Платоника и Плутос

Окромя любви, там нет иных прогрессов устремлений.

Но ныне Небеса мое безвременное пространство.

На крыльях поэзии к тебе спускаюсь,

Позабыв коварство и жеманство,

Продолжу осеннего дождя питательную песнь.

Как и людей ушедших, листьев падших видением не счесть.

Видятся златые россыпи монет,

А ветер подобен дыханью сторожа дракона.

“…Очей очарованье” – мне вспоминается поэт.

В юности познавший славу и бич закона.

Плачет родившая утроба возле сыновья гроба.

Рвутся орудий залпы, иль это раскаты грома.

Молнии в сверканье посылают страх озноба.

Венец творенья тебе ли страшиться природы шторма.

Творец всего творенья не попустит омертвенья

В обилье красок, в вальсе муз

И в вихре поползновенья.

Деревья скинут листву, словно тяжкий груз,

Первый снег их инеем покроет.

Скроется нагота и воссияет целомудренно наивно белизна.

Наступает морозная зима, что землю успокоит.

Венчания пора в платье белом невеста непознанно чиста,

Или жених в девстве бережлив и скромен,

В празднестве отметят обрученье.

В сугробах вышних и в снежинках риса.

Зима – венчанье юных душ олицетворенье.

Горы виднеются вдали, там над вершиной мыса

Остов Ноева Ковчега заточен в снегах.

Иль Прометей там скован даритель запретного огня.

Ах, Ариана, для чего ты являешься сюда в слезах

Под дуб, воскрешая прошлое в памяти своей и я

Раньше встречи срока льну к душе твоей речами.

Любимая – живи, об одном лишь заклинаю.

Не жалей мертвых, жалей живых добрыми делами.

Мучает тебя вопрос, о том я ведаю, я знаю.

Вторую книгу, том второй я начертал пером,

Скучна жизнь моя, не было у меня свиданий, и не состоял я в паре.

Не созерцал заграничные города и храмы.

Но сколько чувств и впечатлений (подобных каре)

О неловком взгляде, о пылинки кусочка кожи на реснице дамы,

Сколько внутри восторга и столько же утрат.

Роман написан, любовный скромный наш роман.

Невзирая на торжество рассвета, я жду старости закат.

Там смерть близка, иль смерти вовсе нет, смерть – обман

Ее придумали для устрашения непоседливых детей.

И черно-белыми тонами Вселенной варьете

Вращения по кругу без изыскательных затей,

Люди в хохоте и в плясках в дыму бессонных кабаре

Бессмысленно пропивают жизнь в трущобах табака,

“Осанна” – редко слышится в низинах кабака, чаще брань.

Ариана, живи не сим беспутством, но будь святости верна.

Облекись в одежды правды и сними гнилую рвань,

Сердцем внимай в учение Бога Христа.

Минет зима, оттает прах.

Хлынут ручьи, и дети весело запустят по рекам корабли

Надежды, веры и любви, минуя страх

Обиды, скорби, воспрянем духом в играх детворы,

Ведь горит трава сухая, поэт сжигает неудачные стихи,

И над пеплом прорастут цветы, мать и мачехи желтки,

Набухнут почки зародыши листки мохнатые пучки,

В возрожденье природы виден Бог в пробужденье красоты

Столь по-девичьи наивной.

Великое слагается из привычной простоты,

Меж пеньем певчих птиц, пополняя мир музыкой призывной,

Сердца наполним теплотой весенней радости чудес.

Звонкая прозрачная река проснулась,

Прояснилось небо, и очнулся мрачный лес.

И любовь под слоем пыли встрепенулась.

Сожалею, о том, что мы не были вдвоем наедине,

В ту мечтаний пору в сказаньях ангельского бденья,

Я не гулял с тобой по парку, держа твою руку в своей руке.

В мае день твоего рожденья,

Числа двадцать шестого тот благовестный день я с трепетом встречаю.

Я пред Богом преклоняюсь в знак почтенья.

Верю в Творца, ибо Он сотворил тебя, обильно растачаю

Хвалы и за покой твоей души моленья.

“Готов я быть всю жизнь земную с тобой в разлуке,

Дабы вечность с тобою, Ариана, разделить”. –

Так я слагал в себе мечту о милой деве моей подруге.

Но Господь жизнь тебе вернул, так я возле гроба посмел молить.

Благоухает травами весна, и ты на крыльях воспари.

Живи, и никогда не умирай.

Дары словесные любви моей прими.

Поэта любившего тебя никогда не забывай”.

Просияла Ариана, надежды замерцал в ней огонек.

Дух казался ей столь близок, и в то же время недосягаемо высок.

Выслушав поэзии слова, она в смирении произнесла.

“Тогда умру и я, встречусь душою зримо в ясности с тобою.

Ведь я не знаю, кто ты мой спаситель, чья плоть легла

Вместо меня во гроб, позволь мне умереть и стать нам одной душою,

Чтобы отныне вместе быть”.

Нависла тишина, и дух пропел отчаянно плачем негодуя.

“Я образы описывал ради зарожденья желанья жить

В тебе, а не для смерти, моя душа и в письменах чаруя

Метафорами грез, соприкоснуться нам позволит, прислушайся к себе,

Ариана, любимая моя, тебе они посвящены.

В шкафу за столиком, в особняке, что высится там на холме,

Отыщешь успокоенье алчущим вопросам, на сердце кои заточены.

Мои рукописные листы сквозь призму любящей души,

Поведают о превратности истинности платонической любви.

Я создал целый мир, где существуем только я и ты.

Вечная душа поэта – ода жизни вот что это.

Когда обступают нимфы привлекая формами и полутонами,

Средь граций и красот, словно за столом царского обеда.

Изберу тебя, мою родную, своими страстными очами,

Их можно зажмурить, слыша многоголосье женских голосов,

Можно их ладонью заглушить и только сердце не остановить

Бьющегося вровень с твоим дыханьем – жизни зов,

Но с ответом позволь повременить.

Ибо рождает взгляд неуловимый сердцу всплеск

Нежностей, тому виной проказница весна.

В канкане посвежевших древ всколыхнет бурлеск,

Цветов калейдоскоп, улыбки, ночные расставанья у моста,

Полная луна лунатиков с постелей повелительно вздымает,

Словно по веленью колдовской руки, они считают звезды.

Тепло, сирень благоухает.

На небосводе куполе рдеют виноградные грозди,

Созревши, падают они в мечтателей умы в облике мечты.

Почему черны в ночное время небеса, а днем млеют синевой?

Почему от дождя мы создали зонты, но нет защиты от слезы?

И почему после тепла огня, мы довольствуемся золой.

Сгребаем сажу в погреба, где зима погребена,

Затворена в снега во дворцах изо льда стекла.

Ныне нас радует беспечная дева весна,

Не созрела, но расцвела.

Видишь дуб, под коим я духов историям внимал.

Сей древо корни прячет в матушке земле.

А ветви возвышает в небеса сферический астрал.

Также и я верен всю жизнь одной тебе.

Я не прикасался к девам, не знал я постель и поцелуй.

Свиданье сталось для меня загадкой сфинкса.

Встретив, полюбил тебя я взглядом, что в нерешимости понур,

За долю секунды, поместил любовь в заглавье жизни списка.

Еще тогда и поныне тебя обожествлял.

Молил я Господа о жизни продолжительной твоей,

О здравии, о благополучье, о радостях Его я умолял,

О счастье, неистово шептал не жалея души своей.

“Передай ей, Господи, мое счастье, жизнь мою и мое здоровье”.

И Он внимал моим мольбам покорно.

Ведь искренность искрила малыми слезами, кратко, но привольно.

Я улыбался, ощущая исполненье, дары изымались благопристойно.

В единстве плоти и души, половинки всепоглощающей любви.

“Державной мыслью непоколебимой позволь страдания твои принять,

Болезни, скорби, осужденья, все кары и грехи.

Исход души вместо тебя в юности позволь познать”.

Повторяя чинно сей молитву благочинно,

Успокоительно немею склоненный на колени, касаясь лбом земли,

Смысл имеет жизнь моя и боле не постыдна.

И с надеждой о спасенье протекают Эвнои лета и Леты дни.

Прости, Ариана, многословность нынче мой порок.

Позволенный Всевышним срок почти истек.

Эфир влечет меня, я словно нищий подметающий порог

Господский тряпицами сукна пыльного чела.

Лимб обителью мне станет – думал, сокрушаясь, я.

Но, Ариана, возлюбившие не обретут покой райской неги сна,

Покуда не встретят душу родную – тайну раскрыл я ничесоже не тая,

Однажды вместе станем мы, райские врата отворятся любящим сердцам.

Только не плачь, ведь ощущаешь ты мое духовное дыханье.

Пойдем, оставим место захороненья, ключ к вратам

Дома моего послужит воспоминанье.

Там ты познаешь мои писанья столь нежные и вековые.

Познаешь имя поэта слывшего бесславным.

Следуй за мною, дева сердца моего, от смущения сгорая

словно пруты вымученно сухие.

Будь гостем столь ожидаемо нежданным”.

Ариана внимая песнопенью,

Духу возносила благодаренье, ее сердце трепыхалось

Отдавшись всецело покоренью.

Имя его узнать – в ней желанье возгоралось.

И не размышляя, последовала зову к скалистым берегам.

Прибрежный дол ветрено в озорстве ее платье теребил.

А дуб ветвями на прощанье им размашисто махал.

Целуясь в воздухе летали вкруг стрекозы не жалея сил.

Бабочки расправив великие полотна миниатюр

Узоров на крылах, порхали, подлетая к полевым цветам

Вкушая амброзии нектар и конфитюр.

Сонно ящерки взирают, предавшись солнечным лучам.

Устилают гладь камней, пресмыкаются лениво.

Слышатся удары волн о скалы неприступных изваяний,

Пенятся курчавые приливы наступая, то бросаясь в бегство торопливо.

Море есть мор, ибо ничто земное

Не способно жить в глубинах черных и пещер запрудных,

Где чудища морские обитают, последние драконы.

Иных гигантов средневековье сократило в доспехах грузных,

И ныне в почве кости ящеров томятся, оставив троны,

Музеи украшают, их не по-джентельменски старят

В каждом человеке лик Бога светоносно различим.

Утром средь первых лучей и ночью в сумраке тенистых крон,

Всюду ощущается Его заботливое бденье, но порою неразличим,

И воля кажется Его несправедливой в примирении сторон,

Заполнен зеваками перрон, созерцаем мир и созерцаем внутрь себя.

Кого мы видим там, кого провозгласим царем?

Творца, одному Ему душу предадим, с жалостью коря

Он сотворил нас, ведая о том, что оные созданья распнут Его крестом,

Явил спасенье, ценою терпенья и прощенья, поруганья.

Воскрес в третий день, смерть поправ и адовы врата.

Освободил души праведных Изначальный Безначально.

Поныне, с того дня, разделится всё живое, и человек, ибо яко трава,

Дни жизни его скоротечны, а мысли невольностью беспечны.

И Ариана, обуреваемая мечтами к обрыву приблизилась слегка.

Думы грусти ее разум возмутили и она

Смотрела вниз с утеса, духу оглашая безумные слова.

“Позволь покончить мне с собою и тогда

Мы будем вместе, душами парить над облаками.

Смерть лишь мгновенье боли и утраты, а после

Ты станешь различим моими эфирными очами”.

Поэт путь ей преградил бесплотной рябью, в пылком чувстве

Воспротивил Арианы дерзновенье и поспешил в добре

Наставить: “Жизнь тебе дарована не для того, а ради самой жизни.

Ты не себя убьешь, а душу мою ты растворишь во тьме,

Если прыгнешь в море, если будешь несчастна, в унынье лжи.

“…Живи” – сей заповедью я окончил путь земной.

И ты, ангел мой, не помышляй о самоубийстве вероломном.

Ведь рядом я, поместивши в сердце, всюду буду я с тобой.

Не пренебрегай советом беспрекословным.

Для любви времен не существует и меняющихся пространств,

Любовь есть вечность, и для любви слов смерти нет.

Любовь блаженное из всех возможных царств.

Так мыслит твой верный друг, твой любящий поэт”.

Ариана боле об исходе скором не помышляла.

Ведь ожиданье обогащает счастье, лета сплетутся в радости венки.

На солнце молочная кожа ее блистала, белокурым ангелом, святая,

Ариана виделась поэту, крылья произрастали из ее спины,

Или то была света причуда преломленья.

Взлетит, вот-вот, казалось, дабы звездою стать на небосклоне.

Но ставши кроткой вновь, приняла она обет смиренья,

Светлые ее глаза взором радужным в небесном тоне,

Ярче светил небесных казались, линии фигуры в изяществе стройны.

То не виденье, она виденье наяву.

Творец деву сотворил – как царицу красоты,

Олицетворенье доброты, на всем человеческом веку

Во всем миру не сыщешь дивно прикрас более достойных оку.

Вдохновенье сотворяет дева и сердце возмущает опьяненьем,

Так пленительны ее духи, трель голоса лаской одухотворяет оду.

Дева – божественной красоты явленье, являет рождая воплощеньем,

И зримо отворяет замыслы Творца.

“Благодарю Господи, ибо Твоею волею Ариана весною рождена,

Твое лучшее творенье, что видели мои глаза слепца.

Господи, в одного Тебя Ариана с рожденья влюблена.

Но не ревную я, ибо она, Твоя”.

Проникновенно несоразмерностью начал идейных,

Рвется слог, играя с вихрем памяти убого незабвенной,

Отрывки помнятся, клочки бумаги в закромах несметных.

Мозаика или витраж в окне скрепленный жизни бренной.

Любуйтесь красками мгновений!

Сердце хрупкий механизм устало перебирает четки ребра,

Решетка не позволяет освободиться от уз тесных заточений,

Сердцу бы чувства огласить радостным биеньем бешеного стука.

Но дремлет убаюканная песнью юга в стороне погибших островов.

Щедроты всполохов мечтаний развеют тяготы разлуки.

Прорываясь сквозь колоннаду серости полутонов,

Рисует иные жизни без клеветы и без удушающей поруги.

Всякий творец – изгнанник – глаголет фатум,

Нищета судьбы с достатком воображенья,

В сравненье с Вселенной – всего лишь атом.

Но словно бог для малого творенья мирозданья.

Изымите кисти, краски, свободу плоти,

Свободу духа вам не отнять, свободу мысли не затмить.

Цинична современность, миновали нравственные эпохи,

Где неведеньем люди были святы, не спешили закон этики губить,

Но казнят за нравственное слово должно быть во все времена.

Рыданья плакальщиц нарушат позволенья тишины,

Ибо поэта уничижали, люди его на землю опускали, но Небеса

Родина поэта, кров его в объятьях Рая белизны.

Ангелы Небесные его друзья.

Дух немощный понукает к благодеянью.

Законы земного тяготенья невосприимчивы душе, сама земля

Лихо отпускает раба пера к красотам тайн, противясь осязанью

Пытливо сотворит себе невесту из видений Идеала,

Созданье ангельское – плод вдохновенья.

Поэту обрезают крылья и о реалиях толкуют бесконечного начала.

Но он, отринув всякое сомненье, на Небеса закинет все устремленья

Сердца, взора, рук, души.

Крылья отрастя, в усталости вздернет рукавом, обнажив десницу,

И заскрипит перо в глуши тиши,

Вопреки, на волю отпуская мыслей птицу.

Из пепла писем возгорится возрожденьем.

Хмуря лоб и сломив ланиты,

Подвергнет взгляды дерзновенным обновленьем,

Помыслы очистив от сует безжалостной корриды.

Хлеб зрелищ безынтересно оставляет,

Само общество – суды, свадьбы, политические строи.

Велика Вселенная, но душа более стяжает

Чудес Божественных идей коих отворяют отшельнические доли,

Поэт уединившись, не меняя предначертанной роли,

Оставляет всё и следует за Ним, за Совершенством.

Голодный в пище, и в любви,

Нищий во славе и в женском обаянье (неотмеченный злодейством).

Столь возвышенный романтик в разрыве сердца на куски,

Нелюбим, но грезит о свиданье.

Прикованный к кресту безответной платонической любви.

Страдает, любимая его стоит внизу, отвращая созерцанье.

Неужели столь сердце холодно ее и годы для нее ничто,

Ужели благая верность не стоит ничего и отпущенье решено?

Ужель жена – сотворенная любить более чем кто,

Поэта не приемлет полюбить, ужель судьба веретено

Его оставит одного, но в мечтаньях

Живым всё станет и прелестным.

Из реальности в Парнас, утомлен в метаньях,

Ибо в мирах обоих приговор не будет лестным.

Но ныне, поэта дух влекомый откровеньем,

Писем искренний тайник явил поместье,

Мерцая в окнах дома остекленьем,

Ариану вел, порождая вольное предвестье

Волнений чувств подобным волнам моря,

Жемчужных слез в пучине глаз ее.

Веяло прохладой неоплаканного горя,

И в волосах ее кажется, заблистало серебро.

Вот дол прибрежный стался позади.

Дуб вековой видится кустом курчавым.

Вот поместье возросло, дверь отворяется, прошу, милостью входи.

Но не было здесь ни души, лишь поэт стался духом званым.

Ариана последовала вслед за ним во тьме, затем в свету.

И в комнате, в письменном шкафу, писанья сердечные нашла.

Чуть не спеша, освещенная окном, бледностью походила на луну.

Развернула томные посланья, и читать неотрывно начала.

А поэта дух рядышком стоял губами шевеля,

Вспоминались ему сердца своего слова.

“Ариана, люблю тебя, в прозе пылко, в поэзии так робко,

Молчаньем тихо, но сердцем звонким громко, не счесть

Имен людских, но имя данное тебе, меня чарует и только.

Ты, Любимая, прекрасней всей Вселенной, велика та честь

Созерцать ангела воплощенье в плоти столь изящной,

Столь льстящей чистотой невинной красотою

Очертаний девы в силе слогу неподвластной.

В платье белом смиряет новиною, не прельщая наготою.

Душу раскрывает миру в доброте, в заботе

О ближних, о страждущих плененных, не жалея сил духовных.

Ты рядом, слышны шаги, туфельки зацокали на пороге.

Иль то игра духов полуночных…”

Письмо второе с печальной тенью леса темного

Смеркалось над кроткой девой.

Она шептала строки из тумана прошлого.

“Девы – неведомые существа с непоколебимой верой,

Сказочные существа, рожденные изнуренным воображением Творца.

Ариана – Он создал тебя из моего ребра близ сердца,

Та кость внимала жадно чувства, биенье неумолимого борца

За жизнь, Он сотворил тебя ради затменья солнца,

Ведь ты солнца свет, ради услады глаз моих усталых

Повидавших столько небылиц.

Но вот просыпаюсь я посреди бумаг помятых,

На постели сотен вырванных страниц.

Я понимаю – родная мать меня отвергла,

И ты меня не полюбила, мое горе!

Как невыносимо жить, когда мечта померкла.

Ведая и принимая то, что женщина, ни одна глядя на море,

Не ожидала мое скорое прибытье, не ласкала по главе меня рукою,

Не напоила меня водою, не полюбила сердцем чутким.

Ставши непонятной вам неприкаянной душою,

На небеса младенцем я глядел, а мир окружающий казался жутким.

О Ариана, неужели ты меня оставишь?

Ужели отвергнешь ты меня, сославшись на закон толпы.

Прошу, заклинаю, не вступи в их злобные ряды, ты меня укроешь

От общины палачей, от камней словесных, ведь их уста гнилы.

Ибо ты Божье созданье и потому тебе любовь неведома

Моя, тебя несут два ангельских крыла,

А меня лишь перо вздымает невесомо.

Тебе радуется мир, а я призван сохранять его слова,

Моя грешная рука не коснулась тебя (как впрочем, и душа)

Я не осквернил тебя, бесстрастен мой робкий взгляд.

На сим обрывается с болью рукописная строфа.

Слишком поздно, погасли свечи, стоя в ряд…”

Отложила дева грустное письмо на стол, ощутив озноб,

“Ариана ты молчишь, ты вовсе онемела.

Ведь я жизнь тела даровал тебе, ложась охотно в гроб,

И ныне свой дух дарую я тебе, ты нежданностью побледнела.

Я очарованный предвзято наблюдаю за кротостью твоего вниманья,

Мысленно смежаясь, плачу временами содрогаясь”.

А Ариана, отбрасывая тень, свет светом преломляя,

Молитву распевную читала, не расплакаться пытаясь,

Дева письма ветхие листала, то были зеркала

В миры иные отраженья.

“Не говори мне, для меня ты не грешна,

Но грешен я, недостойный жизни и существованья.

Красота – моя доколе страсть – блуд творимый жадными очами.

И потому я не мог быть с тобою, ибо глаза мои не были чисты

Для созерцанья столь дивной красоты под Небесами.

Прости меня и ты, Ариана, ведь я нарушал посты.

Разве смею верностью хвастаться пред всеми,

Когда зренье осквернено мое, не в реальности, картины, что ужасны,

Те блудницы с полотна влекли меня в пустые сети.

Я воображеньем с ними даже спал – как помыслы мои ничтожны,

После сего умысла злодейства, вину ощущаю я и совести укол,

Я не могу смотреть в твои глаза, когда недавно

Они лицезрели на картинах нимф, уволь,

Мне оправданья нет, не научился я взирать на дам бесстрастно.

Лишь в облике твоем страсти и в помине нет.

Прости меня, иногда я воротился от прельщений,

Других небывало отношений, встреч иных, поцелуй – для меня секрет.

Лишь тебя я поместил в свое крохотное сердце без уничижений,

А девы на картинах забвеньем станутся, я знаю,

Лишь образ твой останется во мне, лишь твой один”.

Ариана страницу перевернула, искренность ей чрезмерной показалась,

там на краю,

На небе тучи расходились, превращаясь в пуфики дымка в потоке льдин.

Веет испарением костра, кто-то пикник в лесу устроил.

Скоро зажжется первая свеча – в храме Неба первая звезда.

Поэт к Любимой ближе воспарил и немного успокоил.

Любовь – глаза слепца, так гласят незрячие сердца.

Всю жизнь поэт мыслью стремился к Ариане.

Посвящал творенья ей, избравши путь бесславного творца.

Болезни стяжал в себе и кости корчатся в усталом голодном стане,

И волосы росли сами по себе, сплетаясь в канаты и узлы.

На бумаге оставлял ноктюрны серенад ночей.

Его руки костлявы и кривы,

Грацией не обладая, балет исполняли в танце красок и кистей,

Словно искуситель змей свои пороки обнажал,

И добродетели чужие возвышенно припоминал, дабы расточить гордыню.

Читателей спасти – о том мечтал, но себя безжалостно карал.

Обладал ли он талантом – не ему судить, но миру.

Так жил, так некогда писал поэт – Одинокий Иоанн.

Не стало тайны, и Ариана разумом слабея, захватила прыть

Ее, желанье возгорелось ужасом идеи (о безумный план),

Оставив письма, отворив ставень хрупкий, спорхнула птицей

На траву и поспешила не жалея сил.

“Куда же ты, свет очей моих усталых, разрывая ткани спицей,

Возвращаясь к дубу и к могиле, где я вечерами жил

Слушая духов пересуды.

Твои ножки необуты, позабыты туфли второпях.

Неужели Бог тебя призвал, нецелованные губы

Отворяешь ради поцелуя с встречным ветром”, юбки чуть приподняв

В световых огнях Ариана парила над землею.

Пряди ее волос в такт с воздухом меняли прически положенье,

Глаза ее слезились живительной росою.

Дева замыслила исполнить свое предназначенье.

Под покровом дуба, на колени пред крестом упав,

Крест без надписей дубовый был памятью поэта.

И дух его вслед за нею к телу погребенному своему вернулся, взалкав

Об вразумленье, он эфирно ей пропел нотами сонета.

“Твой создатель Бог, Он же и Спаситель твой.

Я не пожертвовал собой, ибо мы встретимся однажды

В Царстве Вечного блаженства, мы вернемся ожидаемо домой.

Но покуда не истек твой срок земной, в испытаньях жажды.

Оставь мертвецов и живи живыми.

Мы обрели покой, но вы боритесь с несправедливою судьбой.

Ведь, Ариана, я всегда с тобой (и пускай, мы не любимы),

В тебе жизнь тела моего и душа моя в твореньях.

Отпусти меня, более обо мне не помышляй.

Лишь покажусь мечтаньем в сновиденьях.

А очнувшись, ты будешь жить, про оду жизни никогда не забывай”.

Но Ариана камня не найдя, на кресте ноготком рьяно начертала,

Древесина поддалась и заскрежетала, посыпались песчинок сонмы.

Имя бесславного поэта она раскрыла, к которому взывала.

И окончив, увидала, отворивши очи слезной влаги полны. –

“Джек Лонли”.