Василевс

Со смехом запрыгала она на одной ноге вокруг него, повторяла и дразнила его…

«Какая же она ещё ребёнок!» – мелькнуло у него; взирая с симпатией на неё, только сейчас он заметил, что она уже не та девочка, что шесть лет назад встретила его у порога их виллы.

Свадьбу они, Аниций и его постоянный оппонент в спорах Рустициана, справили через четыре года у себя, на вилле Симмахов. Гостей было немного. Сказалось настроение и ситуация в Риме и в Италии в целом, она стала Остготским королевством.

Рустициане исполнилось пятнадцать лет, возраст, в котором в Риме и Византийской империи выдают девушек замуж.

Боэцию же в том году было семнадцать.

После свадьбы он стал изредка оставаться в доме своего отца, увлечённый занятиями, работой.

Дом покойного патриция Флавия Манлия Боэция находился недалеко от центра Рима, на улице Патрициев. Это был двухэтажный дом, десяток комнат. Верхний этаж жилой – спальные комнаты и комнаты для занятий. Внизу кухня, столовая, комнаты прислуги. Над некоторыми постройками нижнего этажа не было верхнего этажа, как у многих других домов богатых римлян. Дом был отгорожен высокой каменной стеной от соседних домов. Небольшой дворик, достаточно зелени, кусты, деревья, цветочные клумбы… Какое-то непонятное сооружение из досок в углу садика.

Комната молодого хозяина, Аниция Боэция, находилась на втором этаже. Там же, рядом с его спальной, была расположена большая библиотека, отделанная мрамором и слоновой костью. Выглядит роскошно. В ней хозяин проводил большую часть своего времени, когда жил в этом доме, а не в доме семейства Симмахов.

В один из дней знойного летнего полудня к дому подкатила коляска, вся в пыли после дальней дороги.

Из коляски вылез малый лет двадцати пяти, чернявый, тоже весь в пыли, усталый, еле держался на ногах.

– Это дом Боэция? – спросил он слугу, торчавшего у ворот дома.

– Да, – ответил тот.

– Проводи меня к хозяину, Аницию Боэцию! – попросил он с хрипотцой пересохшим горлом. – Скажи, к нему прибыл королевский курьер из Равенны!..

Слуга открыл ворота, впустил гостя и прошёл с ним до дома, поднялся на невысокое крыльцо, открыл дверь, зашёл с гостем в переднюю залу.

– Хозяин!.. До вас курьер от короля из Равенны! – крикнул он громко, чтобы было слышно на весь дом.

Прошло несколько секунд тишины. Затем на втором этаже послышались быстрые шаги мягко ступающего человека, и по широкой лестнице спустился со второго этажа Боэций. Он быстро подошёл к курьеру, сунул ему для приветствия руку.

– Аниций Боэций!

Курьер протянул ему конверт, запечатанный королевской печатью.

– От начальника королевской канцелярии Флавия Кассиодора!.. Велено вручить лично!

Он слегка поклонился хозяину дома, попросил воды. Ему принесли воды, он напился, поблагодарил за услугу, повернулся и покинул дом Боэциев.

Аниций, не ожидавший этого визита, некоторое время стоял в растерянности. Затем он быстро вскрыл конверт и прочитал послание. От того, что он прочитал, он буквально подскочил от восторга на месте, затем кинулся по лестнице на второй этаж. Оттуда он скатился уже одетый по-дорожному, бережно прижимая к груди драгоценный конверт.

Вскоре он уже был в доме Симмахов, который находился неподалёку, на этой же улице Патрициев. Там, когда он зачитал всем это послание, поднялся такой крик, что сначала даже непонятно было, из-за чего кричат.

Затем, когда все немного успокоились, послание перечитали ещё раз. В нём король Теодорих просил Боэция, которого рекомендовали ему как знатока музыкальной эстетики, подобрать, на своё усмотрение, хорошего кифариста с тем, чтобы послать его ко двору дружественного короля франков Хлодвига.

Первой пришла в себя Рустициана. Она подскочила к Аницию, поцеловала его.

– Какой же ты у меня умница и умелец! Раз сам король обращается к тебе с просьбой!.. Постой, постой! А разве ты знаешь, кто хорошо играет на кифаре?[33] – округлила она от испуга свои прелестные глаза.

– А как же! Не зря же я занимался музыкальной эстетикой последние годы!..

Рустициана облегчённо рассмеялась и, уже не стесняясь никого из присутствующих, стала целовать его.

Это поручение короля Теодориха вскоре Боэций выполнил. И он проводил кифариста сначала в Равенну, оттуда уже к королю Хлодвигу, в столицу франков Тур.

В середине июня следующего, 505 года Симмах и Боэций приехали на виллу из Рима, с заседания сената. Лица у них светились от возбуждения.

Собралась вся семья.

Симмах призвал всех к вниманию.

– Сегодня на заседании сената было вынесено прошение о наделение вот его, – показал он на Аниция, – званием сенатора! – произнёс с пафосом, как будто это было на самом заседании сената. – Поздравим же нашего нового сенатора!..

Он обернулся в сторону Рустицианы.

– А где эти шалопаи? Где ваши дети: Симмах и Боэций?

– Падре, но они же ещё дети, любят гулять и где-нибудь балуются в саду! – с укором посмотрела Рустициана на отца.

– Их отца мы собираемся чествовать, а они где-то шляются, – смягчил свой тон Симмах под строгим взглядом дочери.

Но всё равно, как глава сената, он любил порядок и приказал слугам:

– Найдите их!.. И тащите немедля сюда!..

Старшего сына самого Симмаха задержали дела где-то в Риме. И они не стали его ждать в такой день.

После торжественного застолья Аниций и Рустициана пошли гулять с детьми по саду.

Они вспоминали детство, юность, шалости…

– Помнишь вот этот дуб? – показала Рустициана на дуб, когда они забрели в самый дальний и тёмный, мало ухоженный угол сада, где стоял тот дуб.

Дуб этот был старым уже в пору их детства. Но нисколечко, казалось, не изменился с тех пор. Они же давно повзрослели и уже стали даже чувствовать тяжесть своих лет, а он всё такой же, как и тогда.

– Да! – ответил он, привлёк её к себе, обнял.

Дети, Боэций и Симмах, ухватились своими ручонками за них, засмеялись чему-то, видя, что родители чем-то взволнованы, радостно улыбаются… И эта радость передалась им.

Здесь, у этого дуба, в этом тёмном и тогда углу сада, он признался в любви Рустициане, как казалось ему тогда, ещё малышке пятнадцати лет. И здесь они впервые скрепили свой союз навсегда поцелуем.

И сейчас Рустициана шутя чмокнула его в щёку.

– Это за верность, сенатор, и за успехи! – рассмеялась она, счастливыми влюблёнными глазами глядя на него. Особенный блеск их выдавал, что она сейчас, в эту минуту, наполнена страстью…

Он знал эти глаза, где порой был холод мыслей, когда она занималась вместе с ним философией или другими науками. А то вот так, когда прорывалась накопившаяся страсть, всё иное тут же отступало, и она была готова любить, забыться в страсти. Как бывало раньше под этим дубом, в тени его могучих ветвей… Но сейчас с ними были их дети. И огонь в её глазах быстро погас.

Они пошли в ещё одно своё особенное место, где любили оставаться вдвоём. Это была скала, которой заканчивалась их узкая длинная бухта. С этой скалы открывался потрясающий вид на морскую даль. Там приятно было сидеть и созерцать бесконечность и широту моря, которое всегда волновало и вызывало тоску о чём-то несбыточном в их скоротечной жизни, порой мелкой и даже мелочной. Оно, море, казалось вечным в своей громаде и мощи, вызывало трепет от одной только мысли о его неизведанных бесконечных глубинах.

Туда, на скалу, вела протоптанная тропинка. За много лет ещё до них кто-то ходил туда и, похоже, за теми же ощущениями. Там была неказистая скамеечка, сделанная кем-то ещё до них и сохранившаяся до сих пор.

В этот раз они пришли туда впервые семьёй, с детьми.

Возвращаясь с той скалы, Аниций заметил, что вид простора моря с этой скалы что-то произвёл с их детьми. Они не баловались, как там, в саду, впервые молчали, переживая увиденное, притихли на скале.

* * *

Как-то так получилось само собой, что около Боэция стал группироваться узкий круг лиц, которым тоже было интересно, чем он занимался. Приходил к нему тесть Симмах почти каждый вечер побеседовать, узнать, что он уже сделал в набросках своих мыслей. Изредка появлялся архиепископ Иоанн, когда дело касалось обсуждения теологических трактатов, над чем трудился Боэций… И никто из них тогда не знал, что он станет папой римским после Гормизда… Он выслушивал то, что ему зачитывал Боэций. Затем уже цеплялся к каждому его предложению и слову. Особенно это касалось догматических споров соотношения веры и разума.

– Абсолютное превосходство веры над разумом! – ссылался он на Августина, как на высший признанный авторитет. – Разум же как средство укрепления веры!..

– Но я не отрицаю, что являюсь учеником Августина! – кипятился обычно Боэций на такие заявления.

Его тесть, Симмах, обычно помалкивал, когда он спорил с Иоанном. С зятем он спорил наедине.

Боэций же настаивал, споря с Иоанном, что его теология не в доказательстве истины веры, а в поиске понимания.

– Понимание же может базироваться на логике, которая, прежде всего, это логика Аристотеля! И я утверждаю, что истина веры должна быть подкреплена доказательствами разума! То есть вера должна быть не просто принята, но обязательно понята!..

Симмах от этих его высказываний, считая их правильными, слегка поёживался, хотя и не боялся религиозных гонений…

Иногда в их узком кружке появлялся квестор[34] Флавий Кассиодор. Высокий ростом, с отменным здоровьем, выходец из знатной богатой семьи. Но он больше слушал, чем говорил или спорил. Может быть, из-за молодости или не хотел раскрывать себя.

Только однажды он проговорился, когда речь зашла об арианах, терпимости короля Теодориха:

– Мы не можем считать религию пошлиной, говорил король Теодорих как-то в моём присутствии. Потому что никто не может быть принуждён верить против своего желания…

Он заметил, что Теодорих принадлежал к арианской секте, но не делал никаких ущемлений тем, кто не разделял взглядов Ария. Кассиодор оглядел собеседников, как приняли они его высказывание и то, что он нарушил своё постоянное молчание. Заметив, что это было принято доброжелательно, он продолжил:

– И он искренне признавал превосходство римской культуры! И всячески старался воспитать своих людей, остготов, в рамках римской цивилизации… Особенно литературы!..

– Господа, почему бы нам не пригласить в наш кружок патриция Пробина, – сказал Симмах. – Он и его сын Цетег весьма интересные люди и привнесут своё, из литературной жизни… А дьякон Эннодий – какой прекрасный панегирик написал благородной мадонне Варваре. Сейчас она в Равенне, при дворе, стала воспитанницей остготских принцесс!..

– Да, я видел её там несколько раз, – подтвердил Боэций.

Он обратился к Кассиодору:

– Флавий, известный Эвгиппий написал интересный труд о святом Северине и подарил его твоей родственнице, набожной Пробе, в благодарность за то, что она предоставила в его распоряжение свою библиотеку!..

В этот день они много беседовали, спорили, строили планы.

Но этим планам не суждено было сбыться.

* * *

Прошло пять лет, и Боэция возвели в звание консула.

И он сам, и его тесть знали, что это была благодарность от короля Теодориха за исполненные Боэцием просьбы относительно кифариста королю Хлодвигу и изготовление водяных часов, клепсидры, бургундскому королю Гундобаду.

Они, тесть и зять, уединились в тот вечер от остальных, чтобы поговорить откровенно о том, что волновало обоих, и о важном решении Боэция углубиться в исследование христологических споров, возобновившихся в Риме.

Тесть поддержал его решение:

– Однако я полагаю, что смысла нет в том, чтобы тратить на это многие годы… Если же считаешь, что это по твоим силам, тогда вперёд!..

У Симмаха была обширная библиотека.

– И я предоставляю её в полное твое распоряжение!

И хотя у Боэция была тоже хорошая библиотека, но он с благодарностью принял предложение тестя, надеясь, что это позволит чаще встречаться ему с Рустицианой и всем семейством Симмахов на вилле.

– И у меня ещё в планах! Перевести на латинский язык Платона и Аристотеля!

– Но это же громадный труд! – воскликнул Симмах.

– Да! Но дело стоит того! Желающим знать философию нужно дать в руки первоисточники! Их чистейшие незамутнённые образцы!.. Составленные на латыни!..

Симмах не замечал в своём воспитаннике ревностного благочестия. Боэций даже не интересовался серьёзно вопросами веры. Он развивал свою систему идей, как в античной интеллектуальной традиции: разуму – своё, вере – своё…

Работа в сенате отнимала у Боэция много времени и сил. Но он уже втянулся в такой ритм жизни и даже находил в нём свои прелести и достоинства.

И так прошли, в трудах, несколько лет его жизни.

Глава 5. Анастасий

Прошла неделя после восшествия на императорский престол Анастасия, по прозвищу Дикорос.

Страстная неделя, пятница, одиннадцатое апреля 491 года.

Закончились все официальные торжества по этому случаю. Наступили будни, заботы и тревоги. Перед Анастасием, новым василевсом, поднялись, в своей громаде и важности, опасения, грозившие ему, новому василевсу. На это место, на которое судьба случайно вознесла его, были претенденты, имеющие гораздо больше прав: по древности рода, заслугам перед империей, по дарованиям, зрелости ума, в решении тягот, в которых оказалась Византийская империя за последние семнадцать лет непрерывных обрушений в правящей верхушке.

Юстин уже достаточно хорошо узнал Анастасия. А при выходе на Кафизму[35] императрицы Ариадны хорошо рассмотрел её.

Она шла на Кафизму ипподрома. Впереди всего шествия шёл Юстин со своими экскувитами-гвардейцами. Затем шла императрица в бархатной одежде фиолетового цвета, с короной на голове… Тяжёлая походка полной женщины. Она уже в годах, но лицо её всё ещё сохранило следы свежести… За ней шла свита придворных, дамы, сановники… И снова сановники рангом ниже…

От Анастасия же он ожидал, что тот станет действовать осторожно, пойдёт на ряд уступок народу, чтобы привлечь его на свою сторону. И он ждал, какие шаги сделает Анастасий в первую очередь. И он не ошибся, когда новый василевс первым делом отменил хрисаргир, общегосударственный налог золотом и серебром на все ремёсла и промыслы, взимавшийся раз в пять лет со времени Константина Великого… По империи прокатилось ликование… Народ славил нового императора.

– Василевс – твоя победа! – содрогался от криков ипподром.

Анастасий открывал, по случаю своего избрания императором, конные состязания. Он подошёл к краю Кафизмы, поднял в руке белый платок, призывая зрителей к началу гонок, и бросил его вниз.

И в этот же момент с трибуны кто-то бросил в него камень…

Анастасий ловко увернулся… Но в следующее же мгновение по взмаху руки Юстина его экскувиты метнулись на трибуну и схватили виновного…

От такого начала зрелищ с новым императором закричали все: и прасины и венеты, забыв на время постоянную вражду, обнимаясь и славя Анастасия и Ариадну.

После этого Ариадна заметила как-то в разговоре с Анастасием, зачем, мол, этот ипподром, рассадник беспорядков и зла.

Анастасий шутливо ответил ей:

– В Константинополе Бог имеет Святую Софию, император – Священные палаты, Сенат, а народ – ипподром!.. Там народ выпускает избыток дурной крови!

* * *

В это время, время Анастасия, у Юстина прибавилось должностных обязанностей при дворе. Теперь он уже не стоял охранником у дверей василевса. Под его начало поступила сотня экскувитов. И он только распределял их по местам, где они должны были стоять и наблюдать за порядком, либо сопровождать василевса, когда он выходил куда-нибудь из дворца, или на торжественном приёме иностранного посла.

На одном таком приёме персидского посла ему пришлось долго быть на ногах. По просьбе посла Анастасий вздумал с чего-то показать послу императорский дворец.

– Великий шах Персии хотел бы знать больше о дворце византийского василевса, – начал посол вкрадчивым голосом, явно не надеясь, что его просьбу здесь уважат. – И за это он весьма будет благодарен брату своему, василевсу! И почтит его благородное имя, вписав в книгу шахской славы!..

Анастасий показал жестом Юстину подойти к трону.

Юстин подошёл.

– Проводи посла по дворцу и покажи, что он пожелает!

Юстин отдал честь василевсу: «Слушаюсь, ваша милость!»

Затем он пригласил посла и его помощников следовать за собой.

Особый восторг произвёл на посла ипподром, когда они поднялись на Кафизму, с которой открывалась панорама всего этого грандиозного сооружения и великолепный вид на Пропантиду, Босфор и азиатский берег. Не меньше восхищён был посол храмом Святой Софии и зданием Сената на форуме Августеона[36]…

Посол замучил его. В этот день он много ходил, зверски устал. Вернувшись вечером домой, он, ругаясь, рассказал Лупицине о дотошном после, поделился с ней соображением, что неспроста такой интерес у посла враждебной страны.

– Шпионил, – согласилась с ним Лупицина. – Почему Анастасий-то разрешил это? – удивлённо спросила она его.

– Не знаю… Но Анастасий просто так не допустил бы такое, – заключил он. – Значит, зачем-то ему это было нужно!

* * *

На следующем приёме этого посла, когда закончилась официальная процедура, Анастасий встал с трона, спустился к послам и, вежливо взяв старшего из них под руку, пригласил послов в соседнюю палату, столовую кенургия, свод которого поддерживался изящными мраморными колоннами, что вызывало восхищение у иностранцев, так же как до блеска отшлифованный мраморный пол и мраморные столы. Этим не прочь был блеснуть Анастасий перед послами персидского шаха Кавада, чтобы вызвать зависть и раздражение у того от богатства и роскоши Византийской империи.

За ними туда же направились остальные, присутствующие на приёме.

Юстин, в обязанность которого входило ни на шаг не отходить от императора на таких приёмах, двинулся вслед за императором и послом.

При выходе из тронного зала он случайно наступил ногой на длинную мантию императора, тащившуюся следом за ним…

Анастасий, почувствовав это, остановился, обернулся к нему, его глаза сердито блеснули. Заметив же виноватое выражение на лице Юстина из-за этой оплошности, он снисходительно пожурил его, с каким-то явным намёком:

– Ну куда ты спешишь-то!..

Юстин же готов был провалиться сквозь землю.

* * *

В столице и Халкидоне было очень много исавров. И сикофанты[37] доносили во дворец, что они затевают беспорядки, чтобы затем устроить государственный переворот.

И вот в столице, предвестником этого, началось: исавры, к ним примкнули прасины, толпа росла, полилась по улицам, двинулась на ипподром.

Юстин приказал своим экскувитам: «Схватить зачинщиков!»…

Один из его экскувитов засомневался: «Там же мои братья, исавры!»

– Твои, говоришь, братья! – уставился Юстин на того экскувита. – Он что, кормить будет тебя?! Он ещё сдерёт сам с тебя деньги на пьянку и жрачку!.. Бездельник! Добро бы порядочным был!.. Запомни: ты служишь василевсу!..

Ему ещё раньше доносили, что среди исавров, в рядах его экскувитов, много шатающихся. И он знал среди них настроение и зачинщиков всех беспорядков. С двумя доносчиками он уже встречался тайно, на христианском кладбище, в пикантном месте.

– Исавры готовы пойти на безумный поступок! – сообщил ему один из них.

– Да! – подтвердил его приятель. – Они запаслись длинными баграми, привязали к концам их лён и серу и собираются сжечь весь город, если их станут выгонять из него!

Когда же Юстин донёс обо всём этом василевсу, то Анастасий приказал ему действовать с исаврами более жёстко…

И вот сейчас экскувиты, закованные в доспехи, врезались в толпу, пролагая себе дорогу мечами, добрались до смутьянов… А когда те не подчинились, были изрублены на куски тут же.

Согласие и мир в столице, среди партий ипподрома, рухнули.

Толпа прасинов качнулась в сторону Халки, с факелами, поджигая всё подряд. Чадя, воняя горящим рыбьим жиром, заметались факелы и вокруг ипподрома… Из толпы стали метать факелы в здание Халки… Заполыхали ворота, обтянутые медными пластинами…

Сразу же после начала беспорядков в столице Анастасий стал формировать армию для войны с исаврами, понимая, что просто так эти беспорядки не остановить. Тайные его агенты донесли ему, что среди исавров полно заговорщиков, настроенных воинственно. И он решил нанести упреждающий удар: издал указ о лишении исавров привилегий, отказался выплачивать им жалованье, конфисковал их имущество.

А для получения информации о ситуации в городе он вызвал к себе Юстина.

– Они задумали посадить на трон Лонгина! – доложил Юстин василевсу те слухи, что пошли среди его экскувитов, в основном из исавров.

– Выяви главных зачинщиков, друзей Лонгина, его единомышленников, – велел Анастасий ему.

Юстин кивнул головой и покинул покои василевса.

По дороге от василевса он вспомнил скандальную историю с императрицей Вериной, матерью Ариадны.

Уже восемь лет как её нет. А всё ещё аукается то, что она затевала здесь!

* * *

Анастасий же стал активно проводить совещание за совещанием. Первым делом он вызвал в столицу магистра армии Востока Иоанна, по прозвищу Скиф. Каждый день во дворце теперь можно было видеть и Иоанна Кирта, по прозвищу Горбатый. Его Анастасий назначил также магистром другой армии.

Вызвал Анастасий как-то на откровенный разговор и Юстина, пригласив его к себе в кабинет одного.

– Ты пойдёшь в этот поход тоже, – начал он с ходу, словно это уже было решено между ними. – Назначаю тебя ипостратегом[38] к Горбатому… Будешь при нём моими ушами и глазами. Возражений не принимаю. Сообщать мне всё, что посчитаешь важным. Я не доверяю Горбатому! Говорю это тебе открыто! Только тебе… В поход пойдут также готы, под началом их соплеменника Асикала. Будут ещё конные полки гуннов…

Он прервал свой монолог, встал с кресла, подошёл к Юстину, заглянул ему в глаза.

– Исавры сейчас все изгнаны из столицы. И они ушли к себе на родину, в Исаврию, в горы. Там они чувствуют себя в безопасности. И этот хмель свободы ударит им в голову: они непременно выйдут оттуда и пойдут, скорее всего, навстречу нашим войскам, на Константинополь. Вот этим нужно будет воспользоваться: встретить их на равнинах Фригии. На равнине они слабы. Перехватить же их надо по дороге на крепость Свинаду.

Юстина удивляли доскональные знания Анастасия о том, о чём он говорил. Как будто он сам был там, в той же Фригии или Исаврии. Хотя в походах там, в азиатских провинциях империи, он никогда не был. Но у него была отличная память и глубокое знание начитанность книг, документов и карт, что хранились в императорской библиотеке. Там он проводил много времени, ещё в ту пору, когда только что появился при дворе императора тридцать лет назад. И это сказалось на его знаниях, эрудиции.

Уточнив ещё, что Юстин пойдёт в поход со своими экскувитами, и кое-какие детали похода, Анастасий отпустил его.

* * *

Армии сформировали в спешке, в конце года. Триеры перевезли их через Босфор на азиатский берег… Была уже середина октября… Непогода… Пешие легионы, обозы, конные полки… Армия растянулась на много миль…

Не прошли войска и половины пути до Амиды, как закрутились наверху, среди командующих, интриги. На одной из стоянок в палатке у магистра Скифа собрались все начальники обеих армий. Зашёл разговор о совместных действиях. Совещание прошло с криками, раздором, интригами, и к концу его оказалось, что Горбатый со своими офицерами захватил главное начальство над всеми войсками в этой войне с исаврами.

– Это приведёт к краху всю нашу военную кампанию, – тихо ужаснулся Скиф. – Ну, теперь держись, македонец! – прошептал он, называя так Юстина с первых же дней их знакомства.

Он и Юстин знали хорошо Горбатого, его честолюбие и бездарность в военном деле. И за это теперь должна будет заплатить их армия: сотнями жизней легионеров, а может быть, и тысячей, позором, бездарным походом.

– Ладно, нечего унывать! – старался подбодрить он Скифа, видя, что тот совсем упал духом. – Не один же он в армии! Будем противиться его приказам, если они будут явно идти во вред войску!

На этом они и договорились.

О сложившейся ситуации в армиях Юстин тут же сообщил василевсу, отправив туда своего гонца. Но того гонца перехватили люди Горбатого.

Обе армии, Горбатого и Скифа, сошлись с исаврами действительно на равнинах Фригии, но близ города Коттиея.

В развернувшемся сражении исавры были опрокинуты пешими легионами из Силимврии, а конные легионеры довели дело до разгрома.

Начался грабёж убитых, мародёрство: снимали доспехи, мечи, одежду и обувь… Обозы растащили сразу же, хотя Горбатый и Скиф приставили к ним охрану – надёжные полки легионеров. Но всё равно пошли частые стычки, нападения на обозы с богатой добычей: фураж для лошадей, огромные запасы продовольствия, одежды, оружие, личные вещи убитых… И этот грабёж, мародёрство, задержали на несколько дней обе армии. Разбитые же остатки исавров успели уйти в горы. Армии Горбатого и Скифа кинулись преследовать исавров, но время было упущено, и те укрылись в горах, в надёжно защищённых крепких местах.