Бриллианты из Якутии

– К чёрту Монтевидео! – воскликнул муж и продолжил: – в глушь, в Талдо́м, – с ударением на второй слог, – к природе, к березкам средней полосы, – и автомобиль тронулся.

Чахлый огород подмосковного клочка земли изнывал от жары. Вода в колодце колебалась в зависимости от обилия дождей, которых не было уже четыре недели и в ближайшее время не предвиделось, казалось, что скоро поплавок с мотором ляжет на дно колодца и замрёт от тоски по влаге. Однако в этих небогатых угодьях имелись места, где можно было поплавать, понежить свои тела в многочисленных водных пространствах, волею провидения или промысла Божьего обосновавшихся именно здесь, что скрашивало существование и облегчало состояние перегретых организмов. Речки Дубна и Волга, канал имени Москвы и наконец, Иваньковское водохранилище, иначе говоря, Московское море – вот неполный перечень водных наслаждений для отдыхающих на своих клочках земли. Конечно, до залива Ла-Плата этому подмосковному местечку далеко, но всё же…

Северная часть Подмосковья богата историческими местами. Пишут, что здесь бродил когда-то хан Тохтамыш. В окрестных лесах и полях копатели находят монеты времен Павла I и старообрядческие нательные кресты. Старинные храмы Тверской, Ярославской и других областей с необъятным массивом исторических фактов и легенд привлекают не меньше, чем поездки в Европу, тем более что пандемия ограничила поездки, а история России неисчерпаема. Запланированные путешествия по историческим местам, конечно, осложнялись жарой, но томиться по пояс в реке каждый день становилось скучновато, а кондиционер в авто, когда ты мчишься в Юрьев-Польский или ещё куда-нибудь, спасает ситуацию.

Сквозь суету поспешных сборов в Переславль-Залесский, куда Марину пригласили родственники, звучали обрывки последних новостей радиоволны Коммерсант-FM, где задорно сообщали соотношение доллара с евро, куда-то там упал или наоборот поднялся Джоу Джонс какой-то, затем игривую для некоторых новость, что пускают привитых от коронавируса туристов в Турцию, в Египет, ещё куда-то…И тут Марина подумала: «Слава богу, часть схлынет за границу и здесь станет меньше народу и больше кислороду!!! Сейчас заедут родственники, надо взять воды с собой в дорогу, пирожков и ещё чего-нибудь… А Переславль Залесский будет нас радовать своей историей».

– Давай я тебя довезу до трассы, чтобы они не заезжали к нам по этой ухабистой грунтовке, – предложил муж, и они отчалили от дачного кооператива.

Ожидая машину родственников, Марина с мужем сидели в старенькой SuzukiS4, подставив носы под кондиционер, и равнодушно разглядывали тепло одетого странного мужчину, копающегося в мусорной урне на остановке автобуса. Человек издали даже не казался молодым, он был сильно в возрасте, неопрятен, в шапке, старой куртке, довольно тёплой, штанах, широких и тоже каких-то заляпанных и многоцветных. Пустынная дорога, пересечённая пешеходной зеброй, вдруг наполнилась автомобилями в обе стороны, и именно в этот момент бомжеватый человек решился перейти дорогу.

– Смотри-ка, старость и одиночество требует внимания публики! – прошептала с иронией Марина. – Пока дорога была пуста, дедок возился на обочине, как только пошёл поток авто, дедуля застопорил движение и медленно пополз через шоссе… – И вдруг она узнала старика. – Это же Петр Геннадиевич Маралин! – воскликнула Марина.

Действительно, на остановке автобуса в пятнадцати километрах от города Дубна и в трёх километрах от дачного кооператива копался в мусоре друг покойного отца Марины, дядя Петя.

Когда-то очень давно, ещё в советское время, отец Марины и дядя Пётр Геннадиевич работали на одном предприятии. Получили бесплатно дачные шестисоточные участки и, посещая эти кусочки земли, уже глубоко на пенсии хвастались огурцами, помидорами, картошкой и морковкой, а Петр Геннадиевич – роскошным виноградом разных сортов. Его урожаи винограда по 8-10 ведер превращались в чудесное вино, и множество соседей брали отростки и саженцы, пытаясь вырастить такое же чудо, как и у него, но Марина не помнила результатов лучше, чем у дяди Пети. Они тоже вырастили лозу от его саженца. Даже собрали однажды два ведра винограда, но такого масштаба, как дядя Петя, не достиг никто.

– Я подберу его по дороге и довезу до участка, а то топать ещё три километра, а ему уже, наверное, лет восемьдесят девять… – Муж Марины вздохнул и добавил: – Надо же, какие крепкие старики наши, твой отец месяца до девяноста четырёх не дожил, его брату Василию уже девяносто два, а он ещё на огороде работает в своей Сибири-матушке. Геннадиевич на электричке дотащился до станции и ещё в мусорке золото ищет, – муж опять грустно вздохнул, глядя на старика, медленно тащившегося через железнодорожное полотно.

Машина родственников подхватила Марину, и они укатили в Переславль-Залесский – прикоснуться к древней истории Руси.

* * *

Владимир Юрьевич догнал деда и посигналил. Пётр Геннадиевич никак не среагировал и медленно брёл, сгорбившись, вдоль дороги. Когда машина притормозила, чуть его обогнав, с удивлением посмотрел на Владимира, не сразу узнав его. Салон автомобиля заполнился запахом старика, несвежей одежды и сальных волос. Грустная улыбка как будто приклеена, а красноватые слезящиеся глаза грустны.

– Здравствуй, Володя, – на удивление задорно произнёс он. Достал грязный носовой платок, промокнул красные слезящиеся глаза. Немного помолчали.

– А дачу-то я продал! – эти слова прозвучали с такой печалью и горечью, что Владимир оторопел и от неожиданности затормозил.

– Как – продал? Зачем?

– Внучке нужны были деньги. Квартиру покупали ей. У ней же вся жизнь впереди… Жена лежит после инсульта уже год… А я что тут один? – он замолчал и опять промокнул слезящиеся глаза.

Оторопелый Владимир Юрьевич не мог вымолвить ни слова, вспоминая, как трепетно и скрупулёзно дед относился к своему детищу, как самозабвенно любил и обожал этот кусочек земли и как восхищался этими болотистыми лесистыми местами.

– Я не понял, а сейчас Вы куда идёте? – Владимир Юрьевич осторожно и сочувственно заглянул в сморщенное лицо деда.

– Тоскую очень по даче, – он вздохнул и опять промокнул лицо и глаза. – Еду посмотреть на домик издали и по лесу походить, – слёзы как брызги дождя он отёр мокрым платком.

– А кому продали, знакомым?

– Нет, незнакомым. Чужим. Я на дачу-то не захожу. Теперь чужое. Так, поброжу вокруг садового товарищества и домой еду. Электричка бесплатно. Мне легче делается чуть-чуть.

Владимир Юрьевич заглушил горловой спазм и подавил позыв слёзного потока. Он вёл машину окаменевшими руками, видел боковым зрением бледную небритую мокрую щеку Петра Геннадиевича, его морщинистые с толстыми венами коричневые руки, несуразную, местами рваную одежду, и не мог осмыслить этот порыв человека, бредущего на своё насиженное, наработанное, выпестованное место, где каждый куст, каждое деревце и каждая травинка ухожены его руками, обласканы его душой и политы его по́том. Всё это, с огромной любовью выращенное, теперь принадлежит другим, чужим людям, а он приезжает и ходит вокруг за забором по перелеску и жадно ловит знакомые пейзажи души.

«Люди! Где вы? Где вы, любящие, понимающие, отзывчивые, добрые, радушные родные и близкие??? Ведь у вас вся жизнь впереди, а у него больше ничего не осталось!» – мысли Владимира Юрьевича разрывали его на части. Он терпеливо молчал. Пожал руку дяде Петру на прощанье, пожелал здоровья, высадил его у ворот товарищества. Пётр пошел по тропке вдоль забора, медленно и тихо удаляясь за ветвями ёлок.

* * *

Спустя месяц Владимир Юрьевич заметил распахнутую калитку Моралинской дачи и кривоватую фигуру ещё более согнувшегося и постаревшего друга отца. Его суетливые движения казались огромными, заполняющими всё пространство.

– О, Петр Геннадиевич! Как Вы здесь? – он пожал сморщенную, сухую ладонь старика.

– Эти люди, что купили дачу мою, на море поехали. Такая радость. Вот… Меня попросили поливать. Вот, поливаю тут… – Его лицо, морщинистое и серое, светилось счастьем.

Визит к проктологу

В канун пасхальных праздников Юлия Петровна наслаждалась пением известного мужского церковного хора. Концерты почти всегда были одноактными и длились не более полутора часов. К финалу концерта некий дискомфорт в области копчика не дал Юлии Петровне дослушать Рахманинова. Она осторожно пробралась к выходу и пошлёпала домой, с тревогой понимая, что надо обратиться к врачу на всякий случай…

Участковый терапевт дал направление к проктологу, у которого Юлия Петровна сроду не бывала. Изучив в интернете подготовку к посещению такого рода специалиста, она выполнила все необходимые процедуры и пришла в назначенное время к кабинету врача. Две хмурые фигуры мужского и женского пола сидели в очереди, заняв оборону. Мужчина, седой, худой и лохматый, костерил здравоохранение, а женщина с сиреневыми губами ему поддакивала.

На вопрос: «У меня, простите, на 12.45, а у вас?» Юлия получила многословный жёсткий ответ, что время у всех уже просрочено на сорок минут, и что у них – ещё раньше, и прийти должны люди на 12.30, а ещё не пришли. Юлия Петровна уселась подальше от беседующих на свой болезненный копчик, подозревая, что с прямой кишкой что-то не в порядке, достала телефон и погрузилась в философский роман Германа Гессе «Демиан». Дверь врачебного кабинета распахнулась, и вышел «тормоз» очереди в лице крепкого мужчины-нефтяника (как подумала Юлия Петровна, вспоминая анекдот: мужчина-нефтяник – это тот, у кого живот уже не втягивается). С красным, но оптимистичным лицом он весело поскакал к выходу. Седой, худой и лохматый нырнул в кабинет, а та, что с сиреневыми губами, подсела к Юлии Петровне, чтобы продолжить кого-нибудь костерить. Осуждение некоторых персонажей нашей действительности было поддержано Юлией Петровной, но по другим представителям они разошлись во мнении, и тут дама с сиреневой помадой спросила:

– А Вы, как я вижу, тоже на пенсии?

– Да, на пенсии, – ответила Юлия Петровна, и вдруг что-то игривое и весёлое проснулось в её душе и потребовало выхода.

– Чем же занимаетесь? – не унималась Сиреневая.

– Книги пишу, – легко и просто обозначила Юлия Петровна.

На самом деле она действительно написала несколько книг – рассказов и даже сказок для детей и взрослых, которые сиротливо висели в интернете на Литресе и собирали редкие, но очень милые отзывы читателей. Тут прозвучал ГЛАВНЫЙ вопрос, который задают практически все знакомые, родные, близкие и даже незнакомые, дальние не близкие и не родные люди – они, кстати, чаще всех. Объяснить этот ГЛАВНЫЙ вопрос весьма непросто, но он всегда звучит, даже от тех высокоинтеллектуальных, творческих и близких по духу людей, которые, казалось бы, должны понимать всё с полуслова, а вопрос такой:

– И сколько вы за это получаете? – пристальный взгляд Сиреневой сверлил Юлию Петровну крупным сверлом насквозь. Тут весёлое и игривое распоясалось, и ответ созрел:

– В зависимости от продаж! – Юлия Петровна закатила один глаз и, мечтательно подсчитывая в уме гонорары и покатываясь мысленно со смеху, добавила: – Иногда тысяч двести в месяц бывает!..

Немая гоголевская сцена была прервана взъерошенной, свалившейся с неба женщиной с кипой бумажных анализов во обеих руках и криво зажатом стаканчике с водой.

– У меня особый случай! – активно и свирепо отчеканила дама, расплескивая воду на пол, но не успела продолжить, как Сиреневая её срезала на лету:

– У нас у всех тут ОСОБЫЙ случай! Вы воду проливаете! – угрожающе проговорила Сиреневая. Взъерошенная с ненавистью окатила их взглядом, бросила сумки и опрометью, сбегав и отмотав в туалете бумажку, демонстративно промокнула расплесканную воду на полу. Тут, на счастье Юлии Петровны вышел Лохматый, и Сиреневая нырнула в кабинет врача. К их коллективчику подползла старушка, тоненькая, бледная, и сообщила, что у неё на 12.30. Мирно уселась на стульчик, не совсем понимая, что уже давно 13.30 и атмосфера очереди накалена. Взъерошенная сразу сообразила, что активный член по соблюдению очереди уже в кабинете, и что эта эфемерная инфузория-туфелька ей не помеха, и стала перед дверью кабинета как памятник из чугуна, желая после войти любой ценой и демонстрируя своим видом непоколебимость.

Время текло, а никто не выходил. Через полчаса к кабинету подлетел молодой врач в белом халате и плотно закрыл дверь.

– Наверное, сложный случай… – прошептала Тоненькая старушенция и озабоченно пожевала бледными губками.

Минуты текли. Очередь увеличивалась, и Юлия Петровна с удивлением наблюдала многообразие и разновозрастность страдающих в области копчика: от пожилых, утративших и память, и радость бытия, до молоденьких с нежной кожей и искрящимися глазами, глядящими в смартфоны. Дверь распахнулась, и молодой врач стремительно убыл, через минуту выкатилась возмущенная Сиреневая и, продемонстрировав очереди указательный палец, со злобой сказала:

– Представьте себе! Всё это время не работал компьютер! Врач смотрела меня всего одну минуту. Чинили компьютер целый час, а для больного – одна минута! Возмутительно! Где тут выход? – и ушла.

– Не тот палец показала, – проблеял старичок, секунду как приземлившийся на стул, вливаясь в очередь. Юлия Петровна не выдержала и, заливаясь смехом, отправилась попить водички. Тем более что Взъерошенная уже прорвалась в кабинет, а Тоненькая медленно к нему подгребала. Новый старичок очаровательно улыбнулся вслед Юлии Петровне и добавил:

– Если бы осмотр продолжался дольше, она бы так не расстроилась!!!

Очередь не оценила его юмора. В гробовой тишине только Юлия Петровна, задыхаясь от смеха, усмиряла икоту водичкой.

Выставка Врубеля

Наступив на горло собственной лени, я, одарённая небесной удачей, записалась на бесплатный ПЦР-анализ и через два часа – сегодня! – должна была его сдать.

Вы не думайте, что это просто так бывает! Ничего подобного! Это судьбоносное везение! И с завтрашнего дня я могу быть человеком, способным отворить двери в храм искусства. Моей жаждой обладания являлась выставка художника Врубеля, мирно идущая на Крымском валу в Третьяковской галерее, но… Это самое НО не давало мне покоя. В условиях пандемии века человек, опутанный бесконечными правилами существования в этом коротком времени своей жизни, обязан был сделать прививку или получить QR-код, подтверждающий факт его здоровья и, следовательно, и тот факт, что человек не представляет опасности для общества. А получить его ой как непросто по той причине, что мы, опутанные компьютерной сетью (для нашего опять же удобства), сдать такой анализ можем только через две недели. Если какой-нибудь болван отказался от анализа, то вам несказанно повезло, и вы лихо едете в посёлок Рублёво, так, как только там есть выигрышный билет на сокращение очереди. Москва, Москва!!! Столица!!!

Захватив с собой в какой-то посёлок Рублёво пачку имбирного печенья, я поплелась на автобусную остановку, предварительно вычертив маршрут на компьютере. Посёлок оказался милым и напоминал мою советскую детскую житуху. Что удивительно, медсестра, проводившая с утра до вечера ПЦР-ные тесты, душевно объяснила мне все нюансы сдачи этого анализа и (несмотря на печенье – я в этом уверена!) пожелала мне здоровья и счастья в личной жизни.

Разблокированная пенсионерская транспортная карта улучшила моё настроение, так как платить пятьдесят два рубля за одну поездку в метро, в трамвае или автобусе – это пенсия не выдержит.

Полученная по смс информация о том, что мне с 3.45 утра уже можно общаться с людьми и меня могут пустить не только в музей, но и в кафетерий, меня несказанно вдохновила, и я нацелилась на самого́ Врубеля.

Боже мой, как прекрасна его картина «Сирень»! Какая смутная, тёмная и властная тень девушки в образе Души Сирени царит на полотне!.. Мысленно я уже бродила по выставке, когда моя сестра сообщила, что билетов нет.

Как «нет?» – этого не может быть! Уверенная в том, что мы обязательно пролезем на выставку хоть в щёлочку, я потащила сестру на Крымский вал, тем более что её «Ку-Куру-КУ-КУ-код» действовал только до завтрашнего дня.

Мы встретились на станции метро Октябрьская. Первым, кто был рад нашему приходу в эти чудесные места, был обаятельный негр под два метра ростом, абсолютно не говорящий по-русски, который пытался спросить, где КАССАДОМГДЭБЫЛЕТ. Мы пытались ответить и отправить его с помощью жестов в авиационные кассы, но оказалось, что там он уже был и это не то, что ему требуется. Мы, мило улыбнувшись, расстались навсегда. Подгоняемые первым морозцем и нежным крупинкообразным снежком, мы побрели к выставочному залу.

Милая с нежным румянцем на гладких блестящих щеках, с распушенными от ветра волосами, абсолютно без шапки девушка и её друг, бледно-зелёный, тщедушный, с весёлой улыбкой, но – в шапке, нахлобученной до самых глаз, – преградили нам дорогу.

– Вы можете ответить на вопросы? – весело спросила девушка задорным свежим контральто, а юноша молчал и широко улыбался в унисон.

Девушка затараторила, стараясь коротко сообщить одно и то же, что, видимо, с утра втирала публике:

– Мы из университета, собираем данные. Если вам нетрудно, то ответьте на вопросы.

– Из МГУ? – ласково спросила я.

– Нет, из финансового университета!

– А-а-а, это из того, где плохо учат и плохо учатся! – шутя воскликнула я, потом строго посмотрела на девушку и серьёзно спросила, глядя ей в глаза: – Скажите-ка мне, пожалуйста, кто написал вальс Грибоедова?

– Не знаю, – тихо сказала красавица, растерянно оглянулась на парнишку.

Я перевела взгляд на юношу и получила тот же ответ.

– Ну что же, задавайте свои вопросы, – грустно сказала я, думая о том, что все эти полонезы Огинского, обкатанные в соцсетях, не врут, а говорят чистую правду, и что вальс Грибоедова постигла та же участь. Печально!..

– Скажите, пожалуйста, вы кормите уток на прудах?

– Конечно, – сказала я с энтузиазмом.

– А зачем вы это делаете?

– Я кормлю детей, внуков, мужа, уток и так далее, и когда они едят – я счастлива!!! Я вообще счастлива, когда все едят и хвалят то, что я готовлю!

– А если у вас остался бутерброд? Вы отдадите его собаке?

– Конечно, отдам. Если бутер остался в квартире, то я высунусь в окно и вышвырну его на улицу, прямо в пасть вороне или собаке, что попадется под руку, так было неоднократно, и дети меня осуждали…

– А чем вы кормите уток?

– Хлебом! Я надеюсь, вы не партия Зелёных? Я отношусь к ним крайне отрицательно. От них, кроме вреда, никакой пользы! Так считает и мой муж, кстати, главный специалист Московского зоопарка!

– Не-е-ет, мы не зелёные!

– Голубушка, – я посмотрела в глаза юной красавицы, – послушайте вальс Грибоедова! Вы получите огромное удовольствие. Такой талантливый дипломат, а написал такую прелестную музыку!

– По-моему, он ещё «Горе от ума» написал, – нерешительно опомнился юноша.

– От ума может быть ещё и счастье!!! – добавила я.

На этой прекрасной ноте мы расстались. Весёлые и смеющиеся над собой, мы с сестрой побрели к выставочному залу.

Полногрудая суетливая старушенция с бегающими глазами, глядя в дальнюю даль, предложила нам билеты на Врубеля за тысячу рублей. Мы отказались и, представляя охране куар-коды, паспорт и прочее, просочились в фойе галереи. Отпечатков пальцев не требовали, и дышать в трубочку – тоже. В полупустынном фойе злобная кассир резко ткнула нам в нос информацию, что билетов на Врубеля нет и надо записываться, и покупать билеты через интернет. Загрустив, мы приобрели пенсионерские билеты на постоянную экспозицию и поднялись по лестнице к входу в зал, где от нас прятали Врубеля.

Немного покачались, осмотревшись у рекламы с грустной и тревожной царевной Лебедь, мы робко спросили у молодого человека, раздающего диктофоны, как бы нам совершить преступление и попасть на выставку, обойдя препоны.

– Подойдите к администратору, там, у кассы сидит. Она сможет ваши билеты перекомпостировать.

Мы опять вернулись к кассе. За стеклом в медицинской маске сидела дама с очаровательными глазами с длинными искусственными ресницами, нежной коричнево-золотой тенью и угольно-чёрной подводкой.

– Добрый день, – заворковали мы, – Вы не могли бы нам помочь? У нас куар-код заканчивается завтра, а мы так хотим попасть на выставку Врубеля!..

– Это невозможно, если у вас нет билетов! – металлический звон её голоса отдавал сталью.

– А может… – робко начала моя сестра, но была резко остановлена выразительным взглядом тщедушной юности.

– А нам мужчина там сказал, что вы можете… – я не успела закончить.

– Какой мужчина? – зарычала администратор, – покажите мне его! – Она привстала.

– Мы своих не сдаём! – выкрикнула я, как перед расстрелом, и мы пошли на постоянную экспозицию.

Передвигаясь от Кончаловского к Лентулову, от Гелия Коржева к Васнецову, мы периодически задавали (уже шёпотом) вопросы служителям в залах Третьяковки, можно ли просочиться в зал Врубеля незаметно, знают ли они такие места? – но каждый раз получали отрицательный ответ.

Только в самом конце одна из служительниц искусства из-под маски злобно ответила:

– Знаю такие места, да вам не скажу! – Её ненависти не было предела, из-под маски буквально вырывались языки пламени.

– Спасибо! Спасибо Вам! Вы очень добры, – запричитала я, – дай Бог вам хорошего мужа и детей!

* * *

Наступил глубокий ноябрьский вечер. Снежинки под порывами ветра неслись, закручиваясь в снежные вихри. Как смерчи, они поднимались к небесам, и казалось, что уже февраль громко воет в трубах. На мосту у храма Христа Спасителя не было ни души. Метель крутила зигзаги так неистово, что мы останавливались, чтобы спрятать лицо от снега. «Какашка» Фишера загадочно и одиноко заполняла набережную. В душе гнездилось современное искусство и особенно портрет академика Н.Ф. Гамалеи работы П.Д. Корина.

Тем более что только труд этого великого человека и его последователей спасал сейчас, в настоящее время, всех нас от пандемии века. Сидя на пуфике перед его пожилым и, я бы даже сказала, сердитым и задумчивым лицом, я не могла себе вообразить, о чём думал этот великий человек, когда его писал Корин. Перед моим взором проплывали последние годы трудных, трагических дней, унесших жизни многих, в том числе и моего отца, и моё дыхание кислородом двадцать три дня в 1-ой инфекционной, шестидневная реанимация моего сына… Видимо, вместо Демона и «Сирени» Врубеля мне суждено было попасть именно сюда и увидеть плотно сжатый рот великого учёного, дело которого сейчас спасает жизни людей почти на всей Земле.

Дама с собачкой

Не так давно в нашем дворе на улице академика Вавилова среди стандартных четырнадцатиэтажек советской эпохи появилась новая жиличка, которую, как мне казалось, я встречала раньше, но не припомню где. Человек всегда заметнее, если у его ног прыгает или плетётся какой-нибудь пёс, а хозяйка вынуждена в любую погоду его выгуливать по известной надобности и для моциона, конечно.

Дама оказалась общительной, примерно семидесяти с сильным плюсом лет, с алыми, небрежно, дрогнувшей рукой накрашенными губками, изящно выведенными на вдохе и задержке дыхания бровями и обведёнными чёрным цветом юркими маленькими карими глазками. Мы сразу стали здороваться и иногда перебрасываться незначительными фразами.

– Вы молодец, – хвалила она меня, когда я выходила пройтись с палками для скандинавской ходьбы, – всегда нужно быть с накрашенными губами и прочим тоже. Это вдохновляет!

– Тяв-тяв, – вторила ей псинка, маленькая, кудлатая, с такими же, как у хозяйки, глазками.

Дама беседовала с отдыхающими на лавочке у подъезда пенсионерами и не только, шутила с собаководами, активно и регулярно удобряющими наш крошечный перелесок, назидательно сообщала что-то важное узбеку, что подметал асфальт около дома, а также имела огромный круг желающих послушать её речитативный фонтан в обществе «Московское долголетие».

Картина И.Э. Грабаря – Дама с собачкой

Однажды я возвращалась с концерта любимого мужского камерного хора имени Рыбина Валерия Михайловича, на который хожу уже лет тридцать. В этот день букет чудесного многоголосия в галерее художника Александра Максовича Шилова звучал не в вечернее традиционное время, а днём. Под козырьком крыльца нашего дома, спасаясь от мороси вместе с сабулькой и переминаясь с ноги на ногу, одиноко, но всё же царила «Дама с собачкой» – я так прозвала её в мыслях. Неожиданно за неимением слушателей она решила познакомиться со мной, и я узнала, что эта милая женщина носит имя Маргарита. Торопясь домой, я поспешила перекрыть фонтан пенсионерской «тоски», – имейте в виду, «тоска» в кавычках. Эта женщина не могла тосковать на пенсии и вообще – нигде и никогда! Но общение, даже одностороннее, ей всё же требовалось. Я быстро достала красочную рекламку с фотографией хора и небольшой афишей и со словами: «Сходите! Не пожалеете!» – сбрызнула в дверь.