но соискатель дворцовой должности смело повторил:

– Я отступился и теперь к нему на службу не пойду, даже если сам звать станет.

– А мне ты это зачем говоришь? Угодить хочешь? – спросил Влад.

– Может, и угожу, – хитро сощурился паренёк. – Ты глянь, господин, что у меня в узле.

– И что же?

– Я сначала думал, не продать ли, – последовал уклончивый ответ, – но совестно мне стало такие вещи продавать.

– Отчего же совестно?

– Да оттого, что принадлежали они твоему родителю, господин. А я у него служил и за сохранность тех самых вещей отвечал.

– Служил? Я тебя не помню, – строго произнёс Влад. – А слуг своего отца я помню хорошо.

– Так я к нему на службу пришёл уже после того, как ты, господин, отправился к султанскому двору, – признался паренёк. – Послужить я успел недолго. Всего полгода прошло, а затем появился Владислав.

– И ты ему тоже думал послужить? – зло спросил Влад. – А ведь наверняка знал, что смерть моего отца и смерть моего старшего брата совершились не без его участия.

– Да откуда ж я мог знать? – Соискатель дворцовой должности сделал особое ударение на последнем слове. – После смерти государей всегда слухи ходят. Меня старый Митру учил не всякому слуху верить. Я и не верил.

При упоминании имени Митру в голове у Влада возник образ седоусого старика, который прислуживал в личных отцовских покоях. Старик следил за чистотой и подкладывал дрова в печки, если дворцовый истопник не успевал этого делать. Бывало, что Митру прислуживал и за трапезой, но не на пиршествах, а тогда, когда отец обедал и ужинал у себя. «Может, не врёт? – подумал Влад. – Может, этого паренька и впрямь назначили старику в помощники?»