Дикая Флетчер

– Не волнуйся. Это случается со всеми нами.

– Нет, не случается. Ни с кем из вас такого не случалось!

Саймон постоянно жалуется, что у него больше пациентов, чем часов в сутках для их лечения, а мама владеет успешным цветочным магазином на улице Йонг последние одиннадцать лет.

– Ну, нет, но… это случилось с твоим дедушкой и братом Саймона, Норманом. И с обоими соседями, не забудь о них! – Она пытается подобрать примеры.

– Да, но им всем было около сорока! А мне всего двадцать шесть!

Мама бросает на меня возмущенный взгляд, но затем мелкие морщинки на ее лбу углубляются, и она хмурится.

– Кто еще потерял работу?

– Я не знаю. Я больше никого не видела у стойки охраны.

Сидят ли остальные члены моей команды за своими столами и шепчутся ли обо мне в этот самый момент? Видели ли они, как все произошло?

Мама ласково поглаживают мои плечи изящными руками.

– Ну, этим местом явно управляет кучка идиотов, если они отпустили своего лучшего и самого перспективного сотрудника.

Еще один взгляд, брошенный в сторону Саймона, предназначенный Майку.

Конечно, я ожидала, что она так скажет. Она же моя мама. И все-таки… от этого мне становится немного легче.

Я прислоняю голову к ее плечу, находя утешение в тонком аромате цветочных духов и мягкости ее гладкого золотисто-коричневого боба длиной до подбородка, пока мы молча наблюдаем, как Саймон просматривает бумаги, и ожидаем вердикт.

– Четыре месяца зарплаты с пособиями… переподготовка в агентстве по трудоустройств… выглядит вполне стандартно, – говорит Саймон с очаровательным британским акцентом в духе Хью Гранта, который все еще сохраняется даже после тридцати с лишним лет жизни в Канаде. – Ты в хорошей позиции. Тебе не нужно беспокоиться об аренде или ипотеке. Твои счета минимальны. – Он сдвигает очки на макушку своей редеющей седой головы и устремляет на меня проницательный взгляд голубых глаз. – Но как ты себя чувствуешь из-за этого?

Саймон очень любит спрашивать меня о том, как я себя чувствую, особенно когда знает, что я не хочу об этом говорить. Он психиатр и не может не подвергать психоанализу всех и вся. Мама говорит, что так он учит меня всегда спокойно выражать эмоции. Он делает это с самого первого дня нашего знакомства. Когда мне было восемь лет, он спросил меня, что я чувствую при мысли о том, что у моей мамы есть парень.

– Я чувствую, что мне нужно побыть одной.

Он кивает в знак понимания.

– Совершенно верно.

Я забираю свое выходное пособие и направляюсь к лестнице.

– Сьюзан? Разве нет чего-то еще, о чем ты должна упомянуть? – слышу я его шепот.

– Не сейчас! – шипит она в ответ.

Когда я оглядываюсь, эти двое общаются с помощью переглядываний, вздергивания бровей и укоризненных взглядов. Они частенько делают так. Это забавно… когда не имеет никакого отношения ко мне.

– Что происходит?

Мама натянуто улыбается и отвечает легким голосом:

– Ничего страшного. Мы можем поговорить об этом позже, когда у тебя все уляжется.

Я вздыхаю.

– Просто скажи мне.

Наконец мама сдается.

– Сегодня был звонок. – Она колеблется. – С Аляски.

Беспокойство поселяется в моем позвоночнике. Я знаю только одного человека на Аляске, и я не разговаривала с ним двенадцать лет.

– Чего он хочет?

– Я не знаю. Я не успела подойти к телефону, и он не оставил сообщения.

– Значит, ничего.

Мамины насупленные брови говорят мне, что она не считает это пустяком. Даже когда мы общались, мой отец никогда не был тем, кто прикладывал усилия, чтобы вычислить разницу во времени и снять трубку, чтобы сказать «привет».

– Может, тебе стоит ему позвонить?

– Завтра. – Я продолжаю подниматься по лестнице. – Я не могу выдержать столько разочарований за один день.

А мой отец доставил их уже столько, что мне хватит на всю жизнь.

Глава 2

– Уходишь?

Саймон смотрит на часы. Он не может понять, в чем смысл выходить из дома в одиннадцать вечера, чтобы встретиться с друзьями, но ему пятьдесят шесть лет, и сам он редко выбирается куда-то, если только моя мать не заставит его. В понятии Саймона развлечение – это налить себе бокал хереса и досмотреть последний документальный фильм Би-би-си.

– Я хочу развеяться.

Саймон смотрит на меня поверх очков, быстро, по-отечески оценивая мой наряд, прежде чем перевести взгляд обратно на свою книгу. Для сегодняшнего вечера я выбрала свое самое короткое, облегающее черное платье и туфли на самых высоких каблуках. В любой другой ситуации такое сочетание считалось бы достойным эскорта, но в знойный июльский четверг на Ричмонд-стрит это почти стандартная униформа.

Саймон редко комментирует мой выбор одежды, и я благодарна ему за это. Бог знает, какой смысл он мог бы найти в сегодняшнем ансамбле. Попытка усилить эго после того, как моя гордость была уязвлена? Может быть, жажда любви и внимания? Глубоко засевшие проблемы с отцом?

– С обычными подозреваемыми?

– Нет. Они все в отъезде. Сегодня вечером только Диана.

И, я уверена, Аарон. Он не может находиться в клубе один слишком долго. Моя лучшая подруга потребует устроить девичник, а потом сделает вид, будто это чистое совпадение, что появился ее парень, хотя я видела, как за полчаса до этого она написала ему, где мы находимся.

– Не Кори?

– Он работает допоздна, – бормочу я, не в силах скрыть раздражение.

Но он хотя бы хочет встретиться в субботу. Чтобы мы могли «снять стресс», – так говорится в его последнем сообщении. Это означает «потрахаться». Обычно такие сообщения меня не беспокоят. Но сегодня все по-другому. Сегодня оно меня нервирует. Тот факт, что мой парень не может уделить даже десяти минут, чтобы позвонить и убедиться, что со мной все в порядке после того, как меня уволили, тревожит все больше. Когда Кори стал настолько сосредоточен на своей карьере, на стремлении к повышению, что я оказалась на втором месте?

И почему я не заметила этого раньше?

Рот Саймона кривится в недовольную гримасу.

– Я видел фотографию в мусорке. Ту, на которой вы вдвоем прошлым летом.

– Она повредилась, когда развалилась коробка.

– Это хороший снимок.

– Ага.

Он был сделан в июне прошлого года в коттедже моей подруги Талии на озере Джо, в том самом коттедже, где мы с Кори встретились за месяц до этого, когда он гостил во время длинных майских выходных у друга, жившего в трех домах от нас. Мы пересеклись на байдарках в субботу рано утром, в тихой части обычно оживленного озера, где медленно плыли друг рядом с другом и обменивались любезностями, типа «это будет отличный денек!». Мое внимание привлекли его шелковистые белокурые локоны, а завораживающая улыбка и легкий смех подогрели интерес. Я взволновалась еще больше, когда узнала, что он живет возле Хай-Парка и работает всего в восьми минутах ходьбы от моего офиса.

К тому времени, когда мы бок о бок погребли обратно к своим берегам, мы договорились встретиться за обедом. А когда костер той ночью догорал в котловане во дворе Талии, мы уже игриво размазывали тающий зефир по губам друг друга.

На фотографии мы сидим на груде скалистых серых камней, торчащих из озера. На заднем плане возвышаются столетние сосны. Длинные, долговязые руки Кори обхватывают мои плечи, и мы широко улыбаемся, полностью очарованные друг другом. Так было раньше – когда мы виделись по крайней мере четыре раза в неделю, когда все наши планы строились с учетом расписания друг друга, когда Кори отвечал на мои сообщения пошлыми остротами в течение тридцати секунд после того, как я клацала «отправить», когда он каждую неделю заказывал цветы в цветочном магазине моей мамы и просил ее оставить их у моей прикроватной тумбочки, что почти мгновенно укрепило ее обожание к нему. В те времена, когда мне приходилось отталкивать его, хихикая, пока он срывал последний поцелуй, независимо от того, кто смотрел.

Но в какой-то момент все изменилось. Цветы больше не приходят каждую неделю, ответы на СМС иногда занимают несколько часов. А поцелуи становятся лишь прелюдией к чему-то большему.

Может быть, нам просто стало комфортно в этих отношениях.

Может быть, слишком комфортно.

Может быть, нам с Кори нужно сесть и поговорить.

Я откладываю эту мысль на потом.

– Я всегда могу распечатать еще один.

Саймон снова смотрит на меня, на его узком лице заметно легкое беспокойство. Он тоже обожает Кори, возможно, даже больше, чем моя мама. С другой стороны, они всегда радушно принимали моих парней, и за эти годы через нашу парадную дверь их прошло немало.

Тем не менее Кори было полюбить легче всех. Он интеллигентный, учтивый и непринужденный. Уголки его мягких орехово-зеленых глаз морщатся от смеха, и он мастер уделять людям безраздельное внимание. Ему не все равно, что о нем думают другие, но в хорошем смысле, в том смысле, что он держит язык за зубами, даже когда сердится, чтобы не сказать того, о чем потом пожалеет. Он всегда относился ко мне хорошо, никогда не жаловался, когда я вручала ему свою сумочку, чтобы освободить руки, придерживал дверь, чтобы я могла войти, предлагал постоять в переполненных барах, чтобы принести мне напиток. Настоящий джентльмен. И он сексуальный.

Какие родители не хотели бы, чтобы их дочь была с таким парнем, как Кори?

И почему, пока я стою здесь и мысленно перебираю лучшие качества Кори, мне кажется, что я убеждаю себя в них?

– Ну… Смотрите за своими напитками и держитесь вместе, – бормочет Саймон.

– Обязательно. Поцелуй за меня маму на ночь.

Свадебный сезон в самом разгаре, и она уже крепко спит. Ей нужен отдых перед ранним утренним подъемом, чтобы закончить работу над букетами невест в эти выходные.

Я успеваю дойти до входной двери, прежде чем меня окликает Саймон.

– Не забудь вынести мусор к обочине.

Моя голова откидывается назад со стоном.

– Я сделаю это, когда вернусь домой.

– В три часа ночи? – беспечно спрашивает он. Прекрасно зная, что последнее, что я буду делать, спотыкаясь и поднимаясь по ступенькам в три часа ночи, – это тащить на обочину контейнеры для мусора, вторсырья и компоста.

Я открываю рот, собираясь упросить отчима сделать это за меня, только в этот раз…

– Выносить мусор раз в неделю в качестве твоего единственного вклада в это хозяйство, по-моему, хорошая замена оплаты аренды и коммунальных услуг, согласна?

– Да, – бормочу я.

Потому что это правда. Два раза в неделю к нам приходит домработница, чтобы убрать и запустить стирку. Мама еженедельно привозит нам продукты и готовые обеды из органической, зерновой, безгормональной, безглютеновой, безмолочной кухни, так что мне редко приходится ходить по магазинам или готовить. И я всегда складываю свои блузки и платья в стопку, которую Саймон отдает в химчистку, когда его жилеты и плиссированные брюки нуждаются в чистке.

Я двадцатишестилетняя женщина без долгов, которая последние четыре года живет за счет своих родителей, несмотря на приличную зарплату, и никто из них не жалуется, потому что им нравится, что я здесь, а мне нравится образ жизни, который я могу себе позволить, живя дома. Поэтому да, самое меньшее, что я могу сделать, это раз в неделю выносить наш «мусор».

Но это не мешает мне добавить:

– Ты просто заставляешь меня делать это, потому что сам ненавидишь этим заниматься.

– А почему, по-твоему, мы так долго тебя держим? – спрашивает он, когда я захлопываю за собой входную дверь.

* * *

– Встретимся там.

Колеса компостного бака грохочут по асфальту, пока я тащу его одной рукой к обочине, мимо маминой «Ауди» и «Мерседеса» Саймона, прижимая к уху телефон. Наш дом – один из немногих на этой улице – имеет собственную подъездную дорожку, причем достаточно большую, чтобы вместить три машины. Большинство наших соседей вынуждены бороться за парковку на улице, что становится особенно проблематично зимой, когда приходится соперничать не только с другими машинами, но и с полутораметровыми снежными сугробами.

– Мы никуда не попадем, если ты не поторопишься! – Диана перекрикивает толпу шумных людей, в ее голосе слышна паника.

– Расслабься. Куда-нибудь мы попадем, как мы делаем это каждый раз, когда куда-нибудь выходим.

Куда-нибудь, где мы сможем пофлиртовать со швейцарами или в худшем случае сунуть им несколько купюр, чтобы они позволили нам миновать очередь, которую они сами и создали, чтобы их клуб выглядел популярным. Между тем внутри это города-призраки.

Но у двух привлекательных молодых женщин есть свои преимущества, и я планирую воспользоваться ими сегодня вечером. Как бы паршиво я себя ни чувствовала внутри, я компенсировала это, приложив дополнительные усилия снаружи.

– Мой «Убер» уже в пути. Просто выбери место и напиши мне. Увидимся минут через пятнадцать.

Скорее через двадцать пять, но Диана бросит меня, если я скажу ей об этом. Положив телефон с сумочкой на капот машины Саймона, я тащу мусорный бак к обочине, стараясь не сломать ноготь. Затем возвращаюсь, чтобы захватить серый контейнер для мусора.

За долю секунды до того, как что-то мягкое касается моей ноги, краем глаза я улавливаю движение. Я отпрыгиваю с испуганным вскриком, теряю равновесие и, споткнувшись о бордюр, приземляюсь на задницу рядом с особенно колючим кустом роз. Мимо меня проскакивает огромный енот. За ним быстро следует второй, злобно шикая на меня.

– Проклятье!

Удар был жестким, и я, вероятно, заработала синяк, но сейчас больше всего беспокоит десятисантиметровый каблук, лежащий рядом с моей ногой, отломанный от основания. Я снимаю испорченный лубутен и со всей силы бросаю его в енотов. Но они уже благополучно устроились под машиной и теперь наблюдают за мной, а поток света с крыльца отражается от их глаз-бусинок.

Входная дверь открывается, и появляется Саймон.

– Калла, ты еще здесь?

Он видит меня, растянувшуюся на земле в саду, и хмурится.

– Тим и Сид вернулись, – бормочу я.

Эта парочка перестала появляться в прошлом месяце, после того как большую часть года исправно посещала наш дом по вечерам каждого четверга. Я предполагала, что они либо нашли другую семью для терроризирования, либо их сбила машина.

– У меня было предчувствие, что они вернутся. – Отчим протягивает телефонную трубку. – С Аляски.

Я качаю головой и произношу одними губами: «Меня нет дома», – хотя уже слишком поздно.

Кустистые брови Саймона изгибаются дугой, он ждет, вытянув руку. Он все равно никогда бы меня не прикрыл. Психиатр в нем верит в то, что проблемам нужно смотреть в лицо, а не избегать их.

И моя самая большая проблема, по словам Саймона, это мои отношения с Реном Флетчером. Или отсутствие таковых, потому что я почти не знаю этого человека. Я думала, что знаю его, когда набирала его номер и слушала его голос, представляя себе комнату, дом и человека на другой стороне. Конечно, я знала, как выглядит мой настоящий отец. Мама показывала мне его фотографии: мужчина с растрепанными волосами цвета арахисового масла и мягкими серыми глазами, в сине-черной клетчатой куртке и джинсах в середине августа, гордо стоит возле ряда самолетов. Мама назвала его суровым красавцем, и я каким-то образом поняла, что она имела в виду, не осознавая этого в своем юном возрасте.

Иногда папа не отвечал, и я оставалась потерянной весь день. Но в других случаях, когда мне везло, я заставала его только пришедшим или уже уходящим. Мы разговаривали минут пятнадцать или около того, о школе, о моих друзьях или о занятиях, которыми я увлекалась в то время. Говорила в основном я, но я почти не замечала этого, с удовольствием болтая. Мама говорит, что папа никогда не был болтуном.

Еще она сказала, что мы никогда не будем жить вместе как семья. Что жизнь моего отца на Аляске, а наша – в Торонто, и от этой реальности никуда не деться. Я рано научилась принимать этот факт. Я не знала ничего другого. Тем не менее я всегда просила папу прилететь навестить меня. Ведь у него были все эти самолеты, так почему же он просто не мог сесть в один из них и прилететь?

У него всегда находилось оправдание, а мама никогда не пыталась его уговорить.

Она знала лучше.

А я? Я видела его только очарованными глазами маленькой девочки, которая отчаянно хотела познакомиться с тихим мужчиной по ту сторону телефона.

Я поднимаюсь и отряхиваю грязь сзади. Затем ковыляю к парадным ступенькам в одной туфле, глядя на моего всегда понимающего и терпеливого отчима.

В конце концов я беру телефон из его рук.

– Алло.

– Алло. Калла? – спрашивает женщина.

Я хмуро смотрю на Саймона.

– Да. Кто это?

– Меня зовут Агнес. Я подруга твоего отца. Я нашла твой номер среди вещей Рена.

– Хорошо…

Внутри меня зажигается неожиданная искра страха. Почему эта женщина рылась в его вещах?

– С ним что-то случилось?

– Наверное, можно и так сказать. – Агнес делает паузу, и я задерживаю дыхание, боясь ответа. – У твоего отца рак легких.

– О.

Я сажусь на верхнюю ступеньку, внезапно ощутив шаткость в ногах. Саймон опускается на ступеньку рядом со мной.

– Я знаю, что в последнее время между вами были сложные отношения, но я подумала, что ты захочешь быть в курсе.

Сложные? Скорее, несуществующие.

Наступает долгая пауза.

– Я знаю только потому, что нашла копию результатов теста в его кармане, когда пошла стирать белье. Он не знает, что я звоню тебе.

Я слышу то, что она не говорит: «Он не собирался говорить мне, что у него рак».

– Так… насколько все плохо?

– Я не уверена, но врачи рекомендовали план лечения.

У нее блеющий голос и легкий акцент, который напоминает мне голос моего отца, из того, что я о нем помню.

Я не знаю, что еще сказать, кроме:

– Ладно. Ну… Я уверена, что врачи знают, что делают. Спасибо, что позвонили и дали мне знать…

– Почему бы тебе не приехать сюда в гости?

Моя челюсть отпадает.

– Сюда? Что, вы имеете в виду… на Аляску?

– Да. В ближайшее время. До того, как начнется лечение. Мы оплатим твой билет, если это потребуется. Сейчас разгар сезона, но я нашла свободное место в Анкоридж на это воскресенье.

– В это воскресенье?

То есть через три дня?

– Джона может подбросить тебя оставшуюся часть пути.

– Простите, кто такой Джона?

Моя голова кружится.

– О. – Смех Агнес мягко и мелодично звенит в моем ухе. – Извини. Он наш лучший пилот. Он позаботится о том, чтобы ты добралась сюда в целости и сохранности.

«Наш» лучший пилот, отмечаю я. «Мы» заплатим за твой билет. Она назвалась подругой, но я понимаю, что с отцом их связывает нечто большее.

– И Рен будет рад тебя видеть.

Я колеблюсь.

– Он сказал вам это?

– Ему и не нужно это говорить. – Она вздыхает. – Твой отец… он сложный человек, но он любит тебя. И у него много сожалений.

Может быть, эта Агнес и смирилась со всем тем, что Рен Флетчер не говорит и не делает, но я – нет.

– Мне жаль. Я не могу просто запрыгнуть на самолет и прилететь на Аляску…

Мои слова расходятся с делом. По правде говоря, сейчас у меня нет ни работы, ни других серьезных обязательств. А что касается Кори… Я, вероятно, могу слетать на Аляску и вернуться, и он никогда не узнает об этом.

Я легко могла бы улететь, но это уже неважно.

– Я знаю, что прошу многого. Пожалуйста, подумай об этом. У тебя будет шанс узнать Рена. Я думаю, он бы тебе очень понравился. – Ее голос становится хриплым, и она прочищает горло. – У тебя есть что-нибудь, чем можно писать?

– Э-э-э… Да.

Я достаю ручку из нагрудного кармана рубашки Саймона – у него всегда есть ручка наготове – и записываю номер телефона Агнес на тыльной стороне его руки, хотя, скорее всего, он уже отображается на дисплее вызова. Агнес также дает мне адрес своей электронной почты.

Когда я кладу трубку, то замираю в оцепенении.

– У него рак.

– Я догадался, что речь идет от чем-то таком. – Саймон кладет руку мне на плечо и притягивает меня к себе. – И эта женщина, которая звонила, хочет, чтобы ты навестила его.

– Агнес. Да. Она предлагает навестить его. Но отец не хочет, чтобы я была там. Он даже не собирался мне ничего говорить. Он собирался просто пойти и умереть, не предупредив меня.

Мой голос ломается. Этот человек, которого я даже не знаю, все еще ранит меня так глубоко.

– И что ты при этом чувствуешь?

– Как ты думаешь, что я чувствую?! – Я срываюсь, а на моих глазах выступают слезы.

Саймон остается спокойным и собранным. Он привык, что на него кричат за его назойливые вопросы – моя мама и я, а еще его пациенты.

– Ты хочешь полететь на Аляску, чтобы встретиться со своим отцом?

– Нет.

Саймон приподнимает бровь.

Я вздыхаю с отчаянием.

– Я не знаю!

Что мне делать с этой информацией? Как я должна чувствовать себя из-за возможной потери человека, который причинял мне только боль?

Мы сидим тихо и наблюдаем, как Тим и Сид вылезают из-под машины, их горбы подрагивают от шагов, пока они направляются к мусорным бакам в конце нашей подъездной дорожки. Потом еноты встают на задние лапы, чтобы ударить передними по синему баку, пытаясь опрокинуть его своим весом. Они перекидываются репликами туда-сюда, лишь изредка бросая взгляды на нас.

Я вздыхаю.

– Он никогда не прилагал усилий, чтобы узнать меня получше. Почему я должна прилагать усилия сейчас?

– Может быть, потому что это лучшее время?

В этом весь Саймон. Всегда отвечает на вопрос другим вопросом.

– Позволь мне спросить тебя вот о чем: как ты думаешь, ты сможешь получить что-нибудь от поездки на Аляску?

– Кроме фотографии с маминым донором спермы?

Саймон корчит неодобрительную гримасу в ответ на мою неудачную шутку.

– Извини, – бормочу я. – Наверное, у меня просто низкие ожидания от человека, который за двадцать четыре года не позаботился о том, чтобы хоть раз встретиться со своей дочерью.

Он должен был приехать в Торонто. Он позвонил мне за четыре месяца до моего выпускного в восьмом классе и сказал, что приедет на него. Я начала плакать, как только повесила трубку. Весь гнев и обида, которые копились годами, за все дни рождения и праздники, которые отец пропустил, мгновенно рассосались. И я искренне верила, что он будет там, что он будет сидеть в зале с гордой ухмылкой на лице. Я верила в это до тех пор, пока папа не позвонил за два дня до церемонии и не сказал, что «что-то» случилось. Чрезвычайное происшествие на работе. Он не стал уточнять.

Мама перезвонила ему. Я слышала ее гневный голос сквозь стены. Я слышала ультиматум, который она предъявила сквозь слезы: либо он определится со своими приоритетами и наконец-то приедет к своей дочери, либо навсегда покинет нашу жизнь, ежемесячные чеки на алименты и все такое.

Он так и не приехал.

И я принимала академическую награду на сцене с опухшими глазами, вымученной улыбкой и молчаливым обещанием самой себе, что я никогда больше не доверюсь отцу.

Саймон колеблется, его мудрые глаза вглядываются в темноту.

– Знаешь ли ты, что твоя мать все еще любила Рена, когда мы поженились?

– Что? Нет, она не любила его.

– Любила. Очень сильно.

Я хмурюсь.

– Но она была замужем за тобой.

– Это не значит, что она уже не любила его. – Его взгляд становится задумчивым. – Ты помнишь, как она проходила через этот этап, когда она изменила прическу и начала заниматься спортом почти каждый день? Она была очень раздражительна со мной.

– Смутно, но да.

Она перекрасила волосы в платиновый блонд и начала одержимо ходить на йогу, обращая вспять смягчающие эффекты среднего возраста и снова делая свое тело твердым. Она бросала Саймону мелкие шпильки между глотками утреннего кофе, придиралась к его недостаткам во время обеда и устраивала колоссальные ссоры из-за всего, чего он не сделал к ужину.

Помню, я думала, что это странно, что я никогда не видела, чтобы они вообще ссорились, тем более так часто.

– Все началось после того, как позвонил Рен и сказал, что приезжает.

– Нет, было не так, – начинаю возражать я, но останавливаю себя. Саймон разбирается в этой хронологии гораздо лучше меня.

– Когда твоя мать оставила Рена, она сделала это в надежде, что он передумает оставаться на Аляске. Он так и не изменил своего решения, но она не перестала любить его, несмотря на это. В итоге она поняла, что должна жить дальше. Она встретила меня, и мы поженились. А потом Рен вдруг собрался приехать сюда, вернуться в ее жизнь. Она не знала, как справиться с тем, чтобы снова увидеть его после стольких лет. Она была… противоречива в своих чувствах к нам обоим.

Если Саймону и горько признавать это, он этого не показывает.

– Это, наверное, было тяжело для тебя.

Мое сердце болит за человека, которого я узнала и полюбила как более чем подходящую замену моему биологическому отцу.