Мытарь

– Докучают? ― спрашиваю я, все еще пытаясь понять хоть что-нибудь в этом мире.

– Докучают? ― переспрашивает коридорный.

– Ну, дебоширят? Посуду бьют, дерутся, не платят?

– Нет, что вы. Такое редко. Приятного аппетита. Через полчасика пришлю за посудой Грея, хорошо?

Киваю, благодарю, принимаюсь за еду.

О какой это праздник ― чувствовать вкус еды! Не знаю, так ли я ее чувствовал прежде, не знаю доподлинно, было ли вообще это «прежде», но есть и чувствовать вкус ― это истинное наслаждение! И легкое опьянение от вина погружает меня в еще большее блаженство. В этом состоянии я опускаю тело на простыни и, уже засыпая, думаю:

«Вон ведь как интересно у них ― хотели бы меньше посетителей. Хозяин, видать, так устает, что заболел тяжело… Не пойму, правда, при чем тут дочка коридорного и ее близорукость?»

Просыпаюсь рано. Чувствую себя отдохнувшим. Лежа в постели, подробно рассматриваю свое новое тело. Рука как рука ― мужская, с жилистой кистью и мелкими темными волосками по коже. Даю себе легкую пощечину ― неприятно. Интересно, а если я здесь умру, что со мной станет? Похоронят или мое тело растворится, и я снова окажусь в черной реке?

Внизу трактира, в полуподвале, располагается мыльня ― так это помещение называет коридорный. Баня, только без парилки. Кадки, мочалки, мыло, служащие приносят горячую воду. Процесс мытья себя целиком не кажется мне непривычным.

Когда, позавтракав, собираюсь уходить, подаю коридорному свою монету не без опаски, вдруг мало? Но получаю сдачу в виде трех монеток меньшего размера.

– Прошу прощения, ― говорю. ― Как вы знаете я из этих, симютников… ― Тут коридорный прикладывает палец к губам и начинает озираться, будто боится, что нас услышат. ― В общем, иностранец я, ― заявляю, понятливо кивнув. ― И не очень разбираюсь в местных деньгах. Сколько у меня осталось и сколько потратил?

– Четвертую часть потратили, ― отвечает коридорный, принимая заговорщический вид. ― Чуть меньше даже. ― Отсыпает мне в руку еще несколько крохотных монеток.

– Тогда, это ― вам, ― говорю я и возвращаю ему мелочь.

– Зачем? ― не понимает он.

– Как зачем? Чаевые. ― Вот ведь какое слово вспоминается.

– Какие?

– Не важно. Просто, в виде благодарности.

– Спасибо, ― пожимает плечами коридорный и уходит. Вид у него вовсе нерадостный.

Мало дал, наверное.

Выхожу на улицу. Долго брожу по местным улочкам, ― не на что взглянуть. Все

какое-то серое, невзрачное, одинаковое. Даже когда здание зеленого, желтого или бежевого цвета, оно все равно кажется серым и невзрачным.

Мимо бежит девчонка лет восьми. Косички, платьице с передничком, тетрадки под мышкой. Гимназистка, поди, ― решаю я.

Вдруг из-за угла выкатывается коляска, запряженная двумя лошадьми, и чуть не сбивает малышку. Девчушка резко останавливается, но тетради вылетают из руки и падают в грязь. Девочка наклоняется, собирает их и плачет.

«Бедная», ― думаю я и спешу на помощь. Помогаю отряхнуть тетради от грязи.

– Послушай, не расстраивайся. Хочешь, я тебе новые тетради куплю? ― спрашиваю.

Девочка трясет головой и хлюпает носом.

– Так мне и надо, ― зло, сквозь слезы говорит она. ― Иллаванта.

– Что? ― поднимаю я удивленный взгляд.

– Сегодня я съела два любимых пирожных. Лёбик сказал, что не хочет, не любит сладкого ― кривляка он, всегда врет ― любит, да еще как! Вот я и съела его пирожное прямо у него на глазах, чтоб не хвастался! ― Девочка хлюпает носом.

– Лёбик, это кто? ― спрашиваю.

– Брат.

– Погоди, ― выпрямляюсь я, отдавая последнюю тетрадь. Оттереть ее удалось вполне сносно. ― То есть, ты думаешь, что тетради упали в грязь в наказание за то, что ты поссорилась с братом?

– Нет, конечно, ― высморкавшись в платок, говорит малышка. ― Я же не из Воздамора. Это мне за второе пирожное.

– Не понимаю, ― признаюсь я. ― А еще ты сказала: «иллаванта». Что это?

– Дяденька, вы откуда приехали? А! Понимаю! ― вдруг говорит девочка и чеканит, прижав тетради к груди. ― Иллаванта ― это главный закон Ладнора, который гласит ― за все хорошее всегда надо платить чем-то плохим! И наоборот ― если с вами случилось неприятность, жди, радость уже за углом!

– А тебя, стало быть, за углом ждала коляска с лошадьми, потому что ты объелась пирожными?

– Вы очень правы, дяденька! ― почти выкрикивает девчушка. От слез на ее лице не видно и следа. ― Большое вам спасибо за урок!

– Мне-то за что? ― пожимаю плечами. ― Лошадь благодари.

Девочка убегает довольная. Как бы опять на радостях не угодила в свою иллаванту.

Вот, значит, как они решили?! За хорошее надо платить страданием и наоборот?

Я начинаю вспоминать случаи, когда и кто мне говорил «иллаванта». Сначала на память приходит лодочник. Он упомянул иллаванту, кажется, дважды… Сперва, когда говорил про гостиницу, потом, когда давал мне денег.

«Надо будет вернуться и расспросить его», ― решаю я.

Но ведь скучно-то как! Ничего себе нельзя позволить, потому что понимаешь, что за каждую радость непременно надо будет расплачиваться печалью!

Прохожу мимо гостиницы «Рай». Вспоминаю еще одно незнакомое слово «симютники». Я уже примерно представляю, что увижу внутри, но решаюсь зайти.

Алые скатерти с бахромой, стулья с позолотой. А посетителей ― минимум. Думаю, то же самое увижу и в жилой части трактира. Заказываю пива, понимая, что и цены будут совсем другими, нежели в «Пестрой куропатке». Так и оказывается.

«Вот бы найти собеседника, ― думаю, ― чтобы разузнать, чем же таким расплатился владелец «Рая» за всю эту роскошь».

Мне везет ― разносчица оказывается общительной.

– Хозяин ― глава местной ячейки симютников, ― рассказывает она. ― Он не считает, что за все надо расплачиваться. И своим примером всю жизнь пытается опровергнуть главное правило иллаванты.

– И что, получается? ― спрашиваю и отхлебываю из стакана. Пиво прекрасное.

– Не очень, ― сделав большие глаза и перейдя на шепот, сообщает девушка. ― Год назад жену похоронил, а недавно ногу сломал.

«Ну да, конечно, ― думаю, ― теперь любое событие можно привязать к этой системе. А если что не сходится, то вопросы не к системе ― исключения подтверждают правила».

– Он что, очень богат?

– Да, ― кивает девушка с таким видом, будто ее спросили о чем-то постыдном.

– Но ведь он эти деньги не только на себя тратит, разве нет? Ведь вся эта красота, ― окидываю взглядом роскошный зал, ― не для него одного. Она ― для людей. Значит, ему за то, что он другим приносит радость, тоже должно быть хорошо, разве нет? Чем не иллаванта?

– Это не иллаванта, это другое… ― улыбается девушка. Но потом замечает, что из-за стойки на нее уже смотрят недоброжелательно и быстро сворачивает разговор. ― Воздаморцы это называют светом и тенью. Вам принести что-нибудь?

– Да, ― отвечаю. ― Еще пива. А вы-то сами, ― спешу задать вопрос, ― тоже симютник?

– Нет, ― улыбается она. И уходя, бросает через плечо: ― Я обычная. Просто работаю здесь.

«Она кокетничает или мне показалось? ― думаю я. ― А вот интересно, как у них тут с этим вопросом? По логике, ладнорцы должны всячески избегать плотских радостей. Ведь они приносят удовольствие, насколько я помню. А значит, честные служители иллаванты всегда рискуют быть побитыми вскоре после оргазма.

– Но ведь дети-то есть, ― размышляю я далее. ― Как же родители решают вопрос физической близости, ума не приложу? Может, приносят своей иллаванте жертвоприношения? Например, авансом за будущие плотские радости бьются о стену головой или садятся на раскаленные угли? И если бы это работало, сколько прекрасных объятий я должен бы получить за мое мыканье в сарае! Меня бы сейчас должны не пивом поить, а нектаром божественным. И на руках носить. Причем не по этой серости».

Выхожу на улицу. Останавливаю коляску, прошу извозчика прокатить по самым красивым местам города. Судя по выражению лица, моя просьба его удивила. То, что открывается моему взору во время прогулки, вполне ожидаемо ― тот же унылый пейзаж однородной невзрачности. Если и попадается что-то красивое или яркое, ― можно не сомневаться, это попытка симютников бросить хоть какой-то вызов общей посредственности.

Ночую снова в «Пестрой куропатке».

«Понятно, ― продолжаю я размышлять, ложась в постель, ― если у меня что-то лучше, чем у других ― дом или лодка, ― за это придет расплата. Лишусь чего-то другого. Никто не хочет терять, вот все и стараются не выделяться. Появятся лишние деньги ― отдадут. Рассмешат ― постараются не смеяться. Зачем хохотать, зная, что вскоре будешь рыдать? Ужасная религия. Даже если она целиком придумана, одна вера в нее превращает людей в манекенов».

Ну вот, я рассуждаю о религиях, о том, что хорошо, что плохо, словно мне есть с чем сравнивать. А вдруг там, в моем родном мире всё еще хуже?

Но пока я ни на грамм не приблизился к тому, чтобы понять, кто я, откуда явился в тот сарай, как попал в черную реку. Вновь одиночество и холод стискивают сердце. Мне становится очень жалко себя. Будто я ребенок, брошенный в незнакомый мир, без матери, близких, родных… А вокруг все такое странное, страшное и холодное.

Я сворачиваюсь под одеялом калачиком и, наконец, засыпаю.

Утром, умывшись и выпив кофе, решительно направляюсь на лодочную станцию. Я хочу уплыть как можно скорее. Я хочу в другой мир, ― мир, в котором нет культа серости. Мир, в котором все натуральнее и роднее.

А есть ли такое место на свете?

Сторож тот же. И снова спит.

– Любезный, ― говорю я, ― помню, что должен тебе денег и признаться, не знаю, когда отдам и отдам ли.

– Иллаванта, ― пожимает плечами мужчина, ничуть не расстроившись.

– Как мне доплыть до Воздамора? ― спрашиваю.

– Зачем тебе туда?

– Хочу взглянуть.

– На тот берег тебя никто не повезет, ― сочувственно произносит смотритель. ― Туда нет пути.

– Странно, ― говорю я. ― А как же розовое вино из Воздамора? Да у вас тут даже дети знакомы с нравами этого мира.

– Да, да, это так, ― недовольно морщится лодочник. ― Но никто не знает туда пути. Кто и как оттуда доставляет вино и другие товары, не ведаю. Поверь, путник, я сижу в этой будке почти всю жизнь. Ни разу с той стороны не приплыла лодка.

– То есть мне не попасть на тот берег?

– Почему? Я этого не сказал. Лодки никогда оттуда не приплывают, а вот странные одиночки, типа тебя, порой появляются. Одни, без плота или лодки ― вплавь.

– Но я приплыл не оттуда, ― говорю.

– А я и не сказал, что приплывают только оттуда.

– Что ж, ― выкрикиваю я, обходя лодки и направляясь к кромке берега, ― попробую вплавь.

– Слишком далеко, ― кричит в ответ смотритель. ― За кустами ― две старые лодки. Ничьи. Возьми одну, потом брось посреди реки, когда доплывешь до тумана.

– Спасибо! ― кричу, толкая лодку в воду. ― Пусть иллаванта дает тебе радостей в десять раз больше, чем печалей!

Он тоже сквозь смех кричит мне что-то ― наверное, ответную шутку, ― но я уже не слышу. Прыгаю в лодку, устанавливаю в уключины старые весла и плыву к середине реки.

«Но есть в этом мире и хорошее, ― думаю. ― Они не жадные. Накоплением ценностей не прельстить. Зачем покупать дорогую картину, если за радость, которую она тебе принесет, нужно будет сполна заплатить печалью? Но эта их иллаванта делает людей похожими на… ― я вспоминаю слово и сам вид существ, которых откуда-то знаю, ― на муравьев. У них тоже никто не хочет выделяться, все тянут свою лямку и довольны своей незаметностью. А матка их и есть иллаванта, которой они поклоняются».

Глава 3

Идя из колледжа домой, Лиля думает:

«Значит, вечером дноклы валят куда-то флексить… Тоже, что ли, припереться?»

Лиля знает, что там будет Гарик.

– Что в училище? ― спрашивает мать, садясь за кухонный стол напротив дочери. Та молча жует, смотрит в смартфон.

– Все норм, ― бросает Лиля.

– Какие оценки?

«Оценки, тля! Оценки! Слово-то какое детсадовское!» ― думает Лиля.

– Ништяк, ― говорит она, продолжая смотреть в смартфон.

– Доченька, ― говорит мать, ― я давно хотела с тобой поговорить…

– О чем? ― Лиля наконец-то поднимает взгляд. Только сейчас замечает у матери несколько седых волос. Нина в своем вечном халатике с выцветшими незабудками. Глаза усталые и тоже выцветшие. Про такие лица говорят «осунувшееся».

«А ведь она почти красивая еще, ― думает Лиля. ― И грудь нормальная, в отличие от моей, и фигура еще ничего. Только глаза прям усталые. И волосы надо покрасить».

– Тебе уже семнадцать… Ты все время одна. Ни молодого человека у тебя, ни друзей, ― говорит Нина.

– Полно̀, ― отвечает Лиля, качнув смартфоном ― мол, тут они.

– Я про живых.

– Ты прикалываешься? Эти что ― дохлые?

– Плохо, наверное, одной?

– Тебе не плохо? ― зыркает Лиля. ― Ты вон всю жизнь одна. Ничего.

Мать проглатывает обиду, зная, что это правда.

– Лиля, но тебе только семнадцать.

– А тебе тридцать семь! ― парирует дочь. ― И чё? Тебе прикид другой да выспаться дать ― лакшери будешь. Но вместо этого торчишь на своей фабрике день и ночь…

– Правильно, Лиля… ― грустно отвечает мать. ― Потому что нам надо что-нибудь есть, за квартиру платить… Где я денег возьму?

– Бывший хахаль бабок не шлет?

Хахалем Лиля упрямо называет родного отца.

– Почему? ― Мать смотрит прямо, чтобы выглядеть убедительнее. ― Шлет. Иногда. Но ты же знаешь, у него самого сейчас… трудности. И другая семья.

– Мне насрать на его семью, ― говорит Лиля. ― Должен бабки, пусть шлет, пока мне не исполнилось восемнадцать. ― Лиля встает из-за стола, не доев. Аппетит у нее пропал.

– Лиля, постой.

– Ну?

– А куда Владик запропастился?

Влад был неудачной Лилиной попыткой влюбиться. Попыткой отвлечься от Гарика, с которым у нее все равно никогда ничего не будет.

– Сплыл, ― говорит Лиля.

– Жаль, ― говорит мать.

– Довен прыщавый.

– Что?

– Не важно. Еще что?

– А Маша почему давно не приходит?

– Да вон она, в инсте сидит ― мы с ней чатимся прямо щас. Привет передать?

– Передавай… Скажи, пусть в гости приходит. Я ей всегда рада. Сделаю ее любимые пирожки с капустой.

– Скажу. Все?

И Лиля выходит из кухни.

«Заявиться, что ли, на эту тусу, ― думает Лиля, ― просто так ― чисто зачекиниться. Не, кринж, тупо будет», ― думает Лиля. Телефон вибрирует, информируя о полученном сообщении.

The_Владыка: Прив! Ну чo рванем завтра на острова?

Шадоу2002: Не, в жопу. Не хочу.

The_Владыка: А чё так?

Шадоу2002: Отвянь. Дуй в свою Бурундуковку без меня.

The_Владыка: Какая Бурундуковка, лол? Бурмакино. Рядом Барсуки.

Шадоу2002: Я и говорю Бурундуковка.

The_Владыка: Может, в кино на «Мстителей»?

Лиля выключает телефон. Чудовища не терпят суеты. Она берет чистый лист, карандаш и делает наброски нового монстра.

«Нет. Дома останусь. Рисовать буду», ― думает.

Но ближе к вечеру Лилия все-таки пишет сообщение подруге.

Шадоу2002: Прив! Маха, пойдешь в клуб? Там туса какая-то.

Махаон(а): Не, Лиса, мне в лом седня. Вчера так накушалась, что мне все в ломы. Дома буду лежать.

Шадоу2002: Жаль. Мне одной как-то стрёмно.

Махаон(а): А чё, там твой краш будет?

Лиля отвечает не сразу ― даже с подругой она редко бывает откровенной. Та, впрочем, прекрасно это знает.

Шадоу2002: Вроде как.

Махаон(а): Ну не знаю… Во скока?

Шадоу2002: Давай в семь? Я зайду. Похмелиться принесу, ― улыбается Лиля в трубку. ― Пивасик устроит?

Махаон(а): Ты чорт, Лисица… Я бы и так пошла, раз просишь. Но пивасик захвати, лана…

На дискотеке малолюдно. Но Гарик там. В одной с ним компании еще трое парней и четверо девчонок. Две из них Лиле незнакомы, так же, как и один из парней, ― все остальные из Лилиной группы в колледже. Помимо компании Гарика в клубе еще человек пять, не больше.

Лиля знает это место ― была здесь однажды. Она бы описала его так: «Оно не тусовочное и вообще не для салаг ― народ здесь собирается постарший, кисляк не слушают, рэп тоже, в основном танцуют под западников». Лиле нравится такая музыка, но она не понимает, что здесь делают ее одногруппники.

Они с Махой садятся поодаль, возле дальнего края барной стойки. Маха, которой уже стукнуло восемнадцать, берет себе алкогольный коктейль, Лиля, как обычно, колу. И как обычно, девчонки быстро распивают колу, потом в освободившийся стакан Маха отливает Лиле половину коктейля. Они потягивают спиртное и наблюдают.

– Чё ты не подойдешь к нему? ― спрашивает Маха.

– Ты чё, совсем? ― удивляется Лиля. ― Рофлишь? Хочешь, чтобы меня застебали?

– Не знаю, я бы пошла… ― пожимает Маха плечами.

У Лили чуть не срывается с языка обидный комментарий: «ну и распугала бы всех», но она сдерживается. Во-первых, это и в самом деле обидно ― Маха габаритами, да и манерами напоминает Бриенну из сериала про железный трон ― только лохматую. И, конечно, не очень верно лишний раз напоминать ей об этом. Во-вторых, Махина «элегантность» в общении с парнями соответствует ее комплекции. И этой темы лучше тоже не касаться.

Лиля вообще ни разу не видела Маху с молодым человеком, ни разу подруга не рассказывала ей о своих любовных приключениях. Впрочем, ходили невнятные слухи и будто бы сама Маха об этом обмолвилась как-то, что у нее что-то было или даже есть с ее родным дядей. Но эту тему Лилия никогда не трогает, если подруга захочет ― сама расскажет.

Лилия понимает, почему они дружат с Махой ― они обе странные, обе слишком отличаются от других. Лиля ― молчалива и замкнута, Маха, наоборот, известна вспыльчивым и бурным характером. Лиля внешне ― серая мышь, Маха ― лосиха. И они вместе не только потому, что противоположности притягиваются, но и потому, что обе они «мимо тренда».

Но, по мнению Лили, у Махи есть и большие плюсы: она не предаст, не подведет, а будет махаловка ― хоть и с пацанами ― не зассыт. Короче, таких друзей ― поискать. Вот хоть и сегодня ― Маха маялась с похмелья, но все равно составила Лиле компанию.

– И чё я скажу ему? ― спрашивает Лиля. ― Пацан, давай ходить вместе? Вот стрем будет.

– Почему? ― искренне удивляется Маха, в глазах которой, наверное, миниатюрная и невзрачная Лиля с блеклыми волосами и такими же глазами ― королева красоты. Возможно, Маха считает ― чем меньше похожа на меня, тем красивее. И по этой шкале Лиля действительно Мисс Вселенная. У Лили веснушки на бледной коже, светлые локоны невнятного оттенка, маленькие глаза, зачем-то подкрашиваемые полоской голубого карандаша. Округлое лицо, невысокий рост, невзрачная фигурка. Тот самый тип девушек, на которых никогда не остановится взгляд. Да они будто и сами не хотят, чтобы он останавливался.

И эта серая мышь, эта молчаливая и застенчивая девушка полгода назад поняла, что влюбилась. И не в кого-нибудь, а в самого красивого и веселого пацана из их колледжа. И понятно, что безответно.

Подруги допивают первый коктейль, берут второй. На этот раз без колы ― свободный стакан уже есть. Потом выходят покурить. Маха смолит часто, Лиля ― изредка. Пока девушки идут мимо компании Гарика, их замечают.

– О! Зацени, Лука, ― восклицает одногруппник Парфеныч, ― кого сюда ветром притащило! Ревягина с какой-то дылдой!

Лука не реагирует. Он сидит в углу, окутанный клубами вейпа и, судя по его красным глазам и усталому виду, курил он сегодня не только вейп. А может, не только курил.

Гарик даже не поворачивается в сторону девушек. Он рассказывает компании что-то веселое. Рассказ то и дело прореживается незлобными матюками и перебивается дружным хохотом.

Подругам пересекает дорогу рыжая стерва по кличке Лошадь, которая возвращается от барной стойки с двумя стаканами в руках. ― В натуре, зашквар! Ты чё здесь делаешь? ― спрашивает она, обращаясь к Лиле.

Лошадь ― она же Полина Станкевич ― получила свое прозвище за вытянутое лицо. Впрочем, это ее единственный недостаток, если не считать характера. У Лошади красивые глаза, спортивная фигура, яркие, рыжие волосы. Лошадь считается главной зажигалкой группы. Ни одна вечеринка не обходится без Станкевич. Вроде бы у нее есть постоянный парень ― какой-то качок лет на семь старше. Он частенько забирает ее из колледжа на своем желтом «Пежо».

– Отвянь, ― сипло отвечает Лиля.

– Чё агришься, твой, что ли, бар? ― громогласно спрашивает Маха.

Лошадь не отвечает, а удаляется к своему столику и сразу же призывает кого-то «заценить, че здесь эта лузерка делает, да еще с какой-то гыгой имбецильной». Маха делает движение, чтобы пойти и объяснить доходчиво, кто здесь имбецил, но Лиля удерживает ее.

– Да я бы ее ушатала, ― закуривая, делится прогнозами Маха.

– Не сомневаюсь, ― отвечает Лиля. ― Только там их целая туса.

– Ну и чё? ― спрашивает подруга, хотя что имеется в виду под этим вопросом, непонятно ― то, что Махе целая компания не страшна, или то, что остальных не будет волновать, когда Лошади будут чистить морду. А может быть и то, что Маха спокойно относится к собственному избиению толпой.

– Забей,― говорит Лиля.

– Чё твой, хоть посмотрел на тебя? ― спрашивает Маха.

– Нет вроде, ― отвечает Лиля.

– Я не врубаюсь, че ты тормозишь? Подойди, скажи, чувак, ты сасный ― и за всю фигню.

– А если он пошлет? Или троллить начнет?

– Ну, сама смотри. Пошли внутрь, холодно.

Внутри играет мьюзовский медляк и несколько пар покачивается на танцполе. Проходя мимо, Лиля пытается понять, с кем танцует Гарик, но его высокую партнершу в коротком черном платье и полусапожках «Мартинс» не знает.

«На фига я пришла? ― думает Лиля. ― Делать мне нечего…»

Они берут с Махой еще один коктейль, половинят, и Лиля понимает, что захмелела. А это верный признак того, что она еще сильнее замкнется в себе и даже, возможно, расплачется. Надо уходить, пока этого позора не увидели одногруппники.

Маха отлучается в туалет, Лиля сидит и грустно смотрит перед собой, когда к ней подсаживается Лошадь.

– Ты че приперлась, Ревягина? ― незло интересуется рыжая одногруппница. ― И где гыга твоя? В обсерватории, что ли?

– Че надо?

– Слушай, видишь, здесь конкретная туса, ― на фига ты приперлась? Пойми, Лиля, ты же чамора. Таким тут не место. Хватит того, что в шараге тебя терпеть приходится. Вали отсюда, а?

Лиля молчит и медленно попивает коктейль. Она не чувствует ни злости, ни страха ― лишь привычное безразличие.

– Вон, смари, у того мажора в сером прикиде сегодня днюха. Вот мы собрались пофлексить. А тут ты со своей кингконгшей всю малину портишь. Позвать тебя к нам ― западло, а то, что ты тут сидишь и пялишь, ― тоже никому не климатит. Чаль отсюда, пожалуйста, по-фастому.

Лошадь всегда говорит на сленге. Лиле кажется, что так Лошадь говорит даже тогда, когда отвечает преподу. Наверное, нормальные русские слова она уже перезабыла, а может, и никогда не знала.

– Хорошо, я уйду, ― спокойно соглашается Лиля. ― Мы и сами хотели валить. Здесь стремно.

Лошадь хочет что-то возразить, но Лиля ставит стакан и направляется к выходу.

– И ЛП свою забери! ― только и успевает крикнуть Лошадь.

Маха выходит из бара и закуривает.

– Ну, че? Куда щас?

– Не знаю, ― пожимает плечами Лиля. ― Домой, наверное.

Дома Лиля рисует чудище, похожее на огромного таракана. Монстр перекусывает пополам рыжегривую лошадь.

Глава 4

Мой дорогой Арджуна, сын Притхи, созерцай же теперь

моё великолепие, сотни тысяч разнообразных

божественных и многоцветных форм.

Бхагавад-гита

Я вхожу в воду примерно там, где и выходил пару дней назад. Долго плыву. Чувствую, что силы уходят, но сзади по-прежнему горят газовые фонари, а река не похожа на ту, по которой я плыл сюда, ― эта обычная. Вновь начинаю тонуть. Понимаю, что вернуться к берегу не смогу ― сил не хватит.

– Правда, у тела есть свои плюсы и минусы? ― слышу я знакомый Голос. Точнее, он опять звучит одновременно с моими мыслями.

– Да, ― отвечаю я, отплевывая воду.

– Как тебе тот мир, который ты видел? Он похож на твой родной?

– Нет, ― отвечаю. Я осознаю, что вода снова становится необычной, черной и будто бы не жидкой, а похожей на густой черный дым. А мое тело вновь становится прозрачным и призрачным.

– Это ― не мой мир, ― говорю я.

– И ты по-прежнему хочешь искать свой?

– Или что? Просто исчезнуть? ― спрашиваю я.

– Нет. Твое индивидуальное сознание сольется со вселенским.

– Нет, ― трясу головой. ― Не хочу.

– Но почему? ― удивляется Голос.

Я задумываюсь ― действительно, почему? Разве быть ― это так уж прекрасно? Вот сейчас, в том мире, в котором оказался, я решал вопрос с безденежьем, думал о том, что съесть, где спать. О том, где и как помыться… И мне еще сильно повезло, все бытовые вопросы, можно сказать, решились сами. Но ведь так не всегда и не у всех. А ради чего все это? Ради какой такой огромной радости? Чтобы есть и чувствовать вкус пищи, чтобы спать и наслаждаться отдыхом? И это ― всё?!